Шишков Александр Семенович - Рассуждение о старом и новом слоге российского языка, Страница 9 - Книги

; И воистинну, бывало ли когда народодержав³е долговременно? Оно едва возстаеетъ, уже и погибаетъ: яко был³е возникшее на камен³и или на пескѣ, вмалѣ мимоходитъ; едва нѣколик³е годы высочайшую его славу созерцати могутъ; ибо сѣмена своего разрушен³я въ самомъ себѣ носитъ, - сѣмена плодоносящ³я зависть, властолюб³е, несоглас³е, мятежи. Во что же оно претворяется? Паки во единоначал³е. С³е убо начало, с³е и конецъ, всякаго правлен³я. Отверземъ книгу минувшихъ вѣковъ, отверземъ книгу человѣчества: с³е всегда найдемъ быти тако; ибо хотя человѣки и преходятъ, яко же волны моря, и днесь суть единые, заутра друг³е, но родъ ихъ, и свойство, и естество ихъ всегда остается непремѣнное и тое же: по чему всегда тоже и быти долженствуетъ; и прошедш³я времена суть образъ и примѣръ временъ грядущихъ. Убо надлежитъ чтити мудрость праотцевъ, и неудобь себе мыслити превыше ихъ разума, превыше ихъ свѣден³й и искуса. - Что? како помыслимъ о просвѣщеннѣйшемъ и славнѣйшемъ во Европѣ народѣ Францускомъ, приводящемъ насъ днесь во ужасъ и содроган³е? Что таковое съ нимъ творится? Се страна изобильная, совокупная, многолюдная, просвѣщенная; лежащая толико же способно на всякую потребу на единомъ краю великой суши, колико на другомъ пресловутый Китай, - с³я страна расточенна, растерзана, безъ власти, безъ законовъ, безъ подчинен³я. Како с³е? Государь ея не имѣлъ силы быть отцемъ ея. Онъ поруганъ, попранъ; - супруга его, толикихъ и толь неисчетныхъ Императоровъ дщерь и внука.... Отвратись сердце мое, заградитесь уста мои; да не повѣдаю ужасовъ, разящихъ человѣчество паче грома. Тамо царствуютъ днесь неистовые, неблагословенные кровоп³йцы. - Но сему, мню, едва не подобало и быти тако. Давно уже народъ сей упражняется въ безчисленныхъ новоумышляемыхъ суетахъ, совращающихъ Европу: коснулся благочест³я, коснулся правительства: пренебрегъ древн³е, пренебрегъ живые примѣры: мечтаетъ изобрѣтать, и непрестанно гласить новое просвѣщен³е, новые составы всего, новыя права человѣчества: умы и сердца многихъ неразумныхъ ядоупоилъ погибельнымъ своимъ учен³емъ. Се убо погибель его возвращается на главу его! - Воззри велик³й, но не благоусмотрительный, писатель Фернейск³й! воззри, прославленный, но не истинный, другъ человѣчества, гражданинъ Женевы, возмнѣвш³й искати славы отъ замысловатыхъ, и чрезъестественныхъ, и неожидаемыхъ писан³й паче, нежели отъ твердыхъ, созидающихъ сердце! Воззрите, вы, и проч³е немалочисленные, чему вы научили соотчичей вашихъ? Вы превратили правила, нравъ правлен³й; поколебали учрежденное вѣрою, отъяли сладчайшее упован³е, сладчайшее утѣшен³е человѣчества: вы породили дерзостнѣйш³я и пагубнѣйш³я мнимовдохновенныхъ, мнимопросвѣщенныхъ, общества: тьмы тѣмъ человѣковъ вами совращены: но се наипервѣе совращено и разрушено собственное отечество ваше! - О колико паче зубовъ зм³евыхъ язвительнѣйш³й, не сыновн³й, не отечественный духъ! - И ты, премудрый Творецъ духа законовъ преселившагося въ писан³я и учрежден³я Екатерины, честь разуму человѣческому, вящше же человѣческому сердцу честь! Мню, яко гнушаешися и отрицаешися почестей, тебѣ соотечественниками твоими, во храмѣ великихъ мужей, нѣкогда послѣ многихъ, опредѣляемыхъ. Твое учен³е не безначал³е, не народодержав³е въ пространнѣйшей и сильнѣйшей области Европы, владычествующей во всѣхъ частяхъ свѣта; не неистовое и ярящееся властительство нощныхъ сонмищъ, дерзающихъ поставляти престолъ свой въ поруганныхъ и святыни обнаженныхъ храмахъ Бож³ихъ, и злоумышляющихъ тамо неслыханныя продерзости и беззакон³я. Мудрость твоя, почерпнутая изъ всѣхъ странъ земли, и изъ всѣхъ вѣковъ человѣчества, подвигъ двадесяти лѣтъ драгой твоей жизни отечеству твоему днесь не на пользу. ⁴⁵).

---

Изъ Хемницеровыхъ басенъ, куры и голубка.

Какой-то мальчикъ птицъ любилъ,

Дворовыхъ, всякихъ безъ разбору;

И крошками кормилъ.

Лишь голосъ дастъ ко збору,

То куры тутъ какъ тутъ, ⁴⁶)

Отвсюду набѣгутъ.

Голубка тоже прилетѣла

И крошекъ поклевать хотѣла;

Да той отваги не имѣла

Чтобъ подойши къ крохамъ. Хоть къ нимъ и подойдетъ,

Бросая мальчикъ кормъ, рукою лишь взмахнетъ,

Голубка прочь; да прочь; и крохъ какъ нѣтъ, какъ нѣтъ: ⁴⁶)

А куры между тѣмъ съ отвагой наступали,

Клевали крохи, да клевали. ⁴⁶)

На свѣтѣ часто такъ идетъ,

Что щаст³я иной отвагой доступаетъ;

И смѣлой тамъ найдетъ,

Гдѣ робкой потеряетъ.

---

Изъ второй Горац³евой Сатиры, переводъ Баркова.

Когда стараются порока избѣжать,

Въ противной дураки обыкли попадать.

Иной привыкъ ходить раздувшись долгополымъ;

Хоть скачетъ фертикомъ другой, но равенъ съ голымъ;

Тотъ нѣженъ черезъ чуръ, а сей щоголеватъ;

Мастьми душистъ Руфиллъ, козлу Горгон³й братъ.

Благопристойная жъ посредственность забвенна

У тѣхъ, которыхъ мысль страстямъ порабощенна.

Бываетъ въ склонности одной не безъ отмѣнъ;

Есть, коихъ веселитъ любовь замужнихъ женъ,

Друг³е жъ тѣмъ себя отъ оныхъ отмѣняютъ,

Что страсти тамъ предѣлъ, гдѣ должно, полагаютъ.

Увидѣвъ юношу неподлаго Катонъ,

Что изъ безчестнаго выходитъ дому онъ,

Изрядно дѣлаетъ, дружокъ, сказалъ безъ брани:

Въ чуж³я не садись никто отважно сани,

Но лучше на простой наемной клячѣ сѣсть

Тому, въ комъ сильная къ ѣздѣ охота есть.

Подобной похвалы Купен³й не желаетъ,

Кой правилу сему противно поступаетъ.

Послушайте, каковъ прелюбодѣйства плодъ,

Которымъ мерзокъ есть сластолюбивыхъ родъ,

Сколь полны горести бываютъ, бѣдствъ и плача,

Утѣха краткая и рѣдкая удача.

Тотъ съ кровли полумертвъ скочилъ, иль изъ окна.

Другому до костей изсѣчена спина;

Иной бѣжа съ двора несчетны видѣлъ страхи,

И на воровъ попавъ, облупленъ до рубахи;

Тотъ деньгами едва отсыпаться возмогъ,

Другой обруганъ весь отъ головы до ногъ.

Не рѣдко дорога и тѣмъ любовь приходитъ,

Что послѣ жизнь иной скопцемъ по смерть проводитъ,

Всякъ праведнымъ такой о сихъ чтитъ приговоръ, и проч. ⁴⁷)

---

Письмо Горац³я Флакка о стихотворствѣ къ Пизонамъ, переводъ Половскаго.

Увидѣвъ женской ликъ на шеѣ лошадиной,

Шерсть, перья, чешую на кожѣ вдругъ единой;

Чтобы красавицей то чудо началось,

Но къ черной рыб³й хвостъ внизу оно сошлось:

Моглибъ ли бы тогда, Пизоны, удержаться,

Чтобъ мастеру такой картины не смѣяться?

Я увѣряю васъ, что гнусной сей уродъ

Во всемъ съ тѣмъ слогомъ схожъ, пустыхъ гдѣ мыслей сбродъ.

Несходно ни съ концемъ ниже съ собой начало,

П³итѣ, знаю я, и живописцу съ нимъ

Возможно вымысломъ представить все своимъ.

Сей вольности себѣ и отъ другихъ желаемъ,

И сами то другимъ охотно позволяемъ;

Но ей предѣлы въ томъ природою даны,

Чтобъ съ бурей не смѣшать любезной тишины,

Чтобъ тигра не впрягать къ однимъ санямъ съ овцею,

И не сажать скворца въ тужъ клѣтку со зм³ею.

Начавши что нибудь великое писать,

И важности хотя стихамъ своимъ придать,

Мы часто въ оныхъ храмъ Д³анинъ представляемъ,

Иль Рена быстроту и шумъ изображаемъ,

Иль радугу съ дождемъ и нѣжные луга,

Гдѣ шумомъ сладкой сонъ наводятъ берега.

Но здѣсь о семъ писать прикрасы нѣтъ нималой,

Какъ на кафтанѣ быть заплатѣ цвѣтомъ алой!

Пускай ты дерево такъ можешь начертать,

Что съ подлиннымъ отнюдь его не распознать;

Но естьли описать далъ слово въ договорѣ,

Какъ борется съ волной пловецъ разбитой въ морѣ,

То дереву стоять пристанетъ ли при семъ?

Почто начавъ съ орла, кончаешь воробьемъ?

О чемъ кто сталъ писать, того ужъ и держися,

И въ постороннее безъ нужды не вяжися.

О чемъ бы ни хотѣлъ ты пѣть стихи, воспой,

Лишь сила словъ былабъ одна и слогъ простой.

П³итовъ больша часть обманута бываетъ,

Когда о добротѣ по виду разсуждаетъ,

Одинъ за краткостью весь замыслъ свой темнитъ,

Другой для чистоты не живо говоритъ,

Кто любитъ высоту, тотъ пышенъ чрезвычайно,

Кто просто написалъ, тотъ подлъ и низокъ крайно.

Кто тщался скрасить слогъ свой разностью вещей,

Дельфиновъ тотъ въ лѣсахъ, въ водѣ искалъ вепрей, и проч. ⁴⁸)

---

XАРИТЫ

(Изъ сочинен³й Державина).

По слѣдамъ Анакреона

Я хотѣлъ воспѣть Харитъ;

Фебъ во гнѣвѣ съ Геликона

Мнѣ предсталъ и говоритъ:

Какъ, и ты уже небесныхъ

Дѣвъ желаешь воспѣвать?

Столько прелестей безсмертныхъ

Хочетъ смертный описать!

Но бывалъ ли на высокомъ

Ты Олимпѣ у боговъ?

Обнималъ ли бреннымъ окомъ

Ты веселье ихъ пировъ?

Видѣлъ ли Харитъ предъ ними,

Какъ подъ звукъ пр³ятныхъ лиръ

Плясками онѣ своими

Восхищаютъ горн³й миръ;

Какъ съ протяжнымъ, тихимъ тономъ,

Важно павами плывутъ;

Какъ съ веселымъ, быстрымъ звономъ,

Голубками воздухъ вьютъ;

Какъ вокругъ онѣ спокойно

Величавый мещутъ взглядъ;

Какъ ихъ всѣ движенья стройно

Взору, сердцу говорятъ;

Какъ хитоны ихъ эфирны,

Льну подобные власы,

Очи свѣтлыя, сафирны,

Помрачаютъ всѣхъ красы;

Какъ богини всѣмъ соборомъ

Признаютъ: имъ равныхъ нѣтъ,

И Минерва съ важнымъ взоромъ

Улыбается имъ въ слѣдъ?....

Словомъ: зрѣлъ ли ты картины

Непостижныя уму? -

Видѣлъ внукъ Екатерины,

Я отвѣтствовалъ Ему.

Богъ Парнасса усмѣхнулся,

Давъ мнѣ лиру отлетѣлъ -

Я струнамъ ея коснулся

И младыхъ Харитъ воспѣлъ ⁴⁹).

^---

Богдановичь въ Душинькѣ описываетъ путешеств³е Венеры.

Богиня, учредивъ старинный свой парадъ,

И въ раковину сѣвъ, какъ пишутъ на картинахъ,

Пустилась по водамъ на двухъ большихъ Дельфинахъ.

Амуръ, простря свой властный взоръ,

Подвигнулъ весь Нетпуновъ дворъ.

Узря Венеру рѣзвы волны,

Текуть за ней весельемъ полны.

Тритоновъ водяной народъ

Выходитъ къ ней изъ бездны водъ,

Иной вокругъ ея ныряетъ,

И дерзки волны усмиряетъ;

Другой, крутясь во глубинѣ,

Сбираетъ жемчуги на днѣ,

И всѣ сокровищи изъ моря

Тащитъ повергнуть ей къ стопамъ;

Иной съ чудовищами споря,

Претитъ касаться симъ мѣстамъ,

Другой на козлы сѣвъ проворно,

Со встрѣчными бранится вздорно,

Раздаться въ стороны велитъ,

Возжами гордо шевелитъ,

Отъ камней далѣ путь свой правитъ,

И дерзостныхъ чудовищъ давитъ.

Иной съ трезубчатымъ жезломъ,

На Китѣ впереди верхомъ,

Гоня далече всѣхъ съ дороги,

Вокругъ кидаетъ взоры строги,

И чтобы всякъ то вѣдать могъ,

Въ коральной громко трубитъ рогъ;

Другой изъ краевъ самыхъ дальныхъ,

Успѣвъ приплыть къ богинѣ сей,

Несетъ отломокъ горъ хрустальныхъ

На мѣсто зеркала предъ ней.

Сей видъ пр³ятность обновляетъ

И радость на ея челѣ.

О естьлибъ видъ сей, онъ вѣщаетъ,

Остался вѣчно въ хрусталѣ!

Но тщетно то Тритонъ желаетъ:

Исчезнетъ сей призракъ, какъ сонъ,

Останется одинъ лишь камень,

А въ сердцѣ лишь нещастный пламень,

Которымъ втунѣ тлѣетъ онъ.

Иной приставъ къ богинѣ въ свиту,

Отъ солнца ставитъ ей защиту,

И прохлаждаетъ жарк³й лучь,

Пуская къ верху водный ключь.

Сирены, сладк³я пѣвицы,

Межъ тѣмъ поютъ стихи ей въ честь,

Мѣшаютъ съ быльми небылицы,

Ее стараясь превознесть.

Иныя передъ нею пляшутъ,

Друг³я во услугахъ тутъ,

Предупреждая всякой трудъ,

Богиню опахаломъ машутъ.

Друг³яжъ, на струяхъ несясь,

Пышатъ въ трудахъ по почтѣ скорой,

И отъ луговъ любимыхъ флорой,

Подносятъ ей цвѣточну вязь.

Сама Фетида ихъ послала

Для малыхъ и большихъ услугъ,

И только для себя желала,

Чтобъ дома былъ ея супругъ.

Въ благопр³ятнѣйшей погодѣ

Не смѣютъ бури тамъ пристать,

Одни Зефиры лишь въ свободѣ

Венеру смѣютъ лобызать.

Чудеснымъ дѣйств³емъ въ то время,

Какъ въ вѣяньи пшенично сѣмя,

Летятъ обратно бѣглецы

Зефиры, древни наглецы:

Иной власы ея взвѣваетъ,

Межъ тѣмъ, открывъ прелестну грудь,

Перестаетъ на время дуть,

Власы съ досадой опускаетъ,

И съ ними спутавшись летитъ.

Другой, невѣдомымъ языкомъ,

Со вздохами и нѣжнымъ крикомъ

Любовь ей на ухо свиститъ.

Иной пытаясь безъ надежды

Сорвать покровъ другихъ красотъ,

Въ сердцахъ вертитъ ея одежды,

И падаетъ безъ силъ средь водъ.

Другой въ уста и въ очи дуетъ,

И ихъ украдкою цѣлуетъ.

Гонясь за нею волны тамъ,

Толкаютъ въ ревности другъ друга,

Чтобъ, вырвавшись скорѣй изъ круга,

Смиренно пасть къ ея ногамъ⁵⁰.

Имѣя у себя весьма недостаточную библ³отеку Рускихъ книгъ, а притомъ и опасаясь с³е мое письмо чрезмѣрно увеличишь, прерываю я здѣсь выписки мои изъ такихъ писателей и переводчиковъ, которые хорошимъ слогомъ своимъ обогащаютъ нашу словесность. Мы найдемъ ихъ довольно, когда станемъ ихъ искать. Впрочемъ хотя бы число превосходныхъ сочинен³й на языкѣ нашемъ и не было такъ велико, какъ на другихъ языкахъ; то, конечно с³е не отъ того происходитъ, что языкъ нашъ невычищенъ, или не откуда намъ почерпать; но отъ того, что мы въ чужомъ языкѣ свой языкъ узнать хотимъ. Я видалъ называющихъ себя любителями Росс³йской словесности такихъ писателей, которые, зная почти всего Расина и Волтера наизусть, едва ли удостоили когда прочитать нѣкоторыя оды Ломоносова, и то безъ всякаго вниман³я. Мудрено ли, что съ таковымъ расположен³емъ, принимаясь писать по-Руски, находимъ мы языкъ свой бѣднымъ и недостаточнымъ къ выражен³ю нашихъ мыслей? Мудрено ли, будучи больше Французами, нежели Рускими, не умѣть намъ писать по Руски? Однакожъ не взирая на с³е важное обстоятельство, препятствующее прозябать талантамъ, имѣемъ мы довольное число хорошихъ стихотворцевъ и писателей, которымъ послѣдовать можемъ. Итакъ, кто любитъ пѣть съ пр³ятност³ю, тотъ будетъ слушать и примѣняться къ голосу настоящихъ соловьевъ, а не тѣхъ чижиковъ, которые, примѣшивая къ пѣснопѣн³ю своему какое-то странное чирканье, увѣряютъ насъ, что такъ поютъ соловьи въ чужихъ краяхъ. Я вѣрю этому, но въ своемъ лѣсу пр³ятны мнѣ свои соловьи, къ голосу которыхъ и слухъ и разумъ, мой привыкъ.

Я предоставляю с³е мое письмо въ полную вашу волю; вы можете сдѣлать изъ него такое употреблен³е, какое вамъ угодно. Пребываю съ истиннымъ почитан³емъ вашъ, государя моего, покорный слуга Безъимяновъ.

ПИСЬМО II.

Государь мой!

Я читалъ разсужден³е ваше о старомъ и новомъ слогѣ. Какую странность взяли вы себѣ за предметъ? Видно, что вы человѣкъ безъ всякаго вкусу. Какъ можно хвалить грубое и порочить тонкое? Заставлять насъ идти по слѣдамъ предковъ нашихъ съ бородами, и хотѣть, чтобъ просвѣщенныя нац³и не имѣли никакова надъ нами вл³ян³я? Знаете ли вы, что вы вздоръ говорите, и что на сценѣ прекрасныхъ буквъ (belles lettres) никто не сочтетъ васъ прекраснымъ духомъ (belle ésprit?) Вы етакъ захотите насъ обуть въ онучи и одѣть въ зипуны! Вы смѣшны! Вы безъ всякой модификац³и глупой господинъ! Вы не имѣете никакой моральности; мысли ваши, какъ у молодова робенка, совсѣмъ не развиты; васъ надобно снова воспитать. Какая идея защищать аще и бяше! Ха, ха, ха! Вы бы еще побольше привели примѣровъ изъ Прологовъ и часовниковъ! Ха, ха, ха! Это право хорошей образчикъ вашего ума! Ха, ха, ха! Я сроду моего не видывалъ этакъ разсуждать! Ха, ха, ха! Впрочемъ вы напрасно говорите, что нынѣшн³е писатели, въ числѣ которыхъ и я имѣю честь вамъ кланяться, не читаютъ никогда Рускихъ книгъ: я самъ перелистывалъ, то есть фель³отировалъ Ломоноса и перебѣгалъ или паркурировалъ Сумарока⁵¹, чтобъ имѣть объ нихъ идею. Оба они весьма посредственные писатели. Я еще меньше авантажнаго былъ объ нихъ мнѣн³я, когда ихъ читалъ; но послѣ, читая Левека, узналъ, что одинъ изъ нихъ хорошо писалъ оды, а другой басни; да и то я думаю, что Левекъ имъ пофлашировалъ, или сказалъ это объ нихъ въ такомъ смыслѣ, что они на нашемъ только языкѣ изрядно писали, а на Францускомъ ничего бы не значили. Въ самомъ дѣлѣ, мнѣ случилось на Францускомъ языкѣ читать письмо Ломоноса къ Шувалу, о пользѣ стекла; оно изрядно, только въ немъ никакого отмѣннаго элегансу нѣтъ. Этакихъ писателей у нихъ тысячи. Недавно случилось мнѣ быть въ Сос³етѣ съ нашими нынѣшними утонченнаго вкуса авторами; они резонировали о Ломоносѣ, что онъ въ стихахъ совсѣмъ не ген³й, и что въ прозѣ его нѣтъ ни элегансу, ни гармон³и, для того, что онъ писалъ все длинными пер³одами. Эта критика очень справедливая и тонкая. Въ самомъ, дѣлѣ, когда всѣ носятъ коротк³е кафтаны, то не смѣшонъ ли будетъ тотъ, кто выдетъ на сцену въ длинномъ кафтанѣ? Также случилось мнѣ отъ подобнаго вамъ вкусу людей слышать, что они, потерявши на этомъ предметѣ умъ, будто Руской языкъ богатъ и ко всякому сорту писан³й удобенъ, приводили въ примѣръ какое то описан³е соловья изъ Ломоноса. - Постойте! у меня изъ большой доставшейся мнѣ по наслѣдству Руской библ³отеки, осталась одна только завалившаяся гдѣ-то его Риторика: я это мѣсто выпишу вамъ изъ ней, коли оно невыдрано. Вотъ оно: Колъ великаго удивлен³я с³е достойно! Въ толъ маленькомъ горлышкѣ нѣжной птички толикое напряжен³е и сила голоса! Ибо когда вызванъ теплотою вешняго дня взлетаетъ на вѣтвь высокаго дерева, внезапно то голосъ безъ отдыху напрягаетъ, то различно перебираетъ, то ударяетъ съ отрывомъ, то крутитъ къ верху и къ низу, то вдругъ пр³ятную пѣснь произноситъ, и между сильнымъ возвышен³емъ урчитъ нѣжно, свиститъ, щелкаетъ, поводитъ, хрипитъ, дробитъ, стонетъ, утомленно, стремительно, густо, тонко, рѣзко, тупо, гладко, кудряво, жалко, порывно. Какъ можно эту галимат³ю хвалить? Къ чему весь этотъ верб³яжъ? Переведите его изъ слова въ слово на Француской языкъ, вы увидите, какой вздоръ выдетъ, и тогда вы узнаете, что вашъ господинъ Ломоносо никуда негодится. Правда, нынѣшн³е писатели начинаютъ вводить вкусъ въ Руской языкъ, но все далеко еще отъ Французкаго. Напримѣръ: весь этотъ кортежъ словъ, надъ которымъ бѣдной Ломоносовъ столько потѣлъ, не пришелъ бы никому изъ нихъ въ голову; они тужъ самую идею изъяснили бы двумя или тремя словами: какъ занимательно поетъ Филомела: сколько въ голосъ ея трогательныхъ оттѣнокъ и вар³яц³й! Ну не лучше ли это всего сборища глупыхъ вербовъ его: урчитъ, свиститъ, щелкаетъ, поводитъ, хрипитъ, дробитъ, стонетъ, и прочее? Одно слово оттѣнки всѣхъ ихъ замѣняетъ. Драгоцѣнное слово, изобрѣтенное самимъ Ген³емъ, ты ко всему пригодно! Оттѣнки моего сердца, оттѣнки моего ума, оттѣнки моей памяти, и даже можно сказать: оттѣнки моей жены, оттѣнки моего табаку. Оно такъ замысловато, что кажется ничего не значитъ; однако сколько подъ нимъ предметовъ вообразить себѣ можно! Также на этихъ дняхъ попадись мнѣ какимъ то образомъ въ руки Руская книга. Я развернулъ ее и прочиталъ въ заглав³и: Трудолюбивая Пчела, печатана въ 1759 году. Я хотѣлъ было ее бросить, зная, что въ ето время писали безъ вкусу и набивали слогъ свой Славеньщизною. Однако я былъ въ хорошемъ нравѣ, и захотѣлося мнѣ посмѣяться надъ писателями того пер³ода. Ишакъ я началъ эту книгу перелистывать. Во первыхъ заглав³е ея мнѣ не полюбилось: я никогда не слыхивалъ, чтобъ на Французкомъ языкѣ была какая нибудь книга, которая бы называлась: abeille laborieuse. Во вторыхъ попалась мнѣ басня господина Сумарока, названная Старикъ, сынъ его и оселъ. Тутъ нашелъ я:

Прохож³й встрѣтившись смѣялся мужику,

Какъ будто дураку,

И говорилъ: конечно братъ ты шуменъ,

Или безуменъ;

Самъ ѣдешъ ты верьхомъ,

А мальчика съ собой волочишъ ты пѣшкомъ.

Мужикъ съ осла спустился,

А мальчикъ на осла и такъ и сякъ,

Не знаю какъ,

Вскарабкался, взмостился.

Прохож³й встрѣтившись смѣялся мужику,

Какъ будто дураку,

И говорилъ: на глупость это схоже;

Мальчишка помоложе;

Такъ лучше онъ бы шелъ, когдабъ ты былъ уменъ,

А ты бы ѣхалъ старой хренъ!

Мужикъ осла еще навьютилъ,

И на него себя и съ бородою взрютилъ,

А парень таки тамъ (и проч.)

Какъ можно это терпѣть? Шуменъ, вскарабкался, взмостился, навьютилъ, взрютилъ, паренъ, старой хренъ: все это так³я экспрес³и, которыя только что грубымъ ушамъ сносны; но въ такомъ человѣкѣ, котораго уши привыкли къ утонченному вкусу, производятъ онѣ такое въ мозговыхъ фибрахъ содроган³е, которое, сообщаясь чертамъ лица, физическимъ образомъ разрушаетъ природную его гармон³ю, и коснувшись областей чувствительнаго, рисуетъ на немъ гримасъ презрѣн³я. Въ другой книгѣ, сочинен³я тогожъ Автора, случилось мнѣ видѣть, что онъ также, какъ Буало, вздумалъ учить людей наукѣ стихотворства. Тамъ между прочими наставлен³ями, какъ сочинять пѣсни, есть у него стихи;

Не дѣлай изъ богинь красавицѣ примѣра,

И въ страсти не вспѣвай: прости моя Венера!

Хоть всѣхъ собрать богинь, тебя прекраснѣй нѣтъ;

Скажи прощаяся: прости теперь мой свѣтъ!

Вотъ как³е назидательные у насъ въ предметѣ поэз³и наставники! Это называется разсуждать по Руски? Будто моя Венера хуже, нежели мой свѣтъ? Французы прощаясь съ красавицами весьма часто говорятъ: adieu ma belle Venus! это очень элеганъ. Напротивъ того они бы хохотать начали, ежели бы у нихъ кто сказалъ: adieu ma lumiere! Французы побольше насъ имѣютъ въ этомъ вкусу, такъ имъ и подражать должно. Послѣ того перелистывалъ я еще ту книгу, о которой прежде говорилъ, и нашелъ въ ней тогожъ Автора эклоги: мнѣ хотѣлось посмотрѣть, имѣлъ ли онъ въ любовной нѣжности какую нибудь тонкость, однако нѣтъ, и этова я въ немъ не вижу. Напримѣръ, какъ бы вы подумали? Онъ описываетъ сходбище пастуховъ точно съ такою же важност³ю, какъ будто бы онъ описывалъ societé du beau monde, и думаетъ этимъ интересовать. Вотъ его стихи:

И нѣкогда какъ день уже склонялся къ нощи,

Гуляли пастухи въ срединѣ красной рощи,

Котору съ трехъ сторонъ лугъ чистый украшалъ,

Съ четвертой хладный токъ л³яся орошалъ.

Пастушки сладк³я тутъ пѣсни воспѣвали,

Тутъ нимфы, крояся въ водахъ, ихъ гласъ внимали,

Сатиры изъ лѣсовъ съ верховъ высокихъ горъ,

Прельщаяся на нихъ метали въ рощу взоръ,

Пр³ятный пѣсенъ гласъ по рощамъ раздавался,

И эхомъ разносимъ въ долинахъ повторялся.

Всѣхъ лучше голосовъ Филисинъ голосъ былъ,

Или влюбивш³йся въ нее пастухъ такъ мнилъ.

По многихъ ихъ играхъ сокрылось солнце въ воды,

И темность принесла съ собой покой природы.

Отходятъ къ шалашамъ оттолѣ пастухи,

Препровождаютъ ихъ въ лугахъ цвѣтовъ духи,

Съ благоухан³емъ ихъ липы сокъ мѣшали,

И сладостью весны весь воздухъ наполняли.

Одинъ пастухъ идетъ влюбившись съ мыслью сей,

Что близко видѣлся съ возлюбленной своей,

И отъ нее имѣлъ въ тотъ день пр³ятство ново;

Другой любовное къ себѣ услышалъ слово:

Тотъ полонъ радости цвѣтокъ съ собой несетъ,

Пр³явъ изъ рукъ тоя, въ комъ духъ его живетъ,

И порученный сей подарокъ съ нѣжнымъ взглядомъ,

Начавшейся любви хранитъ себѣ закладомъ.

Иной размолвившись съ любезной передъ симъ,

Что отреклась она поцѣловаться съ нимъ,

Гуляя въ вечеру съ любезной помирился,

И удоволясь тѣмъ, за что онъ осердился;

Ликуетъ, что опять пр³язнь возобновилъ.

Итакъ изъ рощи всякъ съ покоемъ отходилъ (и пр.)

Можно ли все это насказать о пастухахъ и пастушкахъ? Развѣ это des gens comme il faut? - Въ другомъ мѣстѣ пастушка его, изъявляя любовнику своему тоску, которую она безъ него ощущала, говоритъ:

Источники с³и томясь тогда плескали,

И на брегахъ своихъ тебя не обрѣтали.

По рощамъ, по лугамъ бродила я стеня,

Ничто ужъ не могло увеселять меня.

Я часто муравы журчащей этой рѣчки

Кропила токомъ слезъ. А васъ, мои овечки,

Когда вы бѣгали вокругъ меня блея,

Трепещущей рукой не гладила ужъ я,

Как³я простыя идеи! По лугамъ бродитъ, овечку гладитъ! Естьли тутъ что нибудь такое, которое бы было ingenieux, elegant, sublime? Такъ ли нынѣшн³е наши писатели, которые формировали вкусъ свой по Французкому образу мыслей, пишутъ и объясняются? Прочитайте: изъ жалости къ грубому вашему понят³ю, и въ надеждѣ, что вы еще можете исправиться, посылаю я къ вамъ элег³ю, которую сочинилъ одинъ изъ моихъ пр³ятелей. Вы увидите какой штиль, какая гармон³я, какой выборъ словъ, и какая тонкость мыслей и выражен³й въ ней господствуетъ! Естьли же вы сего не почувствуете, естьли эфирное это пламя не сдѣлаетъ никакого впечатлѣн³я на симпат³ю души вашей; то надобно васъ оставить безъ вниман³я, какъ такова человѣка, котораго грубоотвердѣлыя понят³я неизлѣчимы.

ЭЛЕГIЯ.

(Читатель предувѣдомляется, что сочинен³е с³е писано нынѣшнимъ просвѣщеннымъ слогомъ, въ которомъ сохраненъ весь Француск³й елегансъ; а напротивъ того вся варварская Славянщизна и весь старинный предковъ нашихъ слогъ ногами попранъ).

Потребностей моихъ единственный предмѣтъ!

Красотъ твоей души моральной, милой свѣтъ,

Всю физику мою приводитъ въ содраганье:

Какое на меня ты дѣлаетъ вл³янье!

Утонченный твой вкусъ съ любезностью смѣсясь,

Межъ мною и тобой улучшиваютъ связь

Когдабъ ты въ Лондонѣ, въ Парижѣ, или въ Вѣнѣ,

Съ твоими грасами двилася на сценѣ,

Сосредоточилабъ ты мысли всѣхъ умовъ,

Возобладала бы гармон³ей духовъ,

И въ отношен³и всѣхъ чувствъ и осязан³й,

Была бы цѣл³ю всѣхъ тайныхъ воздыхан³й.