Годъ на Сѣверѣ С. Максимова. Два тома. (Бѣлое море и его прибрежья. Поѣздка по сѣвернымъ рѣкамъ). Спб. 1859. Въ 8-ю д. л. Въ т. I, 638, въ т. II, 514 стр.
"Русское слово", No 2, 1860
Годъ на Сѣверѣ! годъ труда, годъ лишен³й и неудобствъ всякаго рода. И для чего? - Для чего "подчасъ съ шестомъ для сохранен³я равновѣс³я между двумя крайностями: болотною топью съ одной стороны и ямой съ водою съ другой; подчасъ на плечахъ привѣсившись, присмотрѣвшихся къ дѣлу проводниковъ - плетется путникъ, обрекш³й себя на путешеств³е въ Колу лѣтней порой. И болятъ колѣни, и ломитъ грудь и спину, и давитъ плечи, и проступаетъ невольная, всегда стыдливая слеза и вылетаетъ изъ устъ невольный ропотъ и на судьбу и на себя самого. Тоскливо глядитъ все кругомъ и все окрестное заявляетъ себя заклятымъ на вѣки врагомъ утомленному страннику и физически и нравственно. Бредетъ безсознательно, машинально ступая съ кочки на кочку, съ сучка на сучокъ, тяжело прыгаетъ съ камня на камень, скользитъ и пластомъ, съ непритворными слезами, валиться на придорожную, прохваченную насквозь водой и сыростью, мшину. И радъ какъ лучшему благу въ жизни, какъ лучшей наградѣ за трудный подвигъ и страдан³я, когда судьба приводитъ къ длинному, десяти, тридцати, пятидесяти, стоверстному озеру, на которомъ колышется спасительный, дорогой, неоцѣненный карбасъ. Какъ въ люлькѣ баюкаетъ онъ и возстановляетъ силы, но опять-таки для того, чтобы истощить ихъ на слѣдующихъ пняхъ, кочкахъ, болотинахъ, погнившихъ, обсучавшихся, выбитыхъ мостовинахъ. Въ станц³онныхъ избушкахъ не насидишься долго: дымъ наполняющ³й ее всю отъ потолка до пола, ѣстъ глаза и захватываетъ дыхан³е, сквозной вѣтеръ, свободно входящ³й въ щели сильно прогнившей и разшатанной буйными вѣтрами избенки, гонитъ вонъ на свѣж³й, крѣпко-свѣж³й воздухъ полярныхъ странъ, гдѣ затишье - рѣдк³й и всегда дорогой гость". Но не всегда же приходится путешествовать пѣшкомъ, только едва-ли удобнѣе и поѣздка моремъ, въ карбасѣ. Хорошъ этотъ способъ, но не на сѣверѣ. Въ глухую осеннюю - волчью ночь, когда вѣтеръ ходитъ въ морѣ свободно, безъ препятств³й, безъ остановокъ, когда море кипитъ котломъ, когда волна за волной бьютъ неплотношитое, самодѣльное суденко, когда грозитъ вѣрная смерть, много грустныхъ мыслей посѣтятъ отважнаго путешественника. "Плыть имъ, врага этого - не уплывешь: самый близк³й берегъ чуть видѣнъ, а волны ходятъ так³я крутыя и высок³я, съ которыми и могутъ бороться одни только суда, затѣмъ выстроенныя, на то приспособленныя цѣлыми вѣками, не однимъ десяткомъ умовъ. Нѣтъ, тяжело умирать въ такомъ мѣстѣ, гдѣ ни привѣту, ни отвѣту, вдали отъ людей, вдали отъ родной семьи, вдали отъ искреннихъ"!.. Верхомъ ли придется ѣхать, тутъ новая бѣда, даже самъ хозяинъ коня предупреждаетъ: "ты только подъ устцы его не дергай - на дыбы становится, сбрасываетъ. Не щекоти опять же - задомъ брыкаетъ; не хлещи - замотаетъ головой, замотаетъ не усидишь, хоть-какой будь привычной". Или лошадь не слушается, боится моста, не умѣетъ ладить съ выбоинами гати; все хочется идти по болоту стороною - зачѣмъ, для чего? Норовитъ, брыкаетъ задними ногами, сваливаетъ въ грязь разъ, и другой, и трет³й. А если и попадется конь получше, все-таки не совсѣмъ ладный: "сѣна-то вѣдь у насъ не больно же много жуетъ, замѣчаетъ крестьянинъ давш³й лошадь, а овсеца-то они у насъ съ роду не видятъ". А путь далек³й; ямщикъ торопитъ: - "пора, ваше благород³е, на мѣсто: стемнѣетъ хуже будетъ: дорога за Малошуйкой самая такая не ладная, что и нѣтъ ея хуже нигдѣ". Но одолѣваетъ путешественникъ и дорогу, которой хуже нигдѣ нѣтъ. Добирается кое-какъ до перевоза чрезъ р. Нименгусъ, съ грязными, расплывшимися берегами, по которымъ ходить человѣку въ дождливую погоду едва ли возможно - "поломало же ваше благород³е напорядкахъ - замѣчаетъ ему тутъ таможенный солдатъ - изволите видѣть, проклятыя мѣста здѣсь; такихъ нигдѣ не видалъ, всю хохланд³ю съ полкомъ произошелъ. Вотъ въ Сибирь посылаютъ, а зачѣмъ? пошли сюда - помается хуже ада кромѣшнаго. Здѣсь я доложу вамъ, только и жить бы надо морскому звѣрю: смотрите, какой народъ мелкота: въ гарнизу не годится. А оттого гн³етъ народъ: яшной хлѣбъ ѣстъ, приварокъ какой - въ честь почитаемъ. У нихъ, вотъ изволите видѣть, и лѣто и зиму на саняхъ ѣздятъ. Залаютъ они теперь пѣсню такую длинную, что цѣлый день тянутъ и на другой день еще допѣватъ оставятъ, ей-Богу!.. Совсѣмъ, выходитъ по нашему, кромѣшныя мѣста здѣшн³я - вотъ что; извините меня, ваше благород³е, на такомъ крутомъ словѣ"! Хоть солдатъ и видимо озлобленъ, онъ скучаетъ по дальней и дорогой родинѣ, онъ преувеличиваетъ, но въ словахъ его много правды и страна точно нехороша - далеко ей до родной ему Нижегородской губерн³и. Наконецъ всѣ препятств³я преодолѣны и путникъ хоть съ трудомъ, но дотащился до Онеги.
- "Изломало же тебя, моего батюшку, пуще всякой-то напасти да болѣзни, говоритъ ему старушка-хозяйка отводной квартиры. Непривышное, гляжу, дѣло-то тебѣ это, непривышное! Ишь, даже ходить не сможешь; тяжело чай, что беремя тащишь, а ноги-то поди, что свинцомъ налиты". А старый знакомый, семидесятилѣтн³й старикъ, пришедш³й поздравить съ пр³ѣздомъ, добавляетъ: "этакъ-то вѣдь рѣдко которому выпадетъ. Пущай вонъ наши чиновники, тѣмъ это дѣло привышное; смотри-ко, иной какъ на конѣ-то отдираетъ; а ты поди и сѣделушкомъ-то своимъ не запасся. Ну да ладно - дѣло теперь все это прошлое, останное, съ тѣмъ оно такое и будетъ во вѣки. А сломалъ же ты таки путину большую, какъ еще животъ-отъ это твой выдержалъ: вишь, вѣдь, вы всѣ породы-то такой жидкой, словно мочальные. Жилъ у насъ чиновникъ - измотался совсѣмъ по нашимъ дорогамъ, въ переводъ попросился, такъ перевели, слава Богу! Тѣмъ только, слышь, и поправили. А ты, на-ко поди: путину такую отломалъ, что и наши привышные-то поморы такой не дѣлаютъ, ей-Богу! На-ко: три тысячи верстъ обработалъ! - Поди вотъ ты тутъ, съ тобой и разговаривай! Чай, опять завтра въ обратную потянешься?..."
Для чего же человѣкъ покидаетъ свой домъ, гдѣ и тепло и уютно, гдѣ и чай во время и горяч³й, гдѣ и обѣдъ недурной и удобосъѣдомый, гдѣ можно говорить спокойно, можно дѣлать все, что захочешь: писать, ходить, лежать, не боясь смерти, не думая о ней, не подвергаясь никакимъ не удобствамъ и лишен³ямъ неразлучнымъ съ кочевкой и еще гдѣ - на дальнемъ сѣверѣ? Для чего! спросите для чего человѣкъ науки идетъ въ пустыню Аз³и, идетъ, чтобы подстрѣлить двухъ, трехъ птичекъ, которыхъ нѣтъ въ Европѣ, чтобы узнать какъ живутъ эти птички, какъ, гдѣ и когда кладутъ свои яйца и выводятъ птенцовъ. Не удалось этому апостолу знан³я - его избили, изранили, прокололи грудь, разрубили голову; но раны зажили и онъ снова собирается въ путь и туда же, гдѣ такъ невѣжливо прервали его недоконченную работу. Многимъ кажется смѣшнымъ тотъ американецъ, котораго опытъ съ воздушнымъ шаромъ кончился тѣмъ, что шаръ разбился и утонулъ въ океанѣ: хорошо еще что я-то уцѣлѣлъ, говоритъ американецъ - сдѣлаю новый шаръ. Но во всемъ этомъ менѣе всего смѣшнаго. Какая внутренняя сила двигаетъ человѣкомъ, заставляя его еще мальчикомъ шататься по лѣсамъ, уходить изъ дому такъ, безъ цѣли, безъ причины; не сидится ему дома, ему скучна мертвая книга, онъ ищетъ бесѣды съ живой природой? И счастливъ тотъ, кого природа наградила этой внутренней силой! Подчасъ нападетъ на него и грусть и отчаян³е, физическ³я страдан³я осилятъ духъ, но не надолго; прошла усталость и нравственная сила беретъ свое: снова начинается работа и еще съ большей силой чѣмъ прежде. Г. Максимовъ принадлежитъ именно къ числу этихъ счастливцевъ; но онъ не изъ тѣхъ натуръ, которыя чувствуютъ себя одинаково хорошо и на вершинахъ Гималая и въ пустыняхъ Сахары и въ тундрахъ архангельской губерн³и; его не займетъ микроскопическое изслѣдован³е разницы лишая, найденнаго въ архангельской тундрѣ, съ лишаемъ гималайскимъ; г. Максимовъ не станетъ сушить травы для гербар³я, у него недостанетъ тупаго терпѣн³я для перекладыван³я растен³й изъ одной бумаги въ другую; г. Максимову нужна жизнь другая, - предметъ его изслѣдован³й человѣкъ. Но своеобразность таланта г. Максимова заключается не въ одномъ этомъ; въ талантѣ его незамѣтно космополитизма, г. Максимовъ человѣкъ мѣста, по преимуществу, онъ сроднился тѣсно съ русской природой, съ русской жизнью, онъ отлично чувствуетъ и понимаетъ ее и въ этомъ заключается секретъ его силы и той поразительной вѣрности съ какой онъ описываетъ бытъ русскаго крестьянина и простую, но осмысленную вѣрнымъ пониман³емъ жизни и окружающихъ обстоятельствъ, рѣчь простаго русскаго человѣка.
Съ первыхъ страницъ г. Максимовъ даетъ чувствовать читателю свою силу. "Годъ на Сѣверѣ" начинается описан³емъ города Мезени и описан³емъ быта и промысловъ жителей Зимняго и Мезенскаго береговъ. Городъ Мезень не произвелъ пр³ятнаго впечатлѣн³я на автора: "по улицамъ бродятъ съ саночками самоѣдки, съ дѣтьми въ рваныхъ малицахъ, вышедш³я отъ крайней скудости на ѣдому; изъ туземцевъ не видишь ни души."
"- Гдѣ же большаки ваши, мѣщане мезенск³е? спрашиваетъ путешественникъ свою говорунью старушку-хозяйку.
- Да, вишь у насъ теперь ярмарка...
- Гдѣ же она? не видать ни народу, не слыхать ни шуму, ни крику...
... - по домамъ торгуютъ; кои свои же, кто съ достаткомъ, кои съ Волока наѣзжаютъ. Человѣкъ съ пятокъ есть-ли полно всѣхъ-то торговыхъ?
- А народъ-отъ гдѣ! бабушка? никого не видать.
- Повремени: можетъ, кто и пройдетъ.
- Нѣтъ бабушка, скученъ вашъ городъ, бѣденъ...
- На, ужъ и захотѣлъ ты отъ нашей слободы!.. задвенная сторона наша, задвенная, желанный!.. времена-то вишь нонѣ крѣпко-туг³я... Аглечькой въ лѣтошной годъ приходилъ - баловалъ шибко; много онъ на насъ напустилъ напастей всякихъ...
- А вѣдь онъ къ Мезени вашей не подходилъ...
- Не подходить-то не подходилъ: это слово твое вѣрно. Въ губѣ вишь онъ стоялъ: рѣка его знать наша не подпустила... и не пускалъ онъ, родимой, въ море-то не пускалъ: промысла-то и затянулась, да года на два промысла-то наши затянулись! стоитъ онъ - рожонъ ему вострой! а прибыли намъ оттого никакой нѣтъ: ну, и исхудали, измаялись временемъ тѣмъ.
Впрочемъ, Гаврило Васильевичъ, мезенск³й знакомецъ г. Максимова, пояснилъ нѣсколько иначе причину крѣпко-тугихъ временъ: "нашему народу, говорилъ онъ - плеть надо, да хорошую, чтобы горохомъ вскакивалъ. Нашъ народъ лѣнтяй, такой лѣнтяй, что вотъ если заработалъ на годъ промыслами, за другихъ не потянетъ руки и съ мѣста не подымется... прмходили къ намъ англ³йск³е корабли, пугали, на промысла не выпускали изъ дому; ушли - мы два года прожили, съ голоду не померли, на то время и къ печи-то своей поприглядѣлись, полюбили ее, что мать родную. Стало замиренье, думаемъ: коли въ два года чортъ не съѣлъ - и этотъ трет³й, какъ нибудь проваландаемъ, не лыкомъ же шиты... И не съ сердцовъ все это говорю вамъ, или злобою какою пылаю. (Надобно замѣтить, что Гаврило Васильевичъ долго живалъ въ Архангельскѣ на купеческихъ конторахъ и самъ хвалился умѣньемъ говорить со всякимъ, кого хочешь присылай: вотъ отчего въ его рѣчи встрѣчаются фразы нѣсколько книжныя;) - я вѣдь и самъ здѣшн³й, и самъ въ нуждѣ живалъ, и самъ достатокъ свой не съ неба получилъ! А жаль народъ, жаль брата своего, ближняго. Нашъ народъ - здоровой народъ, работной, изъ него можно выдѣлать такое дѣло, что весь край нашъ ухнетъ, да диву дастся." Это такъ для начала; это мѣсто еще не изъ лучшихъ; но ужъ въ немъ видѣнъ мастеръ своего дѣла. Переходя къ описан³ю тяжкаго промысла, г. Максимовъ сообщаетъ подробности его. Отъ себя авторъ говоритъ обыкновенно не много; у него подъ рукой найдется всегда знакомый, человѣкъ - знающ³й; этотъ-то разсказчикъ и знакомитъ читателей съ дѣломъ. Большихъ звѣрей охотники обыкновенно облукавливаютъ, но съ бѣлками обходятся проще - ихъ бьютъ на чистоту, не хитря. "Плавать малой не умѣетъ; другая матка и махнетъ котораго въ воду, а онъ все гляди на льдину лѣзетъ; старики въ прорубь мечутся, а бѣлекъ отъ нее дальше; на ледъ бы, на матерне мѣсто! И лежитъ онъ передъ тобой въ въ полномъ ликѣ, не трогается, и словно бы что-то глупое, не подходящее думаетъ! Толи онъ матку выжидаетъ тутъ, чтобы пришла да покормила, то ли онъ человѣчей-то образъ любитъ, не спозналъ еще нашего брата за барышнаго человѣка. Господь его вѣдаетъ!"
Подобная рельефность изображен³й проведена почти во всемъ описан³и сѣвера; рѣчь русскаго человѣка, складъ его ума, его взглядъ на жизнь, однимъ словомъ его практическая философ³я, вырисовываютъ такъ хорошо, что читатель, какъ бы чувствуетъ себя въ компан³и съ тѣми людьми, которыхъ описываетъ авторъ.
Г. Максимовъ объѣздилъ весь сѣверъ Росс³и: онъ посѣтилъ Мезень, Колу, Мурманъ, Терской берегъ Бѣлаго моря, и Поморье, вездѣ описываетъ жизнь, промыслы туземцевъ, непропускаетъ ничего имѣющаго хоть малѣйшую связь съ предметомъ его описан³я, сообщаетъ много историческихъ подробностей, предан³й, повѣр³й народа и вездѣ остается вѣренъ самому себѣ: вездѣ честный разсказъ, безъ всякой натяжки и фразерства, честное изложен³е прожитаго и перечувствованнаго. Много труда перенесъ авторъ; путешеств³е на сѣверѣ не представляетъ никакихъ удобствъ, нѣтъ тамъ ни Hotel'ей, ни желѣзныхъ дорогъ, ни блестящей жизни большихъ городовъ Запада, но онъ былъ въ странѣ, которую читалъ какъ книгу и читалъ вѣрно понимая ее смыслъ, онъ чувствовалъ народъ, среди котораго странствовалъ, и эта родственность видна на каждой страницѣ разсказовъ г. Максимова. Никак³я подробныя описан³я нѣмцевъ-путешественниковъ изъ иностранцевъ, не въ состоян³и передать такъ вѣрно душевный складъ русскаго человѣка; г. же Максимовъ вычерчиваетъ его двумя, тремя повидимому пустыми крестьянскими рѣчами. Послѣ одного очень опаснаго морскаго переѣзда, въ небольшомъ весельномъ карбасѣ, когда пловцы ждали каждую минуту, что волны разобьютъ ихъ суденышко; когда опытный и привыкш³й къ бурному морю кормч³й уже неполагался на свое искусство и грозилъ гребцу Васькѣ обрубить на берегу носъ и уши, что тотъ плохо рочилъ шкотъ, пловцы наконецъ на берегу; кормщикъ съ руками, окровавленными трудной работой, проситъ гривенникъ для косушки, простосердечно давая этому гривеннику огромное значен³е десяти рублей се-ребромъ.
- А вѣдь страшно было ѣхать! замѣчаетъ ему г. Максимовъ.
- Чего страшнаго; этакъ ли еще бываетъ?
- Ну, да, однако, и съ нами хорошо было?
- Хорошо-то, хорошо!.. Страшно было! два раза чуть не опружило; а все вотъ эти черти!
И кормщикъ указалъ на гребцовъ.
- Что же ты съ ними сдѣлаешь?
- А что съ ними дѣлать? далъ ты намъ больш³я деньги - пойдемъ выпьемъ вмѣстѣ за твое здоровье."
Или одинъ изъ кемскихъ жителей, сообщая о морскихъ промыслахъ того края, заключилъ свой разсказъ философскимъ воззрѣн³емъ на цѣну жизни; воззрѣн³емъ такъ общимъ русскому человѣку вездѣ, какъ на дальнемъ сѣверѣ, такъ и на дальнемъ югѣ: "По берегу-то по Конинскому теперь избы настроили, хоть и не больно часто; у иной и часовня есть, и образъ есть - да вѣдь въ наледномъ промыслу, что въ этихъ избахъ? Тутъ вонъ со звѣремъ-то ломаешься, хитришь, бьешь его; умъ теряешь и смѣтку всякую, а на ту пору, глядишь, вѣтеръ оторвалъ твою льдину отъ припая, да и понесъ въ голомя. Съ горяча-то, это тебѣ не въ примѣту, а очнешься - руками махнешь, крестное знамен³е на лобъ положишь, родителей, коли есть, вспоминаешь, знакомые как³е на умъ взбредутъ, сердцемъ опять надорвешься, глаза зажмуришь и поплывешь на удачу, куда вѣтеръ несетъ. На этотъ случай намъ островъ Моржовецъ подспорье хорошее: все больше на него попадаемъ. Такъ вотъ и со мной разъ было дѣло. А то уноситъ въ Океанъ, такъ тамъ и погибаютъ... Бобыль ты человѣкъ - по тебѣ за то и собака не взвоетъ; семья у тебя есть - ну, извѣстно заревутъ бабы, шибко заревутъ. Опять таки и онѣ; поревутъ, поревутъ - перестанутъ. Это ужъ дѣло такое! Нѣтъ того на свѣтѣ горя, въ которомъ бы человѣкъ утѣшен³я себѣ получить не могъ..."
По этимъ однимъ выпискамъ далеко не лучшихъ мѣстъ читатель уже можетъ составить понят³е объ интересѣ разсказовъ и описан³й г. Максимова. Вторая часть читается еще легче первой. Тонъ разсказа вездѣ одинъ и тотъ же, а подробности описан³я и даже самыхъ разнообразныхъ фактовъ, не исключая историческихъ, не смотря на то, что авторъ хотѣлъ, какъ кажется, изобразить преимущественно бытъ народа, сообщаютъ описан³ю самый разносторонн³й интересъ.
Для художественнаго изложен³я недостаетъ только образности лицъ - читатель слышитъ вполнѣ вѣрную по формѣ и по духу русскую рѣчь, но дѣйствующ³я лица не всегда рисуются ясно въ его воображен³и. Впрочемъ, не надобно забывать, что трудъ г. Максимова, есть трудъ по преимуществу этнографическ³й.