Главная » Книги

Стечкин Николай Яковлевич - Максим Горький, его творчество и его значение в истории русской словесно..., Страница 9

Стечкин Николай Яковлевич - Максим Горький, его творчество и его значение в истории русской словесности и в жизни русского общества


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

fy">   Какой человек представляет собою правду? Нельзя же всякого считать синонимом правды потому лишь, что, по мнению Луки, "все, как есть, для лучшего живут". Коли все, то и те, которые живут ложью, и ненавистные Горькому "рабы и хозяева".
   Желая замаскировать истинную свою мысль, Горький запутался и сбился. Ему хочется, чтобы не было рабов и хозяев, т. е. ему любо стравить рабочих и хозяев. Ему желательно, чтобы все были свободными людьми, но он не понимает истинного значения свободы, как высоты независимого человеческого духа, - того духа, которого ничто поработить не может, если он сам не наденет на себя добровольного ярма, - того духа, до которого Господь не дозволил касаться сатане, отдавая ему на испытание многострадального Иова.
   Максим Горький под свободой разумеет освобождение от внешних, временных, преходящих условий человеческого общежития. Но без тех или иных условий жизнь общественная идти не может. Худые условия надо исправить, заменить лучшими. К этому все и стремятся, и Лука не подозревал, что он сказал против себя и Сатина, выразив, что "все, как есть, для лучшего живут". Но не для бессознательного лучшего, а для лучшего, основанного на законах природы, человеческого общежития, на законах Божеских, от века сущих, на данных, проверенных указаниями мудрого исторического опыта.
   Все это Максиму Горькому недоступно. Он произнес напыщенно, устами пьяницы: "Человек - вот правда", и дал тем оправдание всему, всяческому и от всего уклонению. Между тем, если рассматривать "человека" не как зоологическое наименование двурукого и двуного млекопитающего, то, чтобы удостоиться этого звания, мало иметь инстинкты и похоти и стремиться к их удовлетворению. Надо нечто большее.
   Необходимо, во-первых, помнить об образе и подобии Божием, по коему создан человек, во-вторых, знать, что каждая человеческая особь имеет одинаковые с другою права, но может осуществить их вполне лишь при совершенстве всех в совокупности сил тела, разума, духа, доброй нравственности.
   Уклоняющиеся от путей этих, желающие главенствовать, потому что природа дала широкую хульную глотку, а кабак наделил пьяным угаром, ни имени человеческого не достойны, ни правами человеческими не смеют пользоваться.
   А как же достигнуть истинного человеческого знания, если и Бог, и любовь сведены на степень более или менее пригодных фикций, самообманного марева?
   Во второй из сцен, о которых мы говорим, Сатин вещает так, уговаривая Барона не мешать молиться Татарину.
  
   Когда я пьян... мне все нравится... Н-да... Он - молится? Прекрасно! Человек может верить и не верить... это его дело! Человек - свободен... он за все платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум. Человек за все платит сам и потому он - свободен... Человек - вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они... нет. Это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет... в одном! (Очерчивает пальцем в воздухе фигуру человека). Понимаешь? Это - огромно! В этом - все начала и концы... Все - в человеке, все для человека! Существует только человек, все же остальное - дело его рук и его мозга! Человек! Это - великолепно! Это звучит... гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть... не унижать его жалостью... уважать надо! Выпьем за человека, Барон! (Встает). Хорошо это - чувствовать себя человеком! Я - арестант, убийца, шулер - ну, да! Когда я иду по улице, - люди смотрят на меня, как на жулика...и сторонятся и оглядываются... и часто говорят мне: - мерзавец! Шарлатан! Работай! Работать? Для чего? Чтобы быть сытым? (Хохочет). Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми. Не в этом дело, Барон! Не в этом дело! Человек - выше! Человек - выше сытости!
  
   В этом монологе заключается одно из популярнейших изречений Горького: "Человек! Это - великолепно! Это звучит... гордо!"
   "Существует только человек!" Все - дело его рук и его мозга. Чего же вам больше. Какие еще обязанности лежать могут на людях, когда кроме них и их произвола ничего нет. И к этому, лишенному Бога и нравственности, человеку требуют, уважения! Да во имя чего же? Уважение мы понимаем так: у людей есть идеалы, быть может, недостижимые вполне, но достигаемые отчасти. Достижение человеческой особью хотя некоторых ступеней этих идеалов вызывает соответственное к ней уважение. А уважать потому, что уважения требует пьяный Сатин или разрушитель Горький, никто и не может, и не станет.
   Все наши слова были бы лишними, если бы Сатин был изображен объективно. Но он - глашатай идей Горького. Этого не скроешь ни пьяными словами о том, что "человек - выше сытости", ни другими фокусами.
   Про Сатина, как действующее лицо пьесы, можно сказать, что пьяницы всегда пренебрегают сытостью, так как алкоголики аппетитом не обладают. Про Горького можно сказать, что ставить человека куда-то выше сытости, по меньшей мере и не остроумно, и неискренно, когда все многочисленные произведения пресловутого Максима писаны в защиту голодающих и в осуждение несправедливости их голодания.
   Как бы то ни было, пьеса "На дне" имела успех чрезвычайный. Нельзя не пожалеть того общества, которое в полном оголтении самосознания, в забвении своих устоев, своих верований, в растлении нравственности, рвется, как римская толпа времен цезарей, ко всякой новинке и рукоплещет в неистовстве смраду, грязи, разврату, революционной проповеди, сладострастно обтирается, когда ему плюют в лицо со сцены босяцкими устами, в то время, как сам босяцкий атаман, Горький Максим, ударами пера, как ударами лома, рушит и самую почву, на которой стоит это общество.
   Какой вредный писатель! Какие жалкие, слепые поклонники, читатели и зрители.
  

ГЛАВА ШЕСТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

Биография Горького. - Легенда о нем. - Предвзятость творчества Горького. - Общий вывод.

I

  
   В предыдущих главах настоящего очерка были разобраны или указаны все те сочинения Максима Горького, при помощи которых его литературный облик встает без прикрас во весь свой рост.
   Приступая к последовательному и сразу чтению всех сочинений Горького, автор этого очерка был знаком с ними, по мере того, как они выходили в разное время и в разных изданиях. Читать вразброд сочинения писателя - одно. Перечитать сразу все им написанное - другое. Начиная последовательное чтение, мы не имели никакой предвзятой идеи. Интересовало просто узнать причину огромного успеха Горького. В глубине же памяти оставалось лишь впечатление талантливости, своеобразности, чего-то нового в смысле популяризации босячества. Отрешившись от всех ходячих разговоров, от неумеренного восхищения и от ожесточенного порицания, автор этого очерка читал сочинения Горького с полным беспристрастием, с первого его рассказа до последних произведений. Уже не наша вина, что из чтения этого вырисовывалась определенная фигура революционного проповедника, знающего, что и для чего он делает, действующего по определенному, заранее, - быть может, не им одним, - выработанному плану.
   Мы были бы счастливы, если бы этот вывод наш мог быть опровергнут логическими доказательствами, мы охотно взяли бы все свои слова назад и не пожалели бы ни потраченного времени на чтение Горького и писание этого очерка, ни труда, на это дело положенного.
   Но, увы, вместо опровержения вывода, к которому мы при-Шли, мы находим лишь подтверждение его в словах самого Горького, в его наброске "Человек", помещенном в "Сборнике товарищества "Знание"". Набросок этот не беллетристическое, а прямо Учительное сочинение. В нем Максим Горький делает сам сводку всего разбросанного по его рассказам, романам и драмам. Мы Далее скажем об этом наброске.
   Принимая во внимание высказанное нами сейчас, представляет большой интерес сама биография Горького. В ней, быть Может, найдутся данные к пониманию личности и роли этого писателя.
  

II

  
   Из биографий Горького останавливаемся на той, которую дал г. В. Ф. Боцяновский в своей книге "Максим Горький. Критико-биографический этюд". Г-н Боцяновский - горячий поклонник Горького. Каждая страница его книги есть дифирамб излюбленному им писателю.
   Биографические данные, им приводимые, потому особенно ценны, что заимствованы из материалов, еще не напечатанных и хранящихся в архиве г. Венгерова, который, как известно" присвоил себе за последнее время право и положение первого российского критика. Выводы и работы г. Венгерова часто сомнительны, еще более сомнительна его компетентность в оценке российской словесности и ее произведений, но материалы у него несомненно имеются весьма интересные.
  
   Биография Максима Горького, - пишет г. Боцяновский, - не совсем обычна. Пишущий под этим псевдонимом Алексей Максимович Пешков родился 14 марта 1869 года, в Нижнем Новгороде, в семье красильщика Василия Каширина, от дочери его Варвары и пермского мещанина Максима Савватиева Пешкова, по ремеслу драпировщика или обойщика. Дед Горького со стороны отца был офицером, которого Николай I разжаловал в солдаты за жестокое обращение с нижними чинами.
   Это был человек настолько крутой, что отец Горького с десятилетнего возраста до семнадцати лет пять раз бегал от него. Последний раз ему удалось бежать из семьи своей навсегда, и он пешком пришел из Тобольска в Нижний Новгород, где поступил в ученики к драпировщику. По рассказам его матери, бабушки Горького, это был умный, добрый и очен" веселый человек. По-видимому, он отличался некоторыми способностями и знал грамоту, так как, уже будучи двадцати двух лет, занимая видную должность управляющего конторой пароходства Колчина (ныне Карповой) в Астрахани, где в 1873 году умер от холеры, заразившись этой болезнью от своего сына (Горького). 5
   Дед со стороны матери начал свою карьеру бурлаком на Волге. Через три путины он был уже приказчиком при караване балахнинского купца Заева {Упоминается в романе "Фома Гордеев".}, потом занялся окраской пряжи, разжился и открыл в Нижнем Новгороде красильное заведение на широких началах. Будучи деловым и практичным, он, спустя самое непродолжительное время, владея уже несколькими домами в городе, имел три мастерских для набойки И окраски материи, был выбран в цеховые старшины, но, прослужив в этой должности три трехлетия, отказался от нее, оскорбленный тем, что его не выбрали в ремесленные головы... Будучи очень религиозным, он в то же время был до жестокости деспотичным и болезненно скупым. Прожив 92 года, он за год до смерти (в 1888 г.) сошел с ума.
   Отец и мать Горького обвенчались "самокруткой". Богатый и гордый дед не мог, конечно, выдать свою любимую дочь за безродного и небогатого человека, каким представлялся ему отец Горького. Семейная обстановка, в которой проходило детство Горького, не представляла собой ничего благоприятного для его развития. Четырех лет он потерял отца. Мать, вскоре затем вышедшая замуж второй раз, передала его совершенно на руки деда, который, научив внука читать по Псалтырю и Часослову, определил его в школу, где ему пришлось пробыть всего только пять месяцев. Заразившись оспой, Горький кончил учение и больше уж его не возобновлял. 6 это время мать умерла от скоротечной чахотки, а дед разорился. Из родственников только одна бабушка, чрезвычайно добрая и самоотверженная старушка, любила мальчика, остальные же относились к нему если не враждебно, то совершенно равнодушно. Никто из них поэтому не позаботился даже, чтобы дать мальчику хотя бы первоначальное образование, и, по достижении им девятилетнего возраста, его отдали в "мальчики" в магазин обуви, но месяца через два он обварил себе руки кипящими щами и был отослан хозяином вновь к деду.
   По выздоровлении его отдали в ученики к чертежнику, дальнему родственнику, но через год вследствие очень тяжелых условий жизни Горький убежал от него и поступил на пароход в ученики к повару. Это был гвардии отставной унтер-офицер Михаил Акимов Смурый, человек сказочной физической силы, грубый, очень начитанный. Он возбудил в Горьком интерес к чтению книг. Первой понравившейся Горькому "до безумия" книгою была брошюра "Предание о том, как солдат спас Петра Великого". У Смурого был целый сундук, наполненный преимущественно маленькими томиками в кожаных переплетах, и это была самая странная библиотека в мире. Эккартгаузен лежал рядом с Некрасовым, Анна Радклиф с томом "Современника", тут же была "Искра" за 1864 год, "Камень Веры" и книжки на малорусском языке.
   Почувствовав симпатию к печатному слову, Горький усердно принялся за чтение всего, что только ни попало ему под руку. Одно за другим он перечитывал такие "классические произведения неизвестных авторов", как "Андрей Бесстрашный", "Япанча", "Яшка Смертенский", "Гуак, или Непреоборимая верность" и т. п. Повар Смурый заставлял его читать Жития Святых, Эккартгаузена, Гоголя, Глеба Успенского, Дюма-отца и многие книжки франкмасонов. Чтение книг романтически-сказочного характера, в которых разного рода герои совершают необыкновенные подвиги, с раннего детства настраивало Горького на героический лад и, быть может, привило ему ту неудовлетворенность будничной серенькой жизнью, то искание чего-то высшего, героического, которое с такой силой проявилось в его позднейших литературных произведениях.
  
   Последний вывод биографа Горького - единственный в своем роде. У Горького есть будто бы "героический лад", он ищет "чего-то высшего, героического", и все это потому, что он начитался Дюма-отца. Как могло случиться, что в благородных образах д'Артаньяна ("Три мушкетера"), Бюсси ("Графиня Монсоро"), кавалера де Мезон-Руж, графа де Монте-Кристо обрел свое вдохновение певец вонючего, пьяного, опошлившегося босячества, живописец разных Коноваловых, Орловых, Пиляев, Васек Красных, всей этой ватаги гнусных, топорщащихся, возящихся и смердящих червей - это секрет биографа. Как всякий абсурд, заверение г. Боцяновского не имело бы для нас ровно никакого смысла, тем более, что речь идет о Максиме Горьком, а не о его биографе. Но тут важно, до какого сумбура мысли способны доходить одурманенные своим поклонением избранному кумиру почитатели Горького. Дюма-отец - первоначальный вдохновитель Горького в смысле героического настроения!? Да как же можно осмелиться поставить рядом эти два имени? Дюма-отец, этот образец чистых мыслей, не написавший в сотнях томов своих сочинений ни одной строки, способной ввести в соблазн, популяризировавший историю своей родины, гениальный сказочник, давший ряд образов идеального благородства, храбрости, любви к отечеству, преданности трону, Дюма, который, невзирая на свое легкомыслие в вопросах исторической точности и на свою склонность рассказывать сказки, как был, есть и останется великим писателем. И - Максим Горький! Гнойный пузырь на развращенности современной мысли, отравитель чистых порывов молодежи, кощунственный ругатель всего, чем жило и из чего сложилось общество, проповедник бунта, босяцкий провозвестник революции!
   Нет! чтобы дойти до такой мысли, до такого сопоставления, надо совершенно утратить и чувство меры, и мерку здравого смысла.
  
   Чтение, - продолжает биограф, - возбудило в Горьком потребности более или менее систематического учения, которое было прервано им в детстве. После 15-ти лет он возымел "свирепое желание" учиться, с какой целью поехал в Казань, предполагая, что науки желающим даром преподаются. Оказалось, что "оное не принято", вследствие чего он поступил в крендельное заведение по 3 рубля в месяц. Это была самая тяжелая из всех опробованных им работ, если не считать непродолжительной работы на соляных промыслах, картинку которой он дал в небольшом очерке "На соли". Обладая тенором, впоследствии пропавшим. Горький, чувствовавший любовь к пению, поступил в 1888 или 1889 году в хор, который в это время набирал оперный антрепренер Орлов-Соколовский. Этот эпизод интересен в том отношении, что вместе с Горьким явился на пробу голоса его друг Шаляпин, который, однако, был забракован.
   В этот период жизни он получил возможность близко изучить среду "бывших людей", в которой он довольно долго жил и потому его рассказы "Коновалов", "Мой спутник", "Дело с застежками" и "Бывшие люди", являясь вполне правдивым отражением его личного житья в это время, имеют почти автобиографическое значение. По ним можно составить себе довольно определенное понятие не только о фактах внешней жизни Горького, но отчасти также и о его внутреннем настроении. Наравне с бывшими людьми он работал на Устье, пилил дрова, таскал грузы, задыхался в булочной... В то же время каждою свободною минутою он пользовался для того, чтобы сесть за книжку, почитать, подумать над вопросами, которые час-от-часу становились все более и более "проклятыми", все более и более мучительными. Решать эти вопросы и читать книги можно было, конечно, только урывками, во время коротеньких досугов, остававшихся между делом. Найдя себе внимательного слушателя и собеседника в лице своего начальника, пекаря Коновалова, Горький нередко превращал душные стены пекарни в аудиторию. Посадят, бывало, хлеб в печь, а сами за книжку. И вот стены пекарни выслушивают "Подлиповцев" Решетникова, "Бунт Стеньки Разина" Костомарова, "Тараса Бульбу" Гоголя, "Бедных людей" Достоевского и т. д. и т. д. "Подлиповцы" были прочитаны Горьким в течение одной ночи. Посадят печь, приготовят другую и опять за чтение, а там начинаются дебаты по поводу прочитанного, о действиях героев, о смысле жизни и т. д. и т. д. Праздники давали возможность Горькому и Коновалову выходить на время из той, в полном смысле слова ямы, какою была пекарня, на свежий воздух, пожить на лоне природы, повидать людей.
  
   Дальше биограф дает выдержки из рассказа Горького " Коновалов", придавая им безусловно биографическое значение. Горький и Коновалов соприкасаются с природой и тогда Горькому становится легче. Но после общения с природой приходится идти в ту же сырую и мрачную яму пекарни.
  
   О его настроении в это время, - говорит биограф, - лучше всего можно составить себе понятие по рассказу "Однажды осенью". В нем описан герой, который, очутившись без гроша в кармане и без квартиры, бесплодно искал работы и мучился настолько голодом, что "шлепая по сырому песку, упорно разглядывал его с желанием открыть в нем какие-нибудь остатки питательных веществ". Положение его было тем более ужасно, что он в это время испытывал не только физические, но и нравственные страдания. "Подумайте! - восклицает герой рассказа, - ведь я в то время был серьезно озабочен судьбами человечества, мечтал о реорганизации социального строя, о политических переворотах, читал разные дьявольски мудрые книги, глубина мысли которых, наверное, недосягаема была даже для авторов их, - я в то время всячески старался приготовить из себя "крупную общественно-активную силу". Мне казалось даже, что отчасти я уже выполнил мою задачу; во всяком случае в то время я в представлениях о себе самом уже доходил до признания за собой исключительного права на существование, как за величиной, для жизни необходимой и вполне способной сыграть в ней крупную историческую роль!" Результатом этих страданий было, в 1888 году, покушение на самоубийство, не имевшее, к счастью, смертельного исхода. "Прохворав, сколько требовалось, - добродушно вспоминает Горький, - я ожил, дабы приняться за торговлю яблоками".
   После Казани Горький пробует счастья в Царицыне, где занимает должость железнодорожного сторожа.
   Как ни тяжела была эта служба, Горький, однако, находил время и возможности удовлетворять свои интеллектуальные потребности, много писал и вел обширную переписку. Как рассказывает начальник одной из станций этой дороги, Горький чуть ли не ежедневно получал письма. В свободное от службы время его всегда можно было встретить окруженного толпой "сослуживцев"-рабочих, которым он читал какую-нибудь брошюру духовно-нравственного содержания, по географии, истории, астрономии и т. п. Начитанность Горького уже в это время была настолько велика, что он мог разъяснить своему железнодорожному начальству, кто такие масоны, и даже не раз поправлял канцелярские бумаги. Начальство было так удивлено разносторонними познаниями своего сторожа, что никак не хотело поверить в его "домашнее" образование и было глубоко убеждено, что "Пешков - непременно выгнанный студент".
   По случаю призыва к отбыванию воинской повинности Горький появляется в Нижнем Новгороде. В солдаты, однако, он не попадает, так как "дырявых не берут", и он становится продавцом баварского кваса, а затем пристраивается письмоводителем у присяжного поверенного А. И. Ланина. Пользующийся всеобщим уважением в Нижнем Новгороде А. И. Ланин принял горячее участие в судьбе многострадального члена "малярного цеха" и, по словам самого Горького, имел "неизмеримо огромнее влияние" на его образование. Так же, как и в Казани, Горький тяготел к кружкам интересовавшейся проклятыми вопросами молодежи и уже тогда обращал на себя внимание, как "душа живая и умница". В одном из таких кружков в самом начале девяностых годов встретился с Горьким поэт А. М. Федоров, которому он прочел свое первое печатное произведение - юмористическое стихотворение, напечатанное в "Стрекозе". По словам Федорова, Горький уже тогда обнаруживал большой художественный вкус и, выслушав то или иное стихотворение, "делал всегда чрезвычайно важные указания и чутко улавливал малейший проблеск настроения"...
   Как ни хорошо жилось Горькому в Нижнем Новгороде, где он отдохнул, наконец, душой, но его снова потянуло к бродячей жизни. Почувствовав себя, по его выражению, "не на своем месте среди интеллигенции", он в 1890 году ушел путешествовать. Из Нижнего Новгорода он отправился в Царицын, затем исходил Донскую область, Украину, зашел в Бессарабию, откуда вдоль южного берега Крыма прошел на Кубань, в Черноморье.
   В октябре 1892 года Горький жил уже в Тифлисе, где работал в железнодорожных мастерских. В этом же году, в местной газете "Кавказ" он напечатал свой первый рассказ "Макар Чудра", обнаруживший несомненный талант в начинающем авторе. Оставив через некоторое время Тифлис, Горький опять вернулся на Волгу, в родные края, и здесь начал писать небольшие рассказы для казанской газеты "Волжский Вестник". Не ограничиваясь провинциальной печатью, Горький послал рассказ "Емельян Пиляй" в "Русские ведомости", где он и появился. Счастливая случайность свела Горького с В. Г. Короленко, бывшим в это время в Нижнем Новгороде и принявшим большое участие в "начинающем" писателе. "В 1893-1894 гг., - сообщает Горький, - я познакомился в Нижнем Новгороде с В. Г. Короленко, которому обязан тем, что попал в большую литературу. Он очень много сделал для меня, многое указал, многому научил". Это значение Короленко в своем литературном развитии Горький особенно подчеркивает в письме Д. Городецкому. "Напишите об этом, - требует от г. Городецкого Горький, - непременно напишите: его, Горького, учил писать Короленко, а если Горький мало усвоил от Короленко, в этом виноват он, Горький. Пишите: первым учителем Горького был солдат-повар Смурый, вторым - адвокат Ланин, третьим - Александр Мефодьевич Калюжный, человек "вне общества", четвертым - Короленко"...
  
   После этого всего Горького стали везде печатать нарасхват. При поездке в 1901 году в Ялту Горький знакомится с графом Толстым и близко сходится с Чеховым.
   "Таким образом, - восклицает патетически биограф Горького, - в этом небольшом уголке крымского побережья одновременно собрались виднейшие представители нашей современной литературы".
   И Толстому пришлось лезть в один мешок с Дюма.
   В биографии, написанной г. Боцяновским, весьма характерно Указание на то, что "разносторонние познания", проявленные железнодорожным сторожем Пешковым, заставили начальство предполагать в нем "выгнанного студента".
   Действительно ли предполагало это начальство желенодорожного сторожа, - мы не умеем сказать, но что подлинность биографии Горького не раз подвергалась сомнению людьми самых разнообразных степеней развития и взглядов, - это верно. Слишком много, как видно из предыдущих глав настоящего очерка, последовательности и продуманности в сочинениях Горького и в развитии его теорий, чтобы не заметить во всем его создании предвзятого плана, чтобы иметь возможность отнести на долю бессознательного творчества искусное введение им, все увеличивающимися дозами, яда босячества в общественный организм.
   По этой причине, ввиду этой предвзятости, о Горьком сложилась и ходит легенда, факты которой не могут быть проверены, но некоторая неправдоподобность которой поддерживается следующими умозаключениями.
   Как бы ни был умен самоучка, как бы ни высоко он развился, искусственность его умственного развития всегда скажется хотя бы в манере передачи своих мыслей и мнений. Человек самый заурядный, но выросший в культурной среде, воспринимает в детстве зачатки множества познаний почти бессознательно, мало-помалу, от окружающих. Когда наступает пора последовательного обучения, то обучаемый, сам того не ведая, ко многому приступает уже до известной степени подготовленным. Вследствие этого в жизни, - а если человек делается писателем, в его сочинениях, - каждая мысль является облеченной в особую форму, представляет собою не нечто сразу приобретенное, а органически сросшееся с выразителем мысли. Ломоносов, невзирая на свою гениальность и на то, что путем усидчивого труда сумел сделаться европейским ученым, обнаруживает в себе постоянно самоучку - человека, который приобрел свои обширные познания в том возрасте, когда для других общеобразовательное обучение уже бывает окончено.
   У Максима Горького иногда в его вовсе неглубоких размышлениях чуется, что тут говорит не мужичок, вчера набравшийся ума-разума, а человек, с детства усвоивший себе круг сложных идей, которые послужили материалом для изложения его воззрений.
   В пользу легенды говорит также и указание всех биографов на познания Горького в истории франкмасонства и его любовь к этим познаниям. В настоящее время франкмасоны совершенно ожидовели и космополитические цели франкмасонства и всееврейства одни и те же. Они заключаются в конечном разрушении христианской культуры, христианских обществ и христианских государств18. Невозможно было бы видеть в Максиме Горьком посланца и уполномоченного франкмасонства и еврейства, последовательно выполняющего возложенное на него хитрое и мудреное поручение развращающей революционной проповеди, и вся сумма его литературных поступков придает этому неправдоподобию оттенок некоторого вероятия.
   Мы сами не возьмем на себя неблагодарной задачи доказывать, что Максим Горький не Алексей Максимович Пешков, а "иной неведомый избранник", но умолчать о ходовой и ходячей легенде мы не считали себя в праве. Быть может, и Горький, и его сторонники, и пособники даже желали бы, чтобы та или иная легенда окружила ореолом таинственности и неразгаданности певца босячества... быть может, это подозреваемое в них желание и было причиной возникновения легенды.
  

III

  
   Принимая на веру факты биографии Горького, изложенные выше, мы должны остановиться на одном из них: на покушении Горького на самоубийство. Об этом и ему самому, и его биографам было бы лучше всего молчать. Многие видят в самоубийстве проявление слабости духа, другие склонны видеть в нем необыкновенный героизм и чрезвычайное мужество. Но во всяком случае, самоубийство доконченное - явление ужасное. Самоубийство неудавшееся неизбежно возбуждает смех и презрение к неудачнику, который, дойдя до сознания, что ему следует себя из мира убрать, этого даже не сумел сделать. Хвастаться тут, как ни повернуть вопрос, нечем. Мы не знаем, какими способами лишал себя жизни Горький, но так как при сообщении о непринятии его в военную службу говорится, что "дырявых" на службу не принимают, можно заключить, что он стрелялся.
   Максим Горький не один из таких неудавшихся покусителей. То же самое совершал другой "знаменитый" современный писатель, порнограф и психопат Леонид Андреев. То же самое совершали и совершают десятки и сотни недоучек, капризных и нервных себялюбцев, которым жизнь не улыбалась, потому что они, в своем тунеядстве и распущенности воли и поступков, не сумели овладеть ею.
   Замечательно, что и Горький, сообщивший сведение о своем покушении на самоубийство, и его биограф г. Боцяновский не замечают, в какой мере этим некрасивым поступком умаляется человеческое достоинство Горького. В подробной биографии и это сведение безусловно необходимо, ибо ничто из черт жизни или характера не должно быть упущено. Но подробные биографии живущих еще людей не пишутся, так как и написать их невозможно, пока человек жив. В кратком же жизнеописании волею-неволею приходится делать выбор фактов и, право, с точки зрения желающих Горькому добра, об этом покушении на самоубийство было предпочтительнее не упоминать.
   Если принимать биографию Горького во всех мелочах на веру, то перед нами из рассказа г. Боцяновского обрисуется такая фигура: способный мальчик, рожденный и выросший в неблагоприятных условиях, очень скоро, возомнив о себе, стал смотреть на людей свысока, а на себя с большим уважением. Из этого самопоклонения и вырос тот писатель, которого теперь знает вся грамотная Россия. Это самопоклонение, поставление себя выше окружающего отразились в каждой строке Горького. Оттого и чувствуется в его писаниях красной нитью проведенная мысль: я сказал и потому это верно.
   Такая самоуверенность имеет своего рода гипнотическое влияние на читателей. Этим качеством сильны всякие имеющие общественный успех проповедники. Им силен и Горький, и в нем часть его успеха.
   Об успехе этом стали говорить за последнее время, что он уменьшается, что мода на Горького проходит. Слава Богу, если бы это было так, но, к сожалению, оно не совсем так. Горький, после издания пьесы "На дне", не выпускал новых произведений. Старые издания разошлись в неслыханном до Горького количестве экземпляров. Мы уже подсчитывали приблизительно, что Горький имеет в России до 5 миллионов читателей. Больше их быть не может. Нельзя же ожидать, что те, кто уже приобрел сочинения Горького, будут покупать вторые экземпляры имеющихся у них книг. О Горьком говорят меньше... Потому что с ним освоились, что он вошел в обиход жизни, но не потому, чтобы тлетворное влияние его стало ослабевать.
   Литература о Горьком разрастается. Книжка г. Боцяновского, нами цитированная - не единственная. Их достаточно и еще есть. Есть между ними и забавная по внешности, как и по содержанию, книжка г. Врадия - "Краски Максима Горького"19. Оригинальность этого песнопения в честь Горького вся выражается уже одной обложкой брошюры цвета лососины; на обложку капнула откуда-то и слегка разбрызгалась капля не то крови, не то сурику.
   Об истинном успехе и истинном вреде Горького можно судить не столько по количеству проданных экземпляров его сочинений и по хвалебной о нем литературе, сколько по наблюдения над словесными восторгами его почитателей. Надо видеть негодование недозрелых поклонников Горького, когда перед ними осмелишься не только разоблачать, как это делается на этих страницах, их кумира, но даже просто без благоговения отнестись к нему. Среди них Горький стоит столь прочно, что воззрения его считаются, - словно, прости, Господи, евангельские истины, - непререкаемыми. Никакой спор с поклонниками Горького невозможен. При малейшем порицании босяцкого поэта, они или снисходительно улыбаются, не желая возражать "отупевшей старости" или "буржуйной" морали собеседника, или начинают говорить дерзости.
   Борьба с этим утвердившимся влиянием Горького весьма затруднительна. Все логические доказательства в таких случаях оказываются бессильными.
   Увлекаться свойственно молодости, и если не Горьким, то тем или иным она увлекаться будет. Источник таких увлечений имеет чистое начало. Молодость стремится к новому слову, к познанию истины, к проникновению в сущность причин зла, царящего в мире, - и охотно верит, что зло излечить можно. Не трудно убедить молодость в том, что спасение лежит, ну, хотя бы, в босяках, сформированных в общественный класс, что настоящее исцеление общественных недугов можно найти в буре, о которой гласит "Буревестник" Горького. А затем цена вещей будет устанавливаться самым странным образом. Дикое нападение босяка на офицера, находящегося перед фронтом, превратится в общественный протест угнетенного человека, который был рожден, чтобы быть независимым, - против "представителей грубой силы".
   Офицер - верный слуга Царя и родины - обратится в "преторианца", в раба неправой власти и т. д. и т. д. На этой дорожке, как и на всякой, один первый шаг труден, а остальные уже идут сами собою.
   Остается жалеть, что в молодежь вливаются незаметно, при помощи произведений изящной словесности, ядовитейшие начала, но противоядия здесь нет. Есть только организмы больные, слабые, которые гибнут от отравы, и бывают организмы сильные, которые перерабатывают сами яд и уничтожают его в себе.
   Тут остается только на Бога да на выносливость молодежи Уповать. И винить молодежь трудно. Как будешь винить того, кто угорел в угарной комнате? Он, может быть, и сам не рад, да, ведь, против окиси углерода устоять трудно.
   Кого следует винить, так это тех легкомысленных борзописцев, которые стали восхвалять и превозносить Максима Горького, ради оригинальности, ради озорства, по отсутствию более приличной темы для фельетона. Еще более следует винить тех, кто, понимая яд, заключенный в писаниях Горького, вред общественный и государственный, ими приносимый, все-таки, а может быть именно вследствие сознания этого вреда, - не постыдились неумеренными похвалами раздуть значение таланта Горького, навязывать его чтение, усиленно рекомендовать его. Следует винить тех, кто, пользуясь хотя бы и случайно приобретенным публицистическим авторитетом, авторитет этот отдал на служение успеху Горького. Следует винить и тех, кто в погоне за успехом скандала вывел на подмостки, при тщательно обдуманной обстановке, босяков, публично выкликающих революционные речи о разрушении общества и всех основ его.
   Все эти похвалы, все это необузданное кликушество сознательных и бессознательных сообщников Максима Горького в его походе против общества, государства, нравственности и религии сделали то, что среди гвалта дифирамбов, Горький едва не попал в академическое кресло, едва не сделался почетным академиком, едва не получил того звания, которое учреждено в память великого поэта Пушкина.
   Обилие сообщников Горького несомненно доказывает, что общество наше серьезно нездорово, ибо в обществе здоровом, себя сознающем и уважающем, понимающем словесный смысл прочитанного и умеющем оценивать степень возможного влияния печатного произведения, сочинения Горького не заслужили бы многого...
   Дело сделано. Горький царил; по нашему мнению, царит и доселе. Босяк, как революционная сила, создан в теории и создается на практике. И пусть бы ныне Горького даже забыли, вплоть до его имени, - все равно: дело сделано. Если забыть о Горьком, как об источнике босяцкого зла, то это, пожалуй, еще хуже будет, так как будет неизвестно, где гнездится корень зла.
   Обличить Горького, раскрыть его карты, это - только первая половина задачи. Есть еще вторая половина и, быть может" важнейшая и труднейшая во всяком случае. Босячество в его теперешнем виде ожидает своего исследователя, спокойного, терпеливого, способного, при исследовании, до времени скрыть свое душевное негодование и дойти в исследовании до конца. Лишь зная недуг, возможно уврачевать его. А недуг босячества требует врача, если нужно, беспощадного, к членам, зараженным гангреною.
  

IV

  
   В этой, последней, главе необходимо было свести к одному знаменателю все говоренное об учении Горького. Максим Горький значительно облегчил нам этот труд.
   В книге первой "Сборника товарищества "Знание" за 1903 год" (вышла в 1904 году) помещен этюд Горького под заглавием "Человек". В этом произведении, которое стремится быть написанным в стихах, хотя и напечатано, как печатается проза, - Горький сам дает вытяжку из своего учения. Эта вещь так нужна для окончательного понимания Горького и так невелика, что приводим ее во всей ее неприкосновенности.
  

I

  
   ...В часы усталости духа, - когда память оживляет тени прошлого и от них на сердце веет холодом,- когда мысль, как бесстрастное солнце осени, освещает грозный хаос настоящего и зловеще кружится на одном месте, бессильная подняться выше, лететь вперед; - в тяжелые часы усталости духа, силою моего воображения, я вызываю пред собой величественный образ Человека!
   Человек! Точно солнце рождается в груди моей, и в ярком свете его, необъятный, как мир, медленно шествует - вперед! и - выше! трагический прекрасный Человек!
   Я вижу его гордое чело и смелые, глубокие глаза, а в них - лучи бесстрашной, мощной Мысли, той Мысли, что постигла чудесную гармонию вселенной, той величавой силы, которая в моменты утомленья - творит Богов, в эпохи бодрости - их низвергает.
   Затерянный среди пустынь вселенной, один на маленьком куске земли, несущемся с неуловимой быстротою куда-то в глубь безмерного пространства, терзаемый мучительным вопросом - "зачем он существует?" - он мужественно движется - вперед! и - выше! по пути к победам над всеми тайнами земли и неба.
   Идет он, орошая кровью сердца свой трудный, одинокий, гордый путь: и создает из этой жгучей крови - поэзии нетленные цветы; тоскливый крик души своей мятежной он в музыку искусно претворяет, из опыта - науки создает и, каждым шагом украшая жизнь, как солнце землю щедрыми лучами, - он движется все - выше! и - вперед! звездою путеводной для земли...
   Вооруженный только силой Мысли, которая то молнии подобна, то холодно-спокойна, точно меч, - идет свободный, гордый Человек, далеко впереди людей и выше жизни, один - среди загадок бытия, один среди толпы своих ошибок... и все они ложатся тяжким гнетом на сердце гордое и ранят сердце, и терзают мозг, и, возбуждая в нем горячий стыд за них, зовут его - их уничтожить.
   Идет! В груди его ревут инстинкты, противно ноет голос самолюбья, как наглый нищий, требуя подачки, привязанностей цепкие волокна опутывают сердце, точно плющ, питаются его горячей кровью и громко требуют уступок силе их... все чувства овладеть желают им, все жаждет власти над его душою.
   А тучи разных мелочей житейских подобны грязи на его дороге и гнусным жабам на его пути.
   И как планеты окружают солнце - так Человека тесно окружают созданья его творческого духа: его - всегда голодная - Любовь, вдали за ним прихрамывает Дружба; пред ним идет усталая Надежда; вот Ненависть, охваченная Гневом, звенит оковами терпенья на руках, а Вера смотрит темными очами в его мятежное лицо и ждет его в свои спокойные объятья...
   Он знает всех в своей печальной свите - уродливы, несовершенны, слабы созданья его творческого духа!
   Одетые в лохмотья старых истин, отравленные ядом предрассудков, они враждебно идут сзади Мысли, не поспевая за ее полетом, как ворон за орлом не поспевает, и с нею спор о первенстве ведут и редко с ней сливаются они в одно могучее и творческое пламя.
   И тут же - вечный спутник Человека - немая и таинственная Смерть, всегда готовая поцеловать его в пылающее жаждой жизни сердце.
   Он знает всех в своей бессмертной свите и, наконец, еще одно он знает - Безумие...
   Крылатое, могучее, как вихрь, оно следит за ним враждебным взором и окрыляет Мысль своею силой, стремясь вовлечь ее в свой дикий танец...
   И только Мысль - подруга Человека, и только с ней всегда он неразлучен, и только пламя Мысли освещает пред ним препятствия его пути, загадки жизни, сумрак тайн природы и темный хаос в сердце у него.
   Свободная подруга Человека, Мысль всюду смотрит зорким, острым взглядом и беспощадно освещает все:
   - Любви коварные и пошлые уловки, ее желанье овладеть любимым, стремленье унижать и унижаться и - чувственности грязный лик за ней; пугливое бессилие Надежды и Ложь за ней - сестру ее родную, - нарядную, раскрашенную Ложь, готовую всегда и всех утешить и - обмануть своим красивым словом;
   - Мысль освещает в дряблом сердце Дружбы ее расчетливую осторожность, ее жестокое, пустое любопытство и зависти гнилые пятна И клеветы зародыши на них;
   - Мысль видит черной Ненависти силу и знает: если снять с нее оковы, - тогда она все на земле разрушит и даже справедливости побеги не пощадит!
   Мысль освещает в неподвижной Вере и злую жажду безграничной власти, стремящейся поработить все чувства, и спрятанные когтя изуверства, бессилие ее тяжелых крылий, и - слепоту пустых ее очей.
   Она в борьбу вступает и со Смертью; ей, из животного создавшей Человека, ей, сотворившей множество богов, системы философские, науки - ключи к загадкам мира, - свободной и бессмертной Мысли - противна и враждебна эта сила, бесплодная и часто глупо-злая.
   Смерть для нее ветошнице подобна, - ветошнице, что ходит по задворкам и собирает в грязный свой мешок отжившее, гнилое, ненужные отбросы, но порою ворует нагло здоровое и крепкое.
   Пропитанная запахом гниенья, окутанная ужаса покровом, бесстрастная, безличная, немая, суровою и черною загадкой всегда стоит пред Человеком Смерть, а Мысль ее ревниво изучает - творящая и яркая, как солнце, исполненная дерзости безумной и гордого сознания бессмертья...
   Так шествует мятежный Человек сквозь жуткий мрак загадок бытия - вперед! и - выше! все - вперед! и - выше!
  

II

  
   Вот он устал, шатается и стонет; испуганное сердце ищет Веры и громко просит нежных ласк Любви.
   И Слабостью рожденные три птицы - Уныние, Отчаяние, Тоска, - три черные уродливые птицы - зловеще реют над его душою и все поют ему угрюмо песню о том, что он - ничтожная букашка, что ограничено его сознанье, бессильна Мысль, смешна святая гордость и - что бы он ни делал, он умрет.
   Дрожит его истерзанное сердце под эту песнь и лживую, и злую, сомнений иглы колют мозг его, и на глазах блестит слеза обиды...
   И если гордость в нем не возмутится, страх Смерти властно гонит Человека в темницу Веры, Любовь, победно улыбаясь, влечет его в свои объятья, скрывая в громких обещаньях счастья печальное бессилье быть свободной и жадный деспотизм инстинкта...
   В союзе с Ложью, робкая Надежда поет ему о радостях покоя, поет о тихом счастье примиренья и мягкими, красивыми словами баюкает дремотствующий дух, толкая его в тину сладкой Лени и в лапы Скуки, дочери ее.
   И, по внушенью близоруких чувств, он торопливо насыщает мозг и сердце приятным ядом той циничной Лжи, которая открыто учит, что Человеку нет пути иного, как путь на скотный двор спокойного довольства самим собою.
   Но Мысль горда, и Человек ей дорог, - она вступает в злую битву с Ложью, и поле битвы - сердце Человека.
   Как враг, она преследует его; как червь, неутомимо точит мозг; как засуха опустошает грудь; и, как палач, пытает Человека, безжалостно сжимая его сердце бодрящим холодом тоски по правде, суровой мудрой правде жизни, которая хоть медленно растет, но ясно видима сквозь сумрак заблуждений, как некий цветок, рожденный Мыслью.
   Но если Человек отравлен ядом Лжи, неизлечимо твердо верит, что на земле нет счастья выше полноты желудка и души, нет наслаждений выше сытости, покоя и мелких жизненных удобств, тогда в плену ликующего чувства печально опускает крылья Мысль и - дремлет, оставляя Человека во власти его сердца!
   И, облаку заразному подобна, гнилая Пошлость, подлой Скуки дочь, со всех сторон ползет на Человека, окутывая едкой, серой пылью и мозг его, и сердце, и глаза.
   И Человек теряе

Другие авторы
  • Попугаев Василий Васильевич
  • Российский Иван Николаевич
  • Виноградов Анатолий Корнелиевич
  • Александров Петр Акимович
  • Шаховской Александр Александрович
  • Соколовский Александр Лукич
  • Ржевский Алексей Андреевич
  • Виардо Луи
  • Ламсдорф Владимир Николаевич
  • Барбе_д-Оревильи Жюль Амеде
  • Другие произведения
  • Жадовская Юлия Валериановна - Жадовская Ю. В.: Биобиблиографическая справка
  • Горький Максим - Быть проводниками великой истины
  • Шекспир Вильям - Н. Бахтин. Шекспир в русской литературе
  • Крюков Федор Дмитриевич - Встреча
  • Соловьев-Андреевич Евгений Андреевич - Достоевский. Его жизнь и литературная деятельность
  • Короленко Владимир Галактионович - Короленко В. Г.: биобиблиографическая справка
  • Раевский Николай Алексеевич - О. Карпухин. Мог ли стать барон Врангель русским Бонапартом?..
  • Мопассан Ги Де - Сицилия
  • Тютчев Федор Иванович - Тютчев Ф. И.: Биобиблиографическая справка
  • Карамзин Николай Михайлович - Избранные письма
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
    Просмотров: 237 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа