Алексей Скалдин
О православии, самодержавии и народности
Источник текста: http://www.lebed.com/1998/art543.htm.
Предлагаемый вниманию читателя доклад Алексея Дмитриевича Скалдина (1889 - 1943) "Идея нации" был подготовлен им для прочтения в Петербургском Религиозно-философском обществе. Написанный в 1910 г., доклад публикуется впервые. Несмотря на живой интерес к нему со стороны Совета общества, официальное его слушание было отклонено: ...Опасались, что Общество в своей либеральной части возмутится и будет вправе считать, что Совет нарочно проводит такие доклады с почти провокационной целью . Блок, прочитавший Идею нации три раза, высказывал свое одобрение Скалдину лично и в переписке, а Мережковские, В. Иванов и Н. Бердяев провели и обсуждение доклада в своих кружках.
Идея нации есть не то, что она сама о себе думает
во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности.
В. С. Соловьев. Русская идея
Наша многострадальная Мать-Россия тяжко больна. Имеющие очи и уши видят и слышат это.
Но что за болезнь сжигает ее измученный организм? И не есть ли эта болезнь уже безусловное начало распада, конца смертного, или же в ужасающих конвульсиях и стонах мы должны видеть лишь вызванный законами исторического развития кризис, которому близко начало выздоровления, после которого возможна новая жизнь? Хотим верить, что новые семена обильно засеяны в лоно России, и слушаем чутко: не прорастают ли зерна?
Православие, самодержавие, народность вот три кита, на которых встала Русская земля еще во времена татарщины и на которых стоит она до сего времени. Ими скреплено государственное единство России, благодаря им она еще не расползлась по всем швам, но даже если бы государственное единство ее рухнуло, если бы ее ядро подпало под власть чужеземцев все же идея неразрывности этих трех начал сберегла бы в испытаниях душу русского народа и заставила бы трепетать сердца русских людей единым трепетом. Об эти устои на наших глазах разбилась русская революция. О разбившейся революции скорбят многие, но иначе ведь и не могло быть: наша революция, созданная до некоторой степени искусственно в лице своих вожаков, не хотела или же не умела считаться с действительностью. Скажу прямо: русская революция должна была твориться во имя православия, самодержавия и народности и, только будучи творима во имя русской идеи, могла рассчитывать на близкий и осязательный успех.
Пройдет ураган грядущей великой религиозной революции и сломит подгнившее дерево русской жизни. Но останется старый пень и даст новые побеги. Но останутся семена, рассеянные деревом, и прорастут, и вокруг старого пня буйный молодой лес будет зеленеть весной, цвести летом, осыпаться осенью и отдыхать зимой...
В Обществе, разрабатывающем религиозные вопросы, мне, конечно, следовало бы говорить побольше о православии и поменьше о самодержавии и народности. Но ходом исторической жизни русского народа православие, самодержавие и народность слиты воедино (не как понятия, а как известные данности) являют прообраз Св. Троицы (единосущны и нераздельны), и потому, рассматривая первую, вторую или третью данность, мы обречены затрагивать одновременно и остальные два элемента русской идеи. Кроме того, меня побуждает говорить о самодержавии и народности в связи с православием мое представление о религии как о сущем от века, т. е. не как о беспредметном искании истины вне полноты жизни, а как о найденном мною, и не только для себя, но и для других (выражаясь точнее: религия есть одинаково относящееся как ко мне, так и к другим индивидуумам), безразлично, принимают ли другие мою истину за последнее или не принимают (разумеется, тут не может быть и речи о насильственном принуждении других индивидуумов к принятию моей истины, хотя такой вопрос возникает здесь, кажется, неизбежно).
Имея представление о религии как о сущем в полноте жизни, т. е. не как о связи личности с Богом, но как о связи личности через Бога с Богом же и с миром, как о начале, осмысливающем существование мое и мира, я, естественно, считаю религию делом общественным, но не личным, и самая идея общественного устроения (в данном случае вопрос о самодержавии и народности) разрешается для меня только в религиозной плоскости.
Помимо всего, сказанного мною, нужно заметить, чго идея самодержавия является, несомненно, идеей по существу религиозной и, следовательно, даже смотря на религию иначе, чем я смотрю сейчас, я все же имел бы повод говорить о самодержавии в связи с религиозным вопросом.
Думаю, что всех нас привела сюда жажда делания во имя Божие-Христово, думаю, что все мы хотим понять друг друга, ибо без понимания взаимного возможно ли общее дело? Но не знаю я, что мне сказать, как сказать, чтобы вы постигли душу и веру мою. Душа моя во власти моей и моего слова, но во власти ли вашего понимания она не знаю:
Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется,
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
Всякому мыслящему человеку дан собственный критерий, и он живет им. Но есть критерии органические и механические, и чем органичнее критерий, тем труднее логическое его выявление.
Мой критерий первого рода органический вера. Но как и кому скажу о вере своей? Вот скажу: когда-то я сомневался в подлинном лице мира сего, сомневался в собственном существовании, но в Бога, мир творящего, и во Христа, мир через Голгофу спасающего, верил. Дано было мне откровение, и ныне верю я и в подлинное лицо мира, и в подлинность существования своего, и трикраты сильнее вера моя в Бога-Творца и во Христа-Спасителя. Чувствую себя вправе вопросить: глубока ли была и есть моя вера? Но поверят ли?
Лев Толстой в своих Мыслях о Боге говорит: Удивительно, как мог я не видеть прежде той несомненной истины, что за этим миром и нашей жизнью в нем есть Кто-то, Что-то, знающее, для чего существует этот мир и мы в нем . И в той же книжке, несколькими страницами позже, добавляет: Много думал о Боге, о сущности своей жизни и, казалось, только сомневался и в том, и в другом и проверял свои доводы, и потом, недавно, раз просто захотелось опереться на веру в Бога и в неистребимость своей души и, к удивлению моему, почувствовал такую твердую, спокойную уверенность, которую никогда прежде не чувствовал .
О простой и легкой вере говорит Толстой, но о горниле испытаний тягчайших вещает нам Достоевский. Чья же вера подлинная? Толстого, верующего не ради веры, но во имя устроения и успокоения (вспомним только, как тщательно отметает он из учения Христова и из жизни все, что могло бы разнствовать с его системой), вера слишком разумная, или Достоевского страшная, мучительная, из каких-то неведомых времен и низов исходящая, несущая на себе взятые от века и благословление, и проклятие земное?
Мне кажется, что спора тут не может быть: конечно, неразумная, мужицко- православная вера Достоевского и есть настоящая, органическая вера небоящегося. Когда Достоевский, косноязычествуя, как одержимый, говорит о Боге, я не могу не почувствовать, что он верующий, ибо Бог его Великая Мощь, Непреодолимый, безо всяких логических поправок; когда же о Боге упрощенно и ясно говорит Толстой, то холодом веет в душу мою, и не реяния ангельских крыл слышу я, а взмахи какого-то гигантского маховика.
Пройдя горнило сомнений, не чувство успокоения испытывает истинно-верующий, но чувство совершившегося таинства, причастия тайне.
Достоевский всегда будет свидетельством тому, что верующему доступна вся глубина искушения отрицанием, что он не только знает о глубине, но и чувствует ее. Лишь над ним, сыном свободного Духа Божия, не властны искушения. Сие есть искушения диавольские , говорит он. Ибо такова его вера. И как ясно на примере Достоевского видим мы всю полноту свободы человеческой воли, видим, что воля утверждается в вере.
Определяя разницу между критериями механическим и органическим, я сказал бы: насколько сущность первого есть логика, настолько сущность второго художественное творчество, т. е. в первом случае одна статика, во втором и статика, и динамика. Для критерия органического логика не больше, чем масло для художника, то масло, на котором он растворяет свои краски.
Но в попытках определить мировые законы путем параллелизации им логических построений есть соблазн первоначальной правды. Taк например, придерживаясь известного метода, мы можем начертать треугольник В, подобный данному треугольнику А. Несомненно, наш первый опыт (моделирование правила познавания вещи) увенчан успехом. Пытаясь далее логизировать самый мир как совокупность вещей и через то Начало, мир связующее, мы в результате получаем не стройную систему, даже не подобие ее, а лишь некоторую (неизвестную) сумму противоречий. Опускаются руки. Наш метод обманул нас, ибо сокровенной сущностью его было наше я вещь мира. И отсюда уже недалеко до вывода: мир, или точнее, начало, его связующее, в сути своей вовсе не адекватно нашим логическим системам, а лишь однородно им. Сколь это ни странно, но, поясняя, я должен сказать: однородно их бессилию. Т. е. я не говорю, что сущность мира не познаваема для нас потому, что мы вещи мира и что для познания необходимо встать вне вещей, нет, я хочу указать, что правда наших систем обратная, символическая в том, что в последнем счете они, как и самый мир, неразумны, алогичны.
Однако почти все философские системы своим главным и вернейшим оружием считают логику непомерно тяжкий посох и, опираясь на этот посох, хотят пройти мир, как переходят поле. Забывают, что здоровому человеку для ходьбы даны ноги, что тяжкий посох лишняя помеха в пути.
Но две системы решительно отвергают логику: философия Христа философия откровения и веры, и Ницше воли к вере.
Буддизм в своем окончательном выводе, в обосновании непричинной Нирваны также отвергает логику, но на буддизме я не останавливаюсь.
Верующему искуситель больший не Враг рода человеческого, но Христос, и искушение большее всех Евангелие. Книга Христова как бы и написана для того лишь, чтобы порождать лжеучения и лжетолкования, и мучения тягчайшего нет, как читать ее противоречивую, под противоречиями своими скрывающую иную сторону здешнего, неведомую сторону и томящую. Но нет и радости большей, ибо на Кресте Голгофском завершается дело Христово.
Принять божественность Христа логически нельзя хотя бы потому, что апостол Иоанн повествует нам о прегрешении человека Иисуса (От Iоанна, гл. II, ст. 13-17): "И близъ бе пасха иудейска, и взыде во Iерусалимъ Iисусъ и обре те въ церкви продающыя овцы и волы и голуби, пеняжники седящыя. И сотворивъ бичь отъ вервий; вся изгна изъ церкве, овцы и волы: и торжником разсыпа пенязи и дски опроверже: и продающым голуби рече: возмите сия отсюду и не творите дому отца моего дому купленаго".
Христианские подвижники заповеди Христовы блюли строже, чем сам Христос. Они свою подвижническую жизнь начинали тем, что благословляли проклинающих их, Христос же лишь на Голгофе, в конце жизни своей земной молился за врагов своих: Отче, отпусти имъ: не ведятъ бо что творятъ . На мучения за веру Христову они шли с радостью - Христос же во искупление мира, лишь покорствуя воле Отца: "Отче, аще волиши мимо нести чашу сию от мене: обаче не моя воля, но твоя да будетъ" .
Не посему ли Церковь Христова есть первее всего Церковь праведников и подвижников. И не о них ли сказано: "Азъ о сихъ молю: не о (всемъ) мир молю, но о техъ, ихъ же далъ еси мне, яко твои суть: и моя вся твоя суть, и твоя моя: и прославихся въ нихъ: Азъ дахъ имъ слово твое, и миръ возненавид ихъ, яко не суть отъ мира, якоже [и] изъ от мiра несмъ: не молю, да возмеши ихъ отъ мiра, но да соблюдеши ихъ от неприязни: от мира не суть, якоже [и] азъ от мира несмъ (От Iоанна, гл. 17, ст. 9-10 и 14-16).
Здесь возникает интересная проблема о праведничестве и подвижничестве, но к ней я вернусь потом, когда буду говорить о Христианизме русского народа.
Итак, логически нельзя оправдать Божественное совершенство Христа как святого (несогрешившего) Сына Божия. Можно лишь поверить в это совершенство. Но по откровению возможно и логическое оправдание. Так, если бы предложено было уму моему избрать одного из двух Христа или Ницше, то Христа избрал бы я, ибо вера, несомненно, первее воли к вере: Плохо воздают учителю, если вечно остаются только учениками. Почему не хотите вы сорвать с меня мой венец? Венец Ницше воля к вере. Срываю венец этот и одеваю Христов веру. Ницше я назову предтечей Христа. Правда, неразумно посылать Предтечу после Мессии, но ведь это вопрос во времени, а времени больше не будет .
О Царствии Божием и о путях к нему две истины заповеданы нам Христом. Истина первая истина Пастыря Доброго простая и богатая милостию: ...Оставите детей приходити ко мне и не браните имъ: таковыхъ бо есть царстве божие... :
Для учеников Христовых одна мысль была неотступной: как войти в Царство Небесное. И все слова Христовы о Царстве сем свято и живо хранили они в сердце своем. Когда же, вскоре после благословления детей (по Матфею), пришел ко Христу богатый юноша и спросил у Него совета, что делать ему, дабы наследовать жизнь вечную, и Христос ответил юноше: отрекись от мира сего. Ужаснулись ученики Христовы и спросили: Кто же тогда спастись может? Христос же ответил: невозможное человекам возможно Богу, т.е. и те, и другие спасугся, ибо учение Христово есть оправдание безумия мира: Глаголю бо вамъ, яко аще не избудетъ правда ваша паче книжникъ и фарисей, не внидите в Царствие Небесное (От Матфея, гл. 5, ст. 20), т. е. не будьте подобны разумникам, комара оцеживающим и верблюда поглощающим.
Идея государства, как и идея Бога, детская, выросшая органически, а не созданная во имя каких-либо отвлеченных начал. Если Бог есть абсолютное, т. е. имеющее смысл и помимо существования человеческого и целей этого существования, то идея христианства (вочеловечение Божества), идея Голгофы помимо человеческого существования смысла не имеет. Следовательно, организм человечества, оделенного свободною волей имеет право приспособить идею христианства, равно как и какую угодно иную идею, к тем идеям, что представляют первоначальную (органическую) ценность человечества, хотя бы к идее государства.
Что государство, со многими его эксцессическими особенностями, пребудет до скончания века об этом сказал Иисус Христос ( возстанетъ языкъ на языкъ и царство на царство ). Свидетельство для меня компетентное абсолютно, но даже если бы Иисус не был всеведущим Сыном Божиим, то и тогда подлинность Его пророчества мы могли бы подтвердить достаточно веско указанием на историю возникновения и развития двух идейных движений, между собой так или иначе схожих, христианства и социализма.
Коренные идеи христианства и социализма расходятся значительно, но тем более интересно видеть, что два совершенно различных лекарства (простите за сравнение, не совсем здесь уместное) воспринимаются организмом человечества совершенно одинаково, что какова бы ни была отвлеченная идея, но путь превращения ее из механической в органическую всегда один и тот же и притом всегда вне времени, т. е. безразличен к тому, когда происходит процесс превращения в ХХ веке до Рождества Христова или в ХХ веке после.
Христос имел своих предшественников, хотя бы в лице Платона, Маркс (которого я, в данном случае, с легким сердцем могу признать новым Христом), также в лице утопических социалистов; христианство первых веков возникло и развивалось вне государства (исключало государство из поля своего опыта), марксизм, направляя свои силы на борьбу с государством, был вначале также вне государства, хотя бы потому, что противопоставлял себя ему; ереси (опыты приспособления идеи к организму) возникли в христианстве очень рано марксизм, в чистом виде своем, кажется, тоже перестал существовать через полтора часа по рождении, и уж что-то слишком рано ревизионисты и немецкие социал-демократы с националистическим оттенком вступили на путь приращения идеи Маркса к государственности, скорее даже, чем к этому прибегнуло буржуазное (по терминологии марксистов) христианство. Впрочем, тут удивляться нечему: в наш век телеграфов и т. д.
Любая раса, даже и обессилевшая, вымирающая, есть организованная бессознательным историческим процессом данность, но не бесформенная масса (Хаос в стремлении к Космосу). Лицом к лицу с этой истиной пришлось встать проповедникам универсального христианства.
Спор был недолог, и победительницей из него вышла раса. Рано или поздно должны были образоваться христианства романское, византийское, германское и славянское и, если бы буддисты приняли Христа, то, несомненно, быть бы и монгольскому христианству. Русские приняли веру свою от византийцев, но не стали византийцами. Роль Византии России была навязана потом насильственно, и в этой насильственности кроется разгадка того, почему для России оказалась мертвящей идея византизма. И потому самые крепкие русской национальности люди решительно восстали против попытки Никона перекрасить нас окончательно в греков.
Но утверждая неотмирающую ценность национальной идеи, мы одновременно с тем фатально должны поставить вопрос: в чем же ценность христианства, раз оно в общественной жизни не может играть руководящей роли, но обречено быть лишь поглощаемым. Лишний повод усомниться в Божественной правоте Христа. Прежде чем отвечать на поставленный вопрос, следует указать, что идея устроения земного во имя Христово отвергается самим Христом: Егда же услышите брани и нестроенiя, не убойтеся: подобаетъ бо симъ быти прежде: но не у абiе кончина. Тогда глаголише имъ: возстанетъ [бо] языкъ на языкъ и царство на царство.
Двух мнений быть не может: не об устроении говорит Христос, но о нестроении. И если христианство все же может способствовать (и способствует) устроению общественному, то в этом лишь побочная его ценность, а не основная. Основная же ценность христианства в том, что оно идея глубоко жизненная, не отвлеченная, столь же реальная, сколь реально разноязычие, на котором говорят народы, идея Божеская, органически-универсальная, осмысливающая существование человечества не во времени, а в вечности.
Наше существование, взятое безотносительно к Абсолюту, не имеет для нас смысла, так как в этом случае ни на один из вопросов наших нет удовлетворяющего ответа, все мучения наши земные остаются неоправданными. И до сошествия Сына Божия на землю, до искупления Им грехов мира на Кресте Голгофском, человеческое существование было безотносительно к Абсолюту, т. е. не имело божественного смысла (грех я понимаю не как преступление против нравственности, а как противоречие смыслу нашего существования). Иисус Христос есть как бы тот знак, что делает возможным установление этого соотношения.
Органичной же идея христианства является потому, что основополагается она не на знании, а на вере. В этом отношении (т. е. в отношении оправдания) правы Отцы Церкви, говоря: и диавол знает, но что в том? В приведенных словах правда та, что хотя знание и не исключает веры, но может существовать и без нее. Ведь знают же атеисты, Диаволу подобно, о непреложности существования Бога, но не верят (или не хотят верить) в эту непреложность, а от знания, несмотря на все свои старания, отделиться не могут. В их знании без веры их проклятие, и в этом они также уподоблены Диаволу. В самом деле, разве в математических знаниях суть оправдания нашей жизни? Для того чтобы узнать, что вселенная бесконечна и что человек в ней малая песчинка, не нужно было делать стольких сложных математических исчислений. Бог всемогущ да в этом понятии о всемогуществе Бога издавна десять бесконечностей заключено (я говорю десять бесконечностей , желая тем символически подчеркнуть сугубую, человеческую реальность этих бесконечностей). Не важно знать, что человек во вселенной малая песчинка, важно почувствовать, что он в ней, а не вне ее, что он, как и каждая песчинка, поцелован Богом.
Важно почувствовать то, что почувствовал Фет:
...мой дух окрылился,
Правду провидит он с высей творенья:
Этот листок, что иссох и свалился,
Золотом вечным горит в песнопеньи.
Даже иссохший, свалявшийся листок, поцелованный Богом , вспыхивает огнем Вечного золота.
(Продолжение в следующем номере)
Для университетов и организаций за год - 4 книги - $60
Индивидуальная подписка за год - 4 книги - $40
(пересылка в США $7.00, за границу - $14.00)
Цена отдельного номера - $12.50
(пересылка в США $1.70, за границу - $3.00)
Редакция располагает номерами прошлых лет. Цена - от 5 до 10 долларов.
Плата от заграничных подписчиков принимается только в международных чеках.
Заказы посылать по адресу:
THE NEW REVIEW (ISSN 0029 5337), Inc.,
611 Broadway, # 842, New York,
Тел. и факс. ред. (212) 353-1478
E-mail: nrewiw@village.ios.com
novzhur Вернон Кресс Идол
Яков Липкович Как я ударился в большую политику; Хорошие и плохие
Юрий Дружников Солист без скрипки; Преступление билетерши; Нефедов и Нефедова
Олег Ильинский, Евгений Терновский, Рина Левинзон, Марк Гордон, Вацлав Стукас, Геннадий Красников, Александр Наумов, Ян Пробштейн, Джим Паттерсон, Григорий Марк, Владимир Лазарев, Евдокия Ольшанская, Давид Шраер-Петров, Елена Дубровина, Татьяна Аист, Катя Капович, Михаил Бриф
Алексей Скалдин Идея нации (публикация З. Гимпелевич)
Зинаида Гиппиус Письма Владимиру Злобину (публикация Т. Пахмусс)
Юрий Фельштинский Тайна смерти Ленина
Виктор Леонидов Россия в Праге
Лев Пумпянский Из стихотворений, посвященных Эрмитажу (публикация Н. Сарафанникова)
Сергей Голлербах Вспоминая Добужинского
Мстислав Добужинский Стихи художника
Майя Карабанова Литературное общество в Ялте
Амир Хисамутдинов Художники русского Шанхая
Игорь Дюшен Москва, 1941-43, Детгиз
Фаина Вязьменская Марк Захарович Гордон (1911 1997)
Генрих Иоффе А. Коржаков. Борис Ельцин: от рассвета до заката;
Иван Мартынов Михаил Ардов. Мелочи, архи..., прото... и просто иерейской жизни;
Олег Ильинский Нора Файнберг. Следы на песке;
Анатолий Либерман Д. С. Мирский. Статьи о русской поэзии;
Марк Раев Р. Г. Скрынников. История Российская IX-XVII вв.; Michel Heller. Histoire
de la Russie et de son empire; Geoffrey Hosking. Russia People and Empire, 1552 1917;
Марк Раев Труды русской, украинской и белорусской эмиграции в Чехословакии;
Людмила Флам Литературный витраж;
Иван Мартынов, Григорий Марк. Имеющий быть;
Александр Наумов Я, гений Игорь Северянин...
Анатолий Либерман Книги, присланные в редакцию
У к а з а т е л ь 201 210
Основатели "НОВОГО ЖУРНАЛА" М. Алданов и М. Цетлин 1942
С 1946 по 1959 редактор М. Карпович
С 1959 по 1966 редакция: Р. Гуль, Ю. Денике, Н. Тимашев
С 1966 по 1975 редактор Роман Гуль
С 1975 по 1976 редакция: Р. Гуль (главный редактор), Г. Андреев, Л. Ржевский
1978 1981 редактор Роман Гуль
1981 1983 редакция: Р. Гуль (главный редактор), Е. Магеровский
1984 1986 редакция: Р. Гуль (главный редактор), Ю Кашкаров, Е. Магеровский
1986 1990 Редакционная коллегия
1990 1994 редактор Юрий Кашкаров
Пятьдесят седьмой год издания
Главный редактор Вадим Крейд
Корректор Елена Довлатова
Обложка художника Добужинского
Присланные рукописи не возвращаются
Просим издательства, редакции газет и журналов СНГ ставить нас в известность о намерении перепечатать произведения, когда-либо помещенные на страницах Нового Журнала .
THE NEW REVIEW (ISSN 0029 5337) is published quarterly by The New Review, Inc., 611 Broadway, # 842, New York, N. Y. 10012.
Periodical postage paid at New York, N. Y.
Publication No. 596680. POSTMASTER: send address
changes to The New Review, 611 Broadway, # 842,