Главная » Книги

Страхов Николай Николаевич - Предисловия к книге "Критические статьи. Об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом"

Страхов Николай Николаевич - Предисловия к книге "Критические статьи. Об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом"


  

Предислов³е къ первому издан³ю.

  
   Н. Страховъ. Критическ³я статьи. Томъ первый. Объ И. С. Тургеневѣ и Л. Н. Толстомъ (1882-1885). Издан³е пятое.
   Издан³е И. П. Матченко. К³евъ, 1908.
  
   Часто мнѣ совѣтовали издать мой критическ³я статьи, и я давно бы послѣдовалъ этому совѣту, если бы самъ былъ такъ же ими доволенъ, какъ нѣкоторые изъ моихъ читателей. Но критика въ тѣсномъ смыслѣ, то есть оцѣнка и характеристика художественныхъ произведен³й литературы, всегда казалась мнѣ дѣломъ чрезвычайно труднымъ; я всегда думалъ, что едва-ли могу исполнять его въ совершенствѣ. Мои статьи этого рода были писаны большею част³ю по желан³ю журналовъ, въ которыхъ я участвовалъ; и хотя я прилагалъ къ этому писан³ю всяческую точность и добросовѣстность, всегда я чувствовалъ, что къ мыслямъ, изложеннымъ мною, слѣдовало бы прибавить еще друг³я черты и пояснен³я. Хорошая критика требуетъ не только горячей любви къ художественнымъ произведен³ямъ, но и особенной чуткости къ формѣ художества, такъ чтобы общее впечатлѣн³е и крупныя черты произведен³я не заслоняли, въ глазахъ критика, частностей и второстепенныхъ развит³й идеи. Кронѣ того, критикъ долженъ обладать глубокимъ и многостороннимъ чутьемъ жизни, то есть всякаго рода сердечныхъ движен³й, различныхъ типовъ душевнаго склада людей, различныхъ видовъ красоты и безобраз³я, силы и слабости въ человѣческомъ образѣ дѣйств³й. Въ такой чуткости къ жизни и къ художеству никто у насъ не превзошелъ Аполлона Григорьева. Вотъ почему, прежде чѣмъ издавать свои статьи, я приложилъ заботы о тонъ, чтобы издать сочинен³я этого у насъ несравненнаго критика; {Сочинен³я Аполлона Григорьева. Томъ первый (съ портретомъ). Издан³е Н. H. Страхова. Спб. 1876.} да и теперь, такъ какъ я обращаюсь къ читателямъ, интересующимся критикою русской литературы, прежде всего посовѣтую имъ читать прилежно Ап. Григорьева, и лучшаго совѣта дать не могу.
   Впрочемъ, хотя мои статьи не достигаютъ идеала критики, хотя въ нихъ больше господствуютъ мысли общ³я и отвлеченныя, однакоже, настоящ³й критическ³й элементъ въ нихъ также есть и, можетъ быть, иные читатели одобрятъ меня за ясность и опредѣленность тѣхъ чертъ, на которыхъ я останавливаюсь.
   Прибавлю еще, что моя книга, вѣроятно, никогда бы не явилась на свѣтъ, если бы мнѣ не довелось и въ послѣднее время написать нѣсколькихъ критическихъ статей. Содержан³е ихъ настолько важно въ моихъ глазахъ, и я настолько доволенъ ихъ изложен³емъ, что съ большею смѣлостью рѣшаюсь предложить ихъ читателямъ въ отдѣльномъ издан³и. Прошу не упускать этого изъ вида, такъ какъ статьи расположены въ строго хронологическомъ порядкѣ и, слѣдовательно, къ моему огорчен³ю, впереди стоятъ тѣ, на которыя я всего менѣе надѣюсь. Но читатель менѣе нетерпѣливый увидитъ пользу этой послѣдовательности. По этимъ статьямъ, писаннымъ во время перваго появлен³я различныхъ произведен³й Тургенева и Толстаго, можно въ извѣстной мѣрѣ судить, какого рода интересъ связывался тогда съ этими произведен³ями, каково было настроен³е публики и литературы и какъ оно измѣнялось. Въ точности же моихъ указан³и я до сихъ поръ не имѣю повода сомнѣваться.
   Изъ своихъ критическихъ статей я издаю здѣсь только относящ³яся къ двумъ названнымъ писателямъ. Причина, во-первыхъ та, что это - главныя мои статьи, что въ течен³е этого долгаго времени я преимущественно писалъ о Тургеневѣ и Толстомъ и, слѣдовательно, тутъ именно и могу полагаться на ясность и выработку своего сужден³я. А во-вторыхъ, эти два ряда статей представляютъ не только нѣкоторую полноту, но и контрастъ, поясняющ³й все дѣло. Во многихъ отношен³яхъ, Тургеневъ и Толстой противоположны другъ другу. Одного можно назвать западникомъ, другого славянофиломъ, хотя въ строгомъ смыслѣ эти назван³я къ нимъ не приложимы; художество, по самой своей природѣ, слишкомъ свободно, чтобы вполнѣ подходить подъ опредѣлен³я нашихъ парт³й. Далѣе, одинъ - подражатель и идетъ по течен³ю; другой - чрезвычайно самобытенъ и независимъ отъ всякихъ течен³й; одинъ обнаружилъ слабость въ своихъ отношен³яхъ къ общественному мнѣн³ю, другой очевидную нравственную силу, и т. д. Мнѣ слѣдуетъ предупредить читателей, что они найдутъ въ настоящей книгѣ рѣзк³я страницы противъ Тургенева. Пусть, однако, его поклонники обратятъ вниман³е на то, что и всѣ его достоинства здѣсь не упущены изъ вида.
   Но главный центръ моей книги, отъ котораго зависитъ наибольш³й ея вѣсъ, есть, конечно, Толстой. Тутъ помѣщены въ полномъ составѣ статьи, которыя могли бы подать мнѣ поводъ къ большой гордости. Задолго до нынѣшней славы Толстаго, до восторговъ, вызванныхъ его произведен³ями за границей и повторенныхъ у насъ, въ то время, когда даже еще не была кончена Война и миръ, я почувствовалъ великое значен³е этого писателя и старался объяснить его читателямъ. Во всякомъ случаѣ, я могу сослаться на этотъ фактъ, какъ на доказательство живости и независимости чувства, внушившаго мнѣ поклонен³е, которое я съ тѣхъ поръ исповѣдую. Долго я подвергался за него насмѣшкамъ, но наконецъ сила вещей побѣдила и теперь, вѣроятно, тотъ самъ заслужитъ похвалу, кто превзойдетъ другихъ въ похвалахъ Толстому.
   Дѣло, конечно, не въ томъ, что я первый, и уже давно, печатно провозгласилъ Толстаго ген³альнымъ и причислилъ его къ великимъ русскимъ писателямъ. Главное всегда - въ пониман³и духа писателя, въ томъ внутреннемъ сочувств³и, которое открываетъ намъ самую глубину его произведен³й. Пусть судятъ читатели, насколько вѣрно и полно я, уже тогда понялъ смыслъ Толстаго.
   До сихъ поръ это необычайное явлен³е, чѣмъ больше уясняется въ моихъ глазахъ, тѣмъ дороже и выше становится въ силу того же самаго смысла. Все въ немъ цѣльно и связано, какъ въ настоящемъ существѣ. Его художество вполнѣ своеобразно; оно представляетъ сл³ян³е самой яркой объективности съ самой глубокой субъективностью и, слѣдовательно, осуществляетъ идеалъ современнаго художества, не прежняго, античнаго, а нашего, христ³анскаго. Что такое для насъ художество? Мы, вѣдь, уже не можемъ, какъ древн³е греки, уходить вполнѣ въ созерцан³е красоты и, напримѣръ, смотрѣть на формы человѣческаго тѣла, какъ на ея божественное воплощен³е. Для насъ искусство, какъ и все другое, есть только пища для духа. Мы не сливаемся съ предметами нашего созерцан³я, а становимся отъ нихъ въ сторонѣ, стремимся стать выше ихъ. Возможность подняться надъ явлен³ями, расширить свой горизонтъ, ничего не потерявъ въ немъ, получить отъ предметовъ наиболѣе духовное воздѣйств³е - вотъ, что мы цѣнимъ въ искусствѣ. Такимъ образомъ, субъективность есть необходимый элементъ нашего искусства, какъ-будто душа этого тѣла. Существенная разница между художниками для насъ будетъ заключаться не только въ мастерствѣ ихъ объективности, но и въ силѣ и въ качествѣ ихъ субъективности. Въ приложен³и къ Толстому можно сказать, что едва-ли есть художникъ, созерцающ³й съ такимъ живымъ чувствомъ тѣ самые образы, которые онъ творитъ. Всѣ усил³я безподобной объективности, очевидно, дѣлаются лишь для удовлетворен³я глубокой субъективной потребности, и художникъ иногда даже прерываетъ работу, уходя въ область отвлеченной мысли (напримѣръ, въ концѣ Войны и мира).
   Но разрыва, противорѣч³я у него нѣтъ. Настоящее искусство никогда не можетъ быть ни оруд³емъ, ни помѣхою, оно, какъ и друг³я духовныя области человѣческой дѣятельности, имѣетъ свои неизмѣнные законы. но ведетъ, какъ и всѣ эти области, къ одной и той же цѣли, совмѣщающей въ себѣ лучш³я человѣческ³я задачи, сливающей ихъ въ одно высшее стремлен³е.
   Какое дѣйств³е искусство производитъ въ душѣ человѣка? Созерцая свой предметъ во всей полнотѣ его существа, художникъ стремится не погрузиться въ него, а, напротивъ, освободиться отъ него, покорить его себѣ. Этотъ процессъ, то есть, какъ извѣстныя чувства и явлен³я не даютъ покоя художнику, поглощаютъ его душу, пока онъ наконецъ не воплотитъ ихъ въ ясныя формы, хорошо знакомъ людямъ, одареннымъ творческою силою, и на него указывалъ, напримѣръ, Гёте, а у насъ Гоголь. Понятно, что вообще должно происходить нѣкоторое отрѣшен³е отъ того предмета, которымъ наша мысль вполнѣ овладѣла и который поставила передъ собою.
   Итакъ, художникъ есть человѣкъ свободный душою. Не даромъ поэтовъ восхваляютъ за высоту ихъ взгляда, за то, что передъ ними наше великое оказывается ничтожнымъ, а наше малое открываетъ свою невидимую намъ красоту; недаромъ имъ приписываютъ также и олимп³йское равнодуш³е и даже пантеистическое безразлич³е, смѣшен³е добра и зла.
   Но свобода, этотъ опасный даръ, не сама сбиваетъ насъ съ истиннаго пути; она есть только просторъ для дѣйств³я существующихъ силъ. Поэтому, она есть необходимое услов³е и для того, чтобы въ душѣ человѣка раскрылось самое чистое чувство, самое высокое разумѣн³е, все, что подавляется и заглушается своекорыстною и будничною жизнью. Поэтъ вполнѣ свободный, вполнѣ чистый, непремѣнно найдетъ въ себѣ путь къ Богу.
   Произведен³я Толстаго поразительны тою искренност³ю и сер³озност³ю, съ которою въ нихъ совершается дѣло художества, и потому могутъ служить наилучшимъ примѣромъ, поясняющимъ сущность этого дѣла. Всяк³й предметъ, за который онъ берется, онъ стремится проникнуть насквозь, и вмѣстѣ съ тѣмъ вы ясно видите, что онъ отвергаетъ его, уходитъ отъ него неудовлетворенный. Нѣтъ писателя, который бы съ большею охотою останавливался на картинахъ человѣческаго счаст³я, у котораго было бы столько сценъ мирныхъ, идиллическихъ; и нѣтъ писателя, у котораго было бы такъ ясно, что онъ не увлеченъ этими радостями, что онъ ихъ не воспѣваетъ, а, напротивъ, изображаетъ ихъ измѣнчивость и пустоту. Сколько различныхъ формъ жизни онъ изобразилъ, сколько формъ быта, занят³й, забавъ и дѣлъ,- и всѣ онъ отвергнулъ, ни за одною не призналъ полной законности.
   Люди съ художественнымъ даромъ часто дѣлаютъ изъ своего добра забаву; они живутъ двойною жизнью, то подымаясь въ область поэтической свободы, то опускаясь въ ту сѣть интересовъ, страстей и привычекъ, которая составляетъ ихъ настоящую жизнь. Читая Толстаго, можно почувствовать, что для него такая двойственность невозможна, что здѣсь человѣкъ дѣйствительно страстно ищетъ свободы и, когда найдетъ для нея точку, уже никогда не покинетъ ея.
   Какой же идеалъ постоянно раскрывается въ этой освобождающейся душѣ? Отъ самаго начала ея борьба и трудъ имѣютъ ясный смыслъ, видимо направляются къ извѣстной цѣли. Не скептицизмъ, не обманутая жадность къ жизни, не холодъ гордости и себялюб³я составляютъ главный нервъ этихъ искан³й. Всѣмъ теперь очевидно, что, отъ самаго начала, сочувств³я Толстаго устремлялись къ простому и доброму, что эта освобожденная душа, умѣющая видѣть жизнь не въ отвлеченныхъ формахъ и не съ частныхъ точекъ зрѣн³я, а во всей ея полнотѣ и цѣльности, упорно доискивается истинной жизни среди всякаго рода фальшивыхъ явлен³й, и что она находитъ ее только въ томъ, что представляетъ самую чистую нравственную красоту, что бываетъ просто и смиренно до самоунижен³я и въ то же время твердо и спокойно до степени высочайшаго великодуш³я. Пусть это называютъ пантеизмомъ, или фатализмомъ, или буддизмомъ, но во всякомъ случаѣ пусть признаютъ, что это путь, идущ³й къ Богу, и что Толстой, вышедши на него, до сихъ поръ идетъ прямо, а не въ обратномъ направлен³и.
   Не буду и не могу здѣсь, въ предислов³и, останавливаться дольше на такомъ плодовитомъ вопросѣ. Прибавлю только, что ни на какомъ писателѣ не лежитъ такъ ясно печать русскаго духа, какъ на Толстомъ. Это та самая форма нравственныхъ понят³й, которую внушило нашему народу христ³анство, или, если угодно, та, въ которую нашъ народъ воплотилъ религ³озныя понят³я. Духъ этотъ въ насъ живетъ, какъ мы ни заглушаемъ и не отрицаемъ его, и если бы онъ покинулъ насъ, то Росс³я рушилась бы, какъ трупъ, оставленный жизнью. Поэтому не можетъ быть писателя болѣе намъ любезнаго, болѣе соотвѣтственнаго самымъ глубокимъ позывамъ нашего сердца, чѣмъ Толстой. Можно находить въ немъ много недостатковъ: можно быть недовольнымъ размѣрами его творческихъ силъ, признавать въ его произведен³яхъ неполноту и незаконченность, слабыя мѣста, безтактности, пробѣлы; но я одно хочу сказать: по своему качеству онъ писатель несравненный и единственный, стоящ³й на высотѣ, которую теперь намъ даже трудно и опредѣлить. Одно уже и теперь ясно: не только намъ онъ кровно дорогъ, но, по величайшей цѣнности своего качества и по высокой степени, въ которой онъ проявилъ его, онъ долженъ занять мѣсто въ первыхъ рядахъ всем³рной литературы.
  
   22 сент. 1885 г.
  

Предислов³е ко второму издан³ю.

  

Ich sah des Rahmes heil'ge Kranze

Auf der gemeinen Stirn entveiht.

Schiller.

   И въ печати и на словахъ меня упрекали въ томъ, что статьи мои о Тургеневѣ противорѣчатъ одна другой, и что вмѣсто того, чтобы предложить читателямъ опредѣленное сужден³е, я передъ ихъ глазами перехожу отъ одного взгляда къ другому. Въ извинен³е можно бы сказать, что, для внимательныхъ и соображающихъ читателей, основан³е и, слѣдовательно, смыслъ такого перехода можетъ не нуждаться въ толкован³яхъ. Но, конечно, мнѣ самому это дѣло вообще должно быть яснѣе, чѣмъ читателямъ; поэтому на мнѣ лежитъ обязанность изложить его, и я постараюсь сдѣлать это, хотя бы лишь въ самыхъ главныхъ чертахъ.
   Собственно разноглас³е есть только между первою статьею объ Отцахъ и дѣтяхъ и остальными статьями. Въ то время, когда я писалъ разборъ знаменитаго романа Отцы и дѣти, Тургеневъ стоялъ на верху своей славы, а нигилизмъ проходилъ лучшую пору своего развит³я. Живо помню, съ какимъ сердечнымъ благоговѣн³емъ, почти непростительнымъ для тридцатилѣтняго человѣка, смотрѣлъ я на Тургенева въ 1859, или въ 1860 году, на университетскомъ обѣдѣ. Онъ уже написалъ тогда Дворянское гнѣздо и совмѣщалъ въ себѣ, для меня, все очарован³е, какое я привыкъ связывать съ мыслью о литературѣ и великихъ писателяхъ. Въ тѣ годы онъ былъ, по общему признан³ю, первый между своими сверстниками и, казалось, далеко выше другихъ. Думаю, что нѣтъ нужды описывать мои чувства; они такъ понятны и обыкновенны.
   Другое дѣло нигилизмъ. То, что творилось въ умахъ въ 1860, 1861, 1862 годахъ, есть нѣчто совершенно особенное, о чемъ едва-ли мног³е ясно помнятъ, или имѣютъ ясное понят³е. Было что-то фантастическое въ томъ радостномъ возбужден³и и движен³и, которое господствовало тогда въ образованномъ классѣ, и всего больше въ литературѣ. Освобожден³е крестьянъ какъ-будто подало лозунгъ ко всяческому освобожден³ю умовъ. Обновлен³е, обновлен³е во всемъ, обновлен³е до самыхъ основъ жизни и мысли,- таково было общее стремлен³е, неудержимо захватывавшее не однихъ юношей, а и людей пожилыхъ, и извѣстныхъ ученыхъ, и сановниковъ. Работа языковъ и перьевъ шла неутомимо, кипѣла ключемъ. Никогда въ Петербургѣ не было такихъ оживленныхъ собран³й, такого множества шумныхъ и интересныхъ кружковъ по понедѣльникамъ, вторникамъ и по всѣмъ днямъ недѣли. Литература была коноводомъ всего движен³я и росла не по днямъ, а по часамъ. Общею же цѣлью литературы считался переворотъ въ умахъ, и вся она безпощадно гнала и ломала старое и стремилась проповѣдывать новыя идеи. Журналисты задавались цѣлью раскрыть и разработать въ своемъ журналѣ нѣкоторое новое направлен³е, еще неслыханное, но единое истинное. Писатели стремились дать - кто новую педагог³ю, кто новую эстетику, новую истор³ю рода человѣческаго, новую философ³ю, и т. н. Это происходило публично; въ частныхъ же разговорахъ можно было услышать предложен³е сочинить и новую религ³ю. Въ сущности, во всемъ этомъ уже сказывался нигилизмъ, но еще въ самыхъ широкихъ и общихъ своихъ формахъ, еще полный надеждъ и чреватый неизвѣстнымъ будущимъ. Для болѣе зоркаго взора тутъ обнаруживалось только то, какъ мало крѣпкихъ корней имѣли всѣ понят³я, весь обиходъ мыслей нашей интеллигенц³и. При малѣйшемъ толчкѣ люди отрывались отъ почвы и носились своимъ умомъ по волѣ вѣтра. Но я тогда не былъ расположенъ къ такимъ низменнымъ взглядамъ.
   Прямого участ³я въ тогдашнемъ кипучемъ движен³и я никакого не принималъ, да и никогда не чувствовалъ я въ себѣ ни охоты, ни способности выступать предводителемъ, поучать, направлять умы. Поэтому я стоялъ въ сторонѣ и только наблюдалъ, только судилъ о томъ, что дѣлаютъ друг³е. Естественно, что я смотрѣлъ на нихъ съ ихъ лучшей стороны и охотно готовъ былъ отдавать имъ справедливость. Мнѣ казалось, что это огромное возбужден³е умовъ не можетъ не принести какихъ-нибудь хорошихъ плодовъ. Отрицан³е, сомнѣн³е, пытливость - это лишь первый шагъ, думалъ я, это - неизбѣжное услов³е свободной работы мысли. А затѣмъ второй шагъ будетъ уже - выходъ изъ отрицан³я, положительная мысль, подъемъ на болѣе высокую степень пониман³я. Такъ, вѣдь, выходитъ и по Гегелю. И мнѣ приходили на умъ всяк³е философы съ ихъ глубокими запросами и отрицан³ями. Такимъ образомъ, я вообразилъ, что въ родной литературѣ совершается важное движен³е мысли. По уважен³ю къ литературѣ, еще не охладѣвшему у новичка, я не могъ пр³йти къ дерзкой мысли, что вся она дастъ одинъ пустоцвѣтъ въ огромныхъ размѣрахъ. Несмотря на всѣ безобраз³я, рѣзавш³я мнѣ глаза и противъ которыхъ я уже сталъ полемизировать, я все продолжалъ думать, что живу не въ будни, а въ праздникъ, что передъ моими глазами русск³й умъ, такъ или иначе, вступитъ въ какой-то новый фазисъ.
   Вотъ объяснен³е того настроен³я, въ которомъ написана статья объ Отцахъ и дѣтяхъ. На Тургенева я въ ней смотрѣлъ какъ на чистаго художника, руководящаго своимъ высшимъ даромъ и потому обладающаго такою проницательност³ю и многосторонност³ю взгляда, какой не бываетъ у простыхъ смертныхъ. Роль художества состоитъ именно въ томъ, что оно выводитъ "на всенародныя очи" самую глубину и ширину жизни, почему оно сильнѣе и правдивѣе всякихъ умствован³й. Такую самостоятельность и высоту приписывалъ я Тургеневу. Въ Отцахъ и дѣтяхъ онъ, очевидно, преклоняется передъ Базаровымъ, точно такъ, какъ въ послѣдств³и въ Нови преклонился передъ Соломинымъ. И я послѣдовалъ за поэтомъ и подробно указалъ на всѣ черты его героя, которыми онъ превосходитъ окружающ³я лица. Исповѣдан³е Базарова, нигилизмъ, я также выставилъ съ самой сильной его стороны, какъ чистое отрицан³е, какъ порывъ мысли освободиться отъ старыхъ понят³й, какъ послѣдовательное искан³е новаго пути для жизни и дѣятельности ума. Однакоже, такъ какъ это искан³е есть лишь минута перехода, незаконченный процессъ, такъ какъ весь Базаровъ, въ самомъ его изображен³и въ романѣ, есть только зачатокъ, эмбр³онъ какого-то будущаго дѣятеля (такихъ эмбр³оновъ вообще не мало изобразилъ Тургеневъ), то мнѣ казалось, что Тургеневъ не просто преклоняется передъ нимъ, а стремится взять его объективно. Приписывая Тургеневу всю силу поэтической зоркости и поэтическаго возвышен³я надъ изображаемымъ предметомъ, я думалъ, что свѣтлыя и нѣжныя краски, которыми писана вся картина, окружающая Базарова, употреблены въ романѣ вслѣдств³е чувства художественнаго контраста между душевнымъ складомъ этого упорнаго теоретика, и теплою, истинно-живою жизнью. Поэтому я и написалъ, что, по смыслу романа, жизнь въ настоящемъ значен³и этого слова, стоитъ выше, одерживаетъ верхъ надъ Базаровымъ. Думаю, что это сужден³е вѣрное, даже независимо отъ романа. Можно было предполагать, что изъ тогдашняго нигилизма выродится и нѣчто положительное; но самъ по себѣ этотъ нигилизмъ никакъ не могъ считаться прогрессомъ, еще не имѣлъ въ себѣ ничего зиждительнаго; потому-то онъ, такъ или иначе, былъ подавленъ и подавляется истинно-живыми началами.
   Такимъ образомъ, разбирая Отцевъ и дѣтей, я, очевидно, идеализировалъ и Тургенева, и, слѣдуя за Тургеневымъ, самый нигилизмъ; на автора я смотрѣлъ, какъ на настоящаго поэта, а на нигилизмъ, какъ на настоящ³й поворотъ умовъ. Мнѣ кажется, что я имѣлъ нѣкоторое право на такую идеализац³ю. Если потомъ стало ясно, что я ошибся и въ томъ, и въ другомъ, и въ Тургеневѣ, и въ нигилизмѣ, то, вѣдь, источникъ ошибки не во мнѣ одномъ; поворачивая обвинен³е, я могъ бы сказать, что виноватъ и самъ Тургеневъ, и самъ нигилизмъ; они меня обманули, они выступили съ притязан³ями, которыхъ не выдержали, и съ надеждами, которыхъ не исполнили.
   Уже при первыхъ разговорахъ съ Тургеневымъ въ 1862 году, и потомъ въ 1864, я замѣтилъ въ немъ безпокойство, которое мнѣ было не по душѣ. Онъ, видимо, боялся той брани, которая тогда сыпалась на него въ журналахъ. По моей наивности, я воображалъ, что онъ долженъ былъ бы оставаться въ томъ олимп³йскомъ спокойств³и, которое прилично художнику, и развѣ только радоваться шуму, какъ доказательству вниман³я къ его произведен³ю. Передъ нашими глазами такъ поступалъ и поступаетъ Л. Н. Толстой,- блистательный примѣръ, который, къ нашему счаст³ю существуетъ въ нашей литературѣ, и на который можно сослаться, когда рѣчь идетъ о самостоятельности писателей.
   Впрочемъ, время Отцевъ и дѣтей и тогдашнее положен³е Тургенева было особенное и, можетъ быть, я судилъ его слишкомъ строго. Это было время литературнаго террора, когда писателей казнили, лишая ихъ, такъ сказать, гражданской чести. Но я, по вольнодумству, которое не прошло мнѣ даромъ, никакъ не могъ, даже въ самый разгаръ этого террора, принять его за сер³озное дѣло. Тургеневъ, болѣе опытный и близко знакомый съ литературными кружками, очевидно, лучше понималъ опасность и не совсѣмъ напрасно тревожился.
   Нѣкоторое время, однако, онъ держался въ приличномъ спокойств³и, хотя и видно было, что онъ чѣмъ-то пораженъ. Призраки (1863), Довольно (1864), Дымъ (1867) - все это отзывается тоскою и раздумьемъ. "Все русское - дымъ", говорилъ себѣ Тургеневъ, какъ-будто желая утѣшится, желая считать пустякомъ и то осужден³е, которому подвергся, Но онъ не выдержалъ такого напряженнаго положен³я и скоро склонилъ голову и призналъ себя виноватымъ. "На мое имя легла тѣнь; я знаю, эта тѣнь съ моего имени не сойдетъ!" - напечаталъ онъ въ 1869 году.
   Итакъ, Тургеневъ, въ сущности, не хотѣлъ и не могъ быть тѣмъ художникомъ, свободу и высоту котораго я такъ восторженно восхвалилъ въ Отцахъ и дѣтяхъ. Онъ былъ неисцѣлимо зараженъ вѣрою въ прогрессъ, и прогрессомъ для него было то движен³е, которое совершалось въ литературномъ кружкѣ, когда-то его воспитавшемъ. Это отсутств³е всякихъ твердыхъ опоръ внутри человѣка, эта боязнь, при которой онъ уже не можетъ самъ различить, правъ ли онъ, или виноватъ, наконецъ, это очевидное желан³е загладить свою мнимую вину и заслужить прощен³е, все это было поразительно въ такомъ талантливомъ и знаменитомъ человѣкѣ и, мнѣ кажется, невозможно было смотрѣть на это безъ горькаго чувства. Тургеневъ, вѣдь, кончилъ тѣмъ, что воспѣлъ намъ Соломина (Новь, 1877), какъ нѣчто положительное, какъ послѣдн³й фазисъ нашего прогресса, послѣднюю ступень нашего развит³я.
   Непонятное, слѣпое суевѣр³е! Какъ можно было такъ упорно коснѣть въ этомъ предразсудкѣ, когда этотъ прогрессъ давно уже обнаружилъ свою сущность? Нигилизмъ ничего не произвелъ и не могъ произвести; онъ оказался простымъ подражан³емъ и только повторялъ давнишн³е ходы мысли, приводящ³е ко всякому злу, но ничего не созидающ³е. Грустно подумать, въ какихъ огромныхъ размѣрахъ тутъ проявилось безплод³е русскихъ умовъ. Нигилизмъ есть новая черта въ русской литературѣ; эта черта составляетъ главную характеристику большого пер³ода, всей литературы прошлаго царствован³я, {Императора Александра II. Изд.} и эта черта, къ величайшему нашему горю, имѣетъ отрицательный показатель, она есть признакъ подражательности и безплод³я. Когда въ 1866 году разнеслась вѣсть о покушен³и Каракозова, мнѣ живо представилось, что циклъ всего содержан³я нигилизма закончился. Вмѣсто литературнаго террора наступалъ уже терроръ физическ³й. Послѣдовательность была очевидная, и меня только изумило, что за первымъ злодѣйствомъ такъ долго не наступали новыя попытки. Но смыслъ нигилистическаго движен³я былъ уже окончательно ясенъ. Оно было запоздалою реакц³ею противъ Николаевскаго царствован³я, и никакихъ сѣмянъ мысли въ немъ не было. Это былъ не умственный поворотъ, а безплодное шатан³е мыслей, не умѣющихъ и не стремящихся во что-нибудь сложиться. Это шатан³е быстро пошло по давно пробитымъ колеямъ революц³онаризма и анархизма, то есть пошло въ отрицательную сторону, какъ самую легкую и всегда открытую, но оно не дало намъ никакого положительнаго плода. Мы остались на томъ же мѣстѣ, гдѣ и прежде были, потому что мы не любимъ медленно строить, не хотимъ трудиться и думать, а предпочитаемъ говорить и дѣйствовать.
   Пусть же читатели мнѣ простятъ, что я когда-то не хотѣлъ повѣрить такому печальному взгляду на наше литературное движен³е, а также, что приписалъ сперва Тургеневу силу, которой у него не было.
  
   27 сент. 1887.
  

Предислов³е къ третьему издан³ю.

  
   Этой книгѣ посчастливилось: она выходить третьимъ издан³емъ. Причина такого успѣха, конечно, не въ особенныхъ качествахъ книги, а въ ея предметѣ. Каждый желаетъ имѣть сужден³е о Тургеневѣ и о Толстомъ, а потому нашлись читатели и для моихъ статей.
   Таково направлен³е современной образованности. Она стремится къ знакомству со всякими выдающимися предметами, со всѣми славными дѣятелями науки, искусства, религ³и, политики, и прошлыми и настоящими. А кто хочетъ дать полноту своему образован³ю, тому, по нынѣшнему взгляду, слѣдуетъ не только знать нѣсколько языковъ и читать самому великихъ писателей, но, сверхъ того, поѣздить по знаменитымъ городамъ и мѣстностямъ, взглянуть на знаменитыя собран³я художественныхъ произведен³й, на памятники и слѣды древности, даже, если можно, объѣхать вокругъ земного шара.
   Все это очень сложно, очень трудно и необыкновенно разсѣиваетъ нашъ умъ и нашу душу. Для облегчен³я составляются энциклопедическ³е словари, сборники, историческ³е обзоры, б³ограф³и и т. д. Эта межеумочная литература имѣетъ огромный успѣхъ, случается даже больш³й, чѣмъ иные писатели, художники, композиторы, которымъ она посвящена. Дѣло кончается, однакоже, какъ извѣстно, тѣмъ, что мы бываемъ со всѣмъ знакомы, но ничего хорошенько не знаемъ, что мы перестаемъ путать имена безчисленныхъ знаменитостей, но почти ни объ одной изъ нихъ не имѣемъ основательнаго понят³я.
   Что же касается до разсѣян³я нашихъ мыслей, то это уже дѣйствительное зло, противъ котораго нужно вооружаться всѣми мѣрами. Нужно откинуть заботу объ энциклопедизмѣ и болѣе всего добиваться во всякой области сознательнаго и строгаго усвоен³я хотя бы не многихъ главныхъ предметовъ. Недавно знаменитый современный философъ Спенсеръ объявилъ, что онъ вовсе не знакомъ съ сочинен³ями Ренана. Вотъ намъ поучен³е; изъ него можно смѣло вывести, что образованному человѣку не настоитъ непремѣнной надобности читать всѣхъ знаменитостей, напримѣръ, что позволительно не читать и самого Спенсера. Какъ жалко было бы наше просвѣщен³е, если бы главнымъ предметомъ его было то, что появилось лишь въ послѣдн³е годы!
   Русская литература въ настоящее время, кажется, больше всего другого привлекаетъ вниман³е нашихъ читателей. Нѣтъ конца издан³ямъ полныхъ собран³й сочинен³й нашихъ писателей и старыхъ и новыхъ, и даже самоновѣйшихъ. Тѣмъ больше тутъ нужно отличатъ главное и существенное отъ побочнаго и неважнаго. Позволительно не читать всѣхъ изданныхъ авторовъ; но не будетъ никогда свѣдущимъ въ русской литературѣ тотъ, кто не читалъ прилежно Пушкина, кто не вчитался въ него, не дошелъ до нѣкотораго пониман³я его силы и прелести. А теперь, съ великой гордостью, мы можемъ присоединить здѣсь къ имени Пушкина еще имя Толстаго. Если настоящая моя книга помогаетъ читателямъ понимать произведен³я автора Войны и мира, то я имѣю право считать ее небезполезною и искренно этому радоваться.

Н. Страховъ.

   25 февр. 1885. Спб
  

Къ четвертому изда³ю.

  
   Переиздавая, четвертымъ издан³емъ, настоящую книгу Н. Н. Страхова безъ измѣнен³й, я назвалъ ее первымъ томомъ, такъ какъ въ непродолжительномъ времени предполагаю приступить къ издан³ю второго тома, въ который войдутъ друг³я критическ³я статьи покойнаго писателя, не вошедш³я въ настоящ³й сборникъ.

И. Матченко.

   6 ноября 1900 г.
  

---

  
   Пятое издан³е перепечатывается безъ измѣнен³й.

И. Матченко.

   1 сентября 1908 г.
  

Другие авторы
  • Шеллер-Михайлов Александр Константинович
  • Пассек Василий Васильевич
  • Д-Эрвильи Эрнст
  • Боцяновский Владимир Феофилович
  • Григорович Дмитрий Васильевич
  • Мартынов Иван Иванович
  • Романов Пантелеймон Сергеевич
  • Волынский Аким Львович
  • Тенишева Мария Клавдиевна
  • Крюковской Аркадий Федорович
  • Другие произведения
  • Снегирев Иван Михайлович - Синонимы
  • Попов Александр Николаевич - Попов А. Н.: биографическая справка
  • Зуттнер Берта,фон - Долой оружие!
  • Струве Петр Бернгардович - П. Б. Струве: биографическая справка
  • Языков Дмитрий Дмитриевич - Языков Д. Д.: Биографическая справка
  • Немирович-Данченко Владимир Иванович - Тайна сценического обаяния Гоголя
  • Бернс Роберт - Веселые нищие
  • Горький Максим - Приветствие слету мастериц льна
  • Ключевский Василий Осипович - Сергей Михайлович Соловьев
  • Строев Павел Михайлович - Строев П. М.: Биографическая справка
  • Категория: Книги | Добавил: Ash (11.11.2012)
    Просмотров: 619 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа