Стечкин Николай Яковлевич - Максим Горький, его творчество и его значение в истории русской словесности и в жизни русского общества

ify">   Квашня. Чего-о?

   Клещ. Врешь. Обвенчаешься с Абрамкой...

   Барон (выхватив у Насти книжку, читает название). "Роковая любовь"... (Хохочет).

   Настя (протягиваяруку). Дай... отдай! Ну... не балуй!

   Барон (смотрит на нее, помахивая книжкой в воздухе).

   Квашня (Клещу). Козел ты рыжий! Туда же - врешь! Да как ты смеешь говорить мне такое дерзкое слово?

   Барон (ударяя книгой по голове Настю). Дура ты, Настька...

   Настя (отнимает книгу). Дай...

   Клещ. Велика барыня... А с Абрамкой ты обвенчаешься... только того и ждешь...

   Квашня. Конечно! Еще бы!.. как же! Ты вон, заездил жену-то до полусмерти...

   Клещ. Молчать, старая собака! Не твое это дело...

   Квашня. А-а! Не терпишь правды!

   Барон. Началось! Настька, ты где?

   Настя (не поднимая головы). А... Уйди!

   Анна (высовывая голову из-за полога). Начался день! Бога ради... не кричите... не ругайтесь вы!

   Клещ. Заныла!

   Анна. Каждый Божий день... дайте хоть умереть спокойно!

   Бубнов. Шум смерти не помеха...

   Квашня (подходя к Анне). И как ты, мать моя, с таким злыднем жила?

   Анна. Оставь., отстань...

   Квашня. Н-ну! Эх ты... терпеливица!.. Что, не легче в груди-то?

   Барон. Квашня! На базар пора...

   Квашня. Идем сейчас! (Анне). Хочешь, пельмешков горяченьких дам?

   Анна. Не надо... спасибо. Зачем мне есть?

   Квашня. А ты поешь. Горячее - мягчит. Я тебе в чашку отложу и оставлю... Захочешь когда и покушай! Идем, барин... (Клещу). У, нечистый дух... (Уходит в кухню).

   Анна (кашляя). Господи...

   Барон (тихонько толкает Настю в затылок). Брось... дуреха!

   Настя (бормочет). Убирайся... я тебе не мешаю. (Барон, насвистывая, уходит за Квашней).

   Сатин (приподнимаясь на нарах). Кто это бил меня вчера?

   Бубнов. А тебе не все равно?..

   Сатин. Положим, так... А за что били?

   Бубнов. В карты играл?

   Сатин. Играл...

   Бубнов. За это и били...

   Сатин. М-мерзавцы...

   Актер (высовывая голову с печи). Однажды тебя совсем убьют до смерти...

   Сатин. А ты - болван.

   Актер. Почему?

   Сатин. Потому что дважды убить - нельзя.

   Актер (помолчав). Не понимаю... почему - нельзя?

   Клещ. А ты слезай с печи-то, да убирай квартиру... чего нежишься?

   Актер. Это дело не твое...

   Клещ. А вот Василиса придет - она тебе покажет, чье дело...

   Актер. К черту Василису. Сегодня Баронова очередь убираться... Барон!

   Барон (выходя из кухни). Мне некогда убираться... я на базар иду с Квашней.

   Актер. Это меня не касается... иди хоть на каторгу... а пол мести твоя очередь... я за других не стану работать...

   Барон. Ну, черт с тобой! Настенька подметет... Эй, ты, роковая любовь! Очнись! (Отнимает книгу у Насти).

   Настя (вставая). Что тебе нужно? Дай сюда! Озорник! А еще - барин...

   Барон (отдавая книгу). Настя! подмети пол за меня - ладно?

   Настя (уходя в кухню). Очень нужно... как же!

   Квашня (в двери из кухни - Барону). А ты - иди! Уберутся без тебя... Актер, тебя просят, - ты и сделай... не переломишься чай!..

   Актер. Ну... всегда я... не понимаю...

   Барон (выносит из кухни на коромысле корзины. В них корчаги, покрытые тряпками). Сегодня что-то тяжело...

   Сатин. Стоило тебе родиться бароном...

   Квашня (Актеру). Ты смотри же, подмети! (Выходит в сени, пропустив вперед себя Барона).

   Актер (слезая с печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью). Мой организм отравлен алкоголем... (Задумывается, сидя на нарах).

   Сатин. Организм... органон...

   Анна. Андрей Митрич...

   Клещ. Что еще?

   Анна. Там пельмени мне оставила Квашня... возьми, поешь.

   Клещ (подходя к ней). А ты - не будешь?

   А н н а. Не хочу... На что мне есть? Ты - работник... тебе надо...

   Клещ. Боишься? Не бойся... может, еще...

   Анна. Иди, кушай! Тяжело мне... видно, скоро уж...

   Клещ (отходя). Ничего... может - встанешь... бывает! (Уходит в кухню).

   Актер (громко, как бы вдруг проснувшись). Вчера в лечебнице, доктор сказал мне: ваш, говорит, организм совершенно отравлен алкоголем...

   Сатин (улыбаясь). Органон...

   Актер (настойчиво). Не органон, а ор-га-ни-зм...

   Сатин. Сикамбр...

   Актер (машет на него рукой). Э, вздор! Я говорю - серьезно... да. Если организм - отравлен... значит, - мне вредно мести пол... дышать пылью...

   Сатин. Макробиотика... ха!

   Бубнов. Ты чего бормочешь?

   Сатин. Слова... А то еще есть - транс-сцедентальный...

   Бубнов. Это что?

   Сатин. Не знаю... забыл...

   Бубнов. А к чему говоришь?

   Сатин. Так... Надоели мне, брат, все человеческие слова... все наши слова - надоели! Каждое из них слышал я... наверное, тысячу раз...

   Актер. В драме "Гамлет" говорится: "Слова, слова, слова!" Хорошая вещь... Я играл в ней могильщика...

   Клещ (выходя из кухни). Ты с метлой играть скоро будешь?

   Актер. Не твое дело... (Ударяет себя в грудь рукой). Офелия! О, помяни меня в твоих молитвах!...

  

   Мы знакомимся сразу со многими действующими лицами. Не вышли только на сцену: Костылев, содержатель ночлежки, ростовщик, кровопийца, пристанодержатель, покупатель заведомо краденого; его жена, Василиса, суровая, злая, беспощадная баба, любовница вора Пепла; ее сестра Наташа, предмет вожделений Пепла и злобы Василисы; дядя Василисы и Натальи, возможный жених Квашни, полицейский; странник Лука, неудачное подражание Акиму во "Власти тьмы" Льва Толстого, или пародия на Акима; Алешка, пьяный юноша-сапожник, и крючники Кривой-Зоб и Татарин.

   Положения действующих лиц сразу выясняются как приведенной сценой, так и последующими сценами первого действия. Барон состоит сутенером у сентиментальной проститутки-пьяницы Насти. Актер и Сатин случайно держатся вместе. Пепел ведет себя гордо, имеет даже отдельную комнату и живет с хозяйкой. Костылев все чует, но пока терпит и покупает краденое у любовника жены. Василиса не желает делиться Пеплом и бьет сестру Наташу не на живот, а на смерть, при всяком подходящем случае. Клещ, считающий себя, как работник, выше тунеядцев и босяков, вкатал в гроб свою кроткую жену Анну, которая в конце концов и умирает. Драма Василисы и Пепла кончается тем, что Пепел в драке убивает Костылева, а Василиса перед тем ошпаривает ноги сестре горячей водой. Актер в конце пьесы удавливается. У крючника Татарина рука поражена гангреной и ему придется ее отрезать.

   Вот, так сказать, вся фактическая сторона пьесы. Интересного тут мало. Тут нет ни развития чувств, ни развития характеров. Все эти обитатели ночлежки, вместе и порознь, не раз появлялись и до, и после драмы Горького в произведениях разного рода, начиная с лубочных романов "Петербургского листка" и "Петербургской газеты". Сопоставленные все одну кучу, ругающиеся, пьющие, нарушающие общественную тишину и спокойствие, они образуют в пьесе Горького какой-то клубок завивающихся и развивающихся смрадных червей. Пьеса производит впечатление нестройного, но угнетающего кошмара, где правдоподобие уступает место ужасу и отвращению.

  

  

   Рассматриваемая помимо скрытых намерений автора, пьеса "На дне" ставит размышляющего читателя в недоумение и рождает вопрос - к чему это живописание? Изображение ради изображения только тогда может быть предметом искусства, когда дело идет о красоте в каком бы то ни было роде: будь то красота пластическая, красота чувства, будь то красота ужаса стихийной катастрофы или обагренного кровью поля сражения. Но изображать, как люди ходят в грязи, как они допились до падения на "дно" и как они на этом дне пьянствуют, дерутся, сквернословят, злятся, - к чему? Все эти явления известны каждому, подробности их так мало типичны, что их не стоит воспроизводить. Едва ли и Горький, руководясь лишь желанием воспроизвести действительность, стал бы обрисовывать "дно" так детально. Как бы ни слабо было его художничье чутье, не может он не понимать, что внешность его "дна" только омерзительна.

   Но у него была другая цель. Проповедь босячества со страниц книги показалась ему малой. Он нашел более полезным и пригодным вести ее со сцены, при соответствующей декорации, устами талантливого актера.

   К цели своей автор пошел прямо. От самого заглавия своей пьесы он искусственно поставил вопрос на привычную ему почву. Уже не один босяк, а многие, как указано нами в предыдущих главах, вели противообщественную проповедь в сочинениях Горького до Сатина. Сатин громче других ее продолжает. Горький говорит о "дне", т.е. о "дне" общества. Хорошо же общество, если у него такое дно. Слово "дно" не есть синоним тины, грязи. Бывает дно илистое, вязкое, зловонное, но бывает и чистое, покрытое песком, твердое, делающее воду над ним, текущую или стоящую, прозрачной и здоровой. Всякие осадки, действительно, садятся на дно, но оно же служит и основой прочего, а потому не может состоять только из осадков. Если же все дно состоит из одной грязи и тины, тогда и то, чему оно дном служит, в сущности, грязно, мерзко, заражено.

   Это-то и хотел сказать Горький. Он давно уже произнес приговор обществу, давно уже нашел поправку к его ошибкам я недостаткам в образовании особого общественного класса босяков, и их устами ведет свою проповедь. Сатин только сильнее высказывает то, что говорили его предшественники. Некоторый мефистофелизм, вложенный в него автором, служит не столько для оттенения его характера, как для затушевывания слишком явных поучений его проповеди.

   Всем сказанным мы не хотели вовсе устанавливать той мысли, что среда и сюжет, избранные Горьким для драмы, ни при каких условиях для этой цели не годятся. Лично тому или иному зрителю такая тема и такая обстановка может быть антипатична, но это еще не служит приговором темы.

   Наоборот, мы утверждаем, что связь Петра с Василисой, стремление Петра к Наташе, ее готовность полюбить его, роль во всем этом Костылева, его насильственная смерть, изуверское мщение ревнивой Василисы, - все это достаточные элементы для драмы, и для драмы очень сильной. Но тогда именно этой коллизией чувств и следовало заняться, ее и нужно было выдвинуть на первый план. Все остальные лица для развития этой центральной драмы маловажны. Зритель ни на минуту не должен забывать о главных лицах. А в пьесе Горького они постоянно оттесняются на задний план. И когда их трагедия уже разыгралась, автор дает еще одно (4-е) действие, ничего не прибавляющее к основному положению. Драма Пепла интересует зрителя не более, чем умирание Анны, беседа Актера и Сатина, появление пьяного Алешки с гармоникой.

   Низведенная на степень картинки, эпизода, дополнительного рассказа, драма Пепла, даже вовсе выкинутая из пьесы "На дне", не лишила бы любителей таких грязных удовольствий всей меры потребного им наслаждения.

   Поясним сравнением это утверждение наше. В пьесе-феерии "В 80 дней вокруг света", взятой из романа Жюля Верна, любовное приключение героя, Филеаса Фога, со спасенной им от костра индуской-вдовой совершенно исчезает перед зрителями в массе интересных подробностей: крушений кораблей, нападений индейцев на поезд, грота змей и т. п. Там зрелище поглощает романтическую завязку.

   Как ни странно, но в писанной для развращения взрослых пьесе Горького получается то же впечатление, что и в составленной на скорую руку феерии для развлечения детей: обстановка и подробности поглощают сущность.

   Сущность эта, однако, не в ядре драмы, как уже мы говорили, а в ее проповеднической стороне, к которой ныне и перейдем.

  

  

   Проповедников в пьесе "На дне" двое: старик-странник Лука и "интеллигентный" босяк, лишенный прав состояния, пьяница и шулер, Сатин. Лука - начало примиряющее, Сатин - начало протестующее. В конце концов учение Луки помогает Сатину высказать окончательные положения своего нравственного, или, вернее, безнравственного кодекса.

   Лука нарисован с заимствованием характерных черт у Акима из "Власти тьмы". Но разница между ними большая. Она проистекает главным образом от разницы в степени таланта М. Горького и Л. Н. Толстого. Толстой, при всех усилиях последних лет затемнить свое гениальное художническое дарование бредом своего лжеучения, никак этого достигнуть не может. Его талант пробивается сквозь толщу наносного мнимо-философского хлама и дает во всех, даже самых тенденциозных его произведениях, художественные образы и картины необыкновенной силы и красоты. Аким - представитель непротивления злу и толстовского вероучения в его, так сказать, натуральном виде, вдруг возвышается в последней сцене драмы до истинно христианского понимания покаяния.

   Ничего подобного из картонного Луки М. Горького выйти не может. Он начал его рисовать теми красками, которые остались на палитре Толстого от изображения Акима, а когда увидел, что бледная фигура выходит довольно точной, но жалкой копией первообраза, то прибавил к образу Луки некоторую хитрость. Эта затаенная хитрость обращает нравственные поучения Луки в практические советы и отнимает от них все их духовное значение. Лука в конце концов поступает так, как ему лучше и выгоднее. В известный момент он скрывается с горизонта. Есть еще разница между Акимом и Лукою. Акиму нечего бояться полиции. Разве недоимки за ним числятся - и только. А Лука, видимо, беспаспортный, бродяга в полном значении этого слова. Без этого аксессуара действующим лицам Горького как-то не по себе. Они непременно должны быть на нелегальном положении, и тогда лишь их творец чувствует себя среди них как дома.

   Сатин - порождение самого Горького. Это - опять человек, приобревший проповеднические права пьянством, преступлением, полным падением. Сатин наслушался Луки, соединил его положения со своими и пришел к выводу совершенного отрицания всего, кроме "человека", имеющего какие-то особые права потому только, что он - человек.

   Главная основа учения Луки потому сходится с учением Сатина, что для них обоих центром является не то или другое нравственное правило, не вера во что-либо, а их эгоистическое представление о человеке как собственном центре и центре всего окружающего. Понятия о вере и правде считаются Лукой условными. Он видит в них только практическое применение к каждому отдельному случаю. Луке не "возвышающий обман" дороже "тьмы низких истин", ему ложь дороже правды, если правда может обеспокоить человека.

   Вор Васька Пепел, который имеет родственные черты и с Фомой Гордеевым, и с другими подобными героями Горького, беседует с Лукою. Пепел по природе жизнерадостен, но в нем нет-нет да и проснется червь сомнения, его грызущий. Лука советует ему уйти из ночлежки, где осложнившиеся отношения Пепла к супругам Костылевым и Наташе не сулят ничего доброго.

  

   Лука. А в самом деле, отойти бы тебе, парень, прочь с этого места...

   Пепел. Куда! Ну-ка говори...

   Лука. Иди... в Сибирь!

   Пепел. Эге! Нет, уж я погожу.когда пошлют меня в Сибирь эту на казенный счет.

   Лука. А ты слушай, иди-ка! Там ты себе можешь путь найти... Там таких - надобно!

   Пепел. Мой путь - обозначен мне! Родитель всю жизнь в тюрьмах сидел и мне то же заказали... Я, когда маленький был, так уж в ту пору меня звали вор, воров сын...

   Лука. А хорошая сторона - Сибирь! Золотая сторона! Кто в силе, да в разуме, тому там - как огурцу в парнике.

   Пепел. Старик! Зачем ты все врешь?

   Лука. Ась?

   Пепел. Оглох! Зачем врешь, говорю?

   Лука. Это в чем же вру-то я?

   Пепел. Во всем... Там у тебя хорошо, здесь хорошо... ведь - врешь! На што?

   Лука. А ты мне - поверь, да поди сам погляди... Спасибо скажешь... Чего ты тут трешься? И... чего тебе правда больше нужна... подумай-ка! Она, правда-то, может обух для тебя...

   Пепел. А мне все едино! Обух, так обух...

   Лука. Да, чудак! На что самому себя убивать?

   Бубнов. И чего вы оба мелете? Не пойму... Какой тебе, Васька, правды надо? И зачем? Знаешь ты правду про себя... да и все ее знают...

   Пепел. Погоди, не каркай! Пусть он мне скажет... слушай, старик: Бог есть? (Лука молчит, улыбаясь).

   Бубнов. Люди все живут... как щепки по реке плывут... трют дом... а щепки - прочь...

   Пепел. Ну? Есть? Говори...

   Лука (негромко). Коли веришь, есть. Не веришь, нет... Во что веришь, то и есть... (Пепел молча, удивленно и упорно смотрит на старика).

  

   "Коли веришь в Бога - Он есть. Коли не веришь - Его нет". Определеннее высказаться нельзя. Для Луки, хотя он в другом месте и поминает Христа, никакого Бога нет. Он Его не ищет и в Нем не нуждается. Бог - это у Луки мечта, иным людям нужная, для других бесполезная. Учение легкое и удобное. Пепел, видя, что старик как будто добрый и толковый, в мгновение пробуждающейся совести обращается к нему в поисках правды, а Лука отвечает: и не ищи правды, - "она, может, обух для тебя". Эта упрощенная мораль, действительно, удобна. Никаких нравственных требований ни к кому не предъявляется. Живи, пока живется, угрызения совести отбрось, как помеху.

   Лука тверд в своем представлении о том, что ничего на свете нет, кроме того, что человек себе вообразит.

   Лука участвует в очень характерной начальной сцене третьего действия.

  

   Настя (закрыв глаза и качая головой в такт словам, певуче рассказывает). Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились... а уж я его давно жду и дрожу от страха и горя. Он тоже дрожит весь и - белый, как мел, а в руках у него леворверт...

   Наташа (грызет семечки). Ишь! Видно, правду говорят, что студенты - отчаянные...

   Haстя. И говорит он мне страшным голосом: - Драгоценная моя любовь...

   Бубнов. Хо-хо! Драгоценная?

   Барон. Погоди! Не любо - не слушай, а врать не мешай... Дальше!

   Настя. Ненаглядная, говорит, моя любовь! Родители, говорит, согласия не дают, чтобы я венчался с тобой... и грозят меня навеки проклясть за любовь к тебе. Ну, и должен, говорит, я от этого лишить себя жизни... А леворверт у него - агромадный и заряжен десятью пулями... Прощай, говорит, любезная подруга моего сердца! - решился я бесповоротно... жить без тебя - никак не могу. И отвечала я ему: незабвенный друг мой... Рауль...

   Бубнов (удивленный). Чего-о? Как? Караул?

   Барон (хохочет). Настька! Да ведь... ведь прошлый раз - Гастон был?

   Настя (вскакивая). Молчите... несчастные! Ах... бродячие собаки! Разве... разве вы можете понимать... любовь? Настоящую любовь? А у меня - была она... настоящая! (Барону). Ты! Ничтожный!.. Образованный ты человек... говоришь - лежа кофей пил...

   Лука. А вы - погоди-ите! Вы - не мешайте! Уважьте человеку... не в слове - дело, а - почему слово говорится? - вот в чем дело. Рассказывай, девушка, ничего!

   Бубнов. Раскрашивай, ворона, перья... валяй!

   Барон. Ну, дальше!

   Наташа. Не слушай их... что они? Они - из зависти это... про себя им скзать нечего...

   Настя (снова садится). Не хочу больше! Не буду говорить... Коли они не верят... коли смеются... (Вдруг, прерывая речь, молчит несколько секунд и, вновь закрыв глаза, продолжает горячо и громко, помахивая рукой в такт речи и точно вслушиваясь в отдаленную музыку). - И вот - отвечаю я ему: радость жизни моей! Месяц ты мой ясный! И мне без тебя тоже вовсе невозможно жить на свете... потому как люблю я тебя безумно и буду любить, пока сердце бьется во груди моей! Но, - говорю, - не лишай себя молодой твоей жизни... как нужна она дорогим твоим родителям, для которых ты - вся их радость... брось меня. Пусть лучше я пропаду... от тоски по тебе, жизнь моя... я - одна... я - таковская! Пускай уж я... погибаю, - все равно! Я - никуда не гожусь... и нет мне ничего... нет ничего... (Закрывает лицо руками и беззвучно плачет).

   Наташа (отвертывается в сторону, негромко). Не плачь... не надо! (Лука, улыбаясь, гладит голову Насти).

   Бубнов (хохочет). Ах... чертова кукла! а?

   Барон (тоже смеется). Дедка! Ты думаешь, это правда? Это все из книжки "Роковая любовь"... Все это - ерунда! Брось ее!

   Наташа. А тебе что? Ты молчи уж... коли Бог убил.

   Настя (яростно). Пропащая душа! Пустой человек! Где у тебя - душа?

   Лука (берет Настю за руку). Уйдем, милая! ничего... не сердись! Я - знаю... Я - верю! Твоя правда, а не ихняя... Коли ты веришь, была у тебя настоящая любовь... значит, была она! Была! А на него - не сердись, на сожителя-то... Он... может, и впрямь из зависти смеется... у него, может, вовсе не было настоящего-то... ничего не было! Пойдем-ка!..

   Настя (крепко прижимая руки к груди). Дедушка! Ей-Богу... было это! Все было!.. Студент он... француз был... Гастошей звали... с черной бородкой... в лаковых сапогах ходил... разрази меня гром на этом месте! И так он меня любил... так любил!

   Лука. Я - знаю! Ничего! Я верю! В лаковых сапогах, говоришь? А-яй-ай! Ну - и ты его тоже - любила? (Уходят за угол).

  

   Проститутка низшего разбора, Настя, любовница босяцкого барона, услаждает свою горькую жизнь чтением бульварных романов. Она желает верить, что прочтенное ею в романах было в действительности, и ни с кем другим, как именно с нею. Этот мотив уже был ранее разработан М. Горьким в рассказе "Болесь", где некрасивая и немолодая проститутка просила каждого, с кем познакомится, составлять ей письма к воображаемому возлюбленному Болесю. Горькому кажется, что это выходит необыкновенно трогательно. Он и в "На дне" повторяет тот же сентиментально лубочный прием.

   "Коли ты веришь, была у тебя настоящая любовь... значит, была она!" Опять то же, что и о Боге. Хочешь Его сочинить, хочешь вообразить себе любовь - Бог и любовь существуют. Не хочешь - их нет!

   Все дело в человеке. А что такое этот "человек", нам объяснит потом Сатин.

   Лука сдабривает свою проповедь понятием о жалости, о необходимости приласкать человека.

  

   Лука. Поди-ка, вот... приласкай! Человека приласкать - никогда не вредно...

   Наташа. Добрый ты, дедушка... Отчего ты - такой добрый?

   Лука. Добрый, говоришь? Ну... и ладно, коли так... да! Надо, девушка, кому-нибудь и добрым быть... жалеть людей надо! Христос-то всех жалел и нам так велел. Я те скажу - вовремя человека пожалеть... хорошо бывает! Вот, примерно, служил я сторожем на даче... у инженера одного под Томском-городом... Ну, ладно! В лесу дача стояла, место глухое... а зима была и - один я, на даче-то... Славно - хорошо! Только раз - слышу - лезут!

   Наташа. Воры?

   Лука. Они лезут, значит, да!.. Взял я ружьишко, вышел... Гляжу - двое... открывают окно - и так занялись делом, что меня и не видят. Я им кричу: ах, вы!... пошли прочь!.. А они, значит, на меня с топором... Я их упреждаю - отстаньте, мол! А то сейчас - стреляю!.. Да ружьишко, то на одного, то на другого навожу. Они - на коленки пали: дескать - пусти! Ну, а я уж того... осердился за топор-то, знаешь! Говорю - я вас, лешие, прогонял, не шли... а теперь говорю: ломай ветки один который-нибудь! Наломали они. Теперь, приказываю, один - ложись, а другой - пори его! Так они, по моему приказу, и выпороли дружка дружку, А как выпоролись они... и говорят мне - дедушка, говорят, дай хлебца, Христа ради! Идем, говорят, не жрамши. Вот-те и воры, милая... (смеется)... вот-те и с топором! Да... Хорошие мужики оба... Я говорю им: вы бы, лешие, прямо бы хлеба просили. А они - надоело, говорят... просишь, просишь, а никто не дает... обидно! Так они у меня всю зиму и жили. Один, - Степаном звать, - возьмет, бывало, ружьишко и закатится в лес... А другой, - Яков был, - все хворал, кашлял все... Втроем, значит, мы дачу-то и стерегли. Пришла весна - прощай, говорят, дедушка! И ушли... в Россию побрели...

   Наташа. Они беглые? Каторжане?

   Лука. Действительно, так, беглые, с поселенья ушли... Хорошие мужики!.. Не пожалей я их - они бы, может убили меня... али еще что... А потом - суд да тюрьма, да Сибирь... что толку? Тюрьма - добру не научит... да! Человек - может добру научит... очень просто! (Пауза.)

   Бубнов. Мм-да!.. А я вот... не умею врать! Зачем? По-моему - вали всю правду, как она есть! Чего стесняться?

   Клещ (вдруг снова вскакивает, как обожженный, и кричит). Какая правда? Где - правда? (Треплет руками лохмотья на себе). Вот - правда! Работы нет... силы нет! Вот - правда! Пристанища... пристанища нету! Издыхать надо... вот ока правда! Дьявол! На... на что мне она - правда? Дай вздохнуть... вздохнуть дай! Чем я виноват?.. За что мне - правду? Жить - дьявол - жить нельзя... вот она, правда!..

   Бубнов. Вот так... забрало!..

   Лука. Господи Исусе... слышь-ка, милый! Ты...

   Клещ (дрожит от возбуждения). Говорите тут - пра-авда! Ты, старик, утешаешь всех... Я тебе скажу... ненавижу я всех! И эту правду... будь она, окаянная, проклята! Понял? Пойми! Будь она - проклята! (Бежит за угол, оглядываясь).

   Лука. Ай-яй-ай! Как встревожился человек... И куда побежал?

   Наташа. Все равно как рехнулся...

   Бубнов. Здорово пущено! Как в театре разыграл... Бывает это, частенько... Не привык еще к жизни-то...

   Пепел (медленно выходит из-за угла). Мир честной компании! Что, Лука, старец лукавый, все истории рассказываешь?

   Лука. Видел бы ты... как тут человек кричал?

   Пепел. Это Клещ, что ли? Чего он? Бежит, как ошпаренный...

   Лука. Побежишь, если этак... к сердцу подступит...

   Пепел (садится). Не люблю его... больно он зол, да горд. (Передразнивая Клеща). "Я - рабочий человек". И - все его ниже, будто... Работай, коли нравится... чем же гордиться тут? Ежели людей по работе ценить... тогда лошадь лучше всякого человека... возит и - молчит!

   Лука (задумчиво, к Бубнову). Вот... ты говоришь - правда... Она, правда-то, не всегда по недугу человеку... не всегда правдой душу вылечишь... Был, примерно, такой случай: знал я одного человека, который в праведную землю верил...

   Бубнов. Во что-о?

   Лука. В праведную землю. Должна, говорил, быть на свете праведная земля... в той, дескать, земле, - особые люди населяют... хорошие люди! друг дружку они уважают, друг дружке - за всяко-просто - помогают и все у них славно-хорошо! И вот человек все собирался идти... праведную эту землю искать. Был он - бедный, жил - плохо... и когда приходилось ему так уж трудно, что хоть ложись, да помирай - духа он не терял, а все, бывало, усмехался только да высказывал: ничего! потерплю! Еще несколько подожду, а потом - брошу всю эту жизнь и - уйду в праведную землю... Одна у него радость была - земля эта...

   Пепел. Ну? Пошел?

   Бубнов. Куда? Хо-хо!

   Лука. И вот в это место - в Сибири дело-то было, - прислали ссыльного, ученого... с книгами, с планами он, ученый-то, и со всякими штуками... Человек и говорит ученому: покажи ты мне, сделай милость, где лежит праведная земля и как туда дорога? Сейчас это ученый книги раскрыл, планы разложил... глядел-глядел - нет нигде праведной земли! Все верно, все земли показаны, а праведной - нет!

   Пепел (негромко). Ну? Нету? (Бубнов хохочет).

   Наташа. Погоди ты... ну, дедушка?

   Лука. Человек - не верит... Должна, говорит, быть... ищи лучше! А то, говорит, книги и планы твои - ни к чему, если праведной земли нет... Ученый - в обиду. Мои, говорит, планы самые верные, а праведной земли вовсе нигде нет. Ну, тут и человек рассердился - как так? Жил-жил, терпел-терпел и все верил - есть! а по планам выходит - нету! Грабеж!.. И говорит он ученому: ах, ты... сволочь эдакой! Подлец ты, а не ученый... да в ухо ему - раз! Да еще!.. (Помолчав). А после того пришел домой и - удавился!..

  

   По-видимому, старик будто и добрый, но на самом деле он преисполнен лукавства. Он большой утилитарист, под покровом слащавых поучений.

   Пеплу, который в приведенной сцене жестоко осудил "рабочих людей", Лука покровительствует. Когда Пепел уговаривает Наташу уйти с ним и обещает бросить воровство, Лука поддерживает его. Он говорит:

  

   Лука. И я скажу - иди за него, девонька, иди! Он - парень ничего - хороший! Ты только почаще напоминай ему, что он хороший парень, чтобы он, значит, не забывал про это! Он тебе - поверит... Ты только поговаривай ему: Вася, мол, ты - хороший человек... не забывай! Ты подумай, милая, куда тебе идти окромя-то? Сестра у тебя - зверь злой, про мужа про ее - и сказать нечего: хуже всяких слов старик... и вся эта здешняя жизнь... куда тебе идти! А парень - крепкий...

  

   Опять, как средство уладить жизнь, - воображаемая искусственная правда. Повторяй человеку, что он - хороший человек, и он поверит.

   Надавав всяких таких советов, Лука исчезает столь же внезапно, как и появился. Он идет "в хохлы... Слыхал я... открыли там новую веру... поглядеть надо... да! Все ищут люди, все хотят, как лучше... дай им, Господи, терпенья!"

   Речь идет о сектантах, штундистах¹⁵ и тому подобных, которые "придумают, как лучше". Это сказано вскользь, будто мимоходом, но говорить это вовсе не требовала сама пьеса. Но отчего же не воспользоваться удобным случаем и не намекнуть, что улучшение жизни проистечет из тех элементов, которые заведомо антигосударственны и антиобщественны.

  

  

   Главная проповедь идей Горького возложена в его пьесе не на Луку, однако. Те слова, которые нужны Горькому, - их говорит Сатин. Высказывается он окончательно, начистоту, как это всегда бывает у Горького в заключительных сценах.

   Клещ, муж Анны, заевший жену, - представитель рабочего класса, оспариваемый в своих воззрениях и Пеплом, и Сатиным. Как ни черно нарисован Клещ, но он знает, чего хочет, он видит исход только в труде и за это удостоен от Максима Горького всяческого презрения. Ему и прозвище дано подходящее - "Клещ". Все гнущие спину над честным трудом - клещи, никуда не нужные люди!

   Интересна сцена между Лукой, Сатиным и Клещом.

  

   Лука. Как же ты свихнулся со стези своей, а?

   Сатин. Какой ты любопытный, старикашка! Все бы тебе знать... а - зачем?

   Лука. Понять хочется дела-то человеческие... а на тебя гляжу - не понимаю! Эдакий ты бравый, Костянтин... не глупый... и вдруг...

   Сатин. Тюрьма, дед! Я четыре года семь месяцев в тюрьме отсидел... а после тюрьмы - нет ходу!

   Лука. Ого-го! За что сидел-то?

   Сатин. За подлеца... убил подлеца в запальчивости и раздражении... В тюрьме я и в карты играть научился...

   Лука. А убил - из-за бабы?

   Сатин. Из-за родной сестры... Однако - ты отвяжись! Я не люблю, когда меня расспрашивают... И... все это было давно... сестра - умерла... уже девять лет... прошло... Славная, брат, была человечинка сестра у меня!..

   Лука. Легко ты жизнь переносишь! А вот давеча тут... слесарь - так взвыл... а-а-яй!

   Сатин. Клещ?

   Лука. Он. Работы, кричит, нету... ничего нету!

   Сатин. Привыкнет... Чем бы мне заняться?

   Лука (тихо). Гляди! Идет... (Клещ идет медленно, низко опустив голову).

   Сатин. Э, вдовец! Чего нюхалку повесил? Что хочешь выдумать?

   Клещ. Думаю... чего делать буду? Инструмента - нет.... все - похороны съели!

   Сатин. Я тебе дам совет: ничего не делай! Просто обременяй землю!..

   Клещ. Ладно... говори... Я - стыд имею пред людьми...

   Сатин. Брось! Люди не стыдятся того, что тебе хуже собаки живется... Подумай - ты не станешь работать, я - не стану__еще сотни... тысячи, все! - понимаешь? - все бросают работать! Никто ничего не хочет делать - что тогда будет?

   Клещ. С голоду подохнут все...

   Лука (Сатину). Тебе бы с такими речами к бегунам идти... Есть такие люди, бегуны называются...

   Сатин. Я знаю... они - не дураки, дедка!

  

   Каковы слова, произносимые со сцены! "Все бросают работать, никто ничего не хочет делать - что тогда будет?"

   Клещ отвечает резонно, что "с голоду подохнут все"... Клещ разумеет лишь рабочих, не видя по узости своих понятий, что не одни рабочие, а точно "все" могут подохнуть при общей забастовке. Но Сатин, со своим советом - "ничего не делай! Просто обременяй землю"... - знает, что он говорит. Ему нельзя досказать всей своей мысли, "по независящим от автора обстоятельствам", но она и так достаточно ясна и достаточно зажигательна для умов некоторой части общества. Понимает Сатина и Лука. "Тебе бы с такими речами к бегунам идти...",- говорит он. И Сатин отвечает, что бегуны - не дураки.

   Драма драмой, а план кампании довольно определенный: рабочие должны забастовать, Луки - Петры Пустынники будущего босяцкого похода - пойдут к штундистам, Сатины - будущие Годфриды Бульонские¹⁶ того же похода - к бегунам... "Что тогда будет?" Да, если бы план привести в исполнение, очень понятно, что бы было. Была бы, повторяем, новая пугачевщина, горше первой. Был бы "русский бунт бессмысленный и беспощадный"¹⁷. Только к скрытой пропаганде этого бунта и могут быть направлены все зажигательные речи горьковских героев.

   Мы уже не раз в настоящем исследовании на это указывали, мы должны будем в заключительной главе особенно на этом настоять, но и тут, при беседе о пьесе "На дне", мы считаем долгом указать на это. Оставим горьковского Луку босяком правды. Не будем бояться ее, не будем прятаться за ширмы только художественной оценки произведения, явно тенденциозного. Максим Горький, невзирая на его талант (вовсе уже не такой колоссальный, как кажется его поклонникам), не мог бы иметь такого успеха, если бы его огонь не заключался в проповеди разрушения современного общества.

   "А за границей как же? - спросят нас, - ведь и в Копенгагене, в мирном Копенгагене, пьеса "На дне" имела огромный успех". И непременно должна была иметь его, скажем в ответ. Везде в Западной Европе, более, чем у нас, есть босяк, и босяк этот поднял голову. Слово "хулиган" принесено из Англии. В Дании в парламент вносился законопроект о телесном наказании за насилие над личностью. Законопроект этот не прошел, ибо нельзя насилие лечить насилием, и из истязания создавать юридическую норму, но возникновение такого законопроекта очевидно указывает на то, что и Дании нелегко живется от проснувшегося и разнузданного босяка.

  

  

   Заключительная проповедь Сатина изложена в двух сценах.

   Лука ушел неизвестно куда. Жители ночлежки вспоминают его каждый по-своему. Барон называет его шарлатаном. Настя за него заступается. Клещ находит, что Лука был хорош тем, что не любил правды.

  

   Сатин (ударяя кулаком по столу). Молчать! Вы все - скоты! Дубье... молчать о старике. (Спокойнее). Ты, Барон, - всех хуже!.. Ты - ничего не понимаешь... и - врешь! Старик не шарлатан! Что такое - правда? Человек - вот правда! Он это понимал... вы - нет! Вы тупы, как кирпичи... Я - понимаю старика... да! Он врал... но - это из жалости к вам, черт вас возьми! Есть много людей, которые лгут из жалости к ближнему... я - знаю! я - читал! Красиво, вдохновенно, возбуждающе лгут!.. Есть ложь утешительная, ложь примиряющая... ложь оправдывает ту тяжесть, которая раздавила руку рабочего... и обвиняет умирающих с голода... Я - знаю ложь! Кто слаб душой... и кто живет чужими соками, - тем ложь нужна... одних она поддерживает, другие - прикрываются ею... А кто - сам себе хозяин... кто независим и не жрет чужого, зачем тому ложь? Ложь -религия рабов и хозяев... Правда - Бог свободного человека!

   Барон. Браво! Прекрасно сказано! Я - согласен! Ты говоришь... как порядочный человек!

   Сатин. Почему же иногда шулеру не говорить хорошо, если порядочные люди... говорят, как шулера? Да... я много позабыл, но - еще кое-что знаю! Старик? Он - умница!.. Он... подействовал на меня, как кислота на старую и грязную монету... Выпьем за его здоровье! Наливай...

   Сатин (усмехаясь). Старик живет из себя... он на все смотрит свет ими глазами. Однажды я спросил его: дед! зачем живут люди?.. (Стараясь говорить голосом Луки и подражая его манерам). "А - для лучшего люди-то живут, милачок! Вот, скажем, живут столяры и все - хлам-народ... И вот от них рождается столяр... такой столяр, какого подобного и не видала земля: всех превысил и нет ему в столярах равного. Всему он столярному делу свой облик дает... и сразу дело на двадцать лет вперед двигает... Так же и все другие... слесаря, там... сапожники и прочие рабочие люди... и все крестьяне...и даже господа - для лучшего живут! Всяк думает, что для себя проживает, ан выходит, что для лучшего! По сту лет... а, может, и больше, для лучшего человека живут".

   Сатин. "Все, милачок, все, как есть, для лучшего живут! Потому-то всякого человека и уважать надо... неизвестно ведь нам, кто он такой, зачем родился и чего сделать может... может, он родился-то на счастье нам... для большой нам пользы?.. Особливо же, деток надо уважать, ребятишек! Ребятишкам - простор надобен! Деткам-то жить же мешайте... Деток уважьте!"

  

   Сатин по-своему понял Луку. Его слова о правде были условной уступкой окружающим, которые не понимали его. "Человек - вот правда!" Сказано очень громко, но не поясняется и последующими афоризмами: "Ложь - религия рабов и хозяев", "Правда - Бог свободного человека!".