Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - Салтыков-Щедрин М. Е.: биобиблиографическая справка

   САЛТЫКОВ, Михаил Евграфович, псевдоним - Н. Щедрин [15(27).I.1826, с. Спас-Угол Калязинского у. Тверской губ - 28.IV(10.V). 1889, Петербург| - прозаик, публицист, критик. Принадлежал по отцу Евграфу Васильевичу к старинному дворянскому роду, по матери Ольге Михайловне Забелиной - к купеческому сословию. Детские годы С. прошли в богатой помещичьей вотчине, расположенной на границе Тверской и Ярославской губ., в одном из глухих углов т. н. Пошехонья.

   В последнем своем романе "Пошехонская старина" (1887-1889) С. устами пошехонского дворянина Никанора Затрапезного поведал об атмосфере, в которой росли и формировались "дети" 30 гг.: "Детство и молодые годы мои были свидетелями самого разгара крепостного права. Оно проникало не только в отношения между поместным дворянством и подневольною масеою... но и во все вообще формы общежития, одинаково втягивая все сословия (привилегированные и непривилегированные) в омут унизительного бесправия, всевозможных изворотов лукавства и страха перед перспективою быть ежечасно раздавленными" (Собр. соч.: В 20 т.- М., 1975.- Т. 17.- С. 9; далее указываются том и страница).

   На всю жизнь запомнилась С. безропотность слабохарактерного, набожного отца и крутая властность матери, ее расчетливость, суровый нрав, бесконечные угрозы и наказания, касавшиеся не только крепостных, но и собственных детей. Семейные отношения позднее найдут свое художественное преломление в романе "Господа Головлевы". Крепостное Пошехонье навсегда останется в памяти С., постоянно возвращая к мысли о разлагающем действии узаконенного рабства на человеческую психологию.

   Среди сверстников С. выделяется живостью характера и сильной впечатлительностью. С детских лет завязалась дружба с сыном соседей-помещиков С. А. Юрьевым, будущим известным литературно-общественным деятелем, редактором-издателем журналов "Русская мысль" и "Беседа". В результате домашнего образования С. к шести годам бойко говорил по-французски и по-немецки, а вскоре был обучен крепостным живописцем и сельским священником читать и писать по-русски. Пробуждается интерес к чтению. Сложные чувства вызвало знакомство с Евангелием, наталкивавшим на мысли о пропасти между книжным словом и реальным положением дел: в книге шла речь о равенстве и людском единении, жизнь же на каждом шагу напоминала о попранных человеческих правах, о растоптанной чести. Крепостное право, напишет вскоре С, основывается на "ошеломляющей силе силлогизма": "Я человек, ты человек, следовательно, ты раб мой" (1, 334).

   Полтора года, проведенные в Дворянском институте в Москве (1836-1838), а затем шесть лет в Царскосельском (с 1844 г.- Александровском) лицее определили первые литературные привязанности С. На каждом курсе лицея по традиции объявлялся очередной продолжатель Пушкина. В своем классе им стал С. Его стихи появились даже в журналах "Библиотека для чтения" и "Современник" (1841-1845). Первые, явно подражательные пробы пера не выделялись, однако, на фоне множества средних поэтических сочинений тех лет. По свидетельству современников, С. посещал известные в Петербурге собрания литераторов у М. А. Языкова, на которых часто бывал В. Г. Белинский. Будущий сатирик воспитывался на статьях Белинского. В 1846-1848 гг., уже после окончания лицея, С. поручается "писание рецензий" в журналах "Отечественные записки" и "Современник" (преимущественно отзывы на детские и учебные издания). Молодой автор восстает против рутинных методов обучения юношества: "Бедную память ребенка истязуют, нагромождают кучею ненужных чисел, сонмищем безразличных, мелочных, никуда не ведущих и ничего не объясняющих фактов. Диво ли, что после такого ежедневного бичевания человек делается неспособным к принятию самой простой истины, как скоро только она переходит за пределы мертвой буквы" (1, 331). Влияние идей Белинского явственно ощущается в первых литературно-публицистических публикациях С.

   С 1844 г. С. служит чиновником в канцелярии военного министерства. Служба тяготит его, отвлекая от литературной работы. С. сближается с литературным критиком В. Н. Майковым, экономистом и публицистом В. А. Милютиным, примыкает к созданному М. В. Петрашевским кружку, состоявшему из молодых ученых, литераторов, военных. Петрашевцы увлечены философскими и социально-политическими идеями

   Л. Фейербаха, Ш. Фурье, Сен-Симона, Р. Оуэна, их соединяют антикрепостнические настроения, поиски идеалов справедливого социального жизнестроительства. С. окрыляет радость идейного, дружеского общения. "Многолюбивым и незабвенным другом и учителем" назовет он Петрашевского: "Как легко жилось в это время, какая глубокая вера в будущее, какое единодушие надежд и мысли оживляло всех нас!" (2, 228). Революция, будущее человечества, жизнь России и Запада - этим животрепещущим вопросам он отдается с увлечением. Натура С. жаждет такого социально значимого дела, которое не ограничивалось бы одной книжностью, диспутами и разговорами.

   Напряженные духовные искания запечатлелись в ранних повестях "Противоречия" (1847) и "Запутанное дело" (1848), опубликованных в "Отечественных записках". "Противоречия" откликались на философские споры, на проблемы, обсуждавшиеся в кругу единомышленников. Главный герой повести Нагибин ищет ответа на вопросы, волнующие самого автора: как преодолеть противоречия между благородными, возвышенными идеалами и этой "стоглавой гидрой, которая зовется действительностью" (1, 74). Нагибина не покидает состояние изматывающей душу рефлексии, приводящее к бездействию, к неспособности оказать серьезное сопротивление губящим и его, и близкого ему человека обстоятельствам. В повести различимы следы подражания Н. В. Гоголю, Жорж Санд, Ф. М. Достоевскому, А. И. Герцену. Устами героя С. призывает судить о человеке не только "по публичным его отношениям", но спустившись "в самую тесную сферу - на задний двор его жизни, где тянется она, бледная и вялая, час за часом..." (1, 77).

   От беллетризованного логизирования в духе философских интересов петрашевцев, от книжно-умозрительной декларативности "Противоречий" С. шел к поэтическому осознанию реальной жизни, обнаруживая все более глубокую и непосредственную связь с основными принципами "натуральной школы" Гоголя и Белинского. Герой "Запутанного дела" - Иван Самойлыч Мичулин - один из маленьких людей, доведенных нуждой и голодом до крайней степени отчаяния, в котором пробуждается ощущение общественной несправедливости: "Россия - государство обширное, обильное и богатое - да человек-то иной глуп, мрет себе с голоду в обильном государстве!" (1, 205). Мичулину снится горячечный сон, в котором современное общество представляется в виде зловещей живой пирамиды, у самого основания которой Иван Самойлыч увидел себя. Уподобление человеческого общества сословной пирамиде не раз встречалось в сочинениях французского социалиста-утописта Сен-Симона и его последователей.

   При всей зависимости от гоголевских мотивов и приемов (вплоть до напоминания о "старой и вытертой шинельке" героя, "более похожей на капот, нежели на шинель", и до истории о краже шинели) в повествовании молодого С. уже угадываются будущие щедринские интонации, приметы гротеска, характерные фразеологизмы и т. д.

   "Запутанное дело", в котором власти, напуганные февральской революцией 1848 г, во Франции, разглядели стремление к распространению потрясших Запад революционных идей, послужило основанием для ссылки начинающего литератора в Вятку. Ссылка длилась около 8 лет (1848-1855).

   Первоначальные надежды на скорое освобождение не оправдались. С. предпринимал отчаянные попытки вырваться из "вятского плена", однако высочайший ответ неизменно оказывался предельно кратким и категоричным: "Рано". Начинала даже закрадываться мысль, не придется ли "остаться в Вятке на целую жизнь" (18 - I, 111). В письме к брату Дмитрию Евграфовичу С. признается: "Эта перспектива до того ужасна, что у меня волосы дыбом становятся при одной мысли об ее осуществлении" (18 - I, 111). Поначалу С. определили переписывать бумаги, через полгода из младшего чиновника перевели в чиновники особых поручений при вятском губернаторе, вменив в обязанность производить дознания о драках, мелких взятках и растратах, о злоупотреблениях в полиции, совершавшихся, в частности, при заготовке арестантской одежды.

   Через полтора года ссылки над С. нависла угроза новой расправы: в 1849 г. в Петербурге Николай I учинил разгром общества Петрашевского; небывалая по размаху волна обысков и арестов прокатилась по столице. К допросу был призван и С. На предложенные вопросы о характере связи с Петрашевским он отвечал нарочито наивно, уходя в область отвлеченных рассуждений и замечая при этом, что обдуманного желания распространять "вред" у него не было. Новых наказаний не последовало.

   Летом 1850 г. С. был назначен на должность советника в Вятском губернском правлении, что дало возможность часто бывать в длительных разъездах. Неутомимо принялся С. за разоблачение взяточников, лично ревизуя уездные учреждения. Производя следствия по делам раскольников, С. исколесил Вятскую, Пермскую, Казанскую, Нижегородскую, Ярославскую губ. В 1850 г. он становится устроителем одной из самых больших в России Вятской сельскохозяйственной выставки. Впечатления этих лет окажут благотворное влияние на сатирическое творчество писателя. Конец ссылке был положен только после смерти Николая I в 1855 г. В январе 1856 г. С. возвращается в Петербург.

   Вскоре, в августе 1856 г., в обстановке общественного подъема и всеобщего ожидания начала социальных перемен С. (под псевдонимом Н. Щедрин) начал публикацию "Губернских очерков". Весной 1856 г. с первыми щедринскими очерками познакомился И. С. Тургенев. Острые социальные произведения, первоначально предназначавшиеся для "Современника", ему не понравились. Отзыв Тургенева, а также цензурные опасение побудили Некрасова отказаться от помещение "Губернских очерков" в "Современнике". С. передал их журналу М. Н. Каткова "Русский вестник", тогда еще не порвавшего со своими либеральными увлечениями.

   О С. заговорила вся читающая Россия. В нем увидели наследника Гоголя. Причина грандиозного успеха "Губернских очерков" - в их современности и злободневности, в резком неприятии крепостного права, в открытой поддержке народных интересов. Возвращавшийся из ссылки Т. Г. Шевченко записывал в дневнике: "Как хороши "Губернские очерки"... Я благоговею перед Салтыковым. О Гоголь, наш бессмертный Гоголь! Какою радостию возрадовалась бы благородная душа твоя, увидя вокруг себя таких гениальных учеников своих. Други мои, искренние мои! Пишите, подайте голос за эту бедную, грязную, опаскуженную чернь! За этого поруганного, бессловесного смерда!" (Собр. соч.: В 5 т.- М., 1956.- Т. 5.- С. 120).

   В восставшей ото сна стране исподволь назревали предпосылки первой в ее истории революционной ситуации. Одна из главных задач времени - разоблачение самого механизма крепостнических отношений. Природу этих отношений в сфере помещичьей и чиновной С. знал превосходно. Свой символ веры он так определил во "Введении" к "Губернским очеркам": "Много есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине" (2, 14).

   Касаясь мира хищных чиновничьих вожделений и плутней, пошлого быта провинциального общества, С. беспощаден, не скупится на злые сатирические краски. Авторский взгляд останавливается на характерах мошенников-купцов и чиновников-лихоимцев, и характеры эти отчетливо высвечивают общий тон неправедных социальных обстоятельств, антинародного "болота" общественных отношений, порождающего "чертей" российского крепостничества и бюрократии. В особый раздел собраны зарисовки т. н. "талантливых натур", или "провинциальных Печориных". Это вовсе не пародия на известных героев Лермонтова, Тургенева, Герцена. В 40 гг. "лишние люди" с их аналитическим умом, возвышенной душой, драматической судьбой стали воплощением беспокойной совести эпохи. С середины 50 гг., когда на арену общественной жизни вышло поколение разночинцев, "лишние люди" оказывались в большинстве своем силой несостоятельной: байбаки, принимавшие позу непонятых, гордых страдальцев, назойливые губернские злопыхатели, они с трудом восстанавливали в памяти былые увлечения молодости, пуская в ход убаюкивающие совесть слова. Помещичий быт, развращающая праздность губят их окончательно. Такова участь щедринских героев Корепанова, Лузгина, Буеракина, Горехватова.

   Глубоким лиризмом исполнены страницы, повествующие о русском народе, мужичьей доле, родной природе. Появляются мотивы искреннего сострадания и любви к славным и бедным труженикам, нравственно здоровым, но отягощенным вековой кабалой. Хотя кончаются "Губернские очерки" сценой похорон и печальная траурная процессия хоронит "прошлые времена" (символ прощания с былым диким беззаконием и самоуправством сильных мира), тем не менее оснований для безоговорочного оптимизма этот финал не дает: хоронят "прошлые времена" те же достойные сатирического негодования "превосходительства", те же городничие и заседатели, а позади всех по-прежнему бредет в одиночестве бедная странница Аринушка (2, 467). Исполненным пронзительной грусти аккордом завершает рассказчик очерки жизни провинциального Крутогорска.

   В 1857 г. "Современник" дважды откликнулся на "Губернские очерки". Авторы статей Чернышевский и Добролюбов в суждениях о новой книге разошлись с либеральной критикой, которая увидела в щедринской сатире протест против взяточничества, против социальных зол и недостатков, не затрагивающий, однако, основ и "краеугольных камней" империи. Чернышевский и Добролюбов угадали в С. идейного союзника, восставшего против самой сути деспотических порядков. Возражая либерально-реформистской критике, Чернышевский путем многочисленных бытовых, литературных, политических, исторических аналогий подводил читателя к мысли о необходимости коренных перемен в общественном устройстве.

   Общностью идейно-художественных мотивов и образов связана с "Губернскими очерками" пьеса "Смерть Пазухина", опубликованная в октябре 1857 г. в "Русском вестнике". Красноречиво заключение цензуры, воспрепятствовавшей постановке на сцене комедии С.: "Лица, представленные в этой пьесе, доказывают совершенное нравственное разрушение общества" (4, 531). Не была напечатана при жизни С. пьеса "Тени", работа над которой относится к 1862 г.

   Успех "Губернских очерков" окрылил С. Однако намерений отказаться от государственной службы писатель в эту пору не имел. Причины тому вполне житейские: материальные запросы после женитьбы в 1856 г. на Елизавете Аполлоновне Болтиной, дочери вятского вице-губернатора, сильно возросли; помощь матери, у которой строптивый сын попал в "постылые", значительно сокращается; положиться целиком на литературный заработок было трудно.

   После возвращения из вятской ссылки С. с февраля 1856 по март 1858 г. служит в Петербурге в министерстве внутренних дел. В 1858 г. его назначают вице-губернатором в Рязань, а с 1860 по 1862 г. он вице-губернатор Твери.

   У многих русских людей в эти годы были сильны иллюзии относительно готовности царизма пойти на существенные уступки, касающиеся прежде всего судьбы крепостного крестьянства. Дело всех честных граждан, считал С, помочь правительству последовательно пресекать действия цепляющихся за свои права крепостников. Нужно интенсивно работать, в том числе на административном поприще, чтобы продвинуть проекты хотя бы некоторых неотложных демократических реформ. С., насколько хватало сил и возможностей, протестовал против произвола уездных самодуров, организовывал специальные следствия по поводу помещичьих бесчинств, отстранял от службы погрязших в должностных преступлениях местных администраторов.

   В Твери С. как представитель высшей губернской власти активно содействовал осуществлению реформы 1861 г. Он заявил хозяевам губернии: "Я не дам в обиду мужика! Будет с него, господа... Очень, слишком даже будет!" (М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников.- М., 1975.- Т. 1.- С. 121). Вице-губернатор возбуждает несколько дел о жестоком обращении помещиков с крестьянами. Еще в Рязани местные помещики-остряки нарекли С. "вице-Робеспьером" и "домашним Герценом". В мае 1861 г. С. сообщает из Твери Е. И. Якушкину: "Крестьянское дело в Тверской губернии идет довольно плохо... уже сделано два распоряжения о вызове войск для экзекуции" (18-I, 239). Позднее этот мотив скорой расправы с бунтовщиками будет сатирически обыгран в "Истории одного города" (1869-1870).

   В годы вице-губернаторской службы С. пишет и печатает (с 1860 г. преимущественно в "Современнике") рассказы и очерки, образовавшие "Невинные рассказы" (1857-1863), "Сатиры в прозе" (1859-1862), а также статьи по крестьянскому вопросу.

   В 1862 г. С. оставляет службу, переезжает в Петербург, сближается с Н. А. Некрасовым и входит в редакцию опального журнала "Современник", один из руководителей которого - Н. А. Добролюбов - скончался в 1861 г., а другой - Н. Г. Чернышевский - в 1862 г. был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. С. принадлежит честь поддержания благородной репутации журнала в самое трудное в его истории время. Об идейной близости к Чернышевскому и о намерении продолжать его курс С. заявил с возможной в подцензурной печати определенностью.

   С. публикует в "Современнике" первые очерки, составившие новый цикл "Помпадуры и помпадурши", принимает участие в сатирическом приложении "Свисток". В 1863-1864 гг. появляется серия проникнутых полемическим пафосом статей-обзоров "Наша общественная жизнь". Писатель-сатирик вселяет бодрость в молодое поколение России, в "мальчишек", дерзко рискнувших вступить в ожесточенный спор с "отцами". При этом С. сразу же дает понять, что не намерен льстить молодым. С присущей ему язвительностью он говорит о новых тенденциях в русском нигилизме, в частности о призыве Писарева к "скромному служению" естественным наукам. Так недолго дойти, с тревогой замечает С., и до смыкания с журналом М. Н. Каткова "Русский вестник", превратившимся к этой поре в оплот реакции. Подобный чрезвычайно суровый и незаслуженный упрек Писарев и его единоверцы по "Русскому слову" (Г. Е. Благосветлов, Варф. Зайцев) не перенесли и обрушились на С., человека в "Современнике" нового, "со стороны", стремящегося якобы рассуждать в привычном для него духе туманной либеральной благонамеренности.

   В феврале 1864 г. в "Русском слове" Д. И. Писарев печатает статью "Цветы невинного юмора", в которой обвиняет С. в том, что тот "смеется ради пищеварения", "убаюкивает и располагает ко сну", создавая произведения, исполненные видимого остроумия и туманных бессмыслиц (Соч.: В 4 т.- М., 1956.-Т. П.- С. 348, 341). Автор "Нашей общественной жизни" укоряет в свою очередь сторонников Писарева в репетиловщине, в сепаратизме, кружковой замкнутости и прямолинейности. Происходит известный в истории русского освободительного движения "раскол в нигилистах", бывший исторически закономерным проявлением кризиса революционно-демократической идеологии в новых социально-политических условиях после краха надежд на скорый и всеобщий крестьянский бунт.

   Один из драматических эпизодов этой полемики - отзыв С. на роман Чернышевского "Что делать?". В "Нашей общественной жизни" С. высоко оценил новаторскую книгу о "новых людях". Сказав о главных и несомненных ее достоинствах, С. со свойственным ему прямодушием и скептицизмом отозвался о присущей роману "некоторой произвольной регламентации подробностей", для "изображения которых действительность не представляет еще достаточных данных" (6, 324). Имелись в виду прежде всего известные картины будущего из снов Веры Павловны. За эту и ей подобные оценки С. подвергся жесткой критике со стороны тех, кто почитал себя (подобно М. А. Антоновичу в "Современнике") правоверными последователями Чернышевского, унаследовавшими и дух, и букву его учения.

   Полемика с "Русским словом", внутриредакционные трения осложнялись и острой дискуссией с "почвенническими" журналами бр. Достоевских. Ф. М. Достоевский настаивал на том, что после смерти Добролюбова и ареста Чернышевского "нетерпеливым" идеям революционного обновления русской жизни, которые и прежде не вызывали его сочувствия, реально угрожает мертвящее зло догматизма и мелкотравчатости; С. многократно, в самой резкой форме намекал на объективные сближения "почвенников" с консервативными силами государства.

   Внутрижурнальные разногласия (и прежде всего расхождения с М. А. Антоновичем, а также с Г. З. Елисеевым и А. Н. Пыпиным по вопросам тактики общественной борьбы в новых условиях) послужили основанием для выхода С. из редакции "Современника". С ноября 1864 г. С. назначается председателем Пензенской казенной палаты, в ноябре 1866 г.- управляющим Тульской казенной палатой, а с октября 1867 г.- управляющим Рязанской казенной палатой. За свою, работу в Пензе, Туле и Рязани он принимается на этот раз исключительно из-за материальных соображений. Новая работа С. (отчетность по приходу и расходу всех сумм в губернском и уездных казначействах и др.) находится в подчинении министерства финансов, которое возглавляет его лицейский товарищ М. X. Рейтерн. Конфликты С. с губернаторами по принципиальным деловым вопросам служили поводом для новых переездов. Общение с "хозяевами" губерний помогало в работе над образами столпов административной власти. Современник вспоминает: "Не успеет С. где-нибудь прижиться, глядь, уже и поссорился с губернатором. Приезжает в Петербург - к Рейтерну. "Давай другую палату / не могу я с этим мерзавцем служить". Получает новую палату - и опять та же история. Так и переезжает с места на место - до полной отставки" (М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников.- Т. 1.- С. 133). Служба для писателя окончательно превратилась в несносную обузу. На основании доноса рязанского губернатора и по инициативе шефа жандармов гр. П. А. Шувалова было заключено, что С. "постоянно обращал на себя внимание высшего правительства как чиновник, проникнутый идеями, несогласными с видами государственной пользы и законного порядка", "всегда держал себя в оппозиции к представителям власти в губернии, не только порицая их, но даже противодействуя их мероприятиям" (Макашин С. А, Салтыков-Щедрин. Середина пути.- М., 1984.- С. 311).

   14 июля 1868 г. в чине действительного статского советника С. ушел в отставку. Закончилась карьера одного из самых странных чиновников России. В 1882 г. в беседе с историком М. И. Семевским С. скажет: "...о времени моей службы я стараюсь забыть... Я - писатель, в этом мое призвание". На замечание Семевского, "что, если бы он не прошел всех стадий службы... тогда, быть может, он и не стал бы тем, что он теперь, т. е. не знал бы так Руси и всю ее бюрократию,- С. согласился с этим" (М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников.- Т. 1.- С. 184).

   1 июля 1866 г. был запрещен "Современник". Осенью 1867 г. Некрасову удается арендовать у известного издателя А. А. Краевского "Отечественные записки", и С. (с сентября 1868 г.) становится членом редакции и активнейшим сотрудником радикально обновленного журнала. После смерти Некрасова в 1877 г. С. заменил его на посту ответственного редактора и вел журнальное дело, опираясь прежде всего на сотрудничество Г. З. Елисеева и Н. К. Михайловского. "Отечественные записки", наряду с собственно литературным творчеством, стали для С. главным делом жизни.

   Огромной популярностью среди демократической публики журнал был обязан стихотворениям и поэмам Некрасова, сатирическим произведениям С., пьесам А. Н. Островского, публицистическим очерковым циклам Г. И. Успенского, сочинениям многих литераторов народнической ориентации (Н. К. Михайловского, П. Л. Лаврова, А. М. Скабичевского, П. И. Якушкина, С. В. Максимова, Г. З. Елисеева, Ф. М. Решетникова, В. А. Слепцова, С. Н. Кривенко,, Н. Е. Каронина-Петропавловского, Н. Н. Златовратского, П. В. Засодимского, И. А. Салова и др.). С конца 70 - нач. 80 гг. в авторском активе журнала В. М. Гаршин, Д. Н. Мамин-Сибиряк, С. Я. Надсон. Л. Н. Толстой опубликовал здесь в сентябре 1874 г. статью "О народном образовании". Ф. М. Достоевский в 1875 г. отдал журналу роман "Подросток". Участие Л. Толстого и Достоевского в "Отечественных записках" - лишь эпизоды в истории журнала, однако они характеризуют одновременно и писателей, решивших выступить в печатном органе,, наследовавшем революционно-демократические традиции "Современника", и руководителей журнала, их терпимость к инакомыслию, их организаторский дар и такт.

   Теплые, дружеские отношения связывали С. с Некрасовым. Их сближали общие творческие установки, совместное журнальное дело, требовавшая большой самоотверженности непрерывная борьба с цензурой. В декабре 1874 г. С. серьезно заболел, простудившись на похоронах своей матери. 12 апреля 1875 г., вскоре после отъезда С. из Петербурга за границу для лечения, Некрасов писал П. В. Анненкову: "Журнальное дело у нас всегда было трудно, а теперь оно жестоко. С. нес его не только мужественно, но и доблестно, и мы тянулись за ним, как могли. Не говорю уже о том, что я хорошо его узнал и привязался к нему..." Далее шли строки некрасовского стихотворения, посвященного С., "О нашей родине унылой..." (Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т.- Л., 1982.- Т. 3.- С. 469-470).

   С 1868 по 1884 г. все свои новые произведения С. печатает только на страницах "Отечественных записок". Вершина его сатирического искусства - "История одного города". Читатели журнала знакомятся также с циклами сатирических рассказов и очерков С. "Помпадуры и помпадурши" (1863-1874), "Письма о провинции" (1868), "Признаки времени" (1868), "Господа ташкентцы" (1869-1872), "Дневник провинциала в Петербурге" (1872-1873), "Благонамеренные речи" (1872-1876), "В среде умеренности и аккуратности" (1874-1877), "Убежище Монрепо" (1878-1879), "Письма к тетеньке" (1881-1882), романами "Господа Головлевы" (1875-1880) и "Современная идиллия" (1877-1883).

   С. создал своего рода сатирическую энциклопедию русской жизни. Достойное место в ней отведено и отживающим век помпадурам, и бюрократам пореформенной выучки, один из которых, прибыв в присутственное место, "спросил книгу, подложил ее под себя и затем, бия себя в грудь, сказал предстоящим: "Я вам книга, милостивые государи! Я - книга, и больше никаких книг вам знать не нужно!" ("Помпадуры и помпадурши".- 8, 28).

   В "Истории одного города" С. совершил открытие изумительной художнической дерзости и широты. Очертания Глупова при всей их дотошливой конкретности размыты и изменчивы. За Глуповым проступают контуры государства Российского с его горестями и уродствами, с его удержу не знающими самодержавными правителями и оглоушенными деспотией обывателями. Казарменный идеал Угрюм-Бурчеева вбирает в себя наиболее яркие приметы реакционных политических режимов разных стран и эпох. Смех уступает место горечи и негодованию, когда заходит речь о бедственной судьбе глуповцев, страдающих под градоначальственным игом. Финальная сцена смерча и ее гневно-очистительный итог ("История прекратила течение свое") сатирически многозначны. Велико желание С. увидеть народ пробудившимся, живы надежды на возможность перемен, но ощутимы и справедливо горький щедринский скепсис, трезвый, лишенный прекраснодушия взгляд на реальность.

   С. знакомит читателей с хищниками-усмирителями, лихими и ретивыми участниками диких политических обузданий, новых походов против демократической России ("Господа ташкентцы"). Писатель осмысливает диалектику оподления души в порочной социальной среде. Отказываясь от ходовых сюжетов и обычных рамок семейного романа, от традиционных любовных интриг, он обосновывает идею создания нового общественного романа.

   С. вводит в свои произведения литературных героев Фонвизина, Грибоедова, Гоголя, Тургенева, Гончарова. Сатирический цикл "В среде умеренности и аккуратности" раскрывает психологию новоявленных молчалиных, верных и послушных исполнителей любых начальственных предначертаний. Крупные злодеи, рассуждал С., мало в чем могли бы преуспеть, если б не было у них под руками легионов молчалиных. Щедринские господа молчалины - собирательный тип большого социального диапазона. У молчалиных возникают острые конфликты с детьми, часто разрешающиеся драматически. Так, юный герой рассказа "Больное место" (из цикла "Сборник", 1878-1879) Степан Разумов, не находя сил ни порвать с родным отцом, ни примириться с его позорным прошлым палача, кончает жизнь самоубийством.

   Одним из первых в русской литературе С. создал тип буржуа, набиравшего силы и лицемерно признававшего "священною только лично ему принадлежавшую собственность", "опоры и столпа" государственности (Дерунов из "Благонамеренных речей", Разуваев из "Убежища Монрепо").

   В недрах "Благонамеренных речей" складывался замысел романа "Господа Головлевы" - повествования о трагическом распаде семейных уз (первое отдельное издание в 1880 г.). Один за другим уходят из жизни помещики Головлевы: в беспомощном одиночестве умирает некогда всесильная Арина Петровна, погибают сыновья Порфирия Владимирыча Володенька и Петенька, драматически складываются судьбы Степана и Павла, кончает самоубийством "племяннушка" Любинька. Иудушка остается один и словно бы захлебывается в своем привычном пустословии и праздномыслии. Много есть объяснений причин головлевского вымирания (тусклая атмосфера жизни, полнейшая бездуховность, глубоко вкоренившаяся в натуру Головлевых, пустословие), но самый главный беспощадный диагноз, поставленный автором, недвусмысленно отчетлив: их губит праздность, непригодность к какому бы то ни было делу, запой, отсутствие привычки жить собственным трудом. Головлевских господ губит сам господский склад жизни с его сытым бездельем и паразитизмом. Жизнь их - раз и навсегда заведенная комедия, лицедейство, где каждый "почти машинально" играет свою привычную роль.

   Сложный и богатый по своим возможностям, но изуродованный самим жизненным укладом характер у Арины Петровны. Ее накопительство бессмысленно, хотя внешне всеми ее действиями руководят заботы об устройстве семейных дел. Говорит она про семью и материнский долг скорее по привычке, по традиции, а отчасти для самооправдания, чтобы злые языки не попрекнули. Неуемная и жадная приобретательская страсть способна, показывает С., до неузнаваемости исказить личность, ожесточить ее, заглушить истинно человеческое в человеке.

   Порфирий Владимирыч (Иудушка), больше всего на свете ценя и оберегая собственный покой, и не предполагал возможности иных принципов человеческих взаимоотношений, кроме тех, по которым строилась его жизнь, состоявшая из бездны, мелочей и пустяков. Иудушка - лицемер не по злому корыстному расчету, но по. самой своей натуре. Его лицемерие бессмысленно, бессознательно, без далеко ведущей цели.

   Еще в 1876 г. С. получил письма от А. М. Жемчужникова и И. А. Гончарова, подвигнувшие к новым раздумьям над исходом головлевской трагедии. Жемчужников писал С.: "...я в восторге от] Вашего Иудушки. Он, по моему мнению, одно; из самых лучших Ваших созданий. <...> В нем; есть замечательное художественное соединение, почти смехотворного комизма с глубоким трагизмом" (13, 670). И. А. Гончаров в письме к С. предположил, что Иудушка может "делаться все хуже и хуже: потерять все нажитое, перейти в курную избу, перенести все унижения и умереть на навозной куче, как выброшенная старая калоша, но внутренне восстать - нет, нет и нет! Катастрофа может его кончить, но сам он на себя руки не поднимет!" (13, 670). Не без внутренней полемики с Гончаровым С. избирает иной путь: Иудушку характеризует полное духовное: окостенение, в этом разгадка приобретательского, рвения щедринского героя, его хищного предательства, в этом и источник страшной для человека трагедии. Головлевский хозяин, потрясенный и измученный, растерзанный совестью, идет на сознательную смерть. Самая лютая на свете казнь - запоздалое пробуждение совести, когда ничего уже нельзя переменить, вернуть, когда человек оказывается обреченным на абсолютное духовное одиночество. С. напоминал людям об их ответственности за собственную судьбу. Писатель-сатирик, сила которого в отрицании зла, думал о цене человеческой жизни, о необратимых последствиях, к которым приводят человека глубокие нравственные изъяны.

   По настоянию врачей С. в 1875-1876, 1880, 1881, 1885 гг. выезжал на лечение за границу (в Германию, Швейцарию, Францию). Впечатления от буржуазного Запада, неразлучные с мыслями о России, легли в основу очерков "За рубежом" (1880-1881). С. живописал коварство и скучное педантство прусских милитаристов, "прелести" лицемерно-буржуазной французской парламентской системы. Он вспоминал свою молодость когда Франция Сен-Симона, Фурье и Жорж Санд была для него и его друзей светочем мысли. Оттого и делается обидно, что "этот светоч погиб. Да и зрелище неизящное выходит: все был светоч, а теперь на том месте, где он горел, сидят ожиревшие менялы и курлыкают" (14, 131). "Республикой без республиканцев, с сытыми буржуй во главе", именует писатель современную ему Францию (14, 160). Не желает С. своей родине прогресса на западный манер: за внешне привлекательным фасадом европейской респектабельности он прозревает хищную буржуазную предприимчивость, а за ней неотвратимую угрозу бездуховности.

   В искрометно-озорном разговоре "Мальчика в штанах и мальчика без штанов", включенном в 1-й очерк цикла "За рубежом", выясняется, что, хотя сложившиеся в России и на Западе порядки непохожи друг на друга, в сущности своей они одинаково враждебны как нашему мужику, так и немецкому или французскому человеку труда. Последний уже ослеплен видимостью благополучия, комфортом, в то время как русский "мальчик без штанов" не знает еще истового поклонения собственности, "за грош душу черту" не продал и в силах рассчитаться со своими хозяевами: "Что Колупаев! С Колупаевым мы сочтемся... это верно!" (14, 41).

   1 марта 1881 г. в Петербурге народовольцы приводят в исполнение смертный приговор Александру II. Россию захлестнула волна реакции, в нравственную атмосферу жизни проникали подозрительность и трусость. С. печатает в "Отечественных записках" "Письма к тетеньке". Новый очерковый цикл - сатира на послемартовскую реакцию, горячее слово в защиту русской интеллигенции, подвергшейся политическим гонениям. Тетенькой эзоповски именуется "культурное" общество, которому адресует С. свои сатирические послания. В "переписке" с тетенькой велика амплитуда авторской интонации: от нескрываемого сарказма по поводу "повадливости" и идейной неустойчивости либералов до самой доверительной откровенности.

   Мучительно, в борьбе с подступающей болезнью, в противоборстве с цензурным ведомством С. продолжает работу над романом "Современная идиллия", начатым еще в 1877-1878 гг. Трагикомическая история жизни двух героев, гонимых шкурным страхом,- Рассказчика и Глумова - история оподления и политического развращения малодушных интеллигентов, добровольно решающих встать на путь воинствующей "благонамеренности", стремящихся любой ценой амнистировать себя в глазах начальства за былые "предосудительные", крамольные речи и мысли. В финале романа щедринским героям является Стыд: неистребима совесть человеческая, хотя и до обидного мала и слаба бывает сфера ее деятельности. "Тяжело жить современному русскому человеку,- писал С.,- и даже несколько стыдно. Впрочем, стыдно еще не многим, а большинство даже людей так называемой культуры просто без стыда живет. Пробуждение стыда есть самая в настоящее время благодарная тема для литературной разработки..." (19 - I, 33).

   После неоднократных предупреждений весной 1884 г. "Отечественные записки" были запрещены. В официальном сообщении, напечатанном в "Правительственном вестнике", говорилось, что журнал закрыт за вредное направление и за связь редакции с революционным подпольем. Глубокой болью отозвалась эта весть в душе С.: "...вижу, что связь моя с читателем порвана, а я, признаться, только и любил, что эту полуотвлеченную персону, которая называется "читателем" (20, 27-28).

   Деятельная натура писателя не примирилась с этой бедой. С. решает печататься в "Вестнике Европы" и "Русских ведомостях", идет, к "чужим людям", обращается в редакции умеренно-либеральных изданий.

   В эту пору окончательно складывается бессмертный щедринский сказочный цикл, начатый еще в 1869 г. ("Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил", "Пропала совесть", "Дикий помещик"). Сказки явились своеобразным итогом, синтезом идейно-творческих исканий сатирика. С фольклором они связаны не только наличием определенных устно-поэтических деталей и образов, существенно влиявших на повествовательный слог. В них обнаруживает себя истинно народное миропонимание, выраженное в авторских представлениях о добре и зле, нищете и богатстве, суде правом и неправом, о решительном преобладании враждебных народу сил и вместе с тем о неминуемом торжестве разума и справедливости. Даже там, где зло явно одерживает верх над беззащитностью, робостью, прекраснодушием, пассивностью ("Карась-идеалист", "Самоотверженный заяц", "Добродетели и пороки", "Обманщик-газетчик и легковерный читатель" и др.), автор вершит над ним суд, давая понять, что вместе со злом осуждает всех его вольных и бессознательных потатчиков. С. не спешит изображать повергнутыми тех, кто сохранял командные высоты в жизни.

   Большинство сказочных, героев имеют свои отчетливые социально-классовые определения: мужики и господа, "судари" и "Ивашки". Ворона представляет сословие мужиков (16 - I, 73). Коняга - "обыкновенный мужичий живот" (16 - I, 171). Сквозь басенно- или легендарно-сюжетный ряд, сквозь цепь конкретно-исторических примет явственно просвечивает у С. большая общечеловеческая тема. Сказки для настоящего читателя-друга, каким в идеале представлял его себе писатель, были нравственным стимулом, заражали жаждой борьбы за переустройство несправедливого мира. Через все сказки проходят слова-лейтмотивы: ум, совесть, правда. Стойка щедринская вера в "восстановленный человеческий образ, просветленный и очищенный от тех посрамлений, которые наслоили на нем века подъяремной неволи" ("Приключение с Крамольниковым" - 16 - I, 200-201).

   Свои надежды на непременное грядущее торжество правды С. связывал с историей, "позывные" которой то и дело прорезают необычные сказочные повествования. История в щедринских сказках - это справедливое возмездие, настигающее злодейства, "бурбонов стоеросовых", майоров Топтыгиных. В сказках История может ускорить течение свое ("Орел-меценат" - 16-I, 79), но она его не прерывает, подобно тому как случилось это с историей города Глупова. Автор сказок убежден, что История - это настоящее, хранящее память о прошлом и обретающее в этом силы для прозревания будущего. Опровергая пошлую житейскую мораль, возбуждая интерес к общественной жизни, сказки С. помогают читателю обрести непредвзятое отношение к действительности, чуткий исторический подход к ней. В сказках - надежда на молодого читателя с "незахлопнутой" душой, с неистребленной совестью. Жизнь лишится смысла, если этот юный, горячий сердцем, честный читатель не заявит о себе: "Умру за правду, а уж неправде не покорюсь!" - как торжественно клянется Сережа Русланцев, герой "Рождественской сказки" (16 - I, 223).

   Достойна жалости судьба "премудрых пескарей". Шаг за шагом прослеживая ход их умозаключений, С. возбуждает в читателе лукавую насмешку, ироническую реакцию, наконец, чувство брезгливости, а в финале даже сострадание к распространенной философии тихого, безгласного, умеренно-аккуратного существа ("Премудрый пескарь").

   Вскоре после закрытия "Отечественных записок" в творчестве С. намечаются существенно новые идейно-художественные тенденции. Во второй половине 80 гг., в обстановке политической реакции и одновременно в преддверии новой исторической эпохи в русской освободительной борьбе, которую В. И. Ленин определит как "движение самих масс" (Полн. собр. соч.- Т. 21.- С. 261), щедринские сатирические циклы очерков заметно видоизменяются. Чуткий к внутренним процессам жизни, С. делает центральными героями новых произведений уже не столько представителей дирижирующих сословий, сколько людей средних и низших слоев России.

   Автор "Мелочей жизни" (1886-1887) с трагической грустью всматривается в лица разночинцев, подвижников-интеллигентов, городских ремесленников и полупролетариев. Рождается цепь драматических картин жизни и смерти бесправных, незащищенных людей, доведенных До предельного отчаянья страшными, бесчеловечными обстоятельствами. Каждая из этих картин и в "Мелочах жизни" ("Черезовы, муж и жена", "Чудинов", "Сельская учительница", "Портной Гришка", "Счастливец", "Имярек"), и в "Пошехонской старине" ("Мавруша-новоторка", "Ванька-Каин", "Бессчастная Матренка", "Сатир-скиталец" и др. главы романа, особенно из портретной галереи "рабов") запечатлела потрясающие драмы в повседневном, обыденном течении жизни. С. проникал в психологию измученных "мелочами жизни" людей, обращаясь и к грустно-современным сюжетам, и к драматическим историям далекого, но не канувшего в Лету, властно о себе напоминавшего Пошехонья, уродовавшего души и хозяев и рабов.

   Бесстрашная, рыцарски благородная работа С. в литературе была на виду у всей честной, мыслящей России. В нем справедливо видели живую совесть страны. Когда С., в 1882 г. под впечатлением недоброжелательных отзывов о себе в печати пессимистически оценил итоги своей жизни, Тургенев в письме к нему горячо возражал: "Кто возбуждает ненависть - тот возбуждает и любовь. Будь вы просто потомственный дворянин М. Е. Салтыков - ничего бы этого не было. Но Вы Салтыков-Щедрин, писатель, которому было суждено провести глубокий след в нашей литературе,- вот Вас и ненавидят, и любят, смотря кто. И в этом "результат Вашей жизни", о котором Вы говорите,- и Вы можете быть им довольны..." (М. Е. Салтыков-Щедрин в русской критике.- М., 1959.- С. 582).

   К С. искренне тянулась революционная молодежь. Старшая сестра В. И. Ленина А. И. Ульянова-Елизарова вспоминала, как в 1885 и 1886 гг. больного писателя посетили студенческие делегации, и в их составе была она со старшим братом Александром. "Наш любимый писатель" - так А. И. Ульянова-Елизарова называет С. от имени передовой учащейся молодежи (М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников.- Т. 2.- С. 199).

   Предчувствуя близкий конец, С. обратит к сыну трогательные, проникновенные слова: "Паче всего люби родную литературу, и звание литератора предпочитай всякому другому" (20, 477). Литература была для С. реальной животворящей силой: "вне литературы нет ни блага, ни наслаждения, ни самой жизни" (13, 461).

   Художественный мир С. чрезвычайно своеобычен. Писатель большого поэтического диапазона, он блестяще владел разнообразными средствами реалистического письма, обращаясь и к глубокому, психологически сложному жизнеподобию (в "Господах Головлевых", "Мелочах жизни", "Пошехонской старине"), и к сатирической гиперболе и гротеску, фантастике, эзоповскому иносказанию (в "Истории одного города", "Господах ташкентцах", "Современной идиллии", "Сказках" и др.). С. прежде всего занимали приметы социальной психологии, собирательное, коллективное или, как сам он любил говорить, "стадное", "гуртовое" начало в человеке. С. часто рассказывал о том, что и как люди могли бы говорить и делать, если развязать им языки и руки. Сатирик исследовал человеческие "готовности", до поры до времени сознательно или невольно: маскируемые, и оказывалось, что иные головы начинены не мозговым веществом, а мясным фаршем или снабжены нехитрым музыкачьным устройством, наигрывающим административные романсы-окрики "разорю!" и "не потерплю!". И выяснялось, что многие власть имущие страшны в своей безнаказанности, а безропотно и начальстволюбиво внимающие им обыватели обречены на жуткое в своей нелепости существование; Гротеск позволял обнаружить поистине фантастическое в самой жизни.

   Гротескное совмещение временных и пространственных планов в художественном мире С. становится возможным благодаря сложной фигуре центрального героя и одновременно объекта сатирического повествования - Рассказчика. Впервые заявив о себе в "Губернских очерках", Николай Иванович Щедрин, а затем и просто Рассказчик проходит почти через все очерковые циклы и другие произведения сатирика, представляясь простодушным и тут же выказывая озорное лукавство и даже ядовитый сарказм. Рассказчик - один из средних, пестрых, как говорил С, людей, один из сонма интеллигентов, подверженный всем типичным для русского "культурного человека" социальным недомоганиям; он скептик и идеалист, благонамеренный и фрондер одновременно; он то почти что вровень (в нравственном смысле) со своими многочисленными героями, то отчеркивает резкую дистанцию между собой и сатирическими персонажами. Принципиальная невыделенность (лексическая и синтаксическая) авторского слова, постоянные взаимопереходы голосов Рассказчика и Автора позволяют С. вести беседы с читателем и от своего собственного имени, и от третьего, вымышленного лица, "которого мнения суть выражение мнений толпы" (10, 607).

   С. блестяще использовал богатейшую изобразительность и выразительность русской речи, затаенную в слове множественность смысловых рядов, оттенков, связей, полисемантику словесного образа. Эзопова манера помогала проводить сквозь цензуру невероятно "крамольные" мысли, которыми С. особенно дорожил.

   В общественно-литературной жизни России С. участвовал и как журнальный критик. Его наиболее интенсивная литературно-критическая работа приходится на 1856-1869 гг. (особенно на период сотрудничества в "Современнике") и на 1868-1871, 1878 гг. Статьи и рецензии С. преимущественно посвящены массовой беллетристике. Критика занимал ответ на вопрос: "Какие литературные произведения больше всего теперь в ходу и имеют наибольший круг читателей?" (9, 269-270). С. последовательно восставал против пошлости и натурализма, отсутствия у рецензируемого автора самостоятельного миросозерцания, против бездарности и идейной бесхребетности. Он призывал отказаться от преднамеренного разделения героев на идеальных и негодяев, от нарочитого снижения, примитивного огрубления "отрицательных" персонажей.

   Сравнительно редко С. в своих рецензиях писал о больших художниках России. В 1871 г. он отозвался о романе Достоевского "Идиот" (в положительном отклике на роман И. Ф. Федорова-Омулевского "Шаг за шагом"). По точности и идейно-эстетической масштабности эта щедринская оценка творчества Достоевского приобрела самостоятельное значение. С. обращает внимание на поиски писателем нравственного идеала и на чрезвычайно смелую и оригинальную попытку его поэтического воссоздания (9, 412-413).

   О положительной "подкладке" своих сатирических произведений С. писал ясно