Шевырев Степан Петрович - Рассказы о Пушкине

   Шевырев С. П. Рассказы о Пушкине // Пушкин в воспоминаниях современников. - 3-е изд., доп. - СПб.: Академический проект, 1998. - Т. 1-2.

   Т. 2. - 1998. - С. 44-47.

   http://next.feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vs2/vs2-044-.htm

  

  

  

   Пушкин родился в Москве. Отец его, Сергей Львович, человек ограниченного ума, больше любивший светскую жизнь, подобно брату своему поэту Василию Львовичу (имевшему свой дом на Басманной и славившемуся отличным поваром Власом, которого он называл Blaise; этот умер в Охотном ряду в последнюю холеру) ¹, не мог внушить большой привязанности к себе в сыне своем. Гораздо больше могла иметь влияния на последнего мать - Надежда Осиповна, женщина, отличающаяся умом. Из других членов семейства есть еще брат нашего поэта, Лев Сергеевич, который теперь служит в Одессе при карантине, добрый малый, чрезвычайно похожий лицом на покойного поэта, и сестра, Ольга Сергеевна, к которой Пушкин питал особенную привязанность; она за Павлищевым, что служит в Варшаве и несколько занимается литературой. Пушкины постоянно жили в Москве, но на лето уезжали в деревню Захарьино, верстах в сорока от Москвы, принадлежавшую родственникам Надежды Осиповны. Это сельцо теперь принадлежит помещице Орловой. Здесь Пушкин проводил свое первое детство, до 1811 года. Старый дом, где они жили, срыт; уцелел флигель ². Местоположение хорошее. Указывают несколько берез и на некоторых вырезанные надписи, сделанные, по словам теперешнего владельца Орлова, самим будто Пушкиным, но это, должно <быть>, выдумка, потому что большая часть надписей явно новые. Особенно заметить следует, что деревня была богатая: в ней раздавались русские песни, устраивались праздники, хороводы, и, стало быть, Пушкин имел возможность принять народные впечатления. В селе до сих пор живет женщина Марья, дочь знаменитой няни Пушкина, выданная за здешнего крестьянина. Эта Марья с особенным чувством вспоминает о Пушкине, рассказывает об его доброте, подарках ей, когда она прихаживала к нему в Москве, и, между прочим, об одном замечательном обстоятельстве. Перед женитьбой Пушкин приехал в деревню, которая уже была перепродана, на тройке, быстро обежал всю местность и, кончивши, заметил Марье, что все теперь здесь идет не по-прежнему. Ему, может быть, хотелось возобновить пред решительным делом жизни впечатления детства. Более следов Пушкина нет в Захарьине. Деревня эта не имеет церкви, и жители ходят в село Вяземы (кн. Голицына) в двух верстах; здесь положен брат Пушкина, родившийся 1802 года, умерший в 1807 году. Пушкин ездил сюда к обедне. Село Вяземы, которое Пушкин в детстве, без сомнения, часто посещал, принадлежало Годунову; там доселе пруды, ему приписываемые; старая церковь тоже с воспоминаниями о Годунове; стало быть, в детстве Пушкин мог слышать о Годунове.

   Лицей был заведение совершенно на западный лад; здесь получались иностранные журналы для воспитанников, которые в играх своих устраивали между собою палаты, спорили, говорили речи, издавали между собою журналы и пр.; вообще свободы было очень много. Лицейский анекдот: император Александр, ходя по классам, спросил: "Кто здесь первый?" - "Здесь нет, ваше императорское величество, первых; все вторые", - отвечал Пушкин.

   Когда вышел его "Руслан и Людмила", за разные вольные стихи, особенно за "Оду на свободу", император Александр решился отправить его в Соловки. Здесь спас его Петр Яковлевич Чаадаев. Он отправился к Карамзиным, упросил жену Карамзина, чтоб она допустила в кабинет мужа (который за своею "Историей" по утрам никого, даже жену, не принимал), рассказал Карамзину положение дела, и тот тотчас отправился к Марии Федоровне, к которой имел свободный доступ, и у нее исходатайствовал, чтобы Пушкина послали на юг. За этот поступок Пушкин благодарил Чаадаева одним стихотворением в четвертом томе "К Ч-ву". Еще в Петербурге был начат "Евгений Онегин" ³. После позволено было ему жить в деревне, где много было написано.

   Во время коронации государь послал за ним нарочного курьера (обо всем этом сам Пушкин рассказывал) везти его немедленно в Москву. Пушкин перед тем писал какое-то сочинение в возмутительном духе, и теперь, воображая, что его везут не на добро, дорогою обдумывал далее это сочинение; а между тем известно, какой прием сделал ему великодушный император. Тотчас после этого Пушкин уничтожил свое возмутительное сочинение и более не поминал об нем.

   Москва приняла его с восторгом ⁴. Везде его носили на руках; он жил вместе с приятелем своим Соболевским на Собачьей площадке, в теперешнем доме Левенталя ⁵; Соболевского звал он Калибаном, Фальстафом, животным. Насмешки и презрение к Полевым, особенно к Ксенофонту, за его "Михаила Васильевича Ломоносова" ⁶. Здесь и 182<6> году читал он своего "Бориса Годунова". Вообще читал он чрезвычайно хорошо. Утро, когда он читал наизусть своего "Нулина" Шевыреву у Веневитиновых. На бале у последних (Веневитиновы жили на Мясницкой, почти против церкви Евпла, в угловом доме) Пушкин пожелал познакомиться с Шевыревым. Веневитинов представил Шевырева ему; Пушкин стал хвалить ему только тогда напечатанное его стихотворение "Я есмь" и даже сам наизусть повторил ему несколько стихов, что было самым дорогим орденом для молодого Шевырева. После он постоянно оказывал ему знаки своего расположения.

   В Москве объявил он свое живое сочувствие тогдашним молодым литераторам, в которых особенно привлекала его новая художественная теория Шеллинга, и под влиянием последней, проповедовавшей освобождение искусства, были написаны стихи "Чернь". Сблизившись с этими молодыми писателями, Пушкин принял деятельное участие в "Московском вестнике", который явился как противодействие "Телеграфу", которого Пушкин не терпел и в котором, несмотря на заискивание издателя, не поместил ни одной пьесы ⁷. Пушкин любил очень играть в карты; между прочим, он употребил в уплату карточного долга тысячу рублей, которые заплатил ему "Московский вестник" за год его участия в нем.

   Пушкин очень часто читал по домам своего "Бориса Годунова" и тем повредил отчасти его успеху при напечатании. Москва неблагородно поступила с ним: после неумеренных похвал и лестных приемов охладели к нему, начали даже клеветать на него, взводить на него обвинения в ласкательстве и наушничестве и шпионстве перед государем. Это и было причиной того, что <он> оставил Москву. Император, прочитав "Бориса Годунова", советовал ему издавать его как роман, чтобы вышло нечто вроде романов В.Скотта ⁸. Таким советом воспользовался Загоскин в "Юрии Милославском". Пушкин сам говорил, что намерен писать еще "Лжедимитрия" и "Василия Шуйского", как продолжение "Годунова", и еще нечто взять из междуцарствия: ⁹ это было бы в роде Шекспировских хроник. Шекспира (или равно Гете и Шиллера) он не читал в подлиннике, а во французском старом переводе, поправленном Гизо, но понимал его гениально. По-английски выучился он гораздо позже, в С. -Петербурге, и читал Вордсворта¹⁰.

   Пушкин просился за границу, но государь не пустил его, боялся его пылкой натуры, - вообще же с ним был чрезвычайно обходителен.

   В обращении Пушкин был добродушен, неизменен к своих чувствах к людям: часто в светских отношениях не смел отказаться от приглашения к какому-нибудь балу, а между тем эти светские отношения нанесли ему много горя, были причиною его смерти. Восприимчивость <его> была такова, что стоило ему что-либо прочесть, чтобы навсегда помнить. Знав русскую историю до малых подробностей, любил об ней говорить и спорить с Погодиным и ценил драмы последнего именно за их историческую важность.

   Особенная страсть Пушкина была поощрять и хвалить труды своих близких друзей. Про Баратынского стихи при нем нельзя было и говорить ничего дурного; он сердился на Шевырева за то, что тот раз, разбирая стихи Баратынского, дурно отозвался об некоторых из них¹¹. Он досадовал на московских литераторов за то, что они разбранили "Андромаху" Катенина, хотя эта "Андромаха" довольно была плохая вещь. Катенин, старший товарищ его по Лицею, имел огромное влияние на Пушкина; последний принял у него все приемы, всю быстроту своих движений; смотря на Катенина, можно было беспрестанно воспоминать Пушкина. Катенин был человек очень умный, знал в совершенстве много языков и владел особенным уменьем читать стихи, так что его собственные дурные стихи из уст его казались хорошими¹². Будучи откровенен с друзьями своими, не скрывая своих литературных трудов и планов, радушно сообщая о своих занятиях людям, известно интересующимся поэзией, он терпеть не мог, когда с ним говорили об стихах его и просили что-нибудь прочесть в большом свете. У княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельные. На одном из них пристали к Пушкину с просьбою, чтобы прочесть. В досаде он прочел "Поэт и Чернь" и, кончив, с сердцем сказал: "В другой раз не станут просить"¹³.

   Когда Шевырев, уезжая за границу в 1829 году, был в Петербурге, Пушкин предложил ему несколько своих стихотворений, в том числе "Утопленник" и перевод из "Валленрода", говоря, что он дарит их ему и советует издать в особом альманахе, но за отъездом тот передал их Погодину¹⁴.

   После сего раз Шевырев видел Пушкина весною 1836 года; он останавливался у Нащокина, в Дегтярном переулке. В это посещение он сообщил Шевыреву, что занимается "Словом о полку Игореве", и сказал между прочим свое объяснение первых слов¹⁵. Последнее свидание было в доме Шевырева; за ужином он превосходно читал русские песни16

  

ПРИМЕЧАНИЯ

  

   Степан Петрович Шевырев (1804-1864) - поэт, критик, эстетик, один из главных участников кружка "любомудров", впоследствии идеолог правого крыла славянофильства. Активный участник "Московского вестника", "Московского наблюдателя", "Москвитянина". Пушкин ценил Шевырева как эрудированного и философски мыслящего критика и теоретика и даровитого поэта. Их объединяет общий интерес к истории и историческому мышлению, к фольклору и народности (в разном, впрочем, понимании). Близки они никогда не были; литературная программа Шевырева во многих отношениях была чужда Пушкину, который не принимал ни ее шеллингианской философско-эстетической основы, ни ее враждебности просветительской традиции; он расходился с Шевыревым во многих литературных оценках и скептически относился к абстрактно-теоретизирующему характеру его критических разборов. В свою очередь, Шевырева далеко не во всем удовлетворяла поэтическая система Пушкина, не совпадавшая с его представлениями о философской поэзии, которую он ищет в стихах Языкова, Бенедиктова и отчасти пытается создать сам (см.: М. Аронсон. Поэзия С. П. Шевырева. - В кн.: С. П. Шевырев. Стихотворения. Л., 1939, с. V-XXXII). Воспоминания Шевырева о Пушкине, представляющие собой несколько разрозненных рассказов, не содержат сколько-нибудь полной картины даже их внешних отношений; в них отразились, однако, близкие самому Шевыреву черты творческого облика Пушкина, заостренные и несколько искаженные в полемических целях. Некоторые сведения, сообщаемые Шевыревым по личным впечатлениям, принадлежат к числу весьма ценных и даже уникальных (о чтении "Поэта и толпы" в салоне Волконской и др.).

   Впервые рассказы Шевырева были записаны в 1850-1851 годах, по-видимому, Н. В. Бергом для П. В. Анненкова, использовавшего их в "Материалах для биографии А. С. Пушкина".

   Затем в составе статьи Л. Н. Майкова "Воспоминания Шевырева о Пушкине" опубликованы в "Русском обозрении", 1893, N 4, с. 611-625; N 5, с. 5-25; перепечатаны в книге: Л. Н. Майков. Пушкин. СПб., 1899. Композиция разрозненных рассказов дана Майковым. Рукопись - ИРЛИ, ф. 244, оп. 17, N 46.

  

РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ

   Гессен, с. 460-464, с уточнением по рукописи.

   ¹ Эти сведения, повторенные Анненковым, были исправлены Погодиным. Повар В. Л. Пушкина был жив еще в 1838 г. и торговцем Охотного ряда не стал; после него в Москве остались многочисленные ученики (ЛН, т. 58, с. 350).

   ² Неточность: были сломаны флигели; самый дом остался. См.: наст. изд., т. I. с. 39.

   ³ Эти сведения восходят к рассказам самого Чаадаева, который в 1855 г. обращался к Щевыреву с жалобой на Бартенева, не упомянувшего о нем в первом биографическом очерке о Пушкине (Л. Н. Майков. Пушкин. СПб., 1899, с. 328). Аналогичный рассказ Чаадаева приводят Бартенев, Лонгинов, Д. Н. Свербеев и др. (см.: Летопись, с. 212). Ср. т. 1, с. 204 наст. изд. "Руслан и Людмила" вышла из печати уже после отъезда Пушкина. "К Ч<аадае>ву" ("В стране, где я забыл тревоги прежних лет...") - впервые - СО, 1821, N 35, с. 82-84. "Евгений Онегин" начат не в Петербурге, а в Кишиневе 9 мая 1823 г.

   ⁴ В 1841 г. Шевырев писал: "Вспомним первое появление Пушкина, и мы можем гордиться таким воспоминанием <...> Мы еще теперь видим, как во всех обществах, на всех балах первое внимание устремлялось на нашего гостя, как в мазурке и котильоне наши дамы выбирали поэта беспрерывно... Прием от Москвы Пушкину - одна из замечательнейших страниц его биографии" (Москв., 1841, ч. 1, кн. 2, с. 522).

   ⁵ См. с. 11-13 наст. изд.

   ⁶ Ср. с. 59-60 наст. изд. Книга Кс. Полевого "Михаил Васильевич Ломоносов" вышла много позже, в 1836 г. и тогда же была послана им Пушкину (Письма IV, с. 310).

   ⁷ Утверждения Шевырева здесь тенденциозны и в ряде случаев противоречат фактам. О скептическом отношении Пушкина к шеллингианству "любомудров" см. с. 455 наст. изд. Стихотворение "Поэт и толпа" ("Чернь") написано вне связи с шеллингианством. В "Московском телеграфе" Пушкин поместил несколько статей и стихотворений, см. с. 466-467 наст изд.

   ⁸ Предложение Николая I переделать "с нужным очищением" "Бориса Годунова" "в историческую повесть или роман наподобие Валтера Скота" было передано Пушкину Бенкендорфом в письме от 14 декабря 1826 г. (XIII, 313); Пушкин ответил 3 января: "жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное" (XIII, 317).

   ⁹ См. дневник Погодина, с. 17 наст. изд. По свидетельству Шевырева, Пушкин еще в 1826 г. задумал: "Каменного гостя", "Русалку", а также драму "Ромуя и Рем", "в которой одним из действующих лиц намеревался он вывести волчиху, кормилицу двух близнецов" (Москв., 1841, ч. V, N 9, с. 245).

   ¹⁰ Пушкин хорошо овладел английским языком в 1828 г. Основным источником изучения Шекспира для него, действительно, было французское издание 1821 г. с вводной статьей Ф. Гизо: однако есть основания думать, что уже в 1825 г. Пушкин видел и подлинники Шекспира. См.: "Шекспир и русская культура". М.-Л., 1965, с. 165 и сл. (статья М. П. Алексеева). Немецким языком Пушкин владел плохо; основным источником знакомства с Гете для него была вначале книга г-жи де Сталь "О Германии", позднее - французские переводы "Фауста" и др. (см.: В. Жирмунский. Гете в русской литературе. М.-Л., 1937, с. 133). Существует, однако, свидетельство П. И. Миллера, что в 1831 г. Пушкин брал у проф. Оливье "Фауста" в оригинале (Н. Я. Эйдельман. Десять автографов Пушкина из архива П. И. Миллера. - Записки отдела рукописей (ГБЛ), вып. 33. М., 1972, с. 284).

   ¹¹ См. письмо Пушкина Погодину 19 февраля 1828 г. (XIV, 5) набросок статьи о "Бале" Баратынского, 1828 (XI, 74).

   ¹² Пушкин считал трагедию Катенина "Андромаха", "может быть, лучшим произведением нашей Мельпомены по силе истинных чувств, по духу истинно трагическому" ("О народной драме...", 1830; XI, 180). С критикой трагедии выступили Н. Полевой (МТ, 1825, N 2) и сам Шевырев (МВ, 1828, N 1, здесь же и отзыв о Баратынском). В 1837 г. Шевырев писал о Пушкине: "Дружба была для него чем-то святым, религиозным. Она доходила в нем даже до литературного пристрастия: часто в поэте он любил и горячо защищал только своего друга" (МН, 1837, N 6, кн. I, с. 313). Замечание, что Катенин был лицейским товарищем Пушкина, - явная ошибка.

   ¹³ То же Шевырев писал по поводу "Египетских ночей": "В Чарском Пушкин едва ли не представлял собственных своих отношений к свету он не любил, когда в гостиной обращением напоминали ему о высоком его звании, и предпочитал обыкновенное обхождение, светское" (Москв., 1841, ч. V, N 9, 264). Рассказ Шевырева о Пушкине в салоне Волконской корректирует утверждения о безусловно положительном его отношении к салону (см. т. I, с. 131 наст. изд., а также с. 49 наст. изд.) и подтверждается письмом Пушкина к Вяземскому около 25 января 1829 с, с упоминанием о "проклятых обедах Зинаиды" (XIV, 38). В этой связи весьма любопытны воспоминания Л. Н. Обера о проказе Пушкина в этом салоне: "На этих вечерах любимою забавою молодежи была игра в шарады. Однажды Пушкин придумал слово; для второй части его нужно было представить переход евреев через Аравийскую пустыню. Пушкин взял себе красную шаль княгини и сказал нам, что он будет изображать "скалу в пустыне". Мы все были в недоумении от такого выбора: живой, остроумный Пушкин захотел вдруг изображать неподвижный, неодушевленный предмет. Пушкин взобрался на стал и покрылся шалью. Все зрители уселись, действие началось. Я играл Моисея. Когда я, по уговору, прикоснулся жезлом (роль жезла играл веер княгини) к скале, Пушкин вдруг высунул из-под шали горлышко бутылки, и струя воды с шумом полилась на пол. Раздался дружный хохот и зрителей, и действующих лиц, Пушкин соскочил быстро со стола, очутился в минуту возле княгини, а она, улыбаясь, взяла Пушкина за ухо и сказала: "Mauvais sujet que vous Йtes, Alexandre, d'avoir represente de la sorte le roche" ("Этакий вы плутишка, Александр, - как вы изобразили скалу"). - "Русский курьер", 1880, N 158.

   ¹⁴ Оба стихотворения появились в "Московском вестнике", 1829, ч. I.

   ¹⁵ См. свидетельства о споре Пушкина с Каченовским, с. 251-252. В 1843 г. Шевырев писал, что "Слово о полку Игореве" Пушкин "помнил от начала до конца наизусть" (Москв., 1843, ч. 3, N 5, с. 237), ср. также: "История русской словесности, преимущественно древней. Публичные лекции Ст. Шевырева...", т. I, ч. 2, М., 1848, с. 259-260, 310-311, 322-323.

   ¹⁶ Об этом чтении Пушкиным наизусть народных песен Шевырев рассказывал впоследствии и своему ученику Н. С. Тихонравову (Отчет Моск. ун-та за 1864 г., с. 4-5).