Писарев Модест Иванович - К материалам для биографии А. Н. Островского

  

   А. Н. Островский в воспоминаниях современников

   Серия литературных мемуаров

   Под общей редакцией В. В. Григоренко, С. А. Макашина, С. И. Машинского, Б. С. Рюрикова

   М., "Художественная литература", 1966

   Подготовка текста, вступительная статья и примечания А. И. РЕВЯКИНА

   OCR Бычков М.Н.

  

  

   <...> С каждой новой пьесой успех Островского рос необычайно. Им было написано в 1858 году уже двенадцать пиес. Назрела потребность в собрании воедино разбросанных по разным журналам произведений талантливого писателя стоявшего теперь в первых рядах корифеев родной литературы. Издатель журнала "Русское слово" граф Кушелев-Безбородко приобрел у Островского право издания его сочинений. Между тем над пьесой "Свои люди - сочтемся!" все еще тяготело запрещение. Автору было неофициально сообщено, что комедия его может быть вторично напечатана только при условии тех изменений, какие были в 1850 году указаны журналом "Комитета 1848 года"¹. Приходилось, volens-nolens {волей-неволей (лат.).}, подчиниться этому требованию. Иначе издание лишилось бы одного из самых лучших своих украшений.

   Покойный Островский всегда с глубокой, невыразимой горечью вспоминал об этом печальном факте.

   - Чувство, которое я испытывал, перекраивая "Своих людей" по указанной мерке, - говорил он, - можно сравнить разве только с тем, если бы мне велели самому себе отрубить руку или ногу. <...>

   В 1859 году вышло (первое) собрание сочинений Островского в роскошном двухтомном издании графа Кушелева-Безбородко. В первом томе вслед за "Семейной картиной" была напечатана "изувеченная", как называл ее сам Островский, комедия "Свои люди - сочтемся!". Но и в такой форме ее допустили только в печать, а о сцене посоветовали забыть и больше не думать.

   Островский не умел ни просить, ни хлопотать о себе. Он спешил всегда все сделать для других и никогда - для себя. Пьесе, вероятно, еще много лет пришлось бы пролежать под спудом, если бы не выручил случай. В конце того же (1859) года поставлена была в Александрийском театре "Гроза". Император Александр II был в этом спектакле. Ему понравилась пьеса, и он с большой похвалой отозвался о ней. Этим обстоятельством воспользовался друг Островского - известный писатель П. В. Анненков (родственник которого занимал в то время какое-то довольно видное место), и единственно благодаря его стараниям, путем разных влиятельных протекций удалось всеми, как говорится, правдами и неправдами добыть наконец разрешение постановки "Своих людей" на сцену ², хотя, разумеется, во второй редакции, то есть в том же "искалеченном" виде, в каком комедия была напечатана в издании Кушелева-Безбородко.

   Поставлена она была в первый раз в Петербурге в бенефис Ю. Н. Линской, 16-го января 1861 года, а через две недели (31 января) - в Москве, в бенефис знаменитого сподвижника Островского по сцене, незабвенного величайшего русского артиста - покойного Прова Михайловича Садовского.

   Мечта же Островского увидеть на сцене "Своих людей" в их "настоящем образе", то есть такими, какими они были написаны им не под диктовку цензора, а по внушению его собственного гения, исполнилась не скоро. Ему пришлось ждать ее осуществления целых двадцать лет.

   В 1881 году М. Н. Островский (брат Александра Николаевича), бывший в то время министром государственных имуществ, исходатайствовал разрешение к представлению на сцене комедии "Свои люди - сочтемся!" по тексту первой редакции. И вот 30 апреля (1881 года) в частном московском театре "Близ памятника Пушкина", или попросту "Пушкинском" (как обыкновенно все называли его), пьеса была впервые поставлена в публичном спектакле. Говорю: в "публичном" и отмечаю это слово потому, что много лет назад, в начале второй половины пятидесятых годов, ее играли любители (и, конечно, без цензорского карандаша) на домашней сцене в тесном кружке близких друзей и родственников Островского, причем сам автор исполнял роль Подхалюзина ³. Но такое семейное художественное чтение в костюмах нельзя же назвать публичным представлением, а превосходных чтецов-любителей - актерами. Тогда как спектакль 30-го апреля являл собою нечто выходящее из ряда вон, нечто грандиозное. Смотреть его съехался весь, так сказать, fine ileur {весь цвет, сливки (франц.).} образованного московского общества, собралась вся интеллигентная Москва в лице своих лучших представителей: литераторов, ученых, художников и пр. Места брались чуть не с бою, несмотря на то что цены были значительно повышены.

   Пьесу ставил сам Островский, предварительно прочитав ее актерам. А кому не известно, что его мастерское чтение всегда служило наилучшим комментарием для его пьес, следовательно, и наилучшим руководством для исполнителей.

   Начались репетиции. Островский не пропускал ни одной. Его сердечное внимание, его любезность, тот задушевный, приветливый, дружественный тон, каким он давал советы актерам, не насилуя их самостоятельности, - чрезвычайно подняли общий дух, и артисты работали с удвоенной энергией, желая оправдать доверие автора и заслужить его одобрение.

   В день спектакля Островский был заметно ажитирован. Вызовы автора начались с первого действия, однако он упорно отказывался выходить на них до конца пьесы. Когда же после четвертого акта, по окончании комедии, вызовы возобновились с еще большею настойчивостью, чем раньше, и Островский показался на сцене, окруженный всеми участвующими, - мгновенно вся публика, как один человек, поднялась с своих мест. Гром оглушительных аплодисментов и неистовых "браво" огласил зал. В один момент вся сцена была засыпана цветами. Большой золотой венок появился над рампой. Стоном застонал театр...

   И перед этой ревущей от восторга толпой мужчин и женщин, стариков и юношей, посреди аплодирующих актеров как-то особенно выделялась плотная фигура человека - виновника торжества - с несколько наклоненной, как бы поникшей головой, с нервной улыбкой на бледном, взволнованном лице - этого необыкновенного человека, по таланту - гиганта, по сердцу - ребенка...

   Вызовам и овациям, думалось, не будет конца. Публика ликовала. Она справляла поистине большой и знаменательный литературный праздник...

   Никогда - ни прежде, ни после - мне не случилось видеть Островского в таком оживленном настроении, в каком он был в этот вечер, помолодев, казалось, на целый десяток лет. Да и могло ли быть иначе: его заветная мечта наконец осуществилась.

  

  

   <...> Александр Николаевич, рассказывал М. И. Писарев, был превосходный чтец. Необычайно тонко, почти не меняя голоса, он умел передавать оттенки характеров героев своих драм и комедий. Он был глубокий знаток живого русского языка, и его интонации не поддавались передаче, так непосредственно и оригинально они звучали.

   Прекрасно, с тонким, едва уловимым комизмом, Александр Николаевич передавал речь купцов, приказчиков и чиновников, но его коньком были женские роли. Свах и купчих он читал неподражаемо. И многие выдающиеся русские актрисы играли роли в пьесах А. Н. Островского "с его голоса". Он очень охотно "начитывал роли", помогая актерам и в особенности актрисам. Но на репетициях он редко вмешивался в работу режиссера и артистов. Больше помалкивал, покрехтывал и ежился, жалуясь на нездоровье. Генеральную репетицию он обыкновенно внимательно смотрел, делал кое-какие замечания в дружеской форме. Так, например, когда в московском Малом театре возобновили "Свои люди - сочтемся!" с Мих. Пров. Садовским в роли Подхалюзина, Александр Николаевич, очень довольный игрой Садовского, подошел к нему и сказал: "Хорошо... Бесподобно играешь, Миша... А я, брат, в сцене с Большовым, когда играл Подхалюзина, указательным перстом спинку стула ковырял... Типично, брат..."

   Во время первого представления своих пьес Александр Николаевич страшно волновался и никогда не сидел в зрительном зале. Бледный и растерянный, он бродил за кулисами, переходя с одной стороны сцены на другую, шепча что-то, принужденно улыбаясь и невпопад отвечая на вопросы.

   Если пьеса имела успех, то на шестом-седьмом представлении Александр Николаевич шел в кресла смотреть комедию. Он весь был поглощен игрой артистов и ходом пьесы. Островский заразительно хохотал в комических сценах, аплодировал актерам и до того непосредственно увлекался, что иногда, забывая, что идет его пьеса, хлопал незнакомого ему соседа по колену, восклицая: "Прекрасная пьеса... жизненная, смешная!.."

   У Александра Николаевича были среди провинциальных актеров друзья, с которыми он не прочь был иногда посидеть побеседовать в каком-нибудь уютном трактирчике второго разряда.

   Одним из близких к нему приятелей был провинциальный актер-комик Загорский, послуживший, как говорят, Островскому прототипом для Аркашки Счастливцева. Загорский был неважный актер, но очень остроумный, талантливый рассказчик, знавший бесконечное количество забавных анекдотов, курьезов из закулисной жизни провинции и превосходно их передававший. Александр Николаевич, сам хороший рассказчик-юморист, очень любил Загорского, несмотря на то что тот был неисправимый алкоголик.

   Великим постом, как только Загорский, окончив сезон, приезжал из Костромы или Астрахани в Москву, являлся к Александру Николаевичу и выкладывал перед ним запас новых рассказов. В конце поста, а иногда и летом, когда у него не было ангажемента, Загорский переселялся к Александру Николаевичу и жил на полном его иждивении, занимаясь вместе с Александром Николаевичем любимым занятием Островского в деревне - рыболовством.

   Но вот Александра Николаевича назначили директором императорских московских театров ⁴.

   Увидав как-то Островского в театре в вицмундире, Загорский страшно опечалился, заробел и не решился уже идти к Александру Николаевичу с обычным визитом. В средине великого поста у Загорского, по обыкновению, ни денег, ни костюмов, не на что "ни boir, ни manger" {ни пить, ни есть (франц.).}. Встречает Загорский как-то Над. Мих. Медведеву и, конечно, жалуется на безвыходное положение.

   - А что же вы не обратитесь к Александру Николаевичу?.. Он теперь в силе... Директор театра...

   - Поэтому и не могу обратиться... Он в генеральском вицмундире ходит, а у меня штанов крепких нет...

   Надежда Михайловна сейчас же отправилась к Островскому просить за Загорского.

   - Что же он сам ко мне не пришел?.. - удивляется Островский.

   - Да ведь он, извините за выражение, без штанов, Александр Николаевич.

   - Ну и дурак... Ведь я его всю жизнь без штанов видел, чего же ему меня стесняться... Пускай приходит... Я ему свои дам...

   И на другой же день Загорский поселился у директора императорских театров Островского.

   Кстати сказать, артист Загорский неподражаемо передавал бесчисленное количество эпизодов из семейной жизни Александра Николаевича, прекрасно имитируя его речь, характерное придыхание и манеру говорить. И сам Александр Николаевич часто, сидя в кругу друзей, просил Загорского рассказать что-нибудь из его жизни и всегда смеялся до слез над его рассказами.

   Загорский умер глубоким стариком в общей уборной театра Литературно-художественного общества ⁵, "где статистам бороды наклеивают", во время представления трагедии "Феодор Иоаннович" ⁶.

   Прилег, загримированный, в костюме боярина на диван, в ожидании своего выхода, и во сне отдал богу свою "многогрешную душу".

   И с ним вместе умерли яркие, нигде не записанные, живые сцены из интимной и театральной жизни А. Н. Островского. <...>

  

  

  

  

   Модест Иванович Писарев (1844-1905) - артист, театральный критик, редактор Полного собрания сочинений А. Н. Островского в десяти томах, вышедшего в 1904-1905 годах.

   М. И. Писарев увлекся драматургией А. Н. Островского, еще будучи в гимназии, а став актером, он с огромным успехом играл во многих его пьесах и именно в них создал свои лучшие сценические образы: Краснова ("Грех да беда на кого не живет"), Несчастливцева ("Лес"), Большова ("Свои люди - сочтемся!"), Грозного ("Василиса Мелентьева") и другие.

   Лично познакомился М. И. Писарев с драматургом в самом начале шестидесятых годов и всю жизнь относился к нему благоговейно. П. А. Стрепетова, его жена, вспоминает: "...прямым божеством для него был Островский, о котором он говорил всегда с необычайным энтузиазмом" (П. А. Стрепетова, Жизнь и творчество трагической актрисы, изд. "Искусство", Л.-М. 1959, стр. 182).

   А. Н. Островский высоко ценил актерское дарование Писарева, по его инициативе актер был приглашен в труппу Артистического кружка, а с 1884 года и до конца жизни драматург хлопотал о зачислении его в труппу Малого театра. Именно с Писаревым Островский осуществил свою мечту о постановке комедии "Свои люди - сочтемся!" в варианте, не искаженном цензурой (Островский, т. XII, стр. 250). О премьере этого спектакля Писарев и рассказывает в своих воспоминаниях.

   Воспоминания написаны в начале девятисотых годов в связи с подготовкой Полного собрания сочинений А. Н. Островского (изд. "Просвещение", <1904-1905>), в котором они помещены в томе X.

   ¹ Стр. 341. 2 апреля 1848 года, в связи с революционными событиями в Западной Европе, вызвавшими усиление правительственной реакции в России, был учрежден секретный Комитет по делам печати под председательством мракобеса Д, П. Бутурлина. Комитету было вменено в обязанность наблюдать за произведениями, уже появившимися в печати. В 1850 году этот комитет рассматривал комедию "Свои люди - сочтемся!" Островского (см. прим. 14 к воспоминаниям Н. В. Берга, стр. 513).

   ² Стр. 342. Комедия "Свои люди - сочтемся!" разрешена 9 декабря 1860 года к сценическому представлению благодаря хлопотам не П. В. Анненкова, а Ф. А. Бурдина и И. Ф. Горбунова, а на премьере "Грозы" (2 декабря 1859 года) присутствовал не император, а великие княгини.

   ³ Стр. 343. См. воспоминания Н. А. Дубровского, стр. 348, прим. к ним на стр. 578 и воспоминания К. В. Загорского, стр. 364.