ТОЛСТОЙ, Алексей Константинович (24.VIII(5.IX).1817, Петербург - 28.IX(10.Х).1875, имение Красный Рог Черниговской губ.] - поэт, драматург, прозаик. Сын гр. К. П. Толстого и А. А. Перовской, которая разошлась с мужем сразу после рождения ребенка. Троюродный брат Л. Н, Толстого. Воспитывался дядей А. А. Перовским, известным писателем, печатавшимся под псевдонимом Антоний Погорельский. Детство провел в имениях матери, затем дяди на Северной Украине, получил хорошее домашнее образование. С шести лет "начал марать бумагу и писать стихи" (автобиографическое письмо к А. Губернатису от 20.II(4.III).1874 // Собр соч.- М., 1963-1964.- Т. 4.- С. 424). У дяди встречал многих писателей. С 10-летнего возраста мальчика возили за границу, путешествие по Италии 1831 г. он описал в дневнике. Т. принадлежал к детскому окружению наследника престола, будущего Александра II.
В 1834 г. зачислен "студентом" в московский архив министерства иностранных дел, где мог знакомиться с историческими документами, в 1835 г. выдержал при Московском университете экзамен на чин. В нач. 1837 г. назначен в русскую миссию при германском сейме во Франкфурте-на-Майне, но вскоре получил отпуск и проводил время в новых поездках в России и за границей. В декабре 1840 г. перевелся во 2-е отделение собственной е. и. в. канцелярии, где прослужил без особого рвения много лет, был также делопроизводителем комитета о раскольниках. В 1843 г. стал камер-юнкером, в 1851 г.- церемониймейстером двора. В 1850 г. полгода участвовал в ревизии Калужской губ. где в доме жены губернатора А. О. Смирновой (урожденной Россет, хорошо знавшей А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя) познакомился с Гоголем. Впоследствии поддерживал дружеские или приятельские отношения с И. С. Тургеневым, Я. П. Полонским, И. А. Гончаровым, К. К. Павловой, А. А. Фетом, Б. М. Маркевичем, М. М. Стасюлевичем, историком Н. И. Костомаровым.
Светский человек, Т. в молодости часто влюблялся, танцевал на балах; он и его двоюродные бр. Алексей и Владимир Жемчужниковы были известны в Петербурге своими шалостями и розыгрышами. Т. был страстным охотником, обладал огромной физической силой и один ходил на медведя. Он особо отмечал влияние на него природы (Там же.- С. 423).
Зимой 1850/51 г. Т. полюбил жену полковника конной гвардии Софью Андреевну Миллер. Они сблизились, но их брак был оформлен лишь в 1863 г. из-за препятствий со стороны властной матери Т. и Л. ф. Миллера (мужа С. А. Миллер).
Во время Крымской войны Т. вступил в армию майором, но не воевал, заболев под Одессой тифом. Александр II в день своей коронации назначил его флигель-адъютантом; Т. отказывался и впоследствии открыто выражал нежелание дежурить во дворце. Во второй половине 50 гг. стал егермейстером, заведующим егерями царской охоты. Только в 1859 г. Т. добился бессрочного отпуска и в 1861 г. отставки: "...служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей натуре...
Служба и искусство несовместимы..." - писал он царю в августе или сентябре 1861 г. (Там же.- С, 139, 140). Свою близость ко двору поэт использовал, чтобы "говорить во что бы то ни стало правду" (Там же.- С. 140). В середине 50 гг. он хлопотал о возвращении из ссылки Т. Г. Шевченко, в 60 гг. вступался за И. С. Аксакова, которому запретили редактировать газету "День", И. С. Тургенева, привлеченного к делу о лицах, связанных с А. И. Герценом и Н. П. Огаревым; несмотря на свое резкое неприятие революционной демократии, зимой 1864-1865 гг. заявил Александру II, что "русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского", вызвав недовольство императора (Захарьин (Якунин) И. Гр. А. А. Толстая // Вестник Европы.- 1905.- No 4.-С. 634-635).
После отставки Т. жил по преимуществу в своих имениях Пустынька под Петербургом и Красный Рог в Черниговской губ., гуманно относился к крестьянам, хозяйством не занимался совсем и постепенно разорился. С середины 60 гг. социальная изоляция, разорение, усиливающиеся болезни угнетающе действовали на душевное состояние поэта. Ежегодное лечение за границей помогало незначительно. Умер Т. 58 лет от большой дозы морфия.
Творчество Т. многожанрово. Он начал печататься как прозаик, разрабатывающий мистико-фантастическую тематику, издав в 1841 г. под псевдонимом Краснорогский (от названия имения Красный Рог) повесть "Упырь". Повесть сложна по сюжету, действие развивается в современной России и ретроспективно в Италии; таинственная атмосфера повести не развеяна до конца реальными психологическими мотивировками. Дарование автора признал В. Г. Белинский. Тогда же, в конце 30 - нач. 40 гг., Т. написал на французском языке неопубликованную им дилогию ("Семья вурдалака" и "Встреча через триста лет"), наполненную в первой части южнославянскими фольклорными, а во второй - традиционно романтическими ужасами. Совмещение временных пластов, острые эффекты есть и в повести 1846 г. "Амена", где появляется тема раннего христианства и отступничества, необычная для Т., но имеющая вторичный характер, что отметил Белинский (Т. 9.- С. 587). Вместе с тем Т. напечатал два охотничьих очерка (1842-1843) и рассказ "Артемий Семенович Бервенковский" (1845) о чудаке-помещике в духе "натуральной школы", но с большой долей юмора в изображении не массового, а исключительного, курьезного в жизни.
В 1843 г. Т. опубликовал одно стихотворение - "Бор сосновый в стране одинокой стоит...". В 40 гг. написаны также стихотворения и баллады, напечатанные позднее: "Колокольчики мои...", "Ты знаешь край, где все обильем дышит...", "Шумит на дворе непогода...", "Василий Шибанов" и др., начат исторический роман "Князь Серебряный" (опубл. в 1862 г.). Систематически Т. стал печатать лирику с 1854 г. и "баллады, былины, притчи" с 1856 г. в "Современнике" и "Русском вестнике", тогда умеренно-либеральном, а в 60 гг. резко поправевшем. Продолжая и тогда сотрудничать в этом журнале, Т. одновременно печатался в либеральном "Вестнике Европы", а также в "Русской беседе" и изредка в нек. др. изданиях. В 1857 г. вышел единственный прижизненный сборник Т. "Стихотворения". При участии автора было подготовлено Полн. собр. стихотворений, вышедшее в двух томах (1876).
Воспитанный на романтических теориях, бредивший искусством, Т. считал его выражением внеземных сущностей, далекого, незримого мира, который внезапно являет себя "пророку", одаренному особым душевным зрением и слухом и восстанавливающему в своих творениях то, что ему открылось ("Поэт", 40 гг.; "Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!..", 1856). Это не отвлекает от окружающего, но заставляет видеть за ним нечто более высокое ("И. С. Аксакову", 1859). Высшее духовное начало для Т.- не только красота, но и любовь, которая частично, "раздробленной" присутствует в обычной жизни ("Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре...", 1858). Лирика Т. пронизана томлением, тоской по прекрасному и бесконечному, что разлито во всей природе: "И ничего в природе нет,/ Что бы любовью не дышало" ("Меня, во мраке и в пыли...", 1851-1852?). Вместе с тем у Т. есть лермонтовские мотивы неповторимой ценности земного, преходящего, реальной человеческой любви: "В стране лучей, незримой нашим взорам..." (1856), "Ты знаешь, я люблю там, за лазурным сводом...", "Горними тихо летела душа небесами..." (оба - 1858).
Собственно любовная лирика Т., начиная с 1851 г. ("Средь шумного бала, случайно...", "Слушая повесть твою, полюбил я тебя, моя радость!.."), посвященная С. А. Миллер, уравновешена по тону, но почти всегда пронизана грустью: эта любовь неотрывна от условий существования любящих, от временных состояний духа. "Приливы любви и отливы" ("Колышется море, волна за волной...", 1856) у Т.- одно из проявлений большей или меньшей полноты и насыщенности жизни. В ряде стихотворений внутреннее состояние поэта, его борьба с невзгодами и судьбой впрямую соотносятся с состоянием обновляющейся природы, причем примерно с 1858 г. господствовавший в предыдущие два десятилетия минорный тон потесняется более светлым и жизнерадостным: "Звонче жаворонка пенье...", "Я вас узнал, святые убежденья..." (оба - 1858), "Вздымаются волны как горы..." (1866), "То было раннею весной..." (1871) и др. Утверждается действительность отчасти вопреки овладевавшему поэтом мрачному настроению: "И с каждой новою весной, / Былое счастье вспоминая, / Грустней я делался..." ("Во дни минувшие бывало...", до 1866 г.?).
В разных отношениях с внешними условиями оказывается, по Т., и творческое вдохновение. Сначала оно сопротивляется им, потом приводит к вынужденным иносказаниям, наконец констатируется поражение творчества под грубым давлением жизни ("Б. М. Маркевичу", 1856; "Как селянин, когда грозят...", 1858; "Исполать тебе, жизнь - баба старая...", 1859). Некоторые размышления о жизни стилизованы под фольклорные песни: "Уж ты, мать-тоска, горе-гореваньице!.." (1856), "Не божиим громом горе ударило..." (1857) и др. Образ "доброго молодца", олицетворение горя, обращение "братцы" и др., имитация старинного песенного ритма используются для раскрытия общечеловеческой проблематики. Отдельные стороны собственно народной жизни Т.-лирик показывал лишь иногда ("По гребле неровной и тряской...", 40 гг.; "Колодники", первая половина 50 гг.). Социальная проблематика первоначально, в 40 гг., затрагивается только в воспоминаниях о родовых усадьбах, вызывающих как исторические, так и сугубо личные ассоциации ("Ты знаешь край, где все обильем дышит...", "Ты помнишь ли, Мария..."). Запустение усадеб славных предков связывается с социальной и моральной деградацией наследников ("Шумит на дворе непогода...", "Пустой дом"). Впоследствии Т. как противник всяких раздоров занял утопическую позицию независимого человека, человека чести, стоящего между враждующими лагерями, готового поддержать "врага" в случае "пристрастной ревности друзей" ("Двух станов не боец, а только гость случайный...", 1858). Реакционность правительственного лагеря, наиболее очевидные крайности консерваторов он отвергал так же, как революционные, радикально-демократические, а иногда и либеральные средства борьбы с ними ("Пусть тот, чья честь не без укора...", 1859; "Против течения", 1867). В результате поэт подвергался самой резкой критике и справа, и слева.
В 1854 г. он вместе со своими двоюродными бр. Жемчужниковыми создал комическую литературную маску Козьмы Пруткова. Юмор Т. легко переходит в сатиру, иногда близкую к дружескому шаржу (напр., "Стасюлевич и Маркевич...", 1869), но чаще весьма едкую и явно не подцензурную. Если "Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинисме" (Т872) направлено против цензурного мракобесия и преследования науки, а "Сон Попова" (1873) - против иерархически-чиновничьей психологии, то "История государства Российского от Гостомысла до Тимашева" (один из вариантов заглавия, 1868) - против всех нелепостей отечественной истории, которыми оборачивалось понимание сменявшимися монархами "порядка" для России. В последнем стихотворении поэт в нескольких словах остроумно и нередко очень точно определяет личные качества каждого князя или царя и суть их политики. В стихотворении же "Страшусь людей передовых..." (1873), в отнесенных к балладам и притчам "Пантелее-целителе" (1866), "Порой веселой мая..." (1871), нескольких строфах "Потока-богатыря" (1871) высмеиваются материалисты-"нигилисты", "синие чулки", демагоги-народолюбцы (Т. явно не дифференцирует истинных и мнимых защитников народа) и даже следствие проводимых сверху реформ - суд присяжных, оправдывающий убийцу. В балладе "Богатырь" (1849?) высказана глубокая тревога по поводу пьянства в России, ставшего позднее, в пореформенный период, национальным бедствием.
Т. воспринимал современность как прямое продолжение позорного "московского периода" истории. Славянофильской идеализации старинной русской самобытности он противопоставлял особое патриотическое западничество. По его убеждению, в древности Русь - и Киевское великое княжество и Новгородская республика - была близка к рыцарской и рыцарственной Западной Европе и воплощала высший тип культуры, разумного общественного устройства и свободного проявления достойной личности, но эти прекрасные национальные и одновременно международные качества погубило монгольское иго. Подход Т. к истории - не социально-политический, а этический и даже эстетический. В письме к Б. М. Маркевичу от 26 апреля 1869 г. он грустит о настоящем при мысли "о красоте нашего языка... о красоте нашей истории до проклятых монголов и до проклятой Москвы, еще более позорной, чем самые монголы..." (Т. 4.- С. 281). Уничтожение народного веча - по Т., гарантии личной свободы и чести для всех,- сопровождалось моральным распадом нации, который продолжает оставаться непреодоленным. Наиболее непосредственно эта концепция воплощена в былинах "Чужое горе" (1866), "Змей Тугарин" (1867), "Поток-богатырь".
По контрасту Т. живописует преимущественно высшую и низшую точки осмысленного таким образом исторического процесса: эпоху древних Киева и Новгорода, с одной стороны, и эпоху Ивана Грозного и его преемников - с другой. В ранних балладах он в духе Н. М. Карамзина показывает злодейства Ивана Грозного, не анализируя их причины ("Василий Шибанов", "Князь Михайло Репнин", обе - 40 гг., "Старицкий воевода", 1858). Но он уделяет, им большое внимание в последующих произведениях крупных жанров: романе "Князь Серебряный", трагедии "Смерть Иоанна Грозного" (1866) и продолжающих ее - "Царь Федор Иоаннович" (1868), "Царь Борис" (1870), а также в "Проектах постановки на сцену..." двух первых частей трилогии (1866, 1868). Т. не разделял ни морализаторской концепции Карамзина, объяснявшего историю личными, природными качествами самодержцев,
ни позиций "государственной" школы (К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев и др.) с ее критерием государственного интереса. Показывая исторические несчастья страны, Т. не винит только характер Ивана, Федора или Бориса, только институт самодержавной царской власти и общественное устройство. Ибо все это, как и представленные в романе и трилогии обстоятельства в целом, является для автора неизбежным порождением эпохи, составной частью общенационального кризиса - наряду с падением нравов, утратой людьми чувства чести, законности, забвением традиций славного прошлого.
Будучи в своей жизненной практике выразителем аристократической оппозиции правительству и официальной идеологии, Т. в исторических произведениях не прославлял московское боярство - противников неограниченного самодержавия, заявляя, что лишь немногие бояре сохранили лучшие качества предков во всей полноте. В "Смерти Иоанна Грозного" сатирически изображены амбиции бояр. Простой народ, особенно в "Князе Серебряном", рисуется с большей симпатией, даже разбойники там в значительной мере обладают чувством долга, справедливости и совестливостью, особенно по сравнению с опричниками, гораздо более похожими на разбойников. В романе широко использован фольклор, элементы чудесного (волхование, сбывающиеся предсказания как знак фатальной обреченности героев). По типу сюжета это "вальтер-скоттовский" роман с преобладанием вымышленных коллизий, вымышленными, романтизированными главными героями, домыслом (напр., образ Максима, высокоположительного сына Малюты Скуратова), сознательными анахронизмами для компактности действия. Красочное описание старинного быта верхушки общества было расценено М. Е. Салтыковым-Щедриным как "обжорное московское великолепие" (Салтыков-Щедрин М. Е. О литературе.- С. 161), а весь роман - как возрождение забытой манеры М. Н. Загоскина и И. И. Лажечникова. Несмотря на его архаичность для 60 гг., на резкие отзывы демократической критики, роман был принят широкой публикой и быстро перешел в разряд классического детского чтения.
Высшее художественное достижение Т.- стихотворная драматическая трилогия, особенно ее вторая часть. Вместе с "Псковитянкой" Л. А.. Мея и хрониками А. Н. Островского она стала центральным событием в исторической драматургии, получившей в 60 гг. широкое распространение. Трагизм русской истории у Т. предстает как объективно неизбежный при любом носителе власти: деспотичном Иване с его беспредельным произволом, глубоко человечном, нравственно великом, но слабом Федоре, умном и тонком политике Борисе, совершившем не только из честолюбия, но и во имя блага России чудовищные преступления. Даже идеализированный предок
Романовых Захарьин-Юрьев в финале первой трагедии признает всеобщую вину: "Вот распаденья нашего исход!" А во второй части трагедии благороднейший носитель феодальной чести Иван Петрович Шуйский оказывается в заговоре против защищавшего его Федора, обрекая на гибель себя и других прекрасных людей. "В этой трагедии,- комментировал автор,- все виноваты и все наказаны, не какою-нибудь властию, но силою вещей, результатом, истекающим с логическою необходимостью из образа действий каждого..." (Собр. соч.- М., 1963-1964.- Т. 3.- С. 455).
Объединяет все три трагедии не только хронологическая последовательность событий, но и детально разработанная фигура Годунова. Вместе с тем последняя часть трилогии, названная его именем, наиболее многогеройна, здесь больше всего персонажей из низших социальных слоев, в том числе разбойник Митька, образ, перенесенный из "Князя Серебряного", и беглые монахи Мисаил Повадин и Григорий Отрепьев (этой парой Т. как бы сюжетно соединяет своего "Бориса" с пушкинским и в то же время отвергает тождество Дмитрия Самозванца и Отрепьева).
Трагедии Т. отрицательно оценили критики демократической ориентации: рецензент "Современника" (1866.- No 2, возможно, Г. З. Елисеев), А. М. Скабичевский и др., сдержанно - П. В. Анненков, более доброжелательно - А. В. Никитенко, А. С. Суворин. Со второй половины 70 гг. утверждается положительная оценка трилогии (статьи В. Г. Авсеенко, И. Н. Павлова и др.), а затем и всего творчества Т. В XX в. "Царь Федор Иоаннович" прочно вошел в классический театральный репертуар, в главной роли выступали И. М. Москвин, Н. П. Хмелев, И. М. Смоктуновский и др.
Последние произведения Т. о прошлом посвящены домонгольскому периоду и выдержаны преимущественно в бодром, мажорном тоне ("Змей Тугарин", "Песня о Геральде и Ярославне", "Гакон Слепой", "Боривой", "Три побоища", "Канун", "Роман Галицкий"),
Непосредственно рисуя свой идеал, Т. совершенно не заботился об исторической достоверности, прибегал к самому свободному домыслу, психологию средневековых героев представлял не в исторических, а в абстрактно-общечеловеческих чертах. Это не столько картины истории, сколько красочные поэтические легенды. Наряду с реально существовавшими лицами в былинах и балладах выступают герои преданий и собственно фольклорных былин: Илья Муромец, Алеша Попович, Поток (Потык), Садко, Чурила и др. Все персонажи обрисованы по одному принципу, границы между историей и фольклором намеренно стерты.
Более строгий историзм проводится Т. в неоконченной драме "Посадник" (1870-1871). Взята ситуация, невозможная в сюжете из эпохи Ивана Грозного: честь достойного человека.
единственное, чего не мог попрать московский государь, приносится в жертву ради господина Великого Новгорода. Но перед самим собой и высшей справедливостью посадник Глеб остается честен, более того, совершает подвиг, выдавая себя за изменника, чтобы уберечь оклеветанного воеводу, в чьих руках спасение Новгорода от суздальского порабощения.
Проявившийся еще в ранней прозе интерес к чудесному, сверхъестественному сказался у Т. и в крупных поэтических произведениях. В драматической поэме "Дон Жуан" (1859-1860, опубл. в 1862 г.) сверхъестественное - сюжетная оболочка философского содержания. Мировой образ здесь - персонификация фаустовского поиска смысла жизни; как и в лирике, любовь осознается неким сущностным началом, одухотворяющим бытие. Важная сопутствующая проблема - свобода воли человека, степень его зависимости от предначертанного, ответственность за принятые решения. Поэма "Грешница" (1857?) утверждает чисто религиозное озарение и покаяние, но в незаконченной поэме "Алхимик" (1867) не меньшее потрясение героя вызывает красота женщины. Иоанн Дамаскин "в одноименной поэме (1858?) весьма далек от своего исторического прототипа, византийского богослова, это вдохновенный "певец", открытый всему богатству окружающей действительности, который не в силах оставаться при дворе в Дамаске и вырывается на волю. Автобиографизм и автопсихологизм этого образа позднее находят соответствие в былинах "Илья Муромец" (187!), "Садко" (1871 - 1872), балладе "Слепой" (1873).
Воспоминания детства отразились в поэме "Портрет" (1872-1873), написанной в русле литературной традиции сюжетов об оживающем изображении. Поэма в терцинах "Дракон. Рассказ XII века (С итальянского)" (1875) - искусная стилизация старинного текста при полностью вымышленном сюжете: ужасное чудовище выступает воплощением небесной кары за междоусобную войну гвельфов и гибеллинов, поддержанных германцами (характерное для поэта неприятие вражды). Т. перевел по нескольку близких ему стихотворений Дж. Байрона, А. Шенье, И. В. Гете, Г. Гейне.
Стиль Т. отличается легкостью и ясностью, пластичностью образов (напр., "вальдшнеп падает на землю колесом" - "На тяге", 1871). Выступавший в письмах теоретиком стиха, Т. культивировал неточную рифму, использовал раешник, народный песенный ритм, гекзаметр, полиметрию, сочетание стиха и прозы, писал октавами и др. строфами, но предпочитал неброские традиционные формы. Благодаря мелодичности лирических стихов Т. более половины их положено на музыку, многие неоднократно (романсы Н. А. Римского-Корсакова, М. П. Мусоргского, П. И. Чайковского, Ц. А. Кюи, А. Г. Рубинштейна, С. И. Танеева, С. В. Рахманинова и др.).
Соч.: Собр. соч.: В 4 т. / Вступ. ст. И. Г. Ямпольского.- М., 1963-1964; Собр. соч.: В 4 т. / Вступ. ст. И. Г. Ямпольского.- М., 1980; Полн. собр. стихотворений: В 2 т. / Вступ. ст. Л. И. Емельянова.- Л., 1984.
Лит.: Белинский В. Г. "Упырь". Сочинение Краснорогского // Полн. собр. соч.- М., 1954.- Т. V.- С. 473-474; Щедрин Н. (Салтыков М. Е.). "Князь Серебряный". Повесть времен Иоанна Грозного. Соч. гр. А. К. Толстого // Салтыков-Щедрин М. Е. О литературе.- М., 1952.- С. 149-161; Анненков П. В. Чаев и гр. А. К. Толстой в 1866 г.; Последнее слово русской исторической драмы ("Царь Федор Иоаннович", трагедия графа А. К. Толстого) // Анненков П. В. Воспоминания и критические очерки.- Спб., 1879.- Отд. 2.- С. 323-341, 387-404; Никитенко А. В. "Смерть Иоанна Грозного", трагедия в пяти действиях. Графа Толстого // Никитенко А. Три литературно-критические очерка.- Спб., 1866.- С. 41-81; Скабичевский А. М. Поэзия графа А. Толстого, как тип чужеядного творчества // Соч.: В 2 т.- Спб., 1890.- Т. 2.- Стлб. 225-259; Левенстим А. Граф А. К. Толстой. Его жизнь и произведения // Вестник Европы.- 1906.- No 10.- С. 487-520; Денисюк Н. Ф. Гр. Алексей Константинович Толстой. Его время, жизнь и сочинения.- М., 1907; Критическая литература о произведениях гр. А. К. Толстого / Сост. Н. Ф. Денисюк.- М., 1907.- Вып. 1-2; Котляревский Н. А. Гр. А. К. Толстой // Котляревский Н. Старинные портреты.-Спб., 1907.- С. 273-416; Кондратьев А. А. Граф А. К. Толстой. Материалы для истории жизни и творчества.- Спб., 1912 (Библиографический указатель.- С. I (7-118); Аникст А. А. Теории драмы в России, от Пушкина до Чехова.- М., 1972.- С. 363-396; Кормилов С. И. Иван Грозный и его эпоха в творчестве М. Ю. Лермонтова и А. К. Толстого // Вестник Московского университета. Филология.- 1977.- No 4.- С. 25-36; Жуков Д. А. Алексей Константинович Толстой.- М., 1982.
Источник: "Русские писатели". Биобиблиографический словарь.
Том 2. М-Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., "Просвещение", 1990
OCR Бычков М. Н.