Толстой Лев Николаевич - Том 30, Произведения 1882-1889, Полное собрание сочинений

ыке.

   Вы не безграмотный человек, а эстетически образованный, знаете и цените классиков музыки. Вы слушаете, и сочинение вызывает в вас недоумение (особенно если музыкант веселого характера), не мистификация ли это? И не кидает ли он просто руками как попало, чтобы испытать вас, и вы говорите, что вам это не нравится. Нет, вы еще не понимаете, отвечает вам музы­кант. Да когда же я пойму? Ведь уж кончено, съиграно. И по­чему же про стихотворения Маларме и драму (2) Метерлинка я могу сказать, что эти стихотворения и драмы дурны, потому что бессмысленны и никто мне не говорит, что я еще не понимаю, , а в музыке мне говорят это. Произведение искусства должно тронуть меня, а чтобы тронуть меня, оно должно прежде всего быть понятно.

   Tous les genres sont bons hors les genres ennuyeux,-говорит почти это самое. Прежде всего всякое, а особенно музыкальное, произведение должно быть понятно. Произведение искусства ведь в сущности, я думаю, есть ничто иное, как делание понятным того,

  

   (1) В подлиннике: оно

   (2) Зачеркнуто: Ибсена и

  

   что было непонятно. Впечатление, производимое понятным искусством, всегда такое, что получившему художе­ственное впечатление кажется, что он давно это знал, но только не умел высказать так, как оно высказалось в художествен­ном произведении, так как говорить, что художественное про­изведение хорошо, но вам не нравится, потому что вы не пони­маете, это всё равно, что мне предлагали [бы] есть солому или лимб[ургский] сыр и объясняли бы то, что я не ем этого, тем, что у меня не развит еще вкус. Нет, я не ем солому, потому что она не вкусна, а лимб[ургский] сыр, потому что он воняет. Если вы предлагаете мне пищу, то прежде всего сделайте, чтобы она была вкусна мне и другим людям, находящимся в том же поло­жении, как и я.

   Да, отвечают на это, вы еще не принимаете этой пищи потому, что вы не развиты и потому вы лишены этого удовольствия, мы же хотим доставить вам это высшее удовольствие, которое вы не знаете, а мы знаем.

   Кто (1) это мы? И кто это вы?

   Вы (1) - это милионы и милионы людей трудящихся мужчин я женщин, которые кормили, одевали, обстраивали, перево­зили, охраняли вас, ту малую кучку людей, кучку паразитов, которая живет праздно трудом этих милионов.

   А кто же такие эти мы, находящиеся в обладании этой осо­бенной красотой? Это те наши паразиты, проводящие свой век в обжорстве, праздности, пьянстве и разврате. Это крошечная кучка людей паразитов, пришедшая к сознанию того, что нет Бога, нет смысла в жизни, что надо уничтожать себя, пока жив, наслаждаться, чем можешь. И эта то кучка научит всю массу тому, что такое настоящее искусство, и нам, знающим насла­ждения искусством здоровым, понятным, всеобщим - идти к вам на выучку!! (2)

   Не вернее ли предположить, что люди, оторвавшиеся от жизни, от истинной жизни труда, живущие паразитами, придумывали и придумывают себе средства сначала забавы, заполнения праздного времени, а потом забвения от сознания нелепости своей жизни, (3) делают глупости и глупости эти называют искус­ством, - тем более это нужно предположить, потому что те,

  

   1 Абзац редактора,

   (2) Со слов: и нам, знающим и до знака сноски отчеркнуто на полях с по­метой: пропустить,

   (3) Далее следует место, отчеркнутое на полях с пометой: пропустить: но нелепость жизни становилась всё больше и больше и всё сильнее я сильнее нужны были средства забвения, и вот искусство, которое должно бы быть радостью людей, стало дурманом, одуряющим людей, и идя по этому пути шло всё дальше и дальше, всё больше и больше отклонялось от своего назначения и смысла и дошло до той нелепости и отрицания самого искусства, до которого оно дошло теперь.

   Не вернее ли предположить это?

  

  

   которых они хотят учить искусству и на которых они смотрят как на рабочий скот, который должен кормить, одевать, обстраивать, т. е. нести их на себе как своих паразитов, знают очень хорошо, что такое искусство, и наслаждаются им. Знают, что такое поэзия всякого рода, рассказы, басни, сказки, ле­генды и романы, поэмы хорошие и понятные, знают, что такое песни и музыка хорошая и понятная. Знают, что такое картины хорошие и понятные. Они всё это знают и любят. Знают красоту и поэзию природы, животных, знают такие поэтические красоты, которых вы не знаете.

   Почему вы думаете, должны сказать эти люди, что то, что вы себе устроили в маленьком вашем кружке паразитов, есть самое хорошее? Мы же находим, что оно скверное. Скверно оно по­тому, что оно большей частью развратно, исключительно, не всем доступно, и главное потому, что оно непонятно и становится понятно не потому, что человек поднялся до вас, а спустился до вас. - Вы в своей безумной гордости говорите, что вы находи­тесь в обладании какой-то особенной красоты и что надо много трудиться, чтобы достигнуть до вас и понять эту вашу красоту, а мы находим, что то, что вы называете красотой, есть только удовлетворение вашей извращенности, и мы поэтому не хотим и не можем учиться у вас. Если вам хорошо и нужно ваше искус­ство - пользуйтесь им: оно нам не нужно. И потому не говорите, что для [нас].

   Для того же, чтобы решить, кто прав, надо решить, что такое искусство, о котором могут существовать такие разнообразные, противуположные друг другу мнения.

   Возьмите какое хотите произведение какого хотите искусства, и я вам покажу высказанные компетентными критиками о ка­ждом суждения диаметрально противуположные. То же еще в гораздо большей степени происходит относительно современ­ных произведений: то же произведение, как музыка Вагнера, драмы Ибсена, романы Зола, картины... одними считаются верхом совершенства, другими отвратительной мерзостью, не имеющей никакого права на название произведения искусства.

   Что нибудь не ясно и очень запутано в определении искус­ства, если могут существовать такие противоречия.

   Могут быть различные мнения о достоинствах того или дру­гого философского или научного произведения. Но никто не скажет, что астрономическое, физическое открытие и изложе­ние его не есть произведение науки, или исследование о душе не есть философское произведение, но в произведениях искус­ства происходит полное отрицание. Вагнер - верх совершенства; Вагнер - не музыкант; Puvis de Chavannes - верх совершенства, Puvis de Chavannes - не живопис[ец]. Маларме - пре­лесть, Маларме - не поэзия, а чепуха и т. д.

  

  

   Но что же такое искусство? (1)

   Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо посмотреть на происхождение искусства, на то, откуда взялась та деятель­ность, которую мы называем искусством. И это самое сделано людьми, и нет никакого сомнения в том, как утверждают новые {исследователи этого предмета, что зачатки искусства можно найти у животных и что зачатки эти есть игра, забава.

   Главная отличительная черта искусства, которую признавали все эстетики, в том, что произведения искусства не имеют целью материальную пользу. Не всякое бесполезное занятие есть искусство, не всякое искусство непременно бесполезно в матерьяльном смысле: так, например, всякого рода игры - теннис, шахматы, вист - бесполезны в матерьяльном смысле и составляют забаву, но они не искусство. Так что только извест­ного рода бесполезная в матерьяльном смысле деятельность, имеющая целью забаву, составляет искусство. Какая же это деятельность? (2)

   Неужели искусство только забава, игра, увеселение? - не­вольно говорят люди, привыкшие приписывать искусству не­свойственное ему по несчастному словечку Гегеля и Баумгартена значение наравне с познанием истины и добродетелью. При­выкши приписывать искусству такое значение, нам кажется, что мы принижаем его, видя его значение в одной забаве. - Но это несправедливо. Искусство не принизится оттого, что мы припишем ему действительно принадлежащее и свойственное ему значение. Точно так же, как мы не принизим буддийского папу, если перестанем считать его Далай-ламой, а признаем его человеком. Искусству приписывалось и приписывается какое-то

  

   (1) Далее следует место, отчеркнутое на полях с пометой: пропустить: если оно не есть осуществление идеи в красоте, как говорит Гегель.

   (2) Тоже: человек строит дом - выводит стены, крышу, строит бес­полезные комнаты, другой этаж и это всё не искусство; но он вырезал городки на тесине крыши, выкрасил разными красками в виде цветов ставни и т. п., и это уже искусство. Человек построил корабль и объясняет другому устройство корабля и рисует его в профиль и сверху - и это не искусство; но человек вырезал на корме этого корабля фигуру - это искусство. Человек передает другому свою родословную ж определяет год, место жительства, рост, одежду своих родителей - это не искусство; но он рассказывает, как мать плакала, прощаясь с ним, и повторяет ее слова - это искусство. Караульный устроил колокол или чугунную доску и звонит и стучит в них, и сам кричит: слуш[ай!] -это не искусство; но он подвесил два колокола и бьет ими в перезвон, или выбивает дробь на доске, или поет часы, как пели караульщики в Германии - это уже искусство.

   Искусство есть такая бесполезная материально, но забавляющая людей деятельность, которая вызывает в других людях те же чувства, которые производит тот, который их производит.

  

  

   неясное и превыспреннее значение, что оно как-то и почему-то должно возвышать душу человека (смотри все эстетики). Но значение это только приписывалось искусству затем, чтобы поддерживать значение людей, избирающих звание художников, но никто серьезно не верил в это ложно приписываемое ис­кусству значение, и есть люди (огромное большинство рабо­чего народа), которые считают и не без основания, не веря в то значение, которое ему приписывается, не видя друго­го, считают искусство прямо баловством богатых людей - с жира.

   Если считать человека Далай-ламой или помазанником, или чем-то необыкновенным, то это может годиться для некоторых людей, но в большинстве это вызывает отпор, негодование и желание не признать за этим возвышающим себя так чело­веком даже и человеческого достоинства. Не лучше ли и проч­нее признать человека тем, что он есть, и требовать к нему свойственного человеку места и уважения. То же и с искусством. Вместо того, чтобы приписывать ему какое-то мистическое зна­чение возвышения души и осуществления идеала красоты и т. п., не лучше ли просто признать его тем, что оно есть в действи­тельности, и придать ему то значение, которое ему свойственно, и значение это не маленькое.

   Художественная забава? Но разве это так мало и ничтожно, чтобы презирать деятельность, имеющую целью художествен­ную забаву? И всякая забава есть необходимое условие жизни. Человек сотворен так, что он должен не переставая жить, т. е. действовать. Он должен действовать и потому, что он животное, которое должно кормить, укрывать от непогоды, одевать себя и свою семью, и потому, что он в жизни, как лошадь на колесе - не может не действовать. Он питается и спит, а напитанное и выспанное тело требует движения. Движение нужно для того, чтобы питать и укрывать себя и одевать. И так круг этот труда и питанья не переставая совершается в человеке. Но совершение этого крута утомляет человека, и ему нужен отдых, нечто вы­ходящее из этого круга. И вот таким отдыхом, выходящим из этого крута, и является деятельность забавы: игры и искусства. Игра это деятельность бесполезная, имеющая целью не труд полезный - питания, укрывания, одежды и др., а напротив - отдых от этих трудов, употребление избытка своих сил не для дела, а для проявления этих сил - ловкости, изобретатель­ности, хитрости и т. п.

   Искусство - это другого рода отдых от труда, достигаемый пассивным восприниманием через заражение чувств других людей.

   В искусстве всегда есть два лица: один тот, кто производит художественное произведение, и тот, кто воспринимает: зри­тель, слушатель. Художник производит, а тот только восприни­мает. И в этом одна из отличительных от всего другого черт искусства - то, что оно воспринимается только пассивно, что тот, кто пользуется забавой искусства, не должен ничего сам делать, он только смотрит и слушает и получает удовольствие, забавляется. -Именно тем, что он сам не делает усилия, а пре­доставляет художнику завладеть собой, и отличается художе­ственная передача от всякой другой. Для того, чтобы понять научную теорию, чужую мысль, нужно делать усилия, в худо­жественном же восприятии ничего этого не нужно, нужно только не быть ничем занятым, даже при сильных художественных впе­чатлениях и этого не нужно. Музыка, пенье, картина, несколько сильных слов рассказа, интонация захватывают зрителя или слушателя и отрывают его от того дела, которым он даже был занят.

   Я вижу вырезушку на карнизе и испытываю то же самое чувство симметрии, интереса к рисунку, забавы, которое испыты­вал тот, кто задумал и вырезал их. То же самое я испытываю то самое чувство, которое испытывал тот, кто задумывал и вырезал фигуру на корабле. То же самое происходит при слу­шании рассказа о разлуке с матерью, когда он повторяет ее речи. То же при звуках перезвона и трепака на доске, когда я слушаю их. То же чувство я испытываю при слушании венгерского чар­даша, симфонии, при чтении Гомера, Дикенса, при созерцании Микель-Анджело, Парфенона и всякого какого (1) бы то ни было художественного произведения. Забава и удовольствие полу­чения художественного произведения состоит в том, что я по­знаю непосредственно, не через рассказ, а через непосредствен­ное заражение то же чувство, которое испытывал художник и которое я без него не узнал бы.

   То, что в драме, романе, лирическом стихотворении, картине, /статуе есть доля передаваемых сведений, то эта доля пересказа не есть искусство, а есть матерьял или баласт искусства, самое же искусство - в передаче чувства. От этого происходит то, что очень часто есть очень подробно представленное на карти­не положение или очень подробно описанные события в ро­мане, поэме, или очень много сочетаний звуков, но нет ни живописного, ни словесного, ни музыкального произведения искусства,

   Так что искусство есть забава, которая получается тем, что человек сознательно подчиняется заражению того чувства, кото­рое испытывал художник. Удовольствие этой забавы состоит в том, что человек, не делая усилий (не живя), не перенося всех жизненных последствий чувств, испытывает самые разнообраз­ные чувства, заражаясь ими непосредственно от художника, живет и испытывает радость жизни без труда ее. Удовольствие состоит почти в том же, в чем состоит удовольствие сновидений, только с большей последовательностью; а именно в том, что

  

   (1) В подлиннике: кого

  

  

   человек не испытывает всего того трения жизни, которое отра­вляет и уменьшает наслаждения действительной жизни, а между тем получает все те волнения жизни, которые составляют ее сущность и прелесть, и получает их с тем большей силой, что ничто не мешает им. Благодаря искусству человек безногий или (старик) дряхлый испытывает наслаждение пляски, глядя на пляшущего художника-скомороха; человек, не вы[хо]дивший из своего северного дома, испытывает наслаждение южной при­родой, глядя на картину; человек слабый, кроткий испытывает наслаждение силы и власти, глядя на картину, читая или глядя на театре поэтическое произведение или слушая героическую музыку; человек холодный, сухой, никогда не жалевший, не любивший, испытывает наслаждение любви, жалости.

   В этом забава искусства.

   Игра - необходимое условие жизни детей, молодых или устраивающих праздник жизни людей, когда есть избыток физи­ческих сил, не направленных на матерьяльную деятельность; и искусство - необходимое условие жизни взрослых и старых людей, когда силы физические все направлены на труд или силы эти ослабели, как это бывает в болезнях и старости. И то и другое необходимы человеку для отдыха от того круга труда, сна и питания, в котором он вертится со дня своего рождения и до смерти, как и всякое животное. И потому с тех пор, как жи­вет человек, у него всегда были и будут эти оба вида забавы - игры и искусства, и искусство, не будучи тем мистическим слу­жением красоте, как оно описывается в эстетиках, все-таки остается необходимым условием жизни людской.

   Правда, есть для человека еще другая высшая деятельность, выводящая его из животного круга питания, труда и отдыха - деятельность нравственная. Деятельность эта составляет высшее призвание человека, но то, что существует эта высшая деятель­ность, не мешает тому, чтобы искусство было важным и необхо­димым условием человеческой жизни.

   Так вот что такое искусство. Искусство есть один из видов забавы, посредством которой человек, не действуя сам, а только отдаваясь получаемым впечатлениям, переживает различные человеческие чувства и этим способом отдыхает от труда жизни. Искусство дает человеку отдых подобно тому, который дает человеку сон. И как без сна не мог бы жить человек, так и без искусства невозможна бы была жизнь человека.

   Но скажут на это: неужели искусство имеет только это зна­чение? Искусство, мы знаем, вызывает в человеке самые вы­сокие чувства, и потому нельзя ограничивать его значение одним отдыхом от труда. Замечание такое отчасти справедливо. Дейст­вительно, искусство может возбуждать в людях самые воз­вышенные чувства. Но то, что искусство может возбуждать са­мые возвышенные чувства, не доказывает того, чтобы в этом было назначение искусства. Слово, письмо, печать может передавать самые высокие понятия, но это не доказывает, чтобы в этом было назначение слова, письма, печати. Оно может передавать и сведения о том, как сохранять картофель или сводить боро­давки. Сон, сновидения могут открывать нам самые возвы­шенные и глубокие мысли, как это испытывали многие, и мо­гут представлять нам всякий вздор. Точно то же и с искус­ством.

   Посредством искусства могут быть переданы самые возвышен­ные и добрые и самые низменные и дурные чувства. Так что то, что искусства, состоящие в пассивном воспринимании чувств других людей, есть забава, дающая отдых от труда - нисколько не исключает того, что через искусство могут быть переданы, самые возвышенные чувства, и то, что такие чувства могут быть переданы, не нарушает справедливости определения искус­ства, как забавы, дающей людям отдых от труда.

  

  

   Итак, если искусство есть такая деятельность, посредством которой люди, поставленные в необходимость труда для добыва­ния себе пищи, крова, одежды, вообще для поддержания жизни, получают необходимое при этом труде отдохновение, то оче­видно, что чем больше дает искусство такого рода отдохновения и чем большему количеству людей, тем больше оно исполняет свое назначение.

   Люди, трудящиеся для поддержания жизни, всегда есть и были и будут, потому что без них не будет жизни. Таких людей, трудящихся непосредственно для поддержания жизни, т. е. рабочих людей, по крайней мере в сто раз больше, чем людей, не трудящихся непосредственно для поддержания жизни, и кроме того люди, не трудящиеся непосредственно для поддержа­ния жизни и вовсе не трудящиеся, не нуждаются и в отдыхе, так как им не от чего отдыхать, и потому искусство, для того, чтобы исполнять свое назначение, должно быть отдохновением для этого огромного большинства рабочих людей. Им оно только нужно, потому что они только работают и их много, почти всё человечество - это они. - Таким должно быть искусство. И такое и есть и всегда было.

   Всегда были и есть архитектурные украшения на крышах, окнах изб в России, и вырезные скворешницы, и вырезные пе­тушки на крышах и воротах, и вышивки узоров на полотенцах. Всегда во всяком доме передний угол увешан и залеплен живо­писными произведениями. Каждая девушка и женщина знают и поют десятки песен, ребята играют на гармониях, жалейках, балалайках, В каждой деревне водятся хороводы с драматиче­скими представлениями, каждый работник знает, читал и слышал историю Иосифа Прекрасного, басни, сказки, легенды. Так это в России, так это и во всем мире. Народу рабочему нужно искусство, и искусство это у него есть, отчасти и то, которое принимает из среды богатых людей, подвергая это искусство богатых классов строгому выбору и принимая только то, что соответствует его требованиям. Соответствует же его требованиям только то, что проявилось в искусстве богатых классов самого лучшего, т. е. самого простого и трогательного и, разумеется, понятного, потому что непонятное в искусстве, как я говорил выше, всё равно что несъедобное в пище.

   Так вот какое в действительности существует искусство среди людей. Но удивительное дело, в нашем мире это искусство не признается искусством, или если и признается, то считается, что это самое низшее искусство, эмбрионы искусства, которое, строго говоря, нельзя даже и признавать искусством. Петушки на крышах и полотенцах интересуют людей нашего мира только с исторической точки зрения; картины, которыми за­лепляют углы, изготовляются не художниками, а самыми низ­кими по искусству ремесленниками, так же изготовляются и книги. Сказки, легенды представляют тоже только археографи­ческий интерес. Песни, гармоника считаются извращением, музыки. Так что люди нашего круга считают, что искусства в настоящем смысле в рабочем народе нет совсем, а что искус­ство есть только среди нас, в наших храмах, дворцах, выставках, памятниках, в наших символистических и примитивистических и других картинах, в наших декадентских стихах и романах, в наших Ибсеновских и Метерлинковских драмах, в нашей Вагнеровской и всей новой - понятной только посвященным - музыке.

   Что же это значит? Неужели в самом деле всё искусство на­ходится среди тех, кому оно в сущности не нужно, так как искус­ство есть отдых от труда, а те, которые говорят, что они нахо­дятся в обладании искусством - первым условием своей дея­тельности ставят свое освобождение от действительного труда поддержания жизни.

   Неужели в самом деле рабочий народ для того, чтобы иметь искусство, которое ему так нужно, как отдых, потому что он действительно трудится, должен дожидаться, пока до него дой­дут декадентские стихи, романы, драмы и непонятная чепуха новых музыкантов? Но ведь если бы и дошли до него все эти воображаемые произведения искусства, что, впрочем, невозможно, потому что все они, как Вагнеровские оперы, требуют страшных затрат труда, которые нельзя распространить на всю массу рабочего народа, если бы и дошли до народа эти мнимые произведения искусства, никак нельзя себе представить, как рабочий человек с мозолистыми руками и вследствие этого с неповрежденным здравым смыслом и здравыми чувствами тронется и заразится чувствами изможженного, извращенного всякими формами разврата живописца, поэта, музыканта, не знающего действительной жизни, т. е. жизни труда. Нельзя себе представить здорового рабочего, который бы тронулся драмой Метерлинка, картиной......(1) и не говорю уже о последователях Вагнера, но даже Бетховенской сонатой последнего периода. Художники этого рода и слушатели рабочие, т. е. настоящие люди, слишком далеки друг от друга, и нет точки прикоснове­ния. Чтобы было понимание друг другом, или рабочий должен развратиться, или художник спуститься (по его мнению) до народа. А художник не хочет - он считает, что он стоит на вы­соте, к которой все должны придти. Но если даже допустить, что эти художники нашего времени стоят на высоте, а не сидят в глубокой яме, то и тогда искусство их не годится и должно быть брошено. Искусство -отдых от труда. Народ, люди на­рода, нынче, теперь живущиё трудятся и хотят, нуждаются в отдыхе, даваемом искусством. И вот художники говорят: наше искусство так высоко, что вам надо еще выучиться понимать его. -Да ведь мне жить надо, -говорит народ. -Ведь для вас, может быть, искусство игрушка, без которой вы можете обойтись, потому что вы не трудитесь, но мне нельзя без него быть и мне некогда дожидаться. Вы будете готовить такое искус­ство, которое будет годиться нашим внукам (это вы говорите, но оно, может быть, никуда не годится), а я то чем же буду жить покаместа. Так нашим поколениям и жить и устраиваться без искусства? Ведь это повторяется то же самое, что если бы люди взялись кормить других и заготовили бы несъедобную пищу и в оправдание свое говорили бы: вы не выучились еще ее есть. Нам некогда учиться, нам есть надо. Нет, это что нибудь не так, скажет человек из народа и будет искать действитель­ного, нужного ему искусства и с презрением смотреть на то баловство, которым занимаются богатые классы под видом искусства.

   Но, может быть, на это скажут: искусство идет вперед, и, по мере его движения вперед, оно популяризируется. Передо­вые художники открывают новые формы, те же, которые были новыми прежде, переходят в народ. - Это говорят, стараясь оправдать себя, но это не справедливо. За тысячи лет произве­дения искусств высших классов, за редким исключением, остаются непонятными для народа, и непонятность вместо того, чтобы уменьшаться, всё увеличивается и увеличивается. Все искусства усложняют технику, ищут нового, странного и всё дальше и больше удаляются от общечеловеческого. Ницше есть в философии выразитель этого направления.

   Современному искусству всё меньше и меньше интересны требования рабочей толпы, всё делается и пишется для сверх-человеков, для высшего, утонченного типа праздного чело­века.

  

   (1) Многоточие в подлиннике.

  

  

   Но если это так, то отчего же это сделалось? Как могло сде­латься то, чтобы все лучшие, даровитейшие люди нашего вре­мени так сбились с пути и стали бы писать, сочинять и предста­влять всякие бессмысленные глупости под видом искусства? (1)

   А сделалось это вот отчего.

   Не входя в разбирательство вопроса о том, справедливо ли предположение многих ученых и философов нашего времени (Ренана в том числе) о том, что в будущем выработается тип человека с огромной головой и ненужными бессильными чле­нами: un paquet de nerfs, (2) и что вся матерьяльная работа будет делаться - по одним - машинами, по другим - низшей породой людей, рабами, и что для этого сверхчеловека нужно особенно утонченное искусство - мы не можем никак обойти того соображения, что пока этого еще не сделалось, существует, за исключением небольшого % праздных людей, всё работающее человечество и что для этого работающего человечества нужен, необходим тот особенный отдых, который дает искусство, и что поэтому те, которые служат искусству, для того, чтобы быть уверенными, что они производят искусство, дело нужное лю­дям, должны удовлетворять требованиям этого всего рабочего человечества, а не делать то, что они делают теперь, производить такое искусство, которое понятно только маленькому количеству посвященных, такое искусство, для понимания которого надо учиться (а рабочему человеку некогда). В самом деле, ка­ково положение усталого человека, которому говорят, что он не может после усталости отдыхать, а должен еще учиться, как отдыхать, и такое искусство, право на существование которого состоит в том, что оно будет искусством будущего, чему доказа­тельств нет никаких, кроме уверения тех людей, которые зани­маются производством этого искусства, что это непременно так будет.

   Искусство для того, чтобы быть искусством и иметь право на существование, должно удовлетворять требованиям отдыха большинства рабочего человечества, а этого не только нет: рабочий человек не может понять ничего из того, что произво­дят самые последние утонченные художники; а самые утончен­ные художники, чем они совершеннее и утонченнее, тем менее они заботятся о том, как будут восприняты массой народа их произведения. И оторвавшись так от дела, вынув плуг из бо­розды, они очень легко движутся по полю, воображая, что пашут, и делают всё более и более чудные (3) эволюции, воображая,

  

   (1) На полях против этого абзаца помечено: I) Меценаты. 2) Колокольчик сватьбы. 3) Всё большие и большие отклонения в сторону искусствен­ности. 4) И тут то заявляют о общенародности.

   (2) [связка нервов,]

   (3) Ударение Толстого.

  

  

   что они производят искусство. Ибсены, Метерлинки, Маларме в драме, поэзии...(1) в живописи, Вагнер и его последо­ватели в музыке. Дело дошло до того, что представляются, пе­чатаются, живописно воспроизводятся, играются и поются вещи совершенно бессмысленные, и загипнотизированная толпа, ко­торая уверена, что если она не понимает, то она виновата, разинув рот, смотрит и слушает, стараясь найти смысл в том, в чем нет никакого.

   Сделалось это, я думаю, вот почему. (2)

   С тех пор, как мы знаем жизнь людей, всегда были властвую­щие и подчиненные, богатые и бедные. Между теми и другими было всегда то отношение, что выгоды, радости одних при­обретались в ущерб блага других и наоборот. Но было одно, , что всегда связывало и тех и других между собою - это религия, то отношение к Богу, в котором сознавали себя и те и другие. Отношение это было одинаково, и в этом все чувствовали свое родство: все рожались, все любили, страдали и умирали,- выходили откуда-то из одного начала и возвращались к нему и все чувствовали это. Так что основа чувства: сознание своего положения в мире - была у всех людей одинаковая, и у богатых и досужих классов такая же, как и у бедных и трудящихся. Так это было у египтян, у индусов, у греков, которых мы всегда берем в пример в деве искусства; так это было в христианском церковном мире. И пока это было так и везде, где это было - было настоящее искусство, потому что искусство есть отдохно­вение от труда жизни посредством заражения воспринимающего отдыхающего тем чувством, которое испытывает художник. Пока основа чувств у всех людей была одна и та же и в особен­ности у богатых и досужих классов, у тех, которые преимуще­ственно производят искусства, и чувства были одинаковые и могли заражать друг друга. Художники, живя той же основой чувств, религией, выражая свои особенные чувства в архитек­туре, скульптуре, живописи, лирической поэме, драме, зара­жали теми же чувствами массы рабочего народа, и было настоя­щее искусство. Так это было и в нашем христианском мире, до самого последнего времени, и почти всё искусство-высшее, лучшее проявление искусства сосредоточивалось в выражении религиозных чувств и были всегда одинаково доступны, как властвующим и богатым, так подчиненным и бедным.

   Таковы художественные произведения не только древней Греции, от Парфенона_до Гомера, но и художественные произведе­ния Индии, Египта, всех народов, которые мы знаем, и таковы же произведения - не скажу христианского, но церковного искусства - от готических храмов, живописи Джиото, Анджелико

  

   1 Многоточие в подлиннике.

   2 Далее следует место, отчеркнутое на полях с пометой: пропустить: Искусство есть забава, дающая отдохновение посредством заражения воспринимающего чувствами, испытываемыми художником.

  

  

   - до музыки Палестрино, поэмы Данта и Мильтона. Пока было общее религиозное миросозерцание высших и низших классов, искусство существовало. И так это было до реформации и времен возрождения. Но с этого времени начинается разлад между верованиями высших и низших классов, и с этого же времени начинается упадок истинного искусства. По инерции оно продолжается и позднее и дает еще великие произведения, но разлад уже начался, и. соответственно разладу происходит и упадок, и искусство распадается на два течения: одно господ­ское, утонченное, предназначенное для высших, праздных, имеющих новое мировоззрение классов, и другое рабочее, гру­бое, удовлетворяющее требованиям рабочей толпы, удерживающей прежние религиозные верования. Народ продолжает удо­влетворять сам своим требованиям, держась старого, создавая необходимые ему грубые произведения искусств и изредка принимая лучшие, доступнейшие произведения высших классов, пока еще они не слишком отдалились от него. (1)

   Высшие классы, всё более и более подвергая критике цер­ковные религиозные верования, (2) всё далее и далее удаляются от верований народа и вместо верований, каких бы то ни было, объясняющих смысл жизни, довольствуются или полным скеп­тицизмом, или идеалом древних греков, т. е. наслаждения, и соответственно этому взгляду на жизнь производят искусство: изображают наслаждения, совершенно отделяются от народа, довольствуясь одобрением и похвалами людей, находящихся в том же, как и они, положении, и искусство становится не тем, что оно должно быть, всегда было, есть и будет: отдохновением от труда работающего человека, а забавой праздного меньшинства паразитов, питающихся соками народа.

   Так вот отчего, по моему мнению, произошло то страшное не то что падение, а уничтожение или, скорее, извращение искусства среди нашего общества, что то, что совершается под видом искусства, не имеет на это название никакого нрава.

   То же произошло и с наукой, о чем я говорил уже и поста­раюсь поговорить еще, если успею.

   Произошло это оттого, что как только люди богатых классов \ потеряли религиозный смысл жизни, у них, не имеющих необходимости трудиться, остался один только смысл жизни: удовольствия, забава.

   И люди из этого класса передавали свои чувства удоволь­ствия и забавы в виде искусства. Но у наслаждения всякого рода имеется свойство приедаться. То, что нынче было насла­ждением, завтра уже становится пресно и скучно. И потому для того, чтобы вызывать в слушателях и зрителях чувство наслаждения,

  

   (1) Со слов: и искусство распадается и до знака сноски отчеркнуто не полях с пометой: пропустить.

   (2) Зачеркнуто: (что и было прекрасно)

  

  

   надо описывать новые, и самые забирательные. Самые избирательные наслаждения - это любовные, и вот являются любовные романы, любовные картины, любовные песни, оперы. Но и простая, обыкновенная любовь тоже приедается, надо изощрять прелесть изображения любовных чувств. И в этом направлении всё изощрялось и изощрялось искусство и дошло до совершенства. Но и это приелось. И стало нужно придумывать что нибудъ исключительное, новое, необыкновенное, для передачи которого нужны новые, усложненные приемы искус­ства - декадентство, символизм, экспериментальный роман, и кончилось тем, что то что делают те, которые считают себя художниками, есть очень трудное и сложное дело, но уже со­вершенно не нужное людям вообще, потому что не передает ни­каких чувств, общих всем людям, а передает только исключи­тельные чувства извращенных паразитов, самого маленького меньшинства.

   В самом деле, если искусство есть средство отдохновения посредством восприятия чувств других людей, то какое же может быть искусство тех людей, которые не трудятся и потому не нуждаются в отдохновении и в основу своих чувств кладут одно желание наибольшего наслаждения для людей не трудя­щихся, а живущих трудом других людей?

   Искусство таких людей не может быть ничем иным, как тем безумием, которое мы видим теперь на месте искусства. Очень может быть, что те стихи Малларме и драмы Метерлинка и музыка Вагнера и Штрауса и наших русских может вызывать в тех несчастных, изуродованных людях, которые не имели ни малейшего понятия об труде истинной жизни человечества, воспитаны в развратных гимназиях, университетах, академиях, консерваториях, те чувства, которые испытывали эти худож­ники, но для массы трудящегося, живущего истинной жизнью народа, они не имеют никакого смысла. И не потому, как говорят эти изуродованные художники, что народ недоразвит до них, а потому, что то, что они производят, никому не нужно, кроме им самим - ненужным и вредным людям.

   Мы обыкновенно привыкли давно и естественно приписывать огромное значение матеръяльным, видимым, осязаемым собы­тиям и почти никакого или очень мало духовным, невидимым. Мы приходим в ужас при известии о войне, о голоде, о земле­трясении, но такое явление, как то, что руководящие классы нашего общества все живут, не зная зачем и для чего и не имея никакой религии, кажется нам не важным; я говорю: не имея никакой религии, потому что то, что люди высшего общества, надев воскресные платья, идут в воскресенье с молитвенни­ками в церковь или читают библию и молитвы перед обедом и причащаются и т. п. - не только не показывает того, чтобы люди имели религию, но, напротив, показывает, что, не имея никакой религии, не находят и нужным искать какую нибудь. Говорю же я, что люди высшего класса, идущие по воскресеньям с молитвенниками в храмы, не имеют никакой религии потому, что все эти люди знают, что всё то, что написано в их библии и что говорит им их священник -неправда: они знают, что мир не мог быть сотворен Богом 6000 лет тому назад, что не мог Бог казнить людей за грех Адама, потому что не было и Адама, что не мог Христос улететь на небо и т. п. А ходят они в храмы только по той же самой причине, но которой они носят короткие или узкие рукава, только потому, что все это делают. Так, нам кажется неважным то, что люди нашего круга, все руководящие классы не имеют никакой религии, а это явление гораздо важ­нее и гибельнее всяких матерьяльных действий: пожаров, землетрясений, войн.

   То, что люди наших высших классов не имеют никакой рели­гии, никакого объяснения смысла своей жизни, потому что сотворение Богом мира и человека по своей фантазии и происхо­ждение человека от эволюционного процесса не могут считаться объяснениями - есть источник всех бедствий людей. Всё ложное течение жизни человеческой происходит от этого незнания. Ложное, развращающее положение искусства в на­шем мире есть только одно из последствий такого незнания.

   В самом деле, люди, руководящие другими, имеющие вслед­ствие своего общественного положения, богатства возможность влиять на других, не имея никакой религии, вернулись к со­стоянию животного, ищущего только наслаждения, и это чув­ство стараются передавать в виде искусства другим людям и считают, что все другие люди должны быть доведены до их жи­вотного состояния. Это ужасно и было бы странно, если бы сама сущность вещей не ставила этому преграды. Преграда эта со­стоит в том. что искусство есть средство заражения своим чув­ством других людей, но заражаются люди тем легче и сильнее, чем чувство, которое воспроизводит художник, общее всем людям, и напротив, чем личнее это чувство, тем меньше оно действует.

   Любовь (1) духовная есть чувство самое общее и наиболее свой­ственное всем людям и потому оно всегда было и будет содер­жанием истинного искусства; любовь половая, семейная, хотя и не столь общая - есть девственники от природы, старики, дети, не знающие этой любви, - все-таки обща большинству людей и поэтому служила и служит предметом искусства; но извращенная любовь соединяет уже меньше людей и становится непонятной и недействующей на людей, как скоро она доходит до последней степени извращенности, как это совершается те­перь в искусстве. Так что исключительность чувств, переда­ваемых новым искусством, уничтожает его действительность. Сознавая же свое бессилие в заражении людей своими исключительными,

  

  - Абзац редактора.

  

   уродливыми, извращенными чувствами, эти люди усиливают внешние средства искусства - технику, полагая этим воздействовать на слушателя и зрителя. И действительно, техника стихотворная, реалистическая в описаниях, в драме, в живописи, особенно в музыке, где люди всю жизнь проводят в упражнении пальцев и оркестры становятся равны батальо­нам, доведены до высшей степени совершенства. Но именно совершенство техники и сложность приемов особенно поражают контрастом, полным отсутствием того, что составляет основу искусства -чувства, передаваемого воспринимающему.

  

  

   Ужас берет перед степенью безумия, совершаемого во имя этого искусства одних исключительных, богатых, развращенных классов. Власть, деньги в руках этих классов; им нет никакого дела до того, что нужно вообще людям, им нужно возбуждение искусственное своему извращенному чувству; и возбуждение это нужно особенно сильное потому, что у них нет труда и им не нужно отдыха, а им нужно раздражение. И поставщики худо­жественных произведений поставляют такое искусство. Посмо­трите вечером в больших городах эти залы театров и концертов и того, что там дается. Не говорю о кафе-шантанах и балетах; - самые так называемые серьезные театры это всё средства воз­буждения усталых чувств, нечистая: забава богачей. Послу­шайте эти концерты, в которых вы, воспитанный на музыке нашего круга, ничего не понимаете, но которые для человека из народа ничего не представляют, кроме болезненного шума. Пройдите эти выставки с голыми телами и изображениями ни­чего не говорящих сцен и портретов. Главное посмотрите эти темы новых, не имеющих никакого смысла стихов, выходящих беспрестанно. Их печатают, портят легкие и глаза наборщики, корректируют. Для человека из народа, если бы только он знал, что кроме того, что он видит и слышит, ничего нет там - это должно бы показаться огромным домом сумашедших. Но как же могут сами художники продолжать делать эти глупости и как может та публика, которая смотрит, читает, слушает всё это, переносить это?

   А это вот почему.

   Много есть разных ходячих определений искусства, трудно перечислить их все, но ни одно не ясно. Тот, кто не верит мне, пусть справится в статьях об искусстве, которых везде много. Есть определения Гегеля, Тена, Шопенгауера, Баумгартена и др. Определений много самых различных, но одно есть самое общепринятое, то, которое вам выскажет в тех или других выра­жениях почти всякий так называемый культурный человек. Это отчасти определение Гегеля, отчасти определение Баумгартена: задача искусства - осуществление добра, истины и красоты. Осуществление добра - это добродетель, этому учит этика; осуществление истины - это наука - направление нау­ки дает философия; осуществление красоты-это искусство. Habent sua fata libelli, (1) но еще более habent sua fata словечки. Скажется неосновательное, необдуманное, прямо ложное сло­вечко, но такое, которое приходит в пору ученой толпе, и сло­вечко подхватывается и с ним носятся и на основании его пишут книги, трактаты, и толпа верит этим словечкам, ни минуты не сомневаясь, что то, что выражено этими словечками, есть несом­ненное подтверждение всей мудрости человечества, истины, Таково словечко Мальтуса, что народонаселение увеличивается в геометрической, а средства пропитания в арифметической прогрессии, таково словечко о том, что мысль есть выделение мозга (secretion), таково словечко, что происхождение видов имеет началом борьбу за существование. Таково словечко Баумгартена о выдуманной им троице: добра - нравственности, исти­ны- науки и красоты-искусства. Очень это пришлось по умам - так это кажется ясно, просто, красиво, а главное дает то высокое значение, которое нужно придать науке и искус­ству, и все принимают это определение, не замечая того, что в этом определении нет ничего похожего на действительность и на правду.

   Что первый член этой троицы - добро есть основа и цель высшей деятельности человека, это совершенно справедливо. Но и справедливо из всей троицы только это. Ни истина, ни красота не составляют и не могут составлять ни основы, ни цели деятельности людской. Истина есть одно из необходимых усло­вий добра: добро может быть совершено только при условии правдивости истины, но сама по себе истина не есть ни содер­жание, ни цель науки.

   Наука познает отношения явлений, вперед признавая, что в явлении, которое она изучает, не может быть полной истины. Красота же есть о