Шуф Владимир Александрович - Корреспонденции на общие темы

своей бывшей прачки, которая ее очень любила и выдавала за свою дочь.

   Бедняжка, она теперь так беспокоится о ее отсутствии!

   - Что вы думаете делать в Париже? - спросил Рено, с искренним сочувствием пожимая ей руку.

   - при первой же возможности я уеду к брату! - ответила Вероника.

   - Но вас каждую минуту могут арестовать.

   - У меня нет другого выхода.

   Слезы снова покатились по ее щекам. Тогда Этьен предложил ей убежище в своем доме и стал горячо убеждать ее остаться под его защитой до ее отъезда за границу.

   Через своих друзей в конвенте он надеялся выхлопотать ей свободный пропуск.

   Вероника согласилась, но дни шли за днями и когда настала минута отъезда, доктор и молодая девушка почувствовали, что не могут расстаться. Они полюбили друг друга. Этьен предложил Веронике последнее средство спасения от республиканской подозрительности - выйти за него замуж. Она разумеется охотно ответила "да!". Несмотря на кровавые политические события, повседневная жизнь Парижа шла своим обычным путем. Одни отправлялись на плаху и умирали, другие любили и жнились. Смерть и жизнь, горе и счастье сплетались с один венок свежих роз и сухих иммортелей.

   За несколько дней до свадьбы Этьен должен был покинуть Веронику для своих научных занятий. Он обещал скоро вернуться и просил ее из предосторожности не выходить на улицу. Они обнялись и простились. Покинув свой уютный домик, полный любви и счастья, доктор Рено снова очутился на старом кладбище, в часовне, служившей ему лабораторией. Была глухая ночь. Стоя на дороге, Этьен всматривался в темноту и дожидался похоронных телег. Деревья тихо шелестели над заброшенными могилами. Разрушенная ограда кладбища с упавшими каменными столбами, похожими на гробницы в траве, открывала вид на дорогу. Кругом было пусто и безлюдно. Казалось, умерла самая память о знатных кавалерах и дамах, напудренных маркизах и благородных рыцарях двора Генриха IV, le roi galant, - о всей этой пышной аристократии, которая спала вечным сном в мавзолеях, украшенных гербами, коронами и лилиями. Последние аристократы великой Франции гордо умирали теперь на гильотине при бешеных криках черни. Тихо было на кладбище. Где-то далеко, в Париже, пробили башенные часы. Скоро на дороге показались черные телеги, окруженные тяжело шагавшими солдатами. Кортеж приближался, и воз за возом выходил из ночного сумрака. Рено остановил одну из телег, покрытую холстиной, и приказал снять два трупа.

   - А это что такое? - спросил он, видя, что помощник палача, веселый и широкоплечий малый, положил в угол часовни какой-то мешок с пятнами крови.

   - Мертвые головы, гражданин! Свежеотсеченные... Может быть пригодятся на студень в вашей латинской кухне! - ухмыльнулся палач и, уходя, прибавил: - Сегодня новую партию казнили!

   Этьен в раздумье остановился у операционного стола. Какое-то тоскливое чувство теснило его душу. В первый раз он почувствовал отвращение к революции, к ее мясникам и к своей, хотя бы научной, - работе над трупами казненных. Никакие соображения не могли заставить его взяться за скальпель. Перед ним было едва остывшее человеческое мясо, в котором всего час назад билась и пульсировала жизнь, текла теплая кровь, жили надежды, мечты, трепетал последний страх смерти.

   Ужас сжал сердце доктора.

   Ему послышался странный шорох в углу, где лежал мешок, оставленный палачом. Тихий стон прозвучал в его ушах медленно и внятно.

   - Этьен! Этьен! - позвал чей-то голос.

   Это был голос Вероники. Доктор в ужасе попятился назад, но не мог оторвать глаз от темного предмета, лежавшего на каменном полу часовни.

   - Этьен! - снова прозвучал голос.

   Теперь не было сомнения. Голос исходил из окровавленного мешка, где лежали головы казненных. Как безумный, бросился к нему Рено, развернул холстину и стал поочередно вынимать страшные останки - плоды работы палача и гильотины. Длинные женские волосы попались под руку Этьена, и он поднес к фонарю бледную голову с запекшейся кровью на перерубленной шее.

   Знакомое милое лицо глянуло на Этьена. На него смотрели голубые глаза Вероники, перед ним трепетали ее побледневшие губя, словно стараясь через силу выговорит еще раз дорогое имя "Этьен". Он прижал свои губы к ее губам и ему почудилось дрожание, слабое прикосновение - прощальный поцелуй Вероники.

   Медленно опустились длинные ресницы, безжизненность смерти разлилась по ее лицу. Вероника умерла на его руках, она дождалась Этьена...

   Графиня, дослушав рассказанную капитаном легенду, нервоно вздрогнула, закутала плечи в накидку и тихо сказала:

   - Вы думаете, это была галлюцинация?

   - Конечно, графиня! - улыбнулся капитан.

   - Я помню предание, будто отрубленная голова Шарлоты Кордэ покраснела от пощечины, данной ей по обычаю палачом. Искра сознания быть может остается у казненных и смерть настигает не тотчас после казни.

   - Это не научно, графиня! - рассмеялся доктор. - Из рассказанной нам легенды я вывожу только, что у истории есть свои призраки. Они будят общественную совесть и смущают торжествующие звуки марсельезы. Современный Париж не избавился от призраков революции. Голова Вероники кивает поборникам свободы, купленной кровью. Голос истории достаточно громок, чтобы вызвать из могил укоризненные тени минувшего, хотя бы окатанные дымкой легенды.

  

   02.01.07 No 11066

  

  

   Праздничная арлекинада и новогодний карнавал в полном разгаре. "Кругом веселье, шум, и музыка, и пляски", - как говорит в старой сатире Барбье "Маскарад" легкомысленный Арлекин меланхолическому Пьеро, размышляющему о постоянстве - вероятно, по поводу новой измены Пьеретты...

   Пестрый Арлекин напоминает некоторые из наших политических партий, "пленяющих глаза смешением цветов", - хотя бы кадетов. Пародируя ямбы Барбье в переводе Курочкина, не трудно определить конституционно- демократическую сущность этой разноцветной партии...

  

   "Как пестрый мой костюм, я весь из лоскутков...

   Сказать бы мог профессор Милюков:

   Я красный, голубой, и желтый, и зеленый...

   Болтаю и верчусь, как попугай ученый"...

  

   05.01.07 No 11069, с.4

   "Настоящая гадалка" - great attraction наших праздничных балов и театральных аттракционов. Это маленькая забава, недурная для "крещенского вечера"... по примеру пушкинской Татьяны и Светланы Жуковского. Но где устроители вечеров находят "настоящих гадалок"?

   несколько лет назад в Петербурге пользовались большой известностью гадалки г-жа Гилютон и таинственная "баронесса" Ребиндер. Дамы из общества, артистки наших театров посещали их очень усердно и рассказывали чудеса. Теперь нет ни одной знаменитой Пифии даже в Дельфах. Разве газета "Страна", предсказывающая будущее России, может считаться недурной гадалкой на кофейной гуще или картах г-жи Ленорман. Мартын Задека, пророк Аввакум или г. Ковалевский, обладающий по его собственному признанию предвиденьем Кассандры, могут нагадать пренеприятные вещи...

   Говорят о предсказаниях, ясновидении и предвидении, а полиция ровно ничего предвидеть не может. Новый Калиостро, приехав в Россию, вероятно, имел бы успех в нашем обществе. Нового Юма пригласили бы для совещаний администраторов. Но будущее все-таки остается неизвестным.

   Мне кажется, что знать его даже не интересно. Жизнь станет совсем не любопытна, если начать ее читать с конца, как занимательный роман.

  

   19.01.07 No 11083, с.4

   Нашей городской управе пора бы обратить внимание на непомерное вздорожание хлеба и мяса в столице, разорительное не только для бедного населения, но и для людей среднего достатка. Ведь есть же у нас постановление о нормировке цен, не допускающее своеобразной экспроприации, производимой торговцами...

   Экономическое положение столицы, где много безработных, далеко не благоприятствует вздорожанию "хлеба насущного".

  

   16.02.07 No 11111, с.3

   На днях экспертная комиссия заканчивает свою работу на промышленной выставке в Михайловском манеже и экспонатам будут присуждены награды от Императорского технического общества, обществ рыболовства, птицеводства и др. ...

  

   15.03.07 No 11187, с.4

   Лукавое издевательство над христианством, кощунство и лицемерие, которое справедливо отметил в новой Государственной Думе мой коллега А. Ст-н, сделались общим явлением нашей современности. Это издевательство и кощунство сказываются не только в Гос. Думе, но и в театре, в литературе, в журналистике, словом, всюду, куда проникает революционно-еврейская пропаганда. Вовсе не нужно быть крайним ритористом, чтобы возмущаться подобным явлением. Оскорбительное для чувства, оно непосредственно действует на душу и затрагивает самые заветные из наших идеалов.

   Вчера, например, часть публики в Новом театре, где давалась пьеса г. Рафаловича "Отвергнутый Дон Жуан" была неприятно поражена сценой перед образом Мадонны. Никогда еще посягательства "севильского обольстителя" не заходили так далеко. Зрителям кажется, что Мадонна оживает в монахине Терезе и Дон Жуан срывает с нее покров...

   Здоровая Германия благополучно переварила поэзию Гейне, часто граничащую с профанацией, но этого нельзя сказать о России. Новые Альманзоры несут нам заразу похуже чумы.

  

   10.08.12, No 13079

  

  

   Недавно вышел в свет 4-й том сочинений М.Ю. Лермонтова в академическом издании. Том этот заключает сочинения прозаические. Перелистывая страницы "Героя нашего времени", я нашел любопытное примечание к "Тамани". В этом рассказе, говорит комментатор, описано истинное происшествие, случившееся с Лермонтовым во время квартирования его в городе Тамани, в 1837 году, у казачки "Царицыхи". В подтверждение делается ссылка на "исторический Вестник" 1892 г., ст. XI, стр. 381, на "Русское Обозрение" 1898 г., кн.!, стр. 316, и на "Русский Архив" 1891 г., No 12. Образ, напоминающий "Гетеву Миньону", не только пригрезился воображению поэта на пустынном берегу Черного моря.

   Что лица, выведенные в эпизодическом рассказе Лермонтова, не вымышлены, - я нашел новое подтверждение. В Персии я познакомился с есаулом Ф. Он родом из Тамани и рассказывал мне, что там все знали "Звонаря Яшку", который послужил Лермонтову прототипом для его "слепого мальчика". Звонарь "Яшка" умер лет 14 назад и действительно был полуслепым. Он хорошо помнил Лермонтова, которому прислуживал во время пребывания поэта в Тамани, и любил о нем рассказывать. "Слепой мальчик" превратился в старого звонаря. По словам ЯшкиЮ дом, где жил Лермонтов, был перестроен и находился рядом с бывшей гостиницей Коробки. Место здесь было прежде пустынное и отсюда, заметная до сих пор, вела полуобвалившаяся тропинка к морю.

   Старый "Яшка" на Рождество и Пасху хаживал по станичным "панам-казакам", и они заставляли его читать стихи Лермонтова, которые он знал наизусть. У него была будто бы даже рукопись Лермонтова, подаренная ему поэтом. Куда она делась, - неизвестно. Такова была дальнейшая участь слепого мальчика, о судьбе которого Лермонтов так беспокоился: "что стало со старухой и с бедным слепым, - не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!".

   Звонарь Яшка, рассказывая о Лермонтове, почему-то упорно молчал только о новой Миньоне поэта. Может быть, в детстве Яшка действительно помогал контрабандистам и о много вспоминать ему было неудобно. Итак, В "Тамани" лермонтовской старухи, в доме которой он жил, была "казачка Царицыха", слепой мальчик Яшка, и лишь о главном лице повести, девушке-дикарке, чуть было не утопившей поэта, мы ничего не знаем. Прекрасный образ только выигрывает от своей загадочности. Даже "Царицыха" или иная "молодая казачка", - не все ли равно? "Как тебя зовут?" - "Кто крестил, то знает!" - лукаво усмехается она на наши догадки.

   Вместе со своим "Янко", она скрылась от самого поэта и от его комментаторов. Но проезжая нынешним летом на пароходе из Геленджика мимо берегов Тамани, я видел вдали голубой утес, и на нем грезилась мне странная девушка, с распущенными косами, своей песней "зазывавшая счастье".

   Вот то немногое, что я слышал о Лермонтове в Персии, - в стране, возвращаясь из которой умер Печорин. Ничего по-видимому не заставляет нас сомневаться в правдивости утверждения, будто описанный Лермонтовым в "Тамани" эпизод не был только поэтическим вымыслом. Эпизод в "Бэле", по воспоминаниям М.Н. Лонгинова, также "истинное происшествие", случившееся с родственником поэта. Да и вообще Лермонтов не любил "сочинять", предоставляя такое занятие призванным "сочинителям". Правда в жизни и литературе всего прекрасней.

  

   No 10459, с. 5

   МЗ

  

   Теплый палестинский вечер вспоминается мне накануне Пасхи... Тихо шумели серовато-зеленые листья маслин на Елеонской горе, звонкий треск цикад раздавался в вечерней тишине, не нарушая ее и не тревожа безмолвия. Он как-то сливался и гармонизировал с шорохом деревьев, сумраком садов и лучами первых звезд на небе. Однозвучная струна своим трепетным звоном только оттеняет тишину окрестностей. Присев на камень под старой маслиной, я долго смотрел на Иерусалим, на темные громады его стен и храмов, где зажигались огни. Древний библейский город лежал передо мною на склонах холмов за Иосафатовой долиной. Вон гора Мориа и черный купол Омаровой мечети, вон каменная громада Храма Гроба Господня. Ее с трудом различаешь среди вечернего сумрака, других куполов и иерусалимских кровель.

   Святыни храма также скрыты от глаз. Голгофа, Гроб Господень исчезли под тяжелыми мраморными плитами, орнаментами и тысячами золотых лампад. Греческий архитектор Кальфа Комнин сделал все, чтобы на месте смерти и воскресения Христа создать великолепный памятник; но он пожертвовал самой святыней ради ее орнаментализма. Скалу Голгофы паломник видит только через небольшое отверстие, оставленное в покрывшем ее мраморе. В св. Гробе неизменной осталась одна усыпальница, а придел Ангела явился позднейшей реставрацией. От базилики императора Константина, от храмов св. Елены остались только куски мозаики да несколько монолитных колонн. Пожар 1808 года уничтожил древнюю "Кувуклию", и лишь в 1881 году греки восстановили храм в его теперешнем виде. Гроб Господень и Голгофа заключены не только в пределы храма, но скрыты в самом храме под часовней Кувуклии и под мраморным покровом Голгофы - как будто недостаточно было одного купола, чтобы защитить их от непогоды и разрушения. Все это мешает созерцательному настроению паломника, который видит украшения вместо святыни.

   Иерусалим - странный город, где святые места исчезли под постройками, где историю приходится открывать археологам, производящим раскопки. Иерусалимские святыни, как само христианство в его первоначальном виде, загромождены позднейшими наслоениями и сооружениями. Там несколько Голгоф, из которых одну признают православные и католики, а другую открыли протестанты, считая ее за истинное место крестной смерти Спасителя. Есть скептики, находящие, что даже Иерусалим стоял в древности совсем не там, где мы его видим теперь, - следовательно и святыни его проблематичны. Трудно однако сомневаться в подлинности иерусалимской топографии. Ведь для этого надо предположить, что евреи и христиане не сохранили никакой памяти о древнем библейском городе, где святыни двух религий пришли в полное забвение. Писанная история, свидетельства отцов, предания, передававшиеся из уст в уста, должны были утвердить в воспоминании народов подлинность святых мест. Где был храм Соломонов, где Гроб Господень и Голгофа - вряд ли можно забыть их в течение столетий.

   Римский Капитолий, афинский Акрополь, более древние, чем святыни Иерусалима, сохранились поныне, и мы видим развалины храмов Афинs? Кариатиды Эрехтеона, колонны храма Посейдона. Никто не сомневается в подлинности римского Колизея. Хотя от Иерусалима не осталось камня на камне, хотя над его развалинами проходили персы, харезмийцы, арабы и турки, все уничтожая на своем пути, трудно думать, что ничего не осталось от прошлого, что "стена плача" - не остаток Соломонова храма, а Кувуклия - не истинный Гроб Господень. Слишком много скептицизма относительно подлинности иерусалимских святынь родилось только благодаря щепетильности ученых и шарлатанству греческих и католических монахов, показывающих в Иерусалиме что угодно, даже "medium terrae" - "пуп земли".

   И все же тихое религиозное настроение навевают на паломника скорее маслины Елеонской горы, чем разукрашенные храмы. Звезды Палестины, те звезды, на которые смотрел Спаситель, холмы, где ступала Его нога, говорят больше сердцу, чем мерцание лампад под мраморными плитами и тяжелыми сводами. Природа сильнее искусства Кальфы Комнина. В ее тенях и звездах больше воспоминаний.

  

   22.10.12 No 13183, с.6

   МЗ

  

  

   По словам хорошо осведомленного "Messager d'Athenes", мусульмане в Константинополе намереваются разрушить Храм святой Софии. Турок не трудно себе представить в роли Герострата.

   Флот европейских держав находящийся на Босфоре, мог, пожалуй, предотвратить разрушение св. Софии, но на мусульманском Востоке есть еще много христианских святынь и европейцев, находящихся вне защиты соединенного флота. Я говорю о Сирии и Палестине. Войну на Балканах часто называют "крестовым походом", но современные крестоносцы совсем не имеют в виду св. Гроба. Между тем, храм в Иерусалиме, при взрыве мусульманским фанатиком, легко может постигнуть участь, грозящая св. Софии.

   Интересы европейских держав в Сирии и Палестине довольно обширны. У нас, например, в Иерусалиме, находится богатая русская колония, созданная православным палестинским обществом. Ее храмы, гостиницы, госпитали и школы разбросаны не только в Палестине, но и во многих городах Сирии. Этой колонии уже приходилось вооружаться для защиты от мусульман, когда в Иерусалиме разнеслись слухи о предстоящей резне. Воображаю, что переживают теперь наши беззащитные соотечественники в Палестине.

   При посещении Иерусалима императором Вильгельмом II мне пришлось близко познакомиться с положением дел на Святой Земле. Германия и Франция, подобно России, также имеют обширные колонии в Палестине. Я не говорю уже о Греции, о греческом свято-гробском братстве и иерусалимском патриархе, которым принадлежит большинство христианских святынь в Иерусалиме и Вифлееме. Император Вильгельм II при посещении Палестины носил белый плащ "с крестом зубчатым Калотравы", но теперь сцены крестоносцев менее всего занимают Германию Франция, весьма равнодушная к религии вообще, в Палестине усиленно поддерживает католические учреждения, - вероятно, с политической целью. В этом, по крайней мере, мне пришлось убедиться из бесед с известным сотрудником "Revue des deux Mondes", Этьеном Лями, католиком и клерикалом. Мы вместе посещали католический монастырь в Иерусалиме, которые, кстати сказать, сильно напоминают крепости. У монахов, как говорят, есть даже ружья и пушки. Это вполне понятно при тревожном положении христиан на Востоке.

   В случае осложнения католические монастыри в Палестине продержатся лучше наших учреждений, охраняемых одними черногорцами-кавасами. Если современный "крестовый поход" не имеет в виду св. Гроба, то все же для Христианской Европы не безразличны святыни Востока и безопасность европейцев в городах Сирии и Палестины. Храм св. Гроба охраняется турецкими часовыми - теперь менее всего надежной стражей. От порта Яффы до Иерусалима довольно далеко. Присутствие флота здесь ничему не поможет.

   Невольно являются вопросы весьма тревожного свойства, над которыми следует подумать европейским дипломатам. Для этого дипломатам не нужно быть тамплиерами и носить мальтийский крест на епанче.

  

   27.08.12 No 13157, с.14

   МЗ

  

  

   Храм св. Софии в Константинополе, куда, быть может, вскоре войдут болгарские войска, издавна окружен поэтическими легендами, имеющими как бы пророческое значение. Большинство этих легенд достаточно известно, и я только напомню о них, но одну легенду мне придется передать впервые. Сколько помню, она не встречалась в литературе.

   При первом свое посещении Константинополя, где я бывал много раз, прежде всего конечно, я осмотрел храм св. Софии - Софийскую мечеть. Мне показывали древние полустертые фрески и остатки византийской живописи, кое-где проступавшей сквозь закраску, наложенную мусульманским вандализмом. Местами проступали контуры старинных икон, в глубине соборного купола, как мне объясняли, можно было видеть колоссальный образ Бога-Саваофа, Творца вселенной. К сожалению, он виден, по преданиям, только людям, глубоко верующим. Я видел на одной из колонн NoКровавую руку" султана Мурата, отпечатленную ятаганами правоверных, и слышал старый рассказ о священнике, который при избиении христиан турками чудесно исчез с чашей Св. Даров в стене храма. Этот священник, по словам легенды, выйдет из стены св. Софии навстречу славянскому воинству, вступающему в Константинополь.

   Такова народная вера, не сомневающаяся во взятии славянами Константинополя и в реставрации св. Софии. Новую легенду мне пришлось услышать при выходе из храма. На громадной площади, окружающей Софийскую мечеть, у одного из минаретов стоит сухое дерево, - единственное на всей площади. Это старая маслина. масличные деревья, как мне приходилось убедиться в Палестине, отличаются особым долголетием.

   - Это святое дерево" - объяснил мне мой проводник-черногорец, кавас нашего посольства.

   - Отчего же святое? - спросил я.

   - Оно усохло, но распустится и зазеленеет, когда православное воинство войдет в Константинополь!

   Отчего же его не срубили турки? - думалось мне. Странно, - одно сухое дерево осталось на площади и его не уничтожают. Но оказалось, что у турков со старой маслиной тоже связано священное предание, - она должна расцвести перед концом мира. Может быть, - мусульманского мира, когда падет великий халиф и перестанет существовать Стамбул.

   Легенда о сухой маслине у св. Софии носит несомненно христианское происхождение, и от сказания веет евангельской притчей. Много поэзии и народной веры в этой легенде о святом дереве. Зазеленеет ли оно? Исполнятся ли пророчества? Что если в Чаталдже для болгарской армии повторится история Сан-Стефано? В сочинениях нашего поэта А. Майкова приводится древнее пророчество о том, что 3-я столица России будет в Константинополе. Мы давно пережили эти мечтания, но они живут в памяти народной. Славянский щит Олега, пригвожденный к воротам Константинополя, до сих пор словно оберегал его от своих же стрел. Подобно Олегу мы доходили только до ворот древней Византии, надевшей мусульманскую чалму.

   Войдут ли в Царьград славяне и распустится ли им навстречу чудесно зазеленевшая маслина? Нет ли своего символа в этой поэтической легенде? Дерево славянства, порабощенного Турцией, долго казалось усохшим, но разве оно не зазеленело и не дало плодов новых побед на Балканах?