Страхов Николай Николаевич - Взгляд на нынешнюю литературу

  

  

   Н. Страховъ. Критическ³я статьи. Томъ второй. (1861-1894).

   Издан³е И. П. Матченко. К³евъ, 1902.

   OCR Бычков М. Н.

  

   "Будущее - за нами"! говоритъ въ своемъ письмѣ одинъ изъ сотрудниковъ "Зари", ревностно слѣдящ³й за литературой и чрезвычайно живо и глубоко сочувствующ³й направлен³ю нашего журнала. И мы готовы съ полною вѣрою повторить вслѣдъ за нимъ: будущее за нами!

   Мы вѣримъ въ будущность нашего литературнаго направлен³я не просто потому, что всякому человѣку свойственно питать вѣру въ свои мысли, если таковыя у него имѣются, но и потому, что нашу вѣру подкрѣпляетъ всесторонней разсмотрѣн³е предмета. Это не слѣпая вѣра, которая вся погружена въ созерцан³е вѣруемыхъ вещей и считаетъ чуть ли не грѣхомъ обращать вниман³е на что-либо постороннее и враждебное. Нѣтъ, мы принимаемъ во вниман³е всѣ направлен³я нашей литературы, мы вникаемъ въ мнѣн³я людей съ нами несогласныхъ, взвѣшиваемъ возражен³я, которыя они намъ дѣлаютъ, или могутъ сдѣлать. Мы стараемся, сколько возможно, слѣдить за ходомъ нашей журналистики, за появляющимися отдѣльно книгами и брошюрами, за постоянными измѣнен³ями взглядовъ людей пишущихъ и читающихъ. И вотъ изъ этихъ-то наблюден³й мы выводимъ заключен³е, что будущность принадлежитъ той идеѣ, которой мы служимъ.

   Вслѣдств³е нѣкотораго презрѣн³я, возбуждаемаго русскою литературою, явлен³я ея рѣдко подвергаются серьезному вниман³ю и кажутся обыкновенно чѣмъ-то блѣднымъ и вялымъ. Но мы, будучи волею и неволею погружены въ самый потокъ этихъ явлен³й, находимъ въ нихъ занимательность самой живой и непрерывной драмы. Попробуемъ передать людямъ постороннимъ тотъ интересъ, который сами питаемъ, тѣ мысли и надежды, которыми сопровождается наша работа.

  

  

   Идея, которой служитъ "Заря" и которой мы предвѣщаемъ широкую будущность, есть идея славянофильская. Такъ слѣдуетъ ее назвать по терминолог³и, давно установившейся въ нашей литературѣ. Но, говоря о будущности этой идеи, мы должны ставить строгое и ясное различ³е между славянофильствомъ, какъ историческимъ явлен³емъ, и между самою идеею, которою порождено это явлен³е. Идея шире, богаче, плодотворнѣе своего проявлен³я. Не въ томъ наше дѣло, чтобы твердить и распространять уже высказанныя мнѣн³я прежнихъ писателей, преимущественно передъ другими называемыхъ славянофилами, а въ томъ, чтобы воодушевиться тою же мыслью, какая ихъ воодушевляла, и развивать эту мысль сколь возможно шире, дальше, полнѣе. Пусть наши взгляды приходятъ даже въ прямое противорѣч³е съ завѣдомо славянофильскими мнѣн³ями: это значитъ, можетъ быть, что наши взгляды вѣрнѣе, что они ближе къ истинному духу славянофильства.

   Для того, чтобы войти въ духъ славянофильства, нужны услов³я - не похож³я на стѣснен³е и подчинен³е; нужно не просто питать въ себѣ русск³е инстинкты, но еще имѣть живое чувство нравственной свободы, живое отвращен³е отъ умственнаго рабства. Славянофильство не можетъ и не должно быть узкою школою, авторитетнымъ учен³емъ, уже потому, что оно само есть не что иное, какъ протестъ противъ авторитета Европы, есть проповѣдь свободнаго развит³я.

   Тяжесть вещественнаго ига всѣмъ понятна; но не всѣ чувствуютъ тяжесть нравственнаго ига. Если бы Росс³я была подъ властью чужой народности, если бы насъ покорили нѣмцы или турки, то всякому понятно было бы наше стремлен³е освободиться и зажить своею жизнью. Но то, что мы нравственно завоеваны и умственно покорены,- этого мног³е вовсе не чувствуютъ и не замѣчаютъ. Оттого такъ рѣдко случается, что славянофильство понимается въ его истинномъ направлен³и. Люди, неспособные стать на его точку зрѣн³я, обыкновенно воображаютъ, что славянофильство есть какое-то самохвальство, самодовольство. Такъ, напримѣръ, если послушать "Отечественныя Записки" или "Вѣстникъ Европы", то можно додумать, что "Заря" будто-бы проповѣдуетъ, что у насъ все прекрасно, что въ просвѣщен³и и всякомъ развит³и мы стоимъ наравнѣ съ Европою, или даже выше ея, и что поэтому намъ не слѣдуетъ брать съ нея примѣръ, а скорѣе мы должны быть для нея образцомъ. Точно также, если кто вздумаетъ опровергать славянофиловъ, то сейчасъ принимается доказывать, что у насъ дурно то или другое, что мало школъ, вездѣ безпорядки, стѣснен³е печати и проч.

   Всѣ так³я рѣчи крайне легкомысленны, а теперь, когда такъ возрасла славянофильская литература, можно сказать и недобросовѣстны. Славянофилы не только не думаютъ восхвалять просвѣщен³е, благосостоян³е и развит³е Росс³и, но въ сущности смотрятъ на свое отечество гораздо мрачнѣе западниковъ. Они, какъ и западники, признаютъ, что Росс³я очень молода, очень неразвита, очень груба и бѣдна въ сравнен³и съ блестящимъ состоян³емъ Запада; но сверхъ того думаютъ, что и то развит³е и просвѣщен³е, которымъ въ нѣкоторой степени обладаетъ Росс³я, поражено неправильност³ю, имѣетъ болѣзненный, почти угрожающ³й смертью характеръ. Ни "Заря", вы другой какой органъ славянофильскаго направлен³я никогда не скрывали отъ себя и отъ читателей темныхъ сторонъ нашего быта и нашей истор³и.

   Славянофилы ищутъ средствъ не только противъ тѣхъ золъ, противъ которыхъ борются западники, но и противъ зла гораздо большаго, котораго западники не замѣчаютъ. Обыкновенно западники суть люди самодовольные, гордые своимъ просвѣщен³емъ, считающ³е себя солью русской земли, тогда какъ славянофилы нерѣдко признавали и признаютъ себя страдающими той же болѣзнью, которою поражено все общество, и только дошедшими до сознан³я этой болѣзни.

   Славянофилы суть собственно самые крайн³е вольнодумцы, которые возстали противъ существующаго порядка въ литературѣ, пошли противъ общаго потока, противъ мнѣн³й установившихся и ставшихъ закоренѣлыми предразсудками. Смѣлость западниковъ есть ничто передъ смѣлост³ю славянофиловъ. Западники плывутъ по вѣтру, идутъ, куда идетъ толпа; славянофилы борются противъ течен³я.

   Свобода мысли, независимость отъ авторитетовъ есть одна изъ основныхъ чертъ славянофильства. Если западники плѣняются политическою внѣшнею свободою, то славянофилы, сверхъ того и болѣе того, плѣнились свободою внутреннею, духовною независимост³ю. Разумѣется, для этого стремлен³я къ внутренней свободѣ требуется больше мужества, больше вѣры, любви и надежды, чѣмъ для обыкновенныхъ стремлен³й западниковъ, и вотъ гдѣ главное разноглас³е, вотъ источникъ нескончаемыхъ пререкан³й между двумя парт³ями.

   Чѣмъ мрачнѣе славянофилы смотрятъ на настоящее, чѣмъ больше зла видятъ во внѣшнихъ и современныхъ явлен³яхъ русской жизни, тѣмъ живѣе надѣются они на будущее, тѣмъ крѣпче вѣрятъ въ внутренн³й духъ Росс³и, не оставлявш³й ее и въ самыя печальныя годины, способный вынести всѣ тяжк³я болѣзни, которыми она страдаетъ. Западники, наоборотъ, отвергаютъ эту вѣру, осмѣиваютъ эти надежды потому, что, несмотря на свои непрерывныя жалобы, они въ сущности довольны собою, довольны настоящимъ, желали бы только укрѣплен³я и развит³я того состоян³я, въ которомъ находится русская литература и русское общество. Чѣмъ сильнѣе недовольство славянофиловъ, тѣмъ выше ихъ вѣра и надежда, безъ которой недовольство перешло бы въ отчаян³е. И вотъ западники упрекаютъ славянофиловъ за обил³е вѣры и надежды, какъ-будто это обил³е непремѣнно предполагаетъ розовыя мечты, примирен³е съ окружающимъ, и такъ далѣе. Въ сущности же западники гораздо болѣе расположены къ такому примирен³ю, ибо менѣе смѣлы мыслью, менѣе требовательны, имѣютъ идеалъ, стоящ³й гораздо ниже славянофильскаго идеала.

   Западники исповѣдуютъ свободу, а въ сущности они рабы европейскихъ понят³й; они поклонники всякаго протеста и прогресса, а на самомъ дѣлѣ болѣе другихъ расположены къ довольству и консерватизму; они друзья смѣлыхъ и новыхъ мыслей, за исключен³емъ самой смѣлой и самой новой - славянофильства.

  

  

   Чтобы подтвердить эти замѣтки о славянофильствѣ, сошлемся на писателя, которымъ мы занимались въ послѣднее время, на Герцена. Для него славянофильство есть самое сильное движен³е русской мысли и представляетъ тотъ характеръ освобожден³я отъ авторитета, о которомъ мы говорили. Въ статьѣ Америка и Сибирь Герценъ пишетъ:

   "Будь мы какое-нибудь несчастное племя безъ будущности, кельты, финны, если бы мы и пережили татарское иго, то сломились бы... подъ игомъ крѣпостнаго состоян³я, чиновничьяго растлѣн³я и не вынесли бы напора непр³ятельскаго. Но событ³я обличаютъ зародышъ сильный и мощный. Не въ Петербургѣ - тамъ умирала старая Росс³я, маловѣрная, потерявшая голову при первой неудачѣ - нѣтъ, онъ двигался и заявилъ себя въ блиндажахъ Севастополя, на его стѣнахъ. Развѣ слабые народы дерутся такъ? - Николай умеръ и наступило утро ожидан³й и пробужден³я. Росс³я, уступившая въ неравномъ бою съ четырьмя союзниками, почувствовала себя вдвое здоровѣе, а Турц³и тѣ же союзники такъ хорошо помогли, что она на ладонъ дышетъ".

   "Война застала русск³й умъ за крѣпкою думой. Событ³я европейск³я, несмотря на всѣ уродливыя мѣры съ съ 1825 года, сильно отражались на черномъ фонѣ русской жизни. Польская революц³я и паден³е Бурбоновъ во Франц³и, девятимѣсячная борьба съ возставшей Польшей..... наконецъ, новое движен³е соц³альной и философской литературы во Франц³и и Герман³и, эти послp3;дн³е энергическ³е звуки западнаго разумѣн³я,- все это очень недаромъ проходило по той закраинѣ Росс³и, которая была освѣщена".

   "Но какая же самобытная мысль во всей этой подземной работѣ? Какое-то сумасшеств³е овладѣваетъ людьми: вмѣсто того, чтобы пр³йти въ отчаян³е за себя, за Росс³ю, русская мысль осмѣливается сомнѣваться въ Европѣ, ищетъ въ грубыхъ началахъ своей жизни элементовъ для будущаго, и когда, наконецъ, событ³я, слѣдовавш³я за 1848 годомъ, такъ ясно доказали, что европейск³е народы несостоятельны осуществить ту мысль экономическаго и государственнаго устройства, до которой дошла наука,- русская мысль начала нравственно освобождаться отъ авторитета".

   "Замѣтимъ, что среди этого внутренняго развит³я ударила крымская война, которая доказала въ свою очередь всю несостоятельность Росс³и бороться противъ Европы. Ничего не могло быть больше на мѣстѣ. Нравственное освобожден³е отъ Европы было началомъ освобожден³я отъ петербургской традиц³и основанной на подчинен³и всего русскаго всему иностранному и на мысли превосходства русскаго войска надъ всѣми въ м³рѣ, сокрушенной неудачной войной. Начать вѣрить въ свою нравственную самобытность и перестать вѣрить въ грубую силу и превосходство своего кулака,- въ самомъ дѣлѣ начало премудрости".

   "Пока мы только подражали Западу, мы не знали своей почвы подъ ногами. Такъ еще теперь найдутся помѣщики, съ завист³ю думающ³е о каменистомъ грунтѣ Итал³и, стоя на черноземѣ".

   "Изъ сказаннаго никакъ не слѣдуетъ, чтобы намъ перестать учиться западной наукѣ, или выдумывать свою: во первыхъ, наука по той мѣрѣ и наука, по которой она не принадлежитъ никакой странѣ; а во вторыхъ, учится человѣкъ собственно цѣлую жизнь, но въ извѣстный возрастъ людямъ не нужны учители, уроки. При выходѣ изъ школы человѣкъ вступаетъ въ дѣятельный обмѣнъ, въ рядъ дѣловыхъ отношен³й; тутъ онъ прикладываетъ, повѣряетъ свои теор³и, заимствуетъ новыя и, дѣйствуя, расширяетъ крутъ своего вѣдѣн³я. Выходя изъ-подъ гувернерства Запада, мы вовсе не дальше отъ него становимся, а скорѣе ближе всѣмъ разстоян³емъ, которое дѣлитъ позирующ³й оригиналъ отъ уничиженнаго подражателя" (Колок. 1 дек. 1858).

   Вотъ общ³я черты и мотивы того направлен³я, которое называется славянофильствомъ. Это направлен³е есть одно изъ доказательствъ того, что мы не какое-нибудь несчастное племя безъ будущности, что мы хранимъ въ себѣ мощные зародыши; это - мысль смѣлая до сумасшеств³я; это - возстан³е противъ нравственнаго авторитета Европы, выходъ изъ-подъ ея гувернерства; это - разрывъ съ петербургской традиц³ей, протестъ противъ закоренѣлаго старовѣрства, утвердившагося у насъ съ начала петербургскаго пер³ода; это - обрѣтен³е своей почвы, сознан³е не одной вещественной силы, а и нравственной самобытности; это - признакъ окончан³я школы, пробужден³е сознан³я, что наступаетъ зрѣлый возрастъ, въ которомъ учиться нужно, но уже безъ учителей и уроковъ.

   Въ этихъ своихъ обоихъ чертахъ славянофильство представляетъ такую законность, такую строгую сообразность съ тѣми началами, по которымъ мы судимъ о развит³и народовъ, о ходѣ всем³рной истор³и, что отрицать важность и будущность этого направлен³я было бы совершенною нелѣпост³ю. Если бы славянофиловъ не было, то всяк³й вѣрующ³й въ развит³е Росс³и сказалъ бы, что они непремѣнно будутъ, что будущность принадлежитъ имъ.

   Все дѣло однакоже въ томъ, чтобы разсмотрѣть, на сколько идея, вѣрная въ сущности и въ общихъ чертахъ, успѣла воплотиться въ дѣйствительности, успѣла и успѣваетъ осуществлять себя. Вотъ та точка зрѣн³я, съ которой мы взглянемъ на нашу литературу. Факты, какъ мы думаемъ, показываютъ, что славянофильская идея - необыкновенно живуча, необыкновенно плодотворна; что она, подобно всякой живой и глубокой идеѣ, растетъ органически, всюду пробиваясь, раскрываясь отъ каждаго внѣшняго толчка, постепенно отвѣчая на всѣ вопросы, которые ей дѣлаются.

  

  

   Если взглянуть на нашу нынѣшнюю литературу съ западнической точки зрѣн³я, то нужно было бы сказать, что она необыкновенно процвѣтаетъ, находится въ благополучнѣйшемъ состоян³и. Въ самомъ дѣлѣ, почти вся наша литература принадлежитъ къ западническому лагерю; число книгъ и журналовъ этого лагеря возрастаетъ ежегодно; число читателей возрастаетъ еще болѣе, то есть на каждую книгу, газету, журналъ приходится болѣе прежняго читателей. Недавно "Вѣстникъ Европы" насчиталъ у себя семь тысячь подписчиковъ. Книги въ родѣ Новой Америки Диксона, или Подчиненности Женщины Милля выдерживаютъ нѣсколько переводовъ и каждый переводъ нѣсколько издан³й. И такъ дальше. Множество фактовъ показываетъ, что настроен³е нашего общества сохранило свой прежн³й характеръ, что уважен³е ко всему европейскому до сихъ поръ господствуетъ надъ умами, что недовольство своимъ русскимъ и желан³е всяческихъ перемѣнъ и улучшен³й ищетъ себѣ пищи и поддержки все тамъ же, въ примѣрѣ Запада, въ сравнен³и русской жизни съ жизнью болѣе просвѣщенныхъ народовъ. Преобразован³е, задуманное Петромъ, продолжается до сихъ поръ. Общ³й потокъ несетъ насъ все въ ту же сторону.

   Между тѣмъ всяк³й внимательный наблюдатель долженъ, по нашему мнѣн³ю, найти, что все это движен³е есть только обманчивая видимость, что оно уже потеряло свою внутреннюю силу и продолжается только по инерц³и, что нѣтъ въ немъ живого, плодотворнаго духа. Дѣйствительную силу, дѣйствительную жизненность мы признаемъ только за однимъ изъ западническихъ направлен³й, за нигилизмомъ, за тѣмъ самымъ нигилизмомъ, отъ котораго теперь такъ усердно открещивается большинство западниковъ. Нигилизмъ есть нѣчто послѣдовательное, искреннее. Онъ есть явлен³е дикое и уродливое, но настоящее, неподдѣльное, нефальшивое; какъ всякая крайность, онъ носитъ на себѣ характеръ строгаго логическаго развит³я и представляетъ возможность выхода, поворота на правильный путь. Выходъ изъ нигилизма одинъ - вѣра въ Росс³ю, смирен³е передъ родиною. Между тѣмъ изъ лжи, изъ фальши выхода нѣтъ никакого; люди, не имѣющ³е искреннихъ убѣжден³й, не способны приближаться къ правдѣ; они могутъ только безъ конца мѣнять маски, только замѣнять одни поддѣльныя мысли другими столь же поддѣльными.

   Если же насъ увѣряютъ теперь, что нигилизмъ исчезъ или исчезаетъ, если онъ до такой степени упалъ въ общемъ мнѣн³и, что всѣ на перерывъ спѣшатъ отречься отъ него, если дѣйствительно онъ потерялъ прежнюю силу, то значитъ, ослабѣлъ главный нервъ западнической литературы, значитъ, эта литература отказывается отъ самой себя, отъ своихъ принциповъ и только прикидывается живою и горячею, тогда какъ въ сущности не знаетъ, какъ ей быть и что ей дѣлать.

   И въ самомъ дѣлѣ, западничество нынче лишено всякой внутренней силы. Напрасно оно обращается съ напряженнымъ вниман³емъ къ Европѣ, къ этому своему плодотворному солнцу, къ этому источнику своей умственной жизни. Европа нынче оскудѣла идеалами; ея научныя и общественныя стремлен³я еще дѣйствуютъ въ большихъ размѣрахъ, но не имѣютъ ни общей цѣли, ни строгой связи. Нѣтъ такихъ учен³й, такихъ философскихъ взглядовъ, такихъ общественныхъ идеаловъ, которые бы имѣли общ³й и обширный авторитетъ, воспламеняли бы умы и внушали бы вѣру въ осуществлен³е какихъ-нибудь многообѣщающихъ идей. Развит³е Европы свернуло въ сторону; оно какъ-бы съ отчаян³я, какъ-бы ища выхода для своей странности, бросилось на вопросы о нац³ональностяхъ, а эти вопросы составляютъ прогрессъ для насъ, русскихъ, но для Европы они составляютъ ретроградство, воскрешен³е всякихъ пережитыхъ и похороненныхъ началъ. Послѣдняя война, эта страшная война, которая, кажется, исполнитъ предсказан³е Герцена и поравняется своими ужасами, своимъ желѣзомъ и кровью съ тридцатилѣтнею войною - во имя чего она ведется? Для насъ защита и обереган³е нашей, славянской нац³ональности имѣетъ смыслъ, какъ стремлен³е къ освобожден³ю и развит³ю новыхъ началъ, еще не осуществленныхъ, но вѣруемыхъ и исповѣдуемыхъ. Но какой смыслъ можетъ имѣть для Европы борьба между двумя просвѣщеннѣйшими народами ея материка? Во имя какихъ началъ Французы и Нѣмцы рѣжутъ другъ друга? Во имя племенной вражды, историческихъ воспоминан³й, жажды политическаго могущества, то есть во имя всего того, что давно уже осмѣяно и опозорено мыслителями Европы. Не Европа ли проповѣдывала космополитизмъ? Не она ли мечтала о всеобщемъ благоденств³и, объ учрежден³и рая на землѣ, о создан³и общихъ законовъ, даже общаго языка, объ отрѣшен³и человѣка отъ всѣхъ предразсудковъ и желан³й, кромѣ единственнаго правильнаго желан³я - желан³я счаст³я?

   Какъ старики, отживш³е свою жизнь и отмечтавш³е свои мечты, предаются иногда съ величайшимъ жаромъ остаткамъ своихъ страстей, еще сохранившимся низшимъ инстинктамъ, сластолюб³ю, сладостраст³ю, такъ и Европа со своей обычной страстностью и послѣдовательностью предается старымъ влечен³ямъ, еще живымъ въ ея сердцѣ, хотя когда-то, въ благородномъ порывѣ молодости и надеждъ, она позорила эти влечен³я и торжественно отрекалась отъ нихъ.

   Во всякомъ случаѣ намъ уже нельзя искать въ ней руководства и идеала. Съ 1848 года она утратила права на роль путеводной звѣзды, даже для тѣхъ, кому ея ярк³й свѣтъ мѣшалъ разсмотрѣть иныя восходящ³я свѣтила. Съ того времени мы успѣли выработать себѣ свой особый европеизмъ - нигилистическое направлен³е, которымъ думали если не перещеголять Европу, то уже навѣрное поравняться съ ней. Если же и это направлен³е не выдержало и принуждено сойти со сцены, то значитъ, скоро утратитъ всяк³й смыслъ наше европейничанье.

   Но если все это такъ, то спрашивается, чѣмъ же держится наше западничество? Во первыхъ, оно держится, какъ мы сказали, рутиною, инерц³ею, силою привычки и лѣност³ю мысли - силы велик³я, и во многихъ случаяхъ почти непобѣдимыя! При этомъ однакоже обнаруживаются всѣ тѣ неизбѣжныя слѣдств³я, которыя ведетъ за собою внутренняя несостоятельность: обнаруживается вялость, недостатокъ воодушевлен³я, противорѣчивость, смутность въ понят³яхъ и цѣляхъ. Во вторыхъ, западничество держится уступками, компромиссами, въ которые оно вступаетъ съ народнымъ направлен³емъ. Эти уступки имѣютъ различную форму, и смыслъ ихъ бываетъ болѣе или менѣе важенъ; но намъ кажется, что они составляютъ презанимательную и очень характерную черту нынѣшней нашей литературы. Появлен³е этихъ уступокъ есть новое доказательство, что западничество не можетъ держаться само собою.

   На основан³и предъидущихъ замѣчан³й попробуемъ бросить бѣглый взглядъ на нашу литературу въ ея совокупности.

  

  

   Главную роль въ нашей литературѣ играетъ пер³одическая печать, журналы и газеты; а главную роль въ нашей пер³одической печати безспорно занимаютъ "Московск³я Вѣдомости", самое важное, самое крупное явлен³е нашей литературы. И въ то время, когда редакторы этой газеты издавали одинъ "Русск³й Вѣстникъ", этотъ журналъ не уступалъ своимъ значен³емъ никакому другому; но со времени вступлен³я подъ ту же редакц³ю "Московскихъ Вѣдомостей", у насъ оказалась газета, занявшая безусловно первое мѣсто въ литературѣ.

   Мы вовсе не желаемъ дѣлать здѣсь полную оцѣнку дѣятельности этой газеты, а хотимъ только опредѣлить ея общее отношен³е къ литературѣ, взглянуть на нее съ нашей точки зрѣн³я.

   Совершенно ясно, что "Московскими Вѣдомостями" у насъ открыта и создана новая область литературы, завоевано и укрѣплено новое значен³е для печати, именно - въ первый разъ явилась, такъ называемая, политическая печать. Явлен³е не маленькое, и понятно, что въ немъ должны были весьма характерно и выпукло отразиться черты и нашего общественнаго склада и нашей умственной жизни.

   Если взять дѣло съ, такъ называемой, внѣшней или чисто литературной стороны, то можно сказать, что "Московскимъ Вѣдомостямъ" принадлежитъ создан³е особаго рода словесныхъ произведен³й, именно - передовыхъ газетныхъ статей, въ первый разъ появившихся въ Росс³и. Найти для этихъ статей надлежащ³й языкъ, надлежащ³й тонъ и складъ было вовсе не легко, если мы сообразимъ тѣ наши внутренн³я обстоятельства, которыя нужно было при этомъ постоянно держать въ виду. Нужно было избѣжать той дерзости, которая такъ легко порождается безгласностью и подавленностью общественнаго мнѣн³я; нужно было однакоже говорить съ твердостью, достоинствомъ и силою, то есть говорить тономъ, который конечно существовалъ въ глубинѣ общества, но еще не проявлялся публично, еще въ первый разъ долженъ былъ обнаружиться. Требовался величайш³й тактъ, много тонкости и нравственной силы, чтобы вести такую рѣчь. И даже при всемъ этомъ нужна была еще особенная историческая минута, чтобы могла раздаться эта рѣчь. Ей дали свободный ходъ только потому, что въ то время умы были смущены и взволнованы польскимъ дѣломъ. Твердый голосъ, раздавш³йся изъ Москвы, показался растерявшимся людямъ не смѣлымъ вмѣшательствомъ въ государственныя дѣла со стороны, а напротивъ, желаннымъ руководствомъ, указан³емъ, спасавшимъ ихъ отъ неурядицы собственныхъ мыслей. Такъ стала у насъ возможною политическая печать.

   Своеобраз³е слога, принадлежащаго "Московскимъ Вѣдомостямъ", вовсе не пустяки. Это - настоящ³й политическ³й слогъ, соединяющ³й точность и обстоятельность дѣловой бумаги съ важност³ю и выразительност³ю рѣчи, произносимой въ многолюдномъ собран³и.

   Но затѣмъ, если мы обратимъ вниман³е на внутреннюю сторону дѣла, мы должны будемъ повторить мнѣн³е, уже не разъ высказанное въ "Зарѣ", что направлен³е "Московскихъ Вѣдомостей" представляетъ внутреннюю послѣдовательность. Онѣ соединяютъ въ себѣ то, что, по нашему убѣжден³ю, несоединимо въ сущности,- соединяютъ поклонен³е европеизму съ живымъ чувствомъ русскихъ интересовъ, вѣру въ начала Европы съ вѣрою въ Росс³ю.

   Это сочетан³е двухъ противорѣчащихъ стремлен³й можно отнести однакоже къ той счастливой непослѣдовательности, которая встрѣчается во многихъ крупныхъ историческихъ явлен³яхъ. Истор³я въ извѣстномъ смыслѣ есть борьба за существован³е и въ ней преуспѣваютъ тѣ явлен³я, которыя носятъ въ себѣ услов³я для наилучшаго выдерживан³я такой борьбы, именно соотвѣтствуютъ состоян³ю и перемѣнамъ среды, ихъ окружающей. Животное, которое дышетъ однимъ воздухомъ, погибнетъ въ водѣ, какъ бы оно сильно не было, тогда какъ другое, даже гораздо болѣе слабое, но обладающее сверхъ легкихъ жабрами, останется живо, поперемѣнно попадая въ воздухъ и въ воду. Какого свойства та среда, среди которой развиваются наши литературныя явлен³я? Масса нашей читающей публики представляетъ то самое двойственное настроен³е, которое отличаетъ "Московск³я Вѣдомости". Наша образованность вся идетъ съ Запада; но вопреки ей мы сохраняемъ въ себѣ русск³е инстинкты и сочувств³е къ русскимъ интересамъ. Это явлен³е очень извѣстно, давно замѣчено. Мы подражаемъ Европѣ, питаемъ свой умъ ея литературой въ подлинникамъ и въ переводахъ, либеральничаемъ на различные лады въ подражан³е европейскимъ либераламъ; но когда дѣло дойдетъ до существенныхъ русскихъ вопросовъ, мы вдругъ пробуждаемся, находимъ въ себѣ иныя чувства и желан³я и неожиданно обнаруживаемъ себя не европейцами, а закоренѣлыми русскими. Нашъ европеизмъ процвѣтаетъ всего больше во времена мира и спокойств³я; но каждое потрясен³е государства, каждый случай, требующ³й напряжен³я народныхъ силъ, непремѣнно вызываетъ и пробужден³е патр³отизма, русскихъ мыслей и чувствъ.

   Такъ было и въ томъ дѣлѣ, о которомъ мы говоримъ. Оттѣнокъ славянофильства появился у издателей "Московскихъ Вѣдомостей" вслѣдств³е польскаго возстан³я и вопросовъ съ нимъ сопряженныхъ. А когда впослѣдств³и государственныя дѣла вообще стали доступнѣе разсужден³ямъ печати, "Московск³я Вѣдомости" неизбѣжно не только сохранили, но и усилили свое русское направлен³е. Естественно, что русская политическая газета возможна только подъ услов³емъ вѣры въ Росс³ю и защиты ея интересовъ.

   Итакъ, "Московск³я Вѣдомости" отражаютъ въ себѣ то состоян³е умовъ, которое господствуетъ въ нашемъ обществѣ. Вотъ отчего зависитъ ихъ огромный успѣхъ; ихъ энергическое слово въ одно время удовлетворяло и нашему европеизму и нашему патр³отизму.

   Но внутреннее противорѣч³е, необходимо существующее между этими направлен³ями, все-таки обнаружилось, хотя преимущественно съ отрицательной стороны. Именно, для издателей "Московскихъ Вѣдомостей" и "Русскаго Вѣстника" прекратилась возможность какой бы то ни было проповѣди принциповъ. Эта проповѣдь, потребность которой весьма сильна и важна въ нашей публикѣ, возможна только подъ услов³емъ послѣдовательнаго проведен³я какихъ-либо началъ, подчинен³я этимъ началамъ всѣхъ явлен³й и предметовъ сужден³я. Такихъ общихъ началъ у "Московскихъ Вѣдомостей" не оказалось; внутреннее противорѣч³е между признаваемыми ими двойственными началами не дозволяло развивать ихъ послѣдовательно, такъ какъ при этомъ развит³и противорѣч³е стало бы явнымъ, наружнымъ.

   "Русск³й Вѣстникъ" нѣкогда былъ силенъ проповѣдью европейской гражданственности; онъ принималъ огромное участ³е въ томъ воспитан³и нашего общества, которое началось съ нынѣшняго царствован³я {Александра II. Изд.}, въ распространен³и у насъ здравыхъ либеральныхъ началъ, правильныхъ понят³й о полиц³и, администрац³и, самоуправлен³и и пр. Когда поднялись болѣе важные вопросы, эта проповѣдь сочти вовсе замолкла; когда пришлось и волею и неволею выкинуть знамя русскихъ интересовъ, неумѣстно было наравнѣ съ нимъ выставлять другое знамя.

   "Русск³й Вѣстникъ" поблѣднѣлъ и превратился въ болѣе или менѣе занимательный сборникъ не столько потому, что главныя силы ушли въ "Московск³я Вѣдомости", сколько именно потому, что ему невозможно было дать никакого очень рѣзкаго направлен³я. Прибавимъ, что собственно въ безпринципности еще нѣтъ ничего дурнаго. Дурное начинается тогда лишь, когда безпринципность возводитъ себя въ принципъ. Отсутств³е проповѣди началъ можетъ породить вражду противъ всякой проповѣди такого рода, признан³е за этой проповѣдью опасныхъ и вредныхъ свойствъ. Иногда, дѣйствительно, слышатся рѣчи такого свойства, что будто-бы о началахъ заботиться нечего, что эта забота мѣшаетъ ясно видѣть вещи и дѣлать дѣло, и т. д. По счаст³ю проявлен³я этой вражды противъ проповѣди началъ у насъ попадаются лишь изрѣдка.

  

  

   Насъ могутъ обвинить въ томъ, что мы съ нашей точки зрѣн³я видимъ вещи въ фантастическомъ свѣтѣ, именно преувеличиваемъ размѣры явлен³й и придаемъ имъ важность, которой у нихъ нѣтъ въ дѣйствительности. Однакоже нашъ взглядъ, какъ намъ думается, подтверждается довольно крупными чертами нашей литературы. Возьмемъ, напримѣръ, слѣдующую:

   Всѣ наши газеты болѣе и менѣе славянофильствуютъ. За "Московскими Вѣдомостями" идутъ въ этомъ направлен³и "Голосъ" и "Биржевыя Вѣдомости", то есть двѣ наиболѣе распространенныя петербургск³я газеты, которыя въ совокупности играютъ въ Петербургѣ ту же роль, какъ "Московск³я Вѣдомости" въ Москвѣ.

   Напротивъ, всѣ наши толстые журналы западничаютъ. Въ различныхъ формахъ западничество господствуетъ въ "Вѣстникѣ Европы", "Отечественныхъ Запискахъ", "Дѣлѣ", то есть въ журналахъ наиболѣе читаемыхъ, или по крайней мѣрѣ наиболѣе занимающихъ и руководящихъ публику.

   Вотъ интересное явлен³е, которое, какъ намъ кажется, прямо вытекаетъ изъ тѣхъ свойствъ нашей интеллигенц³и, на которыя мы указали. Газеты славянофильствуютъ потому, что ихъ главный предметъ - русск³е интересы, наши государственные вопросы. Толстые журналы западничаютъ потому, что ихъ главный предметъ - общ³е вопросы, наука, искусство, цивилизац³я. Такимъ образомъ, газеты естественно становятся на народную, русскую точку зрѣн³я, а журналы на космополитическую, европейскую. Такимъ образомъ, газеты удовлетворяютъ одному, а журналы другому стремлен³ю той же самой читающей публики, которая большею част³ю не замѣчаетъ противорѣч³я, существующаго въ ея вкусахъ. Мы хотимъ быть непремѣнно европейцами, но однакоже ни за что не хотимъ перестать быть русскими. И потому одинъ и тотъ же читатель въ качествѣ русскаго человѣка выписываетъ "Голосъ", а въ качествѣ любителя просвѣщен³я получаетъ "Вѣстникъ Европы", хота этотъ "Вѣстникъ" не можетъ упомянуть о "Голосѣ" безъ самой ядовитой и презрительной гримасы.

   Но воздержимся отъ всякой ирон³и, не будетъ соблазняться легкостью, съ которою являются комическ³я черты при разсмотрѣн³и русской литературы; сохранимъ нашу, такъ-сказать, возвышенную точку зрѣн³я, и тогда мы найдемъ въ этой литературѣ пищу не для одного смѣха, а можетъ быть и для серьезныхъ размышлен³й.

   Есть явлен³е, которое многихъ смущало и наводило на самыя разнообразныя, обыкновенно непр³ятныя чувства. Именно - одинъ и тотъ же редакторъ и издатель, г. Краевск³й, завѣдываетъ газетою чрезвычайно славянофильскою - "Голосомъ" и журналомъ чрезвычайно западническимъ - "Отечественными Записками". Эта двойственность казалась необъяснимымъ уродствомъ; между тѣмъ съ нашей точки зрѣн³я она объясняется чрезвычайно легко. Тератологическое явлен³е въ печати, очевидно, соотвѣтствуетъ тератологическому развит³ю нашего общества. Издатель, слѣдящ³й за вкусомъ публики, стремящ³йся удовлетворитъ ея требован³ямъ (за что всегда и во всякомъ случаѣ его нужно благодарить), нашелъ, что газета будетъ преуспѣвать только въ томъ случаѣ, если приметъ славянофильское направлен³е, и что, напротивъ, журналъ всего вѣрнѣе получить хорошую подписку, если приметъ западническ³й цвѣтъ. И такимъ образомъ случилось, что въ однѣхъ и тѣхъ же рукахъ очутились два издан³я разнаго направлен³я. Подобнаго другого примѣра не скоро дождется русская литература и съ нашей стороны было бы непростительно, если бы мы опустили его безъ вниман³я и не показали его высшаго значен³я. Издатель, повторяемъ, поставилъ себя въ положен³е простого оруд³я литературы, простого проводника вкусовъ и направлен³й нашего общества, простого зеркала нашей интеллигенц³и. Не онъ виноватъ, что въ этомъ зеркалѣ отразилось двухголовое чудище.

   Славянофильство или правильнѣе руссофильство нашихъ газетъ можно разсматривать и объяснять, какъ прямое подражан³е "Московскимъ Вѣдомостямъ". Такъ какъ "Московск³я Вѣдомости" съ необыкновеннымъ тактомъ угадали услов³я, при которыхъ у насъ возможна политическая печать, и существеннымъ изъ этихъ услов³й удовлетворяютъ въ совершенствѣ, то понятно, что всяк³й политическ³й органъ и не могъ иначе дѣйствовать, какъ идя по слѣдамъ московской газеты и долженъ былъ неизбѣжно впадать въ ея тонъ, подражать ея пр³емамъ. Мног³е читатели конечно хорошо помнятъ то время, когда наши газеты учились у "Московскихъ Вѣдомостей". Въ Петербургѣ, гдѣ тонъ рѣчи и литературы совершенно другой, эти первыя попытки говорить чужимъ языкомъ были очень замѣтны, походили на ученическ³я упражнен³я, представлявш³я то слишкомъ близкое и явное подражан³е словамъ учителя, то неловк³е промахи и ошибки. Даже тѣ публицисты, которые принимались спорить и воевать съ "Московскими Вѣдомостями", спорили и воевали - увы! - языкомъ и пр³емами, созданными этою газетою. И это нужно сказать не о тѣхъ только, которые, подчинившись направлен³ю "Московскихъ Вѣдомостей", думали однако сохранить видимость самостоятельности, но и о тѣхъ, которые дѣйствительно не имѣли съ этой газетой ничего общаго.

   Исключен³я, какъ извѣстно, только подтверждаютъ общее правило. "Санктпетербургск³я Вѣдомости" составляютъ исключен³е въ нашемъ газетномъ м³рѣ. Онѣ однѣ упорно западничаютъ, тогда какъ всѣ друг³я газеты славянофильствуютъ. Зато - кто же читаетъ "Петербургск³я Вѣдомости"? Мнѣн³я этой газеты не имѣютъ никакого вѣса, никакой занимательности, да и почти никогда не отличаются ни энерг³ею, ни послѣдовательност³ю. Совершенно ясно даже, что въ этой газетѣ чисто литературная сторона перевѣшиваетъ спец³альную газетную сторону - политическую. "Спб. Вѣдомости" гораздо больше возбуждаютъ вниман³я своими статьями по художествамъ, напримѣръ по музыкѣ, чѣмъ своими политическими мнѣн³ями. Фельетоны г. Суворина своимъ остроум³емъ нерѣдко значительно вознаграждаютъ читателей за недоумѣн³е, возбуждаемое остальными частями газеты. Журнальныя замѣтки г. Буренина также интересуютъ нашу публику, хотя онъ почти вовсе не разсуждаетъ и не излагаетъ ни своихъ, ни чужихъ мнѣн³й, а только коварствуетъ. Онъ все коварствуетъ, все коварствуетъ... и мы увѣрены, что за столь продолжительное коварствован³е его постигнетъ когда-нибудь справедливая кара небесная и неумолимый гнѣвъ Бож³й; но до сихъ поръ онъ еще не доковарствовался до большого злополуч³я и можетъ считаться однимъ изъ писателей, наиболѣе украшающимъ собою "Спб. Вѣдомости".

   Изъ-толстыхъ журналовъ исключен³е составляетъ "Заря" и, вѣроятно, такое же исключен³е будетъ составлять возникающая въ Москвѣ "Бесѣда". Всѣ журналы, не исключая собственной "Русскаго Вѣстника", западничаютъ, одна "Заря" славянофильствуетъ. Мы не будемъ при этомъ случаѣ хвалить, или даже только защищать журнала, въ которомъ сами участвуемъ; но, кажется, мы имѣемъ право сказать здѣсь, къ чему этотъ журналъ стремится, чего онъ желаетъ и добивается. Двумя годами издан³я "Заря" доказала, что она желаетъ заниматься общими вопросами, касающимися нашей умственной и нравственной жизни, нашихъ отношен³й къ Западу. "Заря" желала бы постоянно представлять так³е вклады для развит³я славянофильской идеи, какъ статьи "Росс³я и Европа", "Объ изучен³и славянскаго м³ра въ Европѣ", "Гусъ и его отношен³е къ православ³ю" и проч. "Заря" желаетъ сохранять и укрѣплять вѣру въ духовныя силы нашего народа, въ русскую поэз³ю и литературу. Въ духѣ этихъ стремлен³й, одушевлявшихъ "Зарю" съ самаго начала, она хотѣла бы представлять непрерывное, живое движен³е идей, такъ какъ эти стремлен³я могутъ имѣть обширное приложен³е, могутъ раскрываться самымъ плодотворнымъ образомъ. Каковы бы ни были достоинства нашего журнала, одного нельзя отнять у него - вѣры въ свою идею, любви къ ней и способности самой этой идеи къ далекому развит³ю.

  

  

   Обратимся теперь къ журналистикѣ исключительно западнической и, слѣдовательно, по нашему опредѣлен³ю совершенно безсильной. Несмотря на то, что "Вѣстникъ Европы", "Отечественныя Записки" и "Дѣло" имѣютъ на своей сторонѣ главную массу нашихъ журнальныхъ читателей, эти органы и друг³е имъ подобные, очевидно, вовсе лишены того жара и увлечен³я, которымъ нѣкогда отличались западническ³е журналы. Нигдѣ нѣтъ послѣдовательной и ясной проповѣди началъ, нигдѣ, кромѣ можетъ быть "Дѣла", нѣтъ вѣры въ себя. Чувство собственнаго безсил³я высказывается въ безпрестанныхъ жалобахъ, при чемъ жалующ³еся, какъ это обыкновенно бываетъ, обвиняютъ все на свѣтѣ, кромѣ самихъ себя. Эта журналистика вотъ уже нѣсколько лѣтъ укоряетъ общество въ равнодуш³и и ретроградствѣ, горюетъ о стѣснен³и печати, которое будто-бы гораздо значительнѣе теперь, чѣмъ было прежде, плачется на как³е-то клеветы и доносы и только въ одномъ не хочетъ сознаться - въ паден³и своего авторитета и своихъ силъ. Нынѣшнее время обыкновенно называется у нея временемъ реакц³и, которая считается съ 1862 г.; времена же отъ начала царствован³я до 1862 г. наша журналистика признаетъ своимъ золотымъ вѣкомъ, пер³одомъ прогресса и движен³я.

   Чтобы обрисовать нынѣшнее положен³е западнической журналистики, воспользуемся ея собственными признан³ями, хотя рѣдкими, но все-таки попадающимися. Разумѣется, большинство пишущихъ предпочитаетъ хранить видъ силы; но люди недостаточно закаленные въ журнальномъ лукавствѣ иногда проговариваются. Газета "Недѣля" въ началѣ прошлаго года изображала положен³е дѣлъ слѣдующимъ образомъ:

   "Журналистика конца прошлаго десятилѣт³я пользовалась такимъ громаднымъ вл³ян³емъ среди общества, о какомъ современные журналисты не могутъ даже и мечтать. Это вл³ян³е проявлялось, во первыхъ, огромнымъ числомъ подписчиковъ на нѣкоторыя издан³я, во вторыхъ - нетерпѣн³емъ, съ какимъ ожидался каждый номеръ издан³я, и толками, сопровождавшими его появлен³е, въ третьихъ - тѣмъ всеобщимъ уважен³емъ, какимъ пользовались тогдашн³е писатели, особенно принадлежавш³е къ либеральному лагерю; вообще, тогдашняя пер³одическая литература имѣла въ глазахъ публики громадный нравственный кредитъ. Ничего подобнаго мы не находимъ въ журналистикѣ нынѣшней. Правда, число ея читателей не только не уменьшилось, но даже увеличилось; зато она не пользуется и сотой долей того вл³ян³я, какимъ пользовалась тогдашняя журналистика. Публика относится къ нынѣшнимъ журналамъ и газетамъ довольно равнодушно; ни одна статья въ нихъ, за исключен³емъ нѣкоторыхъ беллетристическихъ произведен³й, не обращаетъ на себя общаго вниман³я и не заставляетъ о себѣ говорить. Напротивъ, жалобы на пустоту и безсодержательность современной пер³одической литературы и на отсутств³е въ ней талантовъ сдѣлались общимъ мѣстомъ. На занят³е литературой стали смотрѣть какъ на самое пустое, невыгодное и непроизводительное занят³е, которому предаются люди по привычкѣ или потому, что вслѣдств³е различныхъ обстоятельствъ не могутъ заняться никакимъ другимъ, болѣе полезнымъ и выгоднымъ дѣломъ. О нравственномъ авторитетѣ въ глазахъ читателей нечего и говорить; о немъ нѣтъ и помину". ("Недѣля". 1870, No 2, стр. 52).

   Вотъ правдивое и точное описан³е перемѣны, случившейся въ отношен³яхъ между журналистикой и читателями. Публика читаетъ столько же и даже больше, но не восхищается; подписывается на журналы, но не уважаетъ ихъ мнѣн³я; поглощаетъ огромную массу печатной бумаги, но находитъ свою умственную пищу безвкусною и вѣчно жалуется на голодъ. Спрашивается, кто же тутъ правъ и кто виноватъ? Кто измѣнился и испортился - публика или журналистика? Разумѣется, журналы всего чаще и охотнѣе винятъ читателей; но "Недѣля" находитъ, что виноваты и сами журнальные дѣятели. "Недѣля" увѣряетъ, что "составъ современныхъ журналистовъ представляетъ мало утѣшительнаго, несмотря на то, что "большинство лицъ, составляющихъ контингентъ современной журналистики, участвовали и въ литературѣ конца пятидесятыхъ годовъ".

   Если такъ, то что же съ ними случилось? Одни изъ нихъ, говоритъ "Недѣля", вслѣдств³е "невзгодъ, которымъ подвергалась журналистика въ течен³е послѣдняго десятилѣт³я", вслѣдств³е "длиннаго ряда неудачъ и разочарован³й", "устали нравственно и устарѣли физически"; "друг³е, менѣе талантливые и искренн³е, получивш³е свое образован³е въ концѣ пятидесятыхъ годовъ, но не успѣвш³е вполнѣ уяснить себѣ, въ чемъ заключалась сущность и сила тогдашнихъ журнальныхъ руководителей, усвоили одни ихъ внѣшн³е пр³емы и стали крѣпко за нихъ держаться, полагая въ нихъ всю сущность либерализма. Дѣйствительно, это помогло имъ сохраниться въ чистотѣ среди того реакц³оннаго вихря, который увлекъ за собою многихъ порядочныхъ людей, но это же самое сдѣлало ихъ не только безполезными, но даже вредными въ литературѣ. Не имѣя собственнаго убѣжден³я и лишенные руководителей, при которыхъ имъ было возможно жить безъ собственныхъ мыслей, они представляютъ собою новый типъ "консервативныхъ либераловъ". Изъ боязни утратить свой либерализмъ, они упорно заботятся о сохранен³и его внѣшности, безучастно или слишкомъ съ плеча относятся ко многимъ современнымъ вопросамъ, какъ-бы считая ихъ недостаточно важными, а на самомъ дѣлѣ боясь при этомъ отступить отъ установившагося кодекса либерализма" (тамъ же, стр. 54).

   Вотъ драгоцѣнныя откровен³я, за которыя нельзя не благодарить прямодушную газету. Изъ нихъ видно, что дѣла у нашихъ западниковъ (которые однихъ себя признаютъ либералами) идутъ самымъ обыкновеннымъ порядкомъ. Мнѣн³я, бывш³я когда-то новостью и прогрессомъ, обратились въ рутину, въ установивш³йся кодексъ, внушающ³й суевѣрный страхъ и рабское поклонен³е. Новаторы обратились въ упорныхъ консерваторовъ; люди прогресса сдѣлались хранителями предан³й; любители смѣлыхъ и новыхъ мыслей стали бояться собственнаго убѣжден³я, стали безъ конца повторять и пережовывать старое; поклонники жизни и современности потеряли всякую охоту, всякую способность къ живымъ и современнымъ вопросамъ.

   "Теперь", продолжаетъ "Недѣля", "интересы литературы и общаго дѣла отошли на задн³й планъ, и мѣсто ихъ заняли разныя личныя отношен³я, отразивш³яся на характерѣ современной полемики. Эти отношен³я создали различные кружки, связанные не общимъ стремлен³емъ къ одной, всѣмъ дорогой цѣли, а узкими, личными интересами, сплетнями и желан³емъ подкопаться подъ всякаго, кто не принадлежитъ къ извѣстному кружку".

   "Вотъ главнѣйш³я причины, благодаря которымъ, либеральная, т. е. прогрессивная журналистика, потеряла всякое значен³е въ глазахъ общества" (тамъ же, стр. 55).

   Не ясно ли, что мы присутствуемъ при какомъ-то разложен³и обширной парт³и? Не видно ли изъ этихъ признан³й, что духъ жизни отлетѣлъ отъ нея, что дѣйствуютъ въ ней уже