Писарев Дмитрий Иванович - Промахи незрелой мысли

просрочил, увлекшись различными новыми хозяйственными предприятиями" (стр. 168)

   Странная и печальная история! Ум, молодость, энергия, стойкость, человеколюбие - все, что делает человека сильным и полезным, все это есть у Нехлюдова, все это проявляется в его отношениях к крестьянам и все это приводит за собою только неудачи и разочарование и, в конце концов, безотрадное сознание той несомненной истины, что "им стало не лучше, а мне с каждым днем становится тяжеле". Причина всей нескладицы заключается в том, что Нехлюдов - ни рыба, ни мясо и что он, вследствие этой двусмысленности и неопределенности своего положения и своего развития, самым добросовестным образом старается влить вино новое в меха старые ²⁸. Задача неисполнимая: меха ползут врозь, и вино проливается на пол, или, говоря без метафор, новая гуманность пропадает без пользы и даже приносит вред, когда приходит в соприкосновение с старыми формами крепостного быта. Если бы дедушка или, может быть, и папенька Нехлюдова приехал в свое имение с целью поправить расстроенное хозяйство мужиков, то, по всей вероятности, он, в первую же неделю после своего приезда, перепорол бы половину деревни, начиная, разумеется, с крепостных приказчиков, бурмистров, старост и всяких других деревенских властей. С таким помещиком Юхванка перестал бы быть "мудреным", и Чурисенок переселился бы на новый хутор без малейшего красноречия. Если бы, кроме неумолимой строгости, у этого помещика была малая толика практического ума и хоть какое-нибудь, даже самое рутинное знание сельского хозяйства, то в пять-шесть лет мужики действительно поправили бы свои делишки и дошли бы до той степени сытого довольства, которою пользуются быки и бараны благоустроенного скотного двора и которая в крепостном быту составляет предел, его же не прейдеши ²⁹. И грозный помещик, с своей точки зрения, мог бы сказать, что он свято исполнил свою гражданскую обязанность, потому что, разумеется, он стоит неизмеримо выше тех современников своих, которые проживают свои доходы в столицах, предоставляя своих мужиков в бесконтрольное распоряжение управляющих и бурмистров. Да этого еще мало. Грозный помещик стоит даже выше такого почти идеального помещика, каким является нам Нехлюдов.

   Для помещика не было середины. Он мог быть или суровым властелином, или дойною коровою. На первый взгляд может показаться, что второй тип лучше, отраднее и полезнее первого, но это - только на первый взгляд.

   Дойная корова побалует мужиков три-четыре года, а потом и протянет ноги тем или другим манером. Самый простой и естественный результат этого сентиментального баловства обнаруживается нам в истории Нехлюдова: в конторе ни копейки денег; имение просрочено; его опишут, возьмут в опеку, разорят еще хуже, а потом продадут с аукционного торга, и мужикам, привыкшим к доению коровы, придется так скверно при перемене системы, что хоть в петлю полезай. Ясно, кажется, что новое вино пролилось на пол. Но, разумеется, тип сурового властелина, в свою очередь, хорош только в той мере, в какой могло быть что-нибудь хорошее при существовании крепостной зависимости. Сытое довольство скотного двора, очевидно, не благоприятствует развитию высших способностей человеческого ума и не может создавать людей с сильными и самостоятельными характерами. Вам случалось, вероятно, видеть, как быстро спиваются с кругу и затягиваются в тину самого оподляющего разврата именно те юноши, которые, при жизни своих строгих родителей, поражали вас своим безукоризненным и даже неестественным благонравием. "Эх, кабы старики-то были живы!" - говорят обыкновенно в этих случаях старые друзья покойников, совершенно упуская из виду то, что именно сами-то покойники приготовили в течение всей своей жизни всю ту кутерьму, которая разыгралась на другой день после их строгости. Ежовые рукавицы отняли у подвластного человека возможность приобретать себе самостоятельный житейский опыт, а неопытность оказалась тою широкою дорогою, по которой поехали на человека всякие искушения и всякие ошибки. Такая-то участь и постигает обыкновенно мужиков грозного помещика, как только ослабевает или прекращается давление его тяжелой руки. Нехлюдову следовало все это сообразить прежде, чем он приехал в деревню и предпринял свои благотворительные нововведения. Надо было сказать себе: грозным помещиком я быть не могу, если бы даже и желал им сделаться. Дойною коровою я не хочу быть, потому что это глупо и бесполезно. Значит, если я чувствую потребность расположить мои отношения к крестьянам сообразно с моими гуманными стремлениями и убеждениями, то мне остается только одна дорога: надо осторожно развязать и потом совершенно уничтожить все обязательные отношения, существующие между мною и этими людьми. Приступая разумным образом к освобождению своих крестьян, Нехлюдов должен был прежде всего освободить самого себя от крепостной зависимости. Он живет трудами своих мужиков, или, другими словами, доходами с своего имения. А человек, который серьезно желает сделать в своей жизни что-нибудь действительно полезное, должен непременно жить своими собственными трудами. Кто не в состоянии, без посторонней помощи, прокормить самого себя, тому нечего и думать о какой бы то ни было деятельности на пользу других. Поэтому Нехлюдову надо было прежде всего узнать свои собственные способности и выучиться какому-нибудь хлебному ремеслу. Сделался ли бы он сапожником или писателем, профессором или кузнецом, машинистом или медиком, это уже совершенно все равно, и это вполне зависит от особенностей его умственной и вообще физической организации. Важно только то, чтоб он стал в совершенно независимые отношения к своему собственному капиталу, в чем бы этот капитал ни заключался, в крепостных ли мужиках, или в земле, или в деньгах.

   Весь смысл вещей, весь мир неодушевленной природы и живых людей совершенно изменяется в глазах человека, когда этот человек чувствует и сознает, что он сам - рабочая сила и что в нем самом, в его голове и в его руках, заключается совершенно достаточное обеспечение его существования, является смелость и предприимчивость, непостижимые для капиталиста, который знает очень хорошо, что капитал его лежит вне его личности, что этот капитал может быть утрачен и что личность капиталиста, после разлуки с своим капиталом, должна превратиться в нуль, или, еще вернее, в минус. Работник, владеющий капиталом, может позволять себе такую роскошь, на которую никак не может отважиться простой капиталист; он может рисковать своим капиталом из любви к своей идее; например, он может тратить его на научные опыты, на ученые экспедиции, на проведение в жизнь своих гуманных тенденций. Он может ставить последнюю копейку ребром, а такая способность выдерживать, не бастуя и не уменьшая ставки, до самого конца игры бывает часто совершенно необходима для успеха всего предприятия. Кроме того, кормить себя собственным трудом - значит относиться к какому-нибудь практическому делу совершенно серьезно и добросовестно, без всякой примеси шарлатанства или дилетантизма. Чтобы относиться таким образом к какому бы то ни было делу, надо уже кое-что знать, надо предварительно присмотреться и к самому себе и к разным особенностям житейской практики. Вследствие этого, кроме смелости и предприимчивости, у работника есть опытность и сметливость, недоступные очень многим из тех людей, которые спокойно питаются процентами с своих капиталов. Значит, работник будет действовать смело, но расчетливо, то есть рисковать только там, где действительно надо рисковать и где важность успеха совершенно окупает собою неверность предприятия. Итак: Нехлюдов должен прежде всего сделать из себя работника и испытать силы своего ума и характера над решением той задачи, которая задается в жизни огромному большинству людей, то есть над самостоятельным прокормлением собственной особы. Для этого ему надо было бы непременно кончить курс в университете, а потом еще поучиться очень серьезно в продолжение нескольких лет, во-первых, для того, чтобы найти себе специальность, а во-вторых, для того, чтобы достаточно усовершенствоваться в этой специальности. Если бы Нехлюдов, после такого приготовления, решился поселиться в деревне, то он, вероятно, придумал бы там не свистелку, а настоящую молотилку. Дальнейший же ход эмансипационной работы не представляет никаких особенных затруднений. Если имение заложено и если бы вследствие этого нельзя было отпустить на волю крестьян, то надо сначала выкупить имение, а для человека, который живет собственным трудом и, стало быть, не нуждается в доходах, это дело окажется совершенно исполнимым. Выкупил, отдал крестьянам полный надел земли, остальную землю продал в другие руки для того, чтобы крестьяне видели возле себя просто богатого соседа, а не своего бывшего барина, связанного с ними патриархальными преданиями и обязанного оказывать им разные щедроты, совершил все формальности, отпускные, дарственные, купчие, да к уехал с вырученными деньгами заниматься своим ремеслом. Вот самое простое и единственно возможное решение той задачи, над которой так усердно и так безуспешно трудится Нехлюдов. Посвящать всю свою жизнь крестьянам нет решительно никакой надобности. Пожалуйста, не посвящайте. Ведь из этого посвящения выйдет только то, что вы будете тратить деньги, заработанные крестьянами, или на бестолковые благодеяния, или на сооружение свистельных машин. Почему вы знаете, что вы способны быть помещиком, то есть агрономом, скотоводом и отчасти администратором? Потому что вам досталось от отца имение в семьсот душ? Это причина неудовлетворительная; тогда, значит, сын сапожника должен быть сапожником, потому что отец оставляет ему в наследство колодку и шило. Таким путем мы приходим к индейским кастам, то есть к систематическому подавлению всякой личной оригинальности. Такого результата не может желать ни один здравомыслящий человек, и, стало быть, вы, господин Нехлюдов, должны быть не помещиком, а, может быть, учителем математики, или архитектором, или чем-нибудь другим, смотря по тому, каковы ваши личные способности. А чтобы узнать свои способности, вы должны учиться, читать, размышлять, говорить с умными людьми, а не закупоривать себя в деревне и не аргументировать с Юхванкой и с Давыдкой.

   Значит, с какого конца ни возьми дело, везде оказывается все та же самая беда: незнание и опять-таки незнание. Где нет прочного знания, там вы не замените его ни усердием, ни добродушием, ни чистотою сердца, ни целомудрием, ни даже Иваном Яковлевичем. Все будет скверно, и все постоянно будет становиться хуже да хуже. Собственно для того, чтобы осветить с разных сторон эту очень старую истину, я остановился так долго на разборе повести "Утро помещика". Иначе незачем было бы говорить о ней так подробно, потому что крепостные отношения, изображенные в этой повести, уже давно укатились в вечность, "hinaus in's Meer der Ewigkeit", как говорит Шиллер в своих "Идеалах" ³⁰. Но вопрос о знании и полузнании постоянно стоит на очереди.

  

  

   В последний раз мы встречаем нашего старого знакомого, князя Нехлюдова, в небольшом рассказе "Люцерн". Он, то есть не рассказ, а Нехлюдов, путешествует по Швейцарии и записывает свои путевые впечатления. Рассказ "Люцерн" составляет маленький отрывок из этих записок. Действие происходит в Люцерне и относится к 7 июля 1857 года. Князю Нехлюдову в это время, по моим хронологическим соображениям, должно быть около 35 лет. Его характер надо считать уже окончательно сложившимся. Вот мы теперь и посмотрим, какой результат выработался из тех задатков, с которыми мы познакомились выше. Остановившись в лучшей люцернской гостинице, Швейцергофе, Нехлюдов, из окна своей комнаты, начинает очень сильно восхищаться видом озера, гор и вообще всякой другой природы. "Мне захотелось, - говорит он, - в эту минуту обнять кого-нибудь, крепко обнять, защекотать, ущипнуть его, вообще сделать с ним и с собой что-нибудь необыкновенное" (стр. 183). Однако он никого не обнял, не защекотал и не ущипнул, вероятно потому, что его восторги в значительной степени охлаждались видом набережной, "прямой, как палка", и возбудившей в нем с самой первой минуты непримиримую ненависть. "Беспрестанно, - жалуется он, - невольно мой взгляд сталкивался с этой ужасно прямой линией набережной и мысленно хотел оттолкнуть, уничтожить ее, как черное пятно, которое сидит на носу под глазом; но набережная с гуляющими англичанами оставалась на месте, и я невольно старался найти точку зрения, с которой бы мне ее было не видно" (стр. 184). Война Нехлюдова с белою палкою набережной прерывается тем, что его зовут обедать за общий стол. За обедом для Нехлюдова начинаются новые огорчения. Его чрезвычайно волнует то обстоятельство, что странствующие англичане, которыми переполнен Швейцергоф, сидят слишком чинно и занимаются во время обеда процессом еды, а не веселыми разговорами. Во все время обеда он размышляет об английской холодности, а потом, разогорченный ею до глубины души, идет шляться по городу "в самом невеселом расположении духа". Тут ему становится еще грустнее. "Мне становилось ужасно душевно холодно, одиноко и тяжко, как это случается иногда без видимой причины при переездах на новое место" (стр. 185). Но в это время какой-то уличный музыкант заиграл на гитаре и начал петь песни, и Нехлюдову вдруг сделалось ужасно хорошо и даже очень приятно жить на свете. "Все воспоминания, невольные впечатления жизни вдруг получили для меня значение и прелесть. В душе моей как будто распустился свежий, благоухающий цветок. Вместо усталости, рассеянья, равнодушия ко всему на свете, которые я испытывал за минуту перед этим, я вдруг почувствовал потребность любви, полноту надежды и беспричинную радость жизни. Чего хотеть, чего желать? - сказалось мне невольно, - вот она, со всех сторон обступает тебя красота и поэзия. Вдыхай ее в себя широкими, полными глотками, насколько у тебя есть силы, наслаждайся, чего тебе еще надо! Все твое, все благо..." (стр. 185)

   Набережная перед глазами - досадно! Англичане молчат - грустно! На гитаре заиграли - ужасно весело! Как вам нравится такой человек, у которого вся нервная система постоянно скрипит и ноет так или иначе в ответ на каждый ничтожный и мимолетный звук из окружающего мира? Таких людей называют многие впечатлительными, отзывчивыми, тонко-чувствительными, художественными натурами; известное дело, нет той дряни, которую нельзя было бы украсить каким-нибудь ласкательным эпитетом; но мне кажется, что такие тонко организованные субъекты очень похожи на тех несчастных больных, которые, напитавшись ртутных лекарств, превращаются в ходячие барометры, то есть чувствуют ломоту в костях перед каждою малейшею переменою погоды. Эта тонкость организации есть не что иное, как совершенное расстройство нервной системы, расстройство, порожденное праздностью и бестолковою суетливостью. За неимением серьезной цели и полезной работы ум кидается на пустяки, гоняется за призраками, раздражается своими тщетными попытками поймать то, что никому не дается в руки, и, наконец, благодаря таким упражнениям, человек доходит до какого-то полусумасшествия: постоянно волнуется, постоянно о чем-то хлопочет, и сам не только не может, но даже и не пробует объяснить себе, чего ему надо, о чем он грустит, чему он радуется и какой смысл имеют все его пошлые бури в стакане воды. Когда человек дошел до такого безнадежного положения, тогда, разумеется, смешно и ожидать от него какой-нибудь деятельности; тогда надо просить его об одном: сядь ты, голубчик, на место и постарайся поменьше кричать и кривляться. Но он и этой просьбы исполнить не в состоянии; он все поет и все прыгает и ежеминутно откалывает такие удивительные штуки, каких ни один здравомыслящий человек нарочно не сумел бы придумать.

   Князь Нехлюдов находится именно в этом положении совершенного умственного банкротства. Мысль и чувство его истрепались и измельчали до последней крайности и делают ежеминутно нелепейшие скачки, не имея уже сил остановиться и сосредоточиться на каком бы то ни было отдельном впечатлении. Когда звуки гитары и песни открыли Нехлюдову смысл всех тайн и загадок мировой жизни, тогда он подошел к тому месту, откуда слышались эти волшебные звуки. Он увидал, что певец поет перед балконом Швейцергофа; его слушает вся блестящая публика, живущая в этой гостинице, но ни один из слушателей не дает ему ни копейки, когда он, по окончании песни, снимает шляпу и произносит просительную фразу. Нехлюдов пользуется этим удобным случаем, чтобы немедленно вознегодовать. Я совершенно согласен с тем, что в этом факте действительно нет ничего хорошего, но я решительно не могу себе объяснить, каким образом мужчина зрелых лет может находить подобные факты сколько-нибудь для себя удивительными. Мальчику позволительно кипятиться при виде каждого неразумного или бесчестного дела. Для мальчика это кипячение даже положительно необходимо; оно пробуждает его силы и внушает ему желание бороться за то, что он считает разумным и справедливым. Но мальчик заметит очень скоро, что бороться разом против всего³¹ - значит тратить свои силы на ветер. В результате может получиться только крайнее утомленье слишком ретивого бойца. Чтобы успеть хоть в чем-нибудь, надо непременно взять себе какую-нибудь отдельную задачу и заняться добросовестно ее разрешением, не кидаясь по сторонам и не хватаясь с безрассудною жадностью за все мелкие проявления зла, которые ежеминутно попадаются навстречу каждому цивилизованному европейцу. Когда мальчик таким образом окончательно выяснил себе свою отдельную задачу и когда он серьезно принялся за свою специальную работу, тогда мы можем сказать о нем, что он сделался зрелым мужчиною. Этот зрелый мужчина, встречаясь с каким-нибудь проявлением нелепости, говорит самому себе совершенно спокойно: знаю я эту штуку и корень ее знаю, и работаю я против нее так и так. А негодовать я не намерен, да и разучился я заниматься этим пустым делом. Негодование есть мимолетный взрыв чувства, а я вовсе не намерен тратить мое чувство на пускание таких мыльных пузырей. Мое чувство есть сила, приводящая в движение весь мой организм и эта сила приложена навсегда к той работе, которую я себе выбрал. Чувство негодующих людей есть то крошечное количество пара, которое черт знает зачем поднимает кверху крышку кипящего самовара. А мое чувство есть тот же пар, но только проведенный в такую благоустроенную машину, которая поднимает тяжести и вертит колеса.

   Нехлюдов, разумеется, остановился навсегда в положении самовара, фыркающего очень громко и совершенно бестолково. Ему сделалось очень досадно, зачем обитатели Швейцергофа не дали денег странствующему певцу. Ну, что ж с ними делать? Ведь под суд их отдать за это нельзя? Значит, надо было только наградить обиженного певца, то есть заплатить ему разом столько, сколько он мог ожидать от всех своих слушателей. Нарушенная справедливость была бы совершенно восстановлена, но Нехлюдов не может поступить таким образом, потому что это было бы слишком просто. Он догоняет уходящего певца и приглашает его выпить вместе с ним бутылку вина. Что ж? И это недурно. Но дурно то, что Нехлюдову тотчас приходит в голову устроить, посредством этой выпивки, какую-то демонстрацию в пику и в назидание жестокосердым и скупым обитателям Швейцергофа. Вот это уж никуда не годится, потому что такая демонстрация вовсе не приятна для певца и не полезна ни для кого на свете. Певец предлагает Нехлюдову войти в простую распивочную лавочку, но Нехлюдов, по своей дурацкой фантазии, тащит смущенного певца в настоящий Швейцергоф. Это значит: пляши по моей дудке, потому что я русский барин и потому что я тебя холю, угощаю. Это как нельзя больше напоминает мне Ситникова ³², который кричит на мужиков: "наденьте шапки, дураки!" Шапки они должны надевать потому, что Ситников - прогрессист; а дураками они оказались потому, что Ситников - барин. - Приходят в Швейцергоф. Их отводят в залу для простого народа, и тут начинается геройская борьба Нехлюдова против аристократизма, воплотившегося на этот вечер в лакеях блестящей гостиницы. Нехлюдову предлагают простого вина, но он, "стараясь принять самый гордый и величественный вид", требует "шампанского, и самого лучшего". Подают шампанское, и вместе с шампанским приходят два лакея посмотреть на потешное представление, которое даром разыгрывает наш полоумный соотечественник. "Два из них сели около судомойки и, с веселой внимательностью и кроткой улыбкой на лицах, любовались на нас, как любуются родители на милых детей, когда они мило играют" (стр. 187) Соотечественник наш чувствует себя смущенным, но утешает себя тою мыслью, что путь добродетели всегда усеян колючими терниями. "Хотя, - говорит он, - мне было и очень тяжело и неловко под огнем этих лакейских глаз беседовать с певцом и угощать его, я старался делать свое дело сколь возможно независимо" (стр. 187) Это признание доказывает нам, что наши соотечественники тратят за границею на бесполезные подвиги не только свои деньги, но и свою энергию. Враги нашего соотечественника сдвигают свои силы. "Швейцар, не снимая фуражки, вошел в комнату и, облокотившись на стол, сел подле меня. Это последнее обстоятельство, задев мое самолюбие и тщеславие, окончательно взорвало меня и дало исход той давившей злобе, которая весь вечер собиралась во мне... Я совсем озлился той кипящей злобой негодования, которую я люблю в себе (странный вкус!), возбуждаю даже, когда на меня находит (сам сознается, что на него находит), потому что она успокоительно действует на меня и дает мне хоть на короткое время какую-то необыкновенную гибкость, энергию и силу всех физических и моральных способностей" ³³. (Насчет моральных способностей позволю себе выразить сомнение, потому что, как мы увидим дальше, они совершенно подавляются и помрачаются той кипящей злобой негодования, которую он любит и даже возбуждает в себе.) Вскипевший самовар Нехлюдов тотчас изливает на преступных лакеев потоки глупой, но язвительной речи. - "Какое вы имеете право смеяться над этим господином и сидеть с ним рядом, когда он гость, а вы лакей? Отчего вы не смеялись надо мной нынче за обедом (лакей мог бы на это отвечать: я тогда еще не знал, что вы такой шут гороховой) и не садились со мной рядом? Оттого, что он бедно одет и поет на улице? от этого; а на мне хорошее платье? Он беден, но в тысячу раз лучше вас, в этом я уверен; потому что он никого не оскорбил, а вы оскорбляете его. - Да я ничего, что вы, - робко отвечал мой враг-лакей. - Разве я мешаю ему сидеть? - Лакей не понимал меня, и моя немецкая речь пропадала даром" (стр. 189) Последнее предположение Нехлюдова совершенно несправедливо. Судя по ответу лакея, можно утверждать напротив того, что он превосходно понял и даже разбил наголову нашего свирепого оратора. Ведь в самом деле вся речь Нехлюдова имела бы хоть какой-нибудь смысл только в том случае, когда бы лакей мешал певцу сидеть. А иначе Нехлюдов попадает в безвыходное противоречие. Ставя уличного певца наряду с блестящими гостями Швейцергофа, он уничтожает сословные перегородки, а потом он тотчас, во имя этих уничтоженных перегородок, кричит на лакеев и приказывает им встать. Это еще гораздо глупее ситниковского восклицания: "наденьте шапки, дураки!" - Кроме того, само собою разумеется, что эта сцена испортила певцу все удовольствие выпивки. Он самым жалобным образом начинает проситься домой, но Нехлюдов только что вошел в настоящий вкус той кипящей злобы негодования, которою он любит угощать самого себя. Он с сильным нахальством тащит бедного певца на новые мытарства. Выпил, дескать, каналья, так утешай барина до самого конца. Соотечественник наш требует, чтобы его, вместе с певцом, вели в парадную залу. В речи, которую он произносит по этому поводу, есть и политика, и нравственная философия, и поэтические образы, и арифметические соображения. "И отчего вы привели меня с этим господином в эту, а не в ту залу? А? - допрашивал я швейцара, ухватив его за руку с тем, чтобы он не ушел от меня. - Какое вы имели право по виду решать, что этот господин должен быть в этой, а не в той зале? Разве кто платит, не все равны в гостиницах? Не только в республике, но во всем мире. Паршивая ваша республика!.. Вот оно равенство. Англичан вы бы не смели провести в эту комнату, тех самых англичан, которые даром слушали этого господина, то есть украли у него каждый по нескольку сантимов, которые должны были дать ему. Как вы смели указать эту залу?" (стр. 190).

   Если вы представите себе, что вся эта бурда хороших слов была вылита на голову несчастного швейцара, которого держат за руку, чтобы он не ушел, то вы, вероятно, согласитесь, что, может быть, никогда еще тип неисправимого фразера или бестолкового идеалиста не являлся перед вами в более смешном и печальном положении. - Не забудьте, что это положение вытекает самым естественным образом из всех, уже известных нам подробностей о воспитании и из прежней деятельности Нехлюдова, не забудьте, что мы, по повестям Толстого, можем проследить шаг за шагом формирование этого страшно-болезненного характера, не забудьте всего этого, говорю я, и тогда только вы убедитесь в том, что повести Толстого действительно заслуживают самого внимательного изучения. - Нехлюдов одерживает победу над лакеями и входит триумфатором в парадную залу. "Зала была действительно отперта, освещена, и за одним из столов сидели, ужиная, англичанин с дамою. Несмотря на то, что нам указывали особый стол, я с грязным певцом подсел к самому англичанину и велел сюда подать нам неконченную бутылку" (стр. 190). Нехлюдов злится на англичан за их чванство и за то, что они ничего не дали певцу. Он хочет им сделать какую-нибудь неприятность и для этого пускает в ход своего певца, как комок грязи, который он кладет чуть-чуть не на тарелку ужинающих англичан. Англичане очень неправы; с их стороны очень непохвально брезгать человеком потому, что этот человек беден. Но Нехлюдов, вступающийся за этого бедного человека, унижает и тиранит его еще гораздо сильнее; вы представьте себе только, каково должно быть положение певца, которого превратили таким образом в пассивное орудие, и притом в орудие наказания. Его присутствием наказывают других людей; согласитесь, что трудно вообразить себе что-нибудь глупее и мучительнее его роли, и Нехлюдов сам сознается, что бедный певец сидел в парадной зале "ни жив ни мертв" и торопливо допил все, что оставалось в бутылке, лишь бы только поскорее выбраться вон. А те англичане, которых Нехлюдов хотел наказывать, разумеется тотчас же ушли из залы, так что вся мучительная неприятность положения обрушилась исключительно на несчастную причину торжества, то есть на бедного певца, которому Нехлюдов хотел сначала доставить удовольствие.

   Ведь есть же в самом деле такие люди, у которых мысль не может ни на минуту остановиться на одном предмете и которые вследствие этих изумительных скачков своей мысли не могут довести до конца самого простого дела. И всего замечательнее в психологическом отношении то обстоятельство, что многие из этих полупомешанных людей, делая поразительные глупости каждый божий день, с раннего утра до поздней ночи, в то же время никак не могут быть названы глупыми людьми. Наделав множество нелепостей, эти господа сами начнут разбирать свое диковинное дело и обнаружат в своем анализе так много наблюдательности, тонкого юмора и беспощадной иронии над своими собственными ошибками, что вы будете вслушиваться в их речи с самым напряженным вниманием и с самым сознательным сочувствием. Тот самый Нехлюдов, который держал швейцара за руку, чтобы пожаловаться на паршивость люцернской республики, тот самый Нехлюдов, говорю я, через несколько минут после ухода несчастного певца называет свою кипящую злобу негодования - детскою и глупою. Тот самый Нехлюдов описывает весь этот эпизод с неподражаемым оттенком грустного и задумчивого юмора. И тот же самый Нехлюдов на другой день, наверное, ухитрится сочинить новую нелепость, которая опять заставит его смеяться и грустить над своею собственною изломанною и искривлявшеюся особою.

   Глупить и размышлять над сделанными глупостями, размышлять и потом опять глупить - вот все внутреннее содержание в жизни людей, подобных Нехлюдову. И нет такого сильного ума, который не пришел бы к тому же самому безнадежному положению, если он не воспитает самого себя в строгой школе положительной науки и полезного труда. Все мы знаем давно, что человек - существо слабое, беспомощное и несчастное, пока он, своими единичными силами, пробует бороться против сил физической и органической природы, то есть против стихий и против диких животных. И тот же самый человек, соединяя свои силы с силами других людей, подчиняет себе воду и ветер, пар и электричество, мир растений и мир животных. Тот же самый закон, в полном своем объеме, прилагается как нельзя лучше к развитию и совершенствованию отдельного человеческого ума. Ум наш не может развернуться правильно, он не может даже оставаться крепким и здоровым, если мы не будем соединять сил нашего ума с умственными силами других людей. В общечеловеческой науке соединяются все умственные силы всех отживших и всех живущих поколений, и поэтому искать себе умственного развития вне науки - значит обрекать свой ум на уродливое, мучительное и неизлечимое бессилие. В этой мысли нет решительно ничего нового, но повторять и даже доказывать ее все еще необходимо. Мы были бы очень умными и очень счастливыми людьми, если бы многие старые истины, обратившиеся уже в пословицы или украшающие собою наши азбуки и прописи, перестали быть для нас мертвыми и избитыми фразами. Слова наши часто бывают очень хорошими словами, но в том-то и горе наше великое, что они навсегда остаются словами и что мы сами уже давно к ним прислушались и, потерявши всякое доверие к пустому звуку, забыли в то же время и основную мысль, вечно живую и вечно плодотворную.

  

   1864 г. Декабрь

  

  

   В примечаниях приняты следующие сокращения: 1) Белинский - Белинский В. Г. Собр. соч. в 9-ти т., т. 1-6. М., 1976-1981 (изд. продолж.); 2) Добролюбов - Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т. М.-Л., 1961 - 1964; 3) 1-е изд. - Писарев Д. И. Соч. Изд. Ф. Павленкова в 10-ти ч. СПб., 1866-1869; 4) Писарев (Павл.) - Писарев Д. И. Соч. Полн. собр. в 6-ти т. Изд. 5-е Ф. Павленкова. СПб., 1909-1912; 5) Писарев - Писарев Д. И. Соч. в 4-х т. М., 1955-1956; 6) Салтыков-Щедрин - Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т. М., 1965-1974; 7) ЦГАОР - Центральный государственный архив Октябрьской революции; 8) Чернышевский - Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т. М., 1939-1953.

  

  

   Впервые - "Русское слово", 1864, N 12, отд. II "Литературное обозрение", с. 1-56. Подпись: Д. Писарев. Затем - 1-е изд., ч. 3 (1866) с. 37-86. Дата под статьей поставлена в 1-м изд.

   Поводом к написанию статьи явился выход ч. I сочинений Л. Н. Толстого в издании Ф. Стелловского (август 1864 года). В оглавлении на обложке журнала название статьи дано с подзаголовком: "Полное собрание сочинений Льва Толстого. Изд. Стелловского. 1864 г." Статья была закончена в начале ноября. В ней также нашла свое отражение полемика между "Современником" и "Русским словом".

   В незаконченной рецензии А. П. Пятковского на указанное издание сочинений Толстого говорилось, что Писарев "сейчас же нашел повод измерить Нехлюдова Базаровым (такой уж у этого критика аршин завелся" ("Современник", 1865, N 4). Рецензент осмеивал заключение статьи о том, что Иртеньевы и Нехлюдовы "занимают середину между Рудиными, с одной стороны, и Базаровыми, с другой". Некоторые произведения Толстого, вошедшие в издание Ф. Стелловского, получили в рецензии "Современника" резкую оценку, особенно рассказ "Люцерн" - за "тенденции и лирические вставки".

   Написанная непосредственно сразу за статьей "Реалисты" статья "Промахи незрелой мысли" оказалась также связанной с нею. Проблема, как стать полезным для общества работником, и здесь составляет идейный стержень. Ведущей для произведений Толстого 1850-х и начала 1860-х годов теме воспитания характера, нравственно-стойкой и цельной личности в условиях пробуждающегося общества критик придал новый, последовательно социальный, действенный аспект. Иртеньевы и Нехлюдовы, оказавшиеся впереди Рудиных, "героев фразы", должны, по мнению критика, пройти еще более трудную половину пути, чтобы стать в ряд людей "нового типа", сделаться мыслящими работниками, реалистами, как Базаровы. Вместе с тем Писарев показывает и основное препятствие на этом пути. Оно заключено, по его мнению, в недостатке "строгой школы положительной науки и полезного труда" и в разрозненности человеческих действий. Вопросы воспитания должны быть дополнены, с точки зрения Писарева, постановкой решающих вопросов образования. Литературно-критический разбор повестей и рассказов Толстого получал еще и значение социально-педагогического исследования.

  

   ¹ В конце 1850-х гг. в "Современнике" печатались: "Юность" (1857, N 1), "Люцерн" (1857, N 3), "Альберт" (1858, N 8). Писарев несомненно, читал тогда и произведения Толстого, печатавшиеся в других журналах (см. статью 1859 г. о рассказе "Три смерти", опубликованном в "Библиотеке для чтения"). Рассказ "Утро помещика" был впервые напечатан в "Отечественных записках" (1856, N 12).

   ² См. т. 1 наст. изд., с. 316.

   ³ В ч. 1-2 издания Ф. Стелловского входили, кроме перечисленных здесь Писаревым, следующие произведения Толстого: "Записки маркера", "Альберт", "Два гусара", "Три смерти" - в ч. 1; Севастопольские рассказы и другие рассказы 1850-х гг., а также "Казаки", "Семейное счастье" и педагогические статьи - в ч. 2.

   ⁴ "Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой. Гр. Л. Толстой и его сочинения" ("Время", 1862, N 1 и 9).

   ⁵ Цитата из гл. I "Детства" - "Учитель Карл Иваныч". Здесь и далее в скобках Писарев указывает страницы по изд. Ф. Стелловского, ч. 1.

   ⁶ Имеются в виду популярные в 1850-1860 гг. учебники: "Краткая всеобщая география" К. И. Арсеньева, "Краткая всеобщая география" и "Учебная книга всеобщей географии" А. Г. Ободовского и "Курс географии, содержащей описание частей света в физическом, этнографическом и политическом отношениях" А. И. Павловского.

   ⁷ В журнальном тексте: "поработать, и шибко поработать".

   ⁸ О теоретиках - см. примеч. 12 к статье "Базаров" в т. 1 наст. изд.

   ⁹ Ироническое замечание по поводу того, что "Русский вестник" Каткова, ополчаясь против представителей социалистической мысли, пропагандировал и расхваливал представителей вульгарной буржуазной политической экономии (Г. Молинари и др.).

   ¹⁰ Ср. в гл. II тома первого "Мертвых душ" мечты Манилова о том, "как бы хорошо было... чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян".

   ¹¹ Английская набережная в Петербурге поблизости от Зимнего дворца - тогда излюбленное место прогулок аристократической публики.

   ¹² Имеются в виду рассуждения так называемой "почвеннической" журналистики ("Время", "Эпоха").

   ¹³ Учебники Устрялова, Кайданова - по русской истории для гимназии, реакционно-монархические по духу.

   ¹⁴ Соллогубовский чиновник Надимов - см. примеч. 29 к статье "Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова" в т. 1 наст. изд.

   ¹⁵ При публикации "Юности" в "Современнике" в ее заглавии стояли еще слова: "Первая половина". В 1857 г. у Толстого были попытки продолжить повесть; затем они были оставлены.

   ¹⁶ Цитата из последней (XXVII) главы "Отрочества" с небольшим сокращением текста. Курсив источника.

   ¹⁷ Цитата из гл. XVI "Юности", с вставкою отдельных слов.

   ¹⁸ Источник цитаты не установлен.

   ¹⁹ Строка из стихотворения Лермонтова "И скучно и грустно".

   ²⁰ Несколько измененное выражение из очерка "Наши глуповекие дела" в сборнике Щедрина "Сатиры в прозе" (см. Салтыков-Щедрин, т. 3, с. 486).

   ²¹ Московский прорицатель - имеется в виду Корейша Иван Яковлевич (1780-1861), юродивый, к которому московские дворяне и купцы обращались за предсказаниями.

   ²² Здесь и далее пересказывается и цитируется гл. XXVII "Юности" - "Дмитрий". Слова в скобках принадлежат Писареву.

   ²³ Перифраз известной реплики Фамусова Молчалину (д. I, явл. 4 "Горя от ума"),

   ²⁴ Об "атласистости сердечной" речь идет в очерке "Наши глуповские дела", и приводится такой ее пример: "Бывало "хороший" человек выпорет вплотную какого-нибудь Фильку и вслед за тем скажет другому такому же "хорошему" человеку: "А пойдем-ко, брат, выпьем по маленькой"" (Салтыков-Щедрин, т. 3, с. 488-489).

   ²⁵ Ср. слова Гамлета в сцене 2 второго акта трагедии Шекспира.

   ²⁶ Далее пересказ некоторых глав "Утра помещика" с цитатами; в некоторых из них небольшие отступления от толстовского текста.

   ²⁷ См. евангельскую притчу о "ленивом рабе" (Матф., 25).

   ²⁸ Выражение, восходящее к евангельскому тексту (Матф., 9).

   ²⁹ Выражение, восходящее к Псалтыри (Псалом 103).

   ³⁰ Ср. в первой строфе стихотворения Шиллера "Идеалы" (1795):

  

   Златое время жизни полной!

   Постой, еще со мной побудь -

   Вотще! твои стремятся волны

   И в море вечности бегут.

   (Перевод К. С. Аксакова)

  

   ³¹ В журнале было далее: "Что неразумно и бесчестно".

   ³² Персонаж из "Отцов и детей". Упоминаемую сцену см. в гл. XIX романа.

   ³³ Цитата с небольшим пропуском текста. Здесь и в следующих цитатах замечания в скобках принадлежат Писареву.