Суворин Алексей Сергеевич - Историческая сатира

; но поток все-таки течет, иногда под почвой пробивает себе ложе, незримо для соглядатаев, и вдруг вырывается из нее таким бурным каскадом, что голова самодуров кружится, и они теряют всякую способность к усмирению непокорной стихийной силы. Возвращаемся к Угрюм-Бурчееву.

   Стройность этого прекрасного очерка нарушается, однако, несколькими страницами, посвященными какому-то Ионке Козырю, в истории которого сатирик, по-видимому, хотел изобразить историю глуповского либерализма и, по обыкновению, впал в апокалипсическую темноту и в ничего не выражающую карикатуру. Мы могли бы еще сделать два-три замечания. Нам, напр., не правятся слова "идиот" и "прохвост", которыми обзывает своего героя сатирик; и с нашей стороны это далеко не капризное субъективное чувство, а одно из тех требований искусства, перед которыми художник должен преклоняться, по той простой причине, что подобное отношение к герою - нехудожественный прием; герой должен выходить цельным образом, без этих, часто ничего не говорящих, при всей своей резкости, эпитетов. Кроме того, в настоящем случае слово "идиот" достаточно противоречит всей деятельности Угрюм-Бурчеева, ибо из нее, при всей ее дикости, нельзя все-таки вывести заключения, что перед нами идиотическое существо, не способное ни к какому размышлению. И только такая постановка лица дикого самодура и мыслима в серьезном литературном произведении, иначе, то есть при допущении идиотизма у самодура, он теряет свое широкое значение, и черты, равно приложимые, хотя и не в одинаковой степени, к ограниченным и умным из них, частью исчезают, являясь лишь принадлежностью одного лица, пораженного идиотизмом. Тип, таким образом, сильно бы умалился в своем нравственном значении. К счастью, сатирик не сделал этой ошибки, и эпитет "идиот" употреблен им совершенно излишне, по привычке к крепким словам: в Угрюм-Бурчееве много сметливости, хитрости, дикой наглости, способности комбинировать планы благоустройства, хотя планы и "прямолинейного" содержания. Напрасно также г. Салтыков придал ему некоторые такие черты, которые как бы указывают на присутствие необыкновенно сильной воли в этой натуре. "Он спал на голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под голову камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы. В заключение по три часа в сутки маршировал на дворе градоначальнического дома, один, без товарищей, произнося самому себе командные возгласы и сам себя подвергая дисциплинарным взысканиям".

   Как карикатура на чрезмерную страсть к маршированию и выправке, эти выписанные нами строки не лишены остроумия и злости, но как черты характеров, подобных Угрюм-Бурчееву, они лишены всякого значения. Угрюм-Бурчеевы никогда себя не забывают и работают только для себя; сильной, непреклонной воли, самобичевания в них также никогда не замечалось. Сам г. Салтыков намекает на это в конце очерка, когда народилась новая сила, и Угрюм-Бурчеев "моментально исчез, словно растаял в воздухе". Они не только исчезают, когда власть отнимается от них, но обнаруживают презренную трусость и готовность унижаться перед теми, которых вчера еще держали по два часа в своей передней навытяжку. Лишь наружно они готовы показать спартанскую твердость и выставить напоказ свой протертый сюртук и изношенную шинель: для толпы ношение градоначальником, этою важною особою, старой шинели является чем-то грандиозным и внушающим почтение к себе; она готова бессмысленно повторять: "Смотрите, дети, этот человек мог бы ежедневно надевать новую шинель и новый сюртук, но он ходит в старых. Какое величие!" Она готова удивляться старому сюртуку; с таким же увлечением, с каким удивляется, глазея, блеску и золоту. Она не размышляет о том, что старым сюртуком прикрыта полнейшая нравственная разнузданность, выказывающая себя где-нибудь в четырех стенах, вдали от людских очей. Если же толпа способна создать себе культ из старой шинели, треугольной шляпы и серого сюртука, то действительные самобичевания и закаление своей природы тяжкими лишениями найдут между нею еще большее число поклонников, потому что лишения эти, в ее глазах, свидетельствуют о нравственной силе человека, о преданности его своей идее, хотя бы это была и дикая идея. Тут уж является фанатизм, способный жертвовать, во имя идей, своей жизнью. Но еще не видано, чтоб Угрюм-Бурчеевы были способны на такие подвиги: они, как только достигли власти, скорей пожертвуют тысячью жизней других, чтобы сохранить в целости свой указательный перст и продолжить свое благосостояние, чем уронить волос с головы своей.

   Если эти недостатки и вредят цельности образа Угрюм-Бурчеева, то настолько незначительно, что не разрушают впечатления, оставляемого в читателе всем очерком, более существенными сторонами его. Самый тон юмора гармонирует как нельзя лучше с содержанием, и, что всего замечательнее, глуповцы просыпаются и начинают тайную борьбу с этим страшилищем; в конце концов, сатирик сжалился над ними, или, лучше сказать, в конце концов сатирик приблизился к истории, хотя и не совсем. Он все еще продолжает думать, что глуповцы проснулись частью оттого, что разглядели идиотство своего градоначальника, частью... Но тут является крупное противоречие: мы видели, что пребывание глуповцев за границей породило в них женственность и разврат до такой степени, что смерды перестали пахать и загуляли, до отвалу наедаясь жирной кашей, а интеллигенция стала "равнодушна ко всему, что происходило вне замкнутой сферы езды на остров любви". Это было в 1815-1816-м году, как обозначил наш автор, при предместнике Угрюм-Бурчеева, Грустилове. И вот, объясняя пробуждение глуповцев, сатирик говорит, что тому способствовали "множество глуповцев", вернувшихся из чужих краев, где они были для ратного дела и ученья. Очевидно, наш автор не совсем последователен, лучше сказать, он игнорирует историю, когда увлекается своею страстью к карикатуре и забавничанью, и вспоминает о ней, когда серьезная мысль начинает руководить им. Пусть сам он сравнит достоинство карикатуры, хотя и производящей смех, но витающей в области фантастично-нелепого, с достоинством сатиры и юмора, одушевленных реальною правдой и верною руководящею идеей. Пуская свой юмор и беспредельность, не ставя ему никаких границ, т. е. никакой идеи, он удачно начертит несколько картинок, попадет метко в несколько действительно смешных или возмущающих душу сторон нашей жизни, рассыплет цветы своего бойкого остроумия, но не создаст ничего цельного, ничего достойного своего таланта, и, вместе с тем, как бы мимоходом, осмеет ненужным смехом такие явления, которые писатель, одушевленный идеей служения добру и правде, никогда бы не отдал на потеху смешливому легкомыслию.

   Зато г. Салтыков становится другим человеком, когда ему удается верно подметить причины известного явления и разгадать его сущность, или когда он доходит до этого изучением, или когда представляется ему материал, вполне очищенный критикою: он способен тогда возвыситься до настоящего одушевления и рисовать типические очерки; тогда и архивариус из него вылетает бесследно и смех его звучит не надорванною нотой усталого забавника, а едким сарказмом, и карикатура является осмысленною и понятною. Укажем в доказательство на несколько страниц, посвященных в очерке "Поклонение мамоне и покаяние" изображению состояния народного просвещения в Глупове, которое приняло юродивый характер. Начальником школ назначен был юродивый Парамон; товарищ его по юродству, Яшенька, получил кафедру философии, которую нарочно для него создали в уездном училище. Вот как действовали эти два достойные мужа:

   "...Парамоша с Яшенькой делали свое дело в школах. Парамошу нельзя было узнать; он расчесал себе волосы, завел бархатную поддевку, душился, мыл руки мылом добела и в этом виде ходил по школам и громил тех, которые надеются на князя мира сего. Горько издевался он над суетными, тщеславными, высокоумными, которые о пище телесной заботятся, а духовною небрегут, и приглашал всех удалиться в пустыню. Яшенька, с своей стороны, учил, что сей мир, который мы думаем очима своима видети, есть сонное некое видение, которое насылается на нас врагом человечества, и что сами мы не более, как странники, из лона исходящее и в оное же лоно входящие. По мнению его, человеческие души, яко жито духовное, в некоей житнице сложены, и оттоль, в мере надобности, спущаются долу, дабы оное сонное видение в скором времени увидети и по малом времени вспять в благожелаемую житницу благопоспешно возлететь. Существенные результаты такого учения заключались в следующем: 1) что работать не следует; 2) тем менее надлежит провидеть, заботиться и пещись, и 3) следует возлагать упование и созерцать - и ничего больше. Парамоша указывал даже, как нужно созерцать. "Для сего, - говорил он, - уединись в самый удаленный угол комнаты, сядь, скрести руки под грудью и устреми взоры на пупок".

   По обычаю, нам следует сделать общий вывод из всего сказанного нами о г. Салтыкове. Но нужно ли это? Если б г. Салтыкова мы считали обыкновенным фельетонистом, произведения которого живут не дольше листа газеты, мы ограничились бы теми отлично выработанными общими местами об остроумии, меткости и злости, которые, несмотря на свою ординарность, все еще продолжают утешать авторов; но мы, несмотря на однообразие произведений г. Салтыкова, обусловленных заколдованной административной сферой, считаем их далеко не эфемерными, а талант его - весьма замечательным; а кому больше дано - с того больше и спрашивается. Вот наше заключение.

  

  

   Крупнейший русский журналист и книгоиздатель. В 1863-1875 годах был сотрудником газеты "Санкт-Петербургские ведомости", выступал с публицистическими статьями, обозрениями, фельетонами, театральными рецензиями.

   Многообразные таланты Суворина ценились многими писателями, среди которых Лесков и Чехов. Газета Суворина "Новое время" была самым влиятельным российским повременным изданием последней трети XIX века.

  

  

   Впервые - Вестник Европы. 1871. Кн. 4. С подписью: А. Б-ов.

   Печатается по изд.: Критическая литература о произведениях М. Е. Салтыкова-Щедрина. Выпуск второй. М., 1905.

   Статья "Историческая сатира" занимает особое место в щедриниане. Она вызвала живой и острый отклик писателя, выразившийся в его письмах в редакцию журнала "Вестник Европы" и известному историку литературы А. Н. Пыпину (см. их тексты в издании: Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 8. М., 1969. С. 451-458; также эти письма печатаются в приложении к большинству изданий "Историй одного города"). Объяснения, данные М. Е. Салтыковым относительно замысла и исполнения его книги, трудно переоценить, но для полноценного представления истории русского литературного движения нельзя обойтись и без статьи Суворина, известной большинству читателей лишь по отзыву Салтыкова. Между тем Суворин способствовал развитию оживленной полемики вокруг творчества Салтыкова-Щедрина в 1870-е годы. Так, уже в 1873 году в "Искре" появилась статья "Щедрин и его критики", вновь обратившаяся к основным положениям "Исторической сатиры". Как отметил Г. В. Иванов, именно эти две статьи "легли в основу последующих критических отзывов о "глуповской эпопее", в зависимости от литературных взглядов и политической ориентации исследователей" вплоть до 1917 года (см.: Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 8. С. 538-539). С наступлением в щедриноведении довольно угрюмого "советского" периода эти статьи потеряли значение конкретных текстов, став своего рода знаками идейной ориентации. Сегодня читатель получает возможность приобрести о них собственное суждение.

  

   ¹ Английский дипломат Джайлс Флетчер (ок. 1549-1611) в 1588-1589 годах был послом в Москве. Его книга "О государстве Российском" была сожжена в Лондоне; так как нелицеприятные, хотя и правдивые сведения о России, содержащиеся в ней, при обнародовании могли ухудшить отношения Англии с нашей страной.

   ² С журналистом и автором познавательных статей из истории русского быта XVIII века Сергеем Николаевичем Шубинским (1834-1913) Салтыков был мало знаком (см.: Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 20. М., 1977. С. 315), но резко отрицательно относился к его работам; в частности, в упомянутом письме к Пыпину он говорит: "Шубинский - это человек, роющийся в говне и серьезно принимающий его за золото". В главе "От издателя" "Истории одного города" Салтыков критически пишет о "неминуемой любознательности" Шубинского, Мельникова и Мордовцева. Их писатель считал "фельетонистами-историками". В "Отечественных записках" (1868. Июнь. С. 203) беллетризованная биография П. И. Мельникова (Андрея Печерского) "Княжна Тараканова и принцесса Владимирская" была отнесена к той "я_к_о_б_ы и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_о_й литературе, в которой история граничит с фельетонами и скандальными изобличениями мелких газет".

   ³ Салтыков критически относился к консервативным взглядам известного писателя и историка Михаила Петровича Погодина (1800-1875). Еще в 1861 году он писал: "возникает весьма важный вопрос: труды ли Михаила Петровича сделали то, что Глупов кажется Глуповым, или Глупов сделал то, что труды Михаила Петровича кажутся глуповскими? Петр Великий создал Россию или Россия создала Петра Великого?" ("Наши глуповские дела" Салтыков-Щедрин, М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 3. М., 1965. С. 508).

   ⁴ Слово "помпадурша" пришло в русскую речь еще во второй половине XVIII века. Так, в "Записках" С. А. Порошина, в записи 29 октября 1765 года находим: "Помпадурша наша очень хорошо была вчера одета". Речь идет о знаменитой красавице Вере Ивановне Чеглоковой, в которую был влюблен великий князь Павел Петрович. Как отмечал Е. И. Покусаев "чутье Салтыкова-Щедрина безошибочно угадало, какие большие сатирические возможности таит в себе производное от "помпадурши"" (Покусаев Е. И. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. М, 1963. С. 125). См. подробнее: Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 8. М, 1969. С. 464-467).

   ⁵ Суворин имеет в виду известную, но во многом мифологизированную историю о Потемкине и его декоративных "деревнях". См.: Панченко А. М. "Потемкинские деревни" как культурный миф // XVIII век. Сб. 14. Л., 1983.

   ⁶ Этот план (1795) последнего фаворита Екатерины II, амбициозного и недалекого прожектера Платона Александровича Зубова (1767-1822) был принят императрицей. Попытки его осуществить были прерваны неудачной войной с Персией и смертью Екатерины.

   ⁷ Речь идет о книге французского писателя и философа Шарля Монтескье (1689-1755) "О духе законов".

   ⁸ Христофор Манштейн был на русской службе с 1736 по 1743 год; генерал, адъютант фельдмаршала Миниха. Под его командой был арестован Бирон. Попав под подозрение в измене, перешел на службу в Пруссию. Его "Записки исторические, политические и военные о России с 1727 по 1744 год" (оригинал по-французски; русский перевод, 1810).

   ⁹ Александр Александрович Прозоровский (1732-1809) считался одним из образованнейших военных деятелей своего времени. В 1790-1795 годах был московским генерал-губернатором; по велению Екатерины II арестовал Н. И. Новикова;

   ¹⁰ Иван Владимирович Лопухин (1756-1816), известный интеллектуал своего времени, в 1782 году вступил в орден розенкрейцеров; вскоре стал виднейшим русским масоном. Автор известных "Записок", выпущенных Герценом в Лондоне в 1860 году (репринт выпущен издательством "Наука" в 1990 году).

   ¹¹ Обер-секретарь тайной экспедиции при первом департаменте сената, "сыскных дел мастер" Степан Иванович Шешковский (1727-1793) неоднократно упоминается в произведениях Салтыкова-Щедрина как олицетворение тайного политического сыска. Например, в "Пошехонских рассказах": "Я сам в молодых летах однажды этого духа набрался. Пришел, как смерклось, на кладбище да и гаркнул: "Не верю!" А тут под плитой статский советник Шешковский лежал: "Извольте, говорит, повторить!" И вдруг это все могилы зашевелились..." (Салтыков-Щедрин М. Е, Собр. соч.: В 20 т; Т. 15 (II). М., 1973. С. 23).

   ¹² Ср. у Пушкина ("Table-talk"): "Потемкин, встречаясь с Шешковским, обыкновенно говаривал ему: "Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?" На что Шешковский отвечал всегда с низким поклоном: "Помаленьку, ваша светлость!" (Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 8. Л., 1978. С. 73).

   ¹³ Луи Наполеон Бонапарт (французский император Наполеон III в 1852-1870 годах) пришел к президентской власти в результате умелых интриг в декабре 1818 года. 2 декабря 1851 года совершил государственный переворот. Через год провозглашен императором.

   ¹⁴ Трагедия "Вадим Новгородский" (ок. 1789).

   ¹⁵ "Какие дураки, клянусь богом! Какие дураки эти глуповцы!"(фр.).

   ¹⁶ См. примеч. 32 к статье Михайловского "Десница и шуйца Льва Толстого".

   ¹⁷ См. лирическое отступление в начале главы седьмой первого тома "Мертвых душ" Гоголя.

   ¹⁸ Очевидно, имеется в виду суждение Гете из сделанной посмертно подборки "Максимы и рефлексии": "Юмор - один из элементов гения, но как только он начинает первенствовать - лишь суррогат последнего; он сопутствует упадочному искусству, разрушает и в конце концов уничтожает его" (Гете И. В. Собр. соч.: В 10 т. Т. 10. М., 1980. С. 427).

   ¹⁹ Матф. 11:28.