Толстой Лев Николаевич - Том 30, Произведения 1882-1889, Полное собрание сочинений

еские пиры, роскошь) победа над природою, труд и плоды его; в другом кругу людей, занятых борьбой друг с другом, красотою представляется сила, энергия, истребление врагов; в третьем кругу красотою представляется тишина, спокойст­вие, семейственность; в четвертом кругу, монашеском, аскети­ческом, считается красотою обратное: пост, воздержание, бед­ность, чистота; в пятом кругу людей, захвативших власть над другими людьми, красотою представляется самое всем доступ­ное и самое соблазнительное наслаждение женской любовью.

   И потому, когда люди говорят, как это говорил Мопасан, что задача искусства состоит в том, чтобы производить quelque chose de beau, то это означает только то, что задача художника состоит в том, чтобы описывать то, что ему нравится. Так что если художник этот будет жить в кругу охотников и сам будет иметь страсть к охоте, то он будет описывать охоту; если он - среди военных и любит войну, то будет описывать войну; если он аскет и живет среди монахов, то будет описывать подвиги воздержания; если он будет тем дармоедом, живущим на шее рабочего народа, какими суть наши писатели, то он будет описывать ту самую обычную развивающуюся страсть в таком обществе, страсть распутства.

   И так это и было с Мопасаном. Он вырос и развился и учился писать среди нашего развращенного, живущего на шее народа общества, и в самом развращенном центре его, в среде француз­ских писателей молодого поколения, среди которых этим quelque chose de beau, которое должен изображать художник, считается исключительно женщина, молодая, красивая, нагая или полу­обнаженная женщина. (1)

   Вот что говорит, например, знаменитый, недавно умерший француз, руководитель молодых поколении, Ренан (чтобы уви­дать ту убежденность, с которой во французском обществе, к которому принадлежал Мопасан, проповедывалось и пропо­ведуется это учение). Le defaut du christianisme apparait bien ici, (2) говорит он, осуждая христианство за его непризнание красоты, преимущественно женской. [Далее со слов: Il est trop uniquement moral, кончая un pietisme exalte. (3) - совпадает с окончательным текстом, стр. 16-17.]

   Французы исправили теперь ошибку, сделанную христиан­ством, и le grand art, имеющее своим предметом красоту жен­щины и общение с ней, восстановлено в своих правах.

   Но если красота женщины и общение с нею, l'amour, есть предмет искусства и дар божий, равный добродетели, то не­вольно является вопрос, почему этот особенный дар не всегда и не для всех составляет предмет обожания? Почему существуют целые народы, большая доля человечества, которые не считают тела женщины и общения с нею даром Бога, а соблазном, с которым нужно бороться, который нужно скрывать и который не составляет нечто равное и подобное добродетели, но нечто прямо противуположное ей? Почему люди особенные, выдаю­щиеся по своим успехам добродетели, лучшие благодетели чело­вечества, святые, - не одни христиане, но брамины, буддисты, китайцы, - не только не обоготворяли, но ненавидели и презирали ее?

  

   (1) Зачеркнуто: Я думаю, что не нужно доказывать примерами, что это так. Стоит только просмотреть парижские салоны последнего времени, представления театров, прочесть романы и не только романы, но сужде­ния о значении искусства, чтобы увидать, что в (понятии француза "lе bеаu" сводится всё почти к женщине) том мире, в котором жил и действовал Мопасан, красота разумелась и разумеется только в этом.

   (2) [Здесь ясно виден недостаток христианства,]

   (3) [Оно слишком исключительно нравственно... восторженным пиетиз­мом. ]

  

  

   Почему дети, невинные дети, находятся вне влияния этой красоты и не знают ее, как находятся вне влиянии ее и не знают ее мудрые старцы? Почему, напротив, самые дурные нравственно люди, порочные, наиболее предаются служению этой красоте? Почему все наиболее восхваляющие эту красоту суть люди, находящиеся в периоде деторождения и в особен­ности те, которые, как наши высшие классы, освобождены от труда и как перекормленные, неработающие животные более всего расположены к половым излишествам?

   Не есть ли то, что мы под видом красоты внушаем людям порок, свойственный нашему кругу людей, праздных и живу­щих ложною жизнью. На эти вопросы обыкновенно не отве­чают, и вопросы такие считают дерзостью и невежеством. Вопрос считается решенным и не подлежащим перерешению не потому, чтобы были какие-либо доказательства того, что женская красота и любовь есть действительно достойный предмет обожания и искусство, а потому, что мы считаем. Что это так, мы же составляем цвет и зенит человеческого образо­вания. (1)

   Для того же, чтобы не было сомнений в том, в каком смысле должна разуметься красота, тот же самый знаменитый писатель (последнего времени, учитель людей), историк и ученый написал драму "L'Abesse de Jouarre", в которой показал, что половое общение с женщиной есть служение этой красоте, т. е. высокое и хорошее дело. В драме этой, поразительной своей бездар­ностью и в особенности грубостью в разговорах Дарси с Абессою, из которых с первых слов видно, о какой любви говорит этот господин с невинной и высоконравственной девушкой, нисколько не оскорбляющейся этим. В драме этой показывается, что самые высоконравственные люди в виду смерти, к которой они приговорены, за несколько часов до нее, не могут ничего сделать более прекрасного, как предаться своей животной страсти.

   Я привел эти два проявления отношения Ренана к женщине, который считается не порнографическим писателем, а филосо­фом, чтобы показать, как в лице своих философов французы относятся к этому вопросу. Если же бы приводить взгляды на этот предмет романистов, то не достало бы ни у одного компи­лятора жизни для того, чтобы собрать, и ни [у] одного чита­теля жизни для того, чтобы прочесть всё, что писалось и пишется в восхваление и описание женской красоты. Вся французская художественная литература полна только описанием красоты женщины и половой любви со всех возможных сторон, во всех возможных видах и условиях. И кокотки, и принцессы, и крестьянки, и модистки, и здоровые, и больные,

  

  - Текст со слов: Но если красота женщины и общение с нею и до знака сноски был отброшен и не включен Толстым в наборную рукопись.

  

  

   и здравомыслящие, и сумасшедшие. Тем же самым полны все салоны и галлереи, со всех сторон и во всех видах изображаю­щие голых женщин. Людям этого круга, очевидно, представляется, что 0,99 интересов этой жизни сосредоточены в женском голом теле и чувстве, возбуждаемом им, и что только это явле­ние заслуживает внимания и описания.

   В этом-то кругу понятий вырос и воспитался Мопасан. И потому, когда он говорит, что задача искусства состоит в том. чтобы faire quelque chose de beau, он под этим "beau", очевидно, разумеет то, что ему кажется таковым, считал же он "beau", прекрасным то, что считалось таковым в его кругу - литератур­ном мире Парижа и что, вследствие его страстности натуры и развращенности, более всего нравилось ему, т. е. половую любовь.

   И потому, как он только выступил в литературу, так сейчас и почти исключительно он стал с разных сторон описывать эту любовь.

   Но тут-то, благодаря тому дару истинного таланта, который был в нем, с ним случилось удивительное дело.

   Воспитанный и выросший в той среде, где высшим идеалом считалась красота женщины и общение с нею, Мопасан соби­рался и хотел восхвалять эту красоту, (т. е. женщину и плот­скую любовь) и не только не восхвалил, но проклял ее.

   И в том-то удивительное свойство всякого истинного таланта, что он видит предметы, как они есть.

  

   * N 20 (рук. N 16).

  

   В этих родинах (1) и в большей части рассказов Мопасан, я думаю, отдал дань своему положению модного писателя и по­требности в деньгах, никогда не поспевающих за увеличиваю­щимися прихотями модного сочинителя.

   Он писал свои романы, как большинство, выдумывая их. И романы эти не могли быть хороши, потому что в них отсут­ствовало первое и главное условие для этого: ясное и твердое нравственное отношение автора к явлениям мира. А роман по своей задаче имеет целью описать целые жизни человеческие. Это удалось ему только два раза: когда он описал жизнь невин­ной жертвы в "Une vie" и жизнь наглого, торжествующего самца в "Bel ami" и удалось ему тогда, когда содержание романа был вопрос; но когда он хотел, как ему казалось, описывать жизнь, он не мог этого сделать, потому что не понимал ее, не знал, просто говоря, что хорошо, что дурно, а без этого нельзя описывать жизнь.

   <Как же описывать жизнь, когда не знаешь, что в ней хорошо, что дурно. А это неизбежно приходится делать, когда захваты­ваются не какие-либо избранные моменты столкновения противоречий

  

   (1) ["Пьер и Жан, "Сильна как смерть", "Наше сердце".]

  

  

   жизни, как это делается в рассказах, а когда берутся целые длинные периоды ее, как это необходимо в романах.> Ни в одном романе это так не заметно у Мопасана, как в "Notre coeur" и в полуромане "Yvette". (1) Содержание этого ужасного по своей безнравственности произведения следующее: преле­стная девочка, невинная по душе, но развращенная только по формам, усвоенным ею в развратной среде матери, вводит в за­блуждение развратника. Он грубо предлагает ей связь. И это предложение ужасает, оскорбляет ее (она любит его), открывает ей глаза на положение свое и своей матери, и она глубоко страдает. Взята и прекрасная, верная, глубоко трогающая нота - столкновение красоты невинной души с развратом мира, и на этом можно бы и кончить, если бы это был рассказ; но это почти роман, и автор без всякой, ни внешней, ни внутренней надобности заставляет этого господина проникнуть ночью к де­вушке и развратить ее. И делает это потому, что, не имея твер­дого нравственного отношения к явлениям мира, он в первой части романа был на стороне девочки, а во второй вдруг перешел на сторону развратника. Дело не в том, что именно слу­чилось, но в том, как освещается то, что слупилось. А здесь освещение такого, что <в читателе возбуждается не чувство ужа­са перед совершающимся растлением, а сочувствие развратни­ку> автор, если не сочувствует растлению несчастной девуш­ки, то во всяком случае не находит в этом ничего ужасного. И роман рассыпается, разваливается, как непромешанный хлеб.

   Чтобы производить художественное произведение, неизбежно нужно знать, что хорошо и что дурно.

   <И никакая теория объективная "du vrai et du beau" (2) не может (3) избавить от этого.> Описывать может жизнь только тот, кто знает, зачем она дана, точно так же, как описывать машину - только тот, кто знает, что эта машина делает.

   <А как скоро человек знает, зачем жизнь, так непременно он будет любить то, что содействует исполнению цели жизни, и ненавидеть то, что препятствует этому исполнению.>

   Нет более комичного рассуждения, если только вдуматься в смысл его, как то, весьма распространенное и именно между художниками рассуждение о том, что художник может изобра­жать жизнь, не понимая ее смысла и не любя доброе и [не] нена­видя злое в ней. Художники, поэты, романисты, живописцы, огромное большинство их, не только так думают, но даже гор­дятся тем, что так думают, гордятся тем, что не понимают смысла жизни, которую они описывают, ничего в ней не любят и ничего не ненавидят.

  

   (1) ["Иветта".]

   (2) [правды и красоты]

   (3) В рукописи: не могут

  

   * N 21 (рук. N 20).

   А это разрушает единство впечатления, разрушает ил­люзию.

   Если и было у него в его первых двух романах, в особенности в первом, явное и твердое сочувствие к тому, что хорошо, и несочувствие к тому, что дурно, то это было, во-первых, потому, что он, очевидно, сердечно любил и уважал то лицо, которое служило ему первообразом его героини в "Une vie", и сердечно ненавидел того живого или собирательного человека, который служил ему образцом Duroy, который отчасти был он сам; во-вторых же, потому, что в первых своих романах он еще не сделался модным писателем, не подпал всем соблазнам этого положения и потому не держался еще той царствующей в его мире теории, что задача искусства состоит только в том, чтобы faire quelque chose de beau. Когда же он начал по этой теории писать свои романы, то в них невольно выходило то, что было в "Yvette" или в "Notre coeur", выходило противоречивое отно­шение автора в оценке поступков своих лиц. Автор не знает, кого надо любить, кого ненавидеть; не знает этого и читатель. А не зная этого, читатель и не интересуется описываемыми событиями. И потому, за исключением первых, даже, строго говоря, одного первого романа, все романы Мопасана как романы слабы; и если бы Мопасан оставил нам только свои романы, то он был бы поразительным образцом того, как может погибнуть блестящее дарование, вследствие той ложной среды, в которой оно развивалось, и тех ложных теорий об искусстве, которые придумываются людьми, не любящими, и потому не по­нимающими его. Но, к счастью, Мопасан писал мелкие рас­сказы, в которых он не подчинялся ложной, принятой им тео­рии, и писал не quelque chose de beau, а то, что умиляло или возмущало его нравственное чувство. И по этим расска­зам, не по всем, но по лучшим из них, видно, как росло это нравственное чувство в авторе и как понемногу и бессозна­тельно развенчивалось для него и получало настоящее зна­чение то, что прежде составляло главный смысл и счастье его жизни.

  

   * N 22 (рук. N 2).

  

   Судя по мелким рассказам его, Мопасан медленно, но твердо шел к познанию той лжи, в которой он жил, и уже были намеки на возможность освобождения от нее.

   В лучших рассказах - я исключаю почти половину их, - или очень развратных или очень слабых, которые и не вошли в это издание Мопасана, в лучших рассказах своих он был истинный художник и не придумывал сюжетов для них, а всё глубже и глубже проникая в смысл той жизни, которой он страстно отдавался, он выяснял себе все новые и новые стороны этой жизни и с необыкновенной, только ему одному свойствен­ной (1) силой, выражал их.

  

   * N 23 (рук. N 2).

  

   Хочет ли, не хочет того человек, он должен жить; как лошадь на топчаке, должен двигаться, и потому неизбежно подлежащая ему задача состоит к том, чтобы решить, как жить.

   И вдруг человек этот, вместо того, чтобы решать эту задачу, начинает делать вид, что он знает твердо, что задача эта нераз­решима, что только ограниченные, тупые люди могут решать ее, а что есть люди высшего разбора, и я принадлежу к ним, кото­рые так умны, что видят всю неразрешимость задачи и предо­ставляют дуракам разрешать ее. Мы же занимаемся всем, но только не разрешением этой задачи, и потому мы (2) понимаем и признаем всякое отношение к жизни и с интересом изучаем его.

   Живем же мы, как попало, как нам приятное, и так и опи­сываем жизнь...

   Он сошел с ума, и врачи, вероятно, нашли, т. е. уверяли себя и других, что нашли физическую, наследственную или патологическую причину этого. Но духовная причина ведь ясна, как день. Человек видит, что всё должно быть разумно и добро - и всё безумно и зло. Хорошо тупому человеку. Он проживет всю жизнь и не сведет двух концов, противоречащих друг другу истин: одной истины сознания, другой истины опыта. Но в том-то и сила поэта не в смысле того, который старается faire quelque chose do beau или produire l'illusion du vrai, (3) но поэта, проникающего в смысл жизни, требующего этого смысла; в том-то и сила истинного поэта, каким был Мопасан, что он вперед видит противоречие и не может быть спокоен, пока не разрешит его.

  

   * N 24 (рук. N 2).

  

   В самом деле, стоит только живо представить себе положение Мопасана, чтобы понять, что он должен был совершенно переродиться или кончить, как он кончил.

   Благо жизни, красота, включающая и благо, царящая над добром, только в плотской любви. Плотская любовь окружена ужасами и сама есть ужас. Самое первое последствие ее, рожде­ние детей, есть ужас, нарушение красоты, как это выражено в "Mont-Oriol'e".

   На каждом шагу красота, любовь сталкивается с требова­ниями совести. Но требования совести по существующему при­нятому учению о красоте - это зло, только мешающее счастью.

  

   (1) Зачеркнуто: высказывал то, что он переживал.

   (2) Зач.: утонченно образованы.

   (3) [создавать нечто прекрасное или вызывать иллюзию правды,]

  

  

   А между тем устранить их нельзя. Остается одно из двух: от­речься от красоты и любви. Но в ней только жизнь, или уйти из жизни. Кроне того, если даже и забывать о требованиях совести, о гадости всего этого, года идут, силы слабеют, волоса падают, седеют, зубы, изо рта запах. Главное, нет прежней страсти, порывов. (1) Чего прежде не чувствовал, не видал, как запах, морщины, ложь, теперь режет глаза. А потом: прежде я был молод, нужен женщинам, теперь на место мое становятся другие, я должен покупать любовь, быть обманы­ваемым. Да, а потом всё кончается, даже прежде, чем всё кончится, всё становится ужасным, отвратительным, видны размазанные румяна, белилы, пот, вонь, безобразие. Где же то, чему я служил? Где же красота? А ведь она - всё. А нет ее. Ничего нет. Нет жизни. (2) Как же не сойти с ума?

  

   (1) В подлиннике: порывы.

   (2) Зачеркнуто: Он шел по пути освобождения, но не дошел до него.

   N 1 (рук. N 1).

   1) Нелепость Вагнера, Маларме, Метерлинка.

   2) Говорят, это искусство. Что же такое искусство? Служе­ние красоте.

   3) Что же такое красота? Эстетика?

   4) Bin so klug als wie zuvor (1) - только вижу, что искусство есть потеха богатых.

   5) Но что же оно такое? Определение.

   6) Подтверждение этого определения в истории искусств.

   7) Почему это определение обойдено и взято эстетическое. Оно оправдывает без основ искусство.

   8) Как отделить настоящее от поддельного - искренние чувства.

   9) Хорошее от дурного -всеобщность.

   10) Доброе от злого - выражает новое жизнепонимание.

   11) Каково теперь искусство: Дикенс, Hugo, Бетховен, Ре­пин, несмотря на ложн[ое] направление].

   12) Каким оно должно быть. Всенародным, космополитичным.

  

   * N 2 (рук. N 1).

  

   Вступление о темноте -выписать из Шаслера и Veron.

   Взгляд древних. Красота этическая и искусство всё вообще.- То, что мы называем прекрасным, отличается от обыкновенного подражания.

   Демокрит говорит, что поэзия не есть произведение искусства, а божественные вдохновения (стало быть, речи нет о том, хорошо или дурно).

   По Сократу прекрасное есть целесообразность в этическом, а потому и в матерьяльном смысле.

  

  - [Я не стал умнее, чем был]

  

   Выписать Шаслера 76 стр. о Сократе. - Есть противоречия и неясности, но существенно то, что красота и добро одно и то же. (Выписать выноску 77.)

   Платон понимает красоту, как добро абсолютное и идеаль­ное, и искусство против[ное] ему. 91 Шаслер. Вып[исать]. - Вред искусства подражательного (beaux arts) (93) (95). Цель искусства подлая (точно про наше пишет). Вред искусства (96-103). Допускает только музыку и танцы.

   Циники и киринейцы (109) не разделяют доброго от прекрас­ного, и первые называют прекрасным только доброе, а вторые - наоборот. И потому циники отрицают искусство.

   Аристотель 1) ограничение, 2) порядок, 3) симметрия и не слишком великое, не слишком малое. Все-таки подражание. Искусство есть посредник между прекрасной действительностью и прекрасной душой. Добро в движении. Красота и в покое и в движении (ложное определение красоты формальное -не в движении).

   Старательно оправдывает Аристотель его совершенно произ­вольное положение о том, что искусство есть средство проявле­ния идеи в действительности. (Почему это так?)

   Как образец тумана для защиты Аристотеля 139 стр. Вперед готова уже троица Баумгартена.

   После Аристотеля эстетические теории затихают.

   Плотин (247) проявление идеи - Бога, есть источник всего объективно прекрасного в искусстве. Нет определенного пони­мания искусства.

   В Греции никакого другого, кроме ????? ?'??????, не было, и потому Платон выгонял тех, которые служили не этому идеалу, и осуждал Аристофана.

   Шаслер говорит, что восточная жизнь - преобладание плоти над духом, греческой - уравновешенное примирение, христиан­ской- преобладание духа над плотью. Неправда. Древний мир - и восточный и греческий - это соответствие жизни основам религии, и потому единство. С христианства обманного начиная - это разлад жизни с основами религии и раздвоение.

   Искусство - отражение жизни -основного религиозного воз­зрения людей, народов. В Средние века - основное религиоз­ное воззрение - есть ложное константиновское христианство. Оно себя проявляет в житиях, крестовых походах и кончается раздвоением, реформацией и так называемым ренесансом, во­ображаемым возвращением к эллинизму - в сущности же воз­вращением к тому, что было падением эллинизма, - на что нападал Сократ, Платон, Аристофан и стоики. Нападали и церковники средних веков. Но основа, с которой они нападали, была ложная, и нужно было через философию и науку, осво­бодившись от церковности, придти к единству, к соответст­вию жизни с истинным христианством, что теперь и начи­нается.

   Искусства же было два и оба ложные: искусство церковное, когда оно было выражением одного черного народа, и искусство еще более ложное -искусство возвращения квази-эллинизму - к красоте.

  

   * N 3 (рук. N 1).

   Кралик - попытка соединить прекрасное с добром.

   Прекрасное, т. е. приятное, есть, но оно но есть добро.

   Красота отделена от добра и поставлена целью искусства. Красота же, отделенная от добра, есть ничто иное, как при­ятное. Приятное же относительно и дело вкуса. И вот, удо­влетворяя вкусам, производят искусства: народ и высшие, богатые классы. Народ производит грубое, бедное искусство, не имеющее цели добра, удовлетворяющее только вкусу рабо­чих, и высшие, богатые классы производят такое же свое ис­кусство, удовлетворяющее их вкусу. Народное бедно и неза­метно, искусство же высших классов, [которые] обладая богат­ством, производят свое сложное искусство, отвечающее своим изнеженным, испорченным вкусам. Чем дольше это продол­жается, тем больше удаляется искусство высших классов от естественности.

  

   * N 4 (рук. N1).

  

   (1) Искусство считается делом очень важным и полезным, и потому все люди, служащие искусству: актеры, музыканты, живописцы, поэты, предаваясь этим занятиям, уверены, что они делают хорошее дело, в чем подтверждает их богатое воз­награждение.

   Между тем многие отрасли искусства прямо признаются всеми безнравственными, как оперетки, чувственные картины, песни, романы.

   И кроме того, одни художники отрицают принадлежность к искусству произведения других и наоборот, и являются такие произведения искусств -декадентство, символизм, натуризм и т. д., которые непонятны всем, за исключением десятков, сотен людей, утверждающих, что то, что они производят, есть истинное новое искусство будущего. Тогда как другие самые компетентные в деле искусства люди утверждают, что то, [что] производят эти новые художники, есть безумие и тщеславие бездарности, что таких, обещавших быть искусством будущего, было уже много, ложных и пустых произведений, забытых и исчезнувших. На исполнение же этих, взаимно оспариваемых художниками, и странных, доступных только крошечному меньшинству, (1) произведений, при нашем насильническом устройстве общества, где они, большинство рабочего народа, должны беспрекословно исполнять волю меньшинства, на эти

  

  - В подлиннике: большинству

  

  

   художественные, сомнительные затеи: театры, концерты, вы­ставки, книги затрачиваются милионы дней подневольного, мучительного труда рабочих людей, не могущих ни понимать, ни пользоваться этими сомнительными художественными произ­ведениями.)

   2) И потому естественно возникает вопрос: справедливо ли то утвердившееся мнение о том, что искусство есть очень важное и полезное дело? Во-первых, если верно истинное искусство и действительно столь важное и полезное дело, то не выдается ли за искусство, вследствие того выгодного положения, которое оно занимает в обществе, многое, что есть только подобие искус­ства, а не есть искусство, как это и видно из взаимных отрица­ний художниками друг друга (музыкант смеется над парикмахе­ром, называющим себя artiste en cheveux, а парикмахер смеется над музыкантом, называя его барабанщиком, а не артистом). И, в 3-х, (1) самый главный вопрос, - если искусство действи­тельно такое важное дело, то почему пользование им так распре­делено, что оно доступно только самому малому меньшинству, большие же массы рабочего народа должны только нести тяже­лую работу для его производства, то же, что изредка делается доступным, и то только городским, столичным массам, из произ­ведений искусств, становится всё менее и менее понятным боль­шим массам народа?

   3) Для того, чтобы можно было ответить на эти вопросы, необходимо ясно понять и выразить сущность того, что есть искусство и в чем состоит его важность и значение.

   4) Распространенные мнения о том, что есть искусство, среди так называемых просвещенных людей очень неопреде­ленны и несвязны. Мнения, общераспространенные не только среди простой публики, но и среди любителей искусств, художников и критиков, состоят в том, что искусство вообще проявляет красоту в форме зданий, статуй, картин, драм, стихов, опер и всякого рода музыкальных и танцевальных произведений, при чем одни ценители искусств требуют того, чтобы в произведе­ниях искусств было содержание доброе, нравственное, обще­ственное, другие утверждают, что требовать этого нельзя, что искусство само по себе, проявляя красоту, не может не быть полезным, возвышающим душу, что эстетическое наслаждение само по себе уже хорошо.

   5) Мнения эти, годящиеся для газетных фельетонов и для разговоров, очень неопределенны и неясны и содержат в себе внутренние противоречия, состоящие, во 1-х, в том, что если цель искусства есть красота, то многие произведения искусства,

  

   (1) Предыдущая фраза несколько раз переделывалась, и в процессе правки было исключено второе положение (во-вторых). Третье же положение стало вторым. Однако Толстой не исправил цифры и оставил, как было: в 3-х.

  

  

   не производящие ничего красивого, не подходят под это опре­деление; в 2-х, в том, что самое понятие красоты неопределенно и так же разнообразно, как разнообразны вкусы людей; в 3-х, в том, что требуемое одними подчинение красоты добру уничто­жает понятие красоты, т. е. самое определение искусства, пред­полагаемое же другими всегдашнее совпадение красоты с до­бром ни на чем не основано и явно несправедливо, так как многие произведения искусства не подходят под понятие красо­ты, как комическое и трагическое, и очень многие произведения искусства, внешне красивые, бывают прямо безнравственны.

   6) И потому для того, чтобы быть в состоянии ответить на прежде поставленные вопросы: 1) Справедливо ли. что искусство есть очень важное дело? 2) И если оно есть важное дело, то как отличить то, что есть только подобие искусства от настоящего искусства и 3) Если искусство есть важное и полезное дело, то почему большая масса человечества лишена возможности пользоваться этим важным и полезным делом, и потому для того, чтобы быть в состоянии ответить на эти вопросы, необходимо ясно понять, что такое искусство.

   7) Что же такое искусство? Прежде чем сказать, что я пони­маю под искусством, необходимо уяснить себе, что понималось и понимается людьми нашего нового промели под искусством и какие такие философские теории лежат в основе тех суждении об искусстве, (1) которые бессознательно царствуют в нашем об­ществе среди массы публики и более или менее сознательно среди некоторых, очень малого числа художников и критиков.-

   Во всяком деле: чем менее оно ясно, тем самоувереннее и определеннее делают люди вид, что их суждения так твердо обоснованы, что в них уже не может быть сомнения и не стоит и повторять их. Так это происходит большей частью в религиях и так же это происходит в области эстетики. Положения эсте­тики кажутся непосвященным столь ясными и несомненными, что не стоит и повторять такие общеизвестные истины, а между тем положения эти так неясны и неопределенны, что их даже нельзя связно и кратко изложить и что всякое изложение их лучше, чем какое либо опровержение выказывает их несостоя­тельность.

   Учение - теории искусства - об эстетике началось с 1750 г. с Баумгартена. (2)

   8) Что же такое искусство по существующим эстетикам?

   Искусство по всем существующим эстетикам есть деятель­ность, имеющая целью проявление прекрасного. Прекрасное же есть для философа идеалиста: Баумгартена, Шеллинга, Фихте, Гегеля, Шопенгауэра проявление абсолютно совершенного,

  

   (1) На полях против этого места Толстым помечено: Все теории искусства.

   (2) После этих слов Толстым помечено: Тут изложение всех эстетик.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Бога, духа, идеи, воли; для эстетика же экспериментального и даже психо-физиолога - то, что нравится без цели выгоды.

   Так что искусство по всем существующим эстетикам есть или проявление абсолютно совершенного, или произведения особого рода - удовольствия без цели выгоды.

   9) В обоих случаях определение искусства, даваемое эсте­тиками, разрешает только первый вопрос из поставленных мною в начале, о том: справедливо ли, что искусство есть важное и полезное дело? Не отвечает на два другие вопроса: как отличать настоящее искусство от подложного и почему большая доля человечества лишена возможности пользоваться важным и полезным делом искусства, или отвечает слишком очевидно произвольно и неудовлетворительно.

   На первый вопрос эстетики отвечают, что, признавая искус­ство проявлением абсолютно совершенного, они этим самым признают, что оно всегда важно и полезно, т. е. хорошо. Точно также, признавая цель искусства в доставлении удовольствия, то доставление удовольствия тоже всегда важно и полезно - хорошо. И вопрос об отделении истинного искусства от подобия его не имеет места. Вопрос же о том, почему большие массы не пользуются искусством?

  

  

   * N 1 (рук. N 2).

  

  

   Возьмите какую бы то ни было большую газету и во всякой вы найдете отдел театра и музыки, почти в каждом номере вы найдете описание той или другой выставки или отдельной кар­тины, в каждой вы найдете отчеты о появляющихся новых кни­гах художественного содержания: стихов, повестей, романов. Подробно и тотчас, как только это совершилось, описывается, как такая [то] актриса или актер в такой то драме или комедии играла или играл такую или иную роль, и какие выказали до­стоинства и недостатки, и в чем содержание новой драмы или комедии. С такой же, еще большей подробностью и заботливостью описывается, как спел или сыграл на фортепиано или скрипке такой то артист такую то пьесу, и в чем достоинства и недостатки этой пьесы.

   В каждом большом городе всегда, если не несколько, то уже наверное одна выставка новых картин, и с различных сторон критиками, знатоками разбираются достоинства и недостатки картин. Каждый день почти выходят новые романы, стихи, отдельно и в журналах, и газеты считают своим долгом в под­робности давать отчет своим читателям об этих произведениях искусства. Большинство журналов называют себя журналами литературы и искусства. Кроме того, существуют сотни журна­лов и газет, посвященных исключительно искусству, живописи, ваянию, музыке, поэзии. Каждый день в каждом большом городе открыты для публики огромные помещения для созер­цания картин и для слушания всякого рода музыкальных и театральных произведений. Огромное количество книг романов и стихов печатается и продается для удовлетворения потреб­ности словесного искусства.

   За первые места в театры и концерты платят по сотне рабо­чих дней, за картины десятки тысяч, за художественные книги авторы наживают милионы. Еще большие мильоны наживают певцы и музыканты.

   В каждом большом городе существуют академии, консерва­тории, театральные, балетные и драматические школы, огром­ные, стоившие милионы, постройки для этих школ, представле­ний и концертов. Сотни мастеров работают для производства дорогих инструментов, сотни типографии работают для печата­ния романов и стихов. На поддержание (1) всего этого ежегодного оборота художественной деятельности, стоящей (2) огромных милионов (в России, где на народное образование тратится одна сотая того, что нужно для доставления всему народу средств обучения), даются субсидии милионов от правительства на ака­демии, консерватории, театры.

   Если же высчитать то, что стоит это, трудами человеческими, то едва ли какая нибудь деятельность человеческая поглощает столько сил человеческих, сколько эта.

   Нет ни одного так называемого интеллигентного семейства, в котором члены его не тратили бы доброй части своей жизни на изучение игры на инструменте, преимущественно фортепиано и игры на нем, на рисованье, на чтение или писание, стихов и повестей. Не говорю уже о специалистах, посвящающих всю жизнь на рисованье, танцевание, играние на инструментах, пение или писание стихов и романов, и вследствие этого прямо губящие свои жизни, принося их в жертву искусству.

   Так что смело можно сказать, что кроме войны нет деятель­ности, которая бы стоила человечеству нашего европейского мира, которая стоила бы ему стольких трудов и жертв, как деятельность искусства.

   Что же такое искусство? Где оно начинается и где кончается? Деятельность повара, кондитера, сапожника и портного и цирюльника есть ли искусство или нет? И как ни странен может показаться этот вопрос людям, незанимавшимся серьезно этим предметом, вопрос этот решается различными новыми эстетиками различно.

  

   (1) В подлиннике: На деньги поддержание

   (2) В подлиннике: стоит

  

   В книге Р. Кралика "Опыт всеобщей эстетики"в числе искусств признается и описывается искусство вкуса (die Kunst des Geschmaksinns), осязания, обоняния и еще как то: Kostum-kunst, Gerathekunst. И книга эта не глупая, а очень серьезная, и автор ее находится на высоте образования нашего времени, особенно в области эстетики. В книге же очень высоко ценимого писателями нашего времени Guyau, в его книге "Les problemes de l'esthetique", (1) серьезно говорится о том, что ощущения ося­зания и обоняния суть впечатления или могут быть и бывают впечатлениями эстетическими. Что касается до Kostumkunst, то недавно умерший, считавшийся высоко и утонченно и глу­боко образованным и ученым человеком Ренан тоже весьма серьезно говорит в Marc Aurele, что очень ограниченны и тупы те люди, которые в наряде женщины не видят дела высшего искусства, - "c'est le grand art", говорит он. Так что то назва­ние, которым любят именовать себя цирюльники и парикмахеры: "artiste en chevеux", совсем не так произвольно, как это может показаться людям, не знающим последних исследований в об­ласти эстетики, и вопрос о том, где начинается и где кончается искусство, остается совершенно нерешенным. Решение же этого вопроса настоятельно необходимо для того, чтобы под видом искусства, которое признается не только полезною, но необхо­димою для преуспеяния человечества деятельностью, не занимали людей деятельности не только пустые, но даже прямо вредные и в материальном, и в нравственном смысле, как это происходит теперь, не говоря уже об искусстве гастрономиче­ском, парфюмерном и нарядов, в чувственных картинах, ба­летах, оперетках, цирках (что признается уже большинством серьезных людей). Это особенно важно еще и потому, что в на­шем обществе, где вся деятельность искусства сосредоточена во властвующих классах, рабочие же классы исполняют все сложные работы, нужные для этих деятельностей искусства, как то: приготовление помещений, отопления, освещения их, подмосток, кулис, машин, музыкальных инструментов, поло­тен, рам, трико, шелку, бархата и т. п., - было бы очень больно думать, что милионы людей тратят свои силы и жизни на при­готовления предметов не только пустых, но вредных в матерьяльном и в нравственном смысле. Ведь хорошо бы было, если бы все эти люди, занимающиеся сомнительным, да и всяким искус­ством, не нуждались бы для своих занятий [в] внешней помощи рабочих. А то ведь для всякого балета, для цирка, оперетки, выставки картин, концертов нужна напряженная работа тысяч и тысяч людей в грязи, пыли, работающих часто нездоровую, губительную работу. Ведь хорошо бы было, если бы художники всё свое дело делали сами, а то им всем нужны субсидии от

  

   (1) На полях против этого места помечено Толстым: Выписать отчерк­нутое, стр. 62, 63, 64, 65.

  

  

   властей, и они даются, как например, у нас - милионы на театры, консерваторки, академии. Деньги же эти собираются с народа, у которого продают для этого корову и который никогда не воспользуется тем эстетическим, как говорят, наслаждением, которое дает искусство, а во многих случаях в искусстве прямо дрянном, как чувственные балеты, театры, цирки, картины, если и воспользуется, то ему от этого будет только хуже.

   Ведь хорошо было греческому и римскому художнику, даже нашему художнику первой половины нашего столетия, когда были рабы и считалось, что так надо, с спокойным духом заста­влять людей служить своим эстетическим затеям, но в наше время для всякого нравственного художника не может не стоять вопрос о том, настоящее ли то искусство, которое я делаю, не принадлежит [ли] оно к тому разряду подобия искусства, ложных искусств, образцы которых каждый знает, если не в так называемом хореографическом искусстве, то в искусстве чув­ственного изображения голых женщин, в парикмахерском, порт­няжном, гастрономическом искусстве и т. п. И потому, как для общества, среди которого возникают и поддерживаются искус­ства, нужно знать отличие истинного, достойного уважения и поощрения искусства от ложного и заслуживающего не по­ощрения, а осуждения и презрения, и от ничтожного, но заслу­живающего ни поощрения, ни осуждения, но не стоящего траты на него трудов других людей, так это же самое еще более необ­ходимо знать всякому добросовестному художнику, чтобы знать или, по крайней мере, надеяться, что всё то, что он требует и берет от других людей в виде поддержания своей, большей частью очень роскошной, жизни, вознаградится теми произве­дениями, над которыми он работает. И потому вопрос о том, где кончается и начинается искусство и что такое искусство, есть вопрос очень важный, и решение его настоятельно необходимо.

   Что такое искусство? Вопрос этот признается давным давно решенным, и люди обыкновенно и говорят и пишут об искус­стве, как деле всем понятном и известном.

   Между тем это не совсем так.

   Я мог бы сделать из ученых, писавших об искусстве, очень много выписок нижеследующего содержания, но довольствуюсь двумя совершенно противуположными по духу писателями, но сходящимися в мысли о той неясности и неопределенности, которая существует в области эстетики. Вот что говорит очень хороший французский писатель об эстетике Veron (выписать). И вот что говорит в своей знаменитой книге об эстетике Шаслер (выписать из XIII стр. предисловия).

   Последующие за этими писателями эстетики, Taine, Hartman, Guyau, Spenser, нельзя сказать чтобы внесли большую ясность в дело.

   Тот, кто знает литературу эстетики или потрудится прочесть ее, тот сам убедится в этом.

   Что же такое искусство по определению существующих эстетик?

   Ответить на этот вопрос кажется легк