Толстой Лев Николаевич - Том 34, Произведения 1900-1903, Полное собрание сочинений, Страница 26 - Книги

л на минутку по делам...

Марья Дмитриевна.

...скачек...

Афр[осимов].

Да разумеется, горбатого могила [исправит], и вот встретил на улице. Думаю, когда еще увижу, и опять отложу, вот и приехал, если не прогоните до вечернего поезда.

Каренин (достает из карманов письма, покупки).

А я как счастлив, поздравьте меня. Два дня дома. Завтра всё без, меня сделают.

Лиза.

Прекрасно. Вот мы и съездим к Лисиным [?].

А ф р [ о с и м о в].

Браво! Как похож! Какой молодец. Только бы не всё наследовал, сердце отцовское.

Марья Дмитриевна.

Но не слабость.

Лиза.

Всё, всё. Виктор согласен со мной, что если бы только с молода он[о] б[ыло] направлено.

А ф р [ о с и м о в].

Ну, я этого ничего не понимаю.

(1) Каренин (разбирает письма).

Я возвраща[юсь] и жена, ты, и ребенок. Да, тот, который будет. И всё это после всех этих сомнений, опасений, страданий твоих. Это слишком хорошо.

Лиза.

И я боюсь иногда.

Каренин.

Ну, что будет, то будет, а то, что теперь уже есть, уж это навеки наше.

(1) Зачеркнуто: Каренин (садится в кресло и берет руну подошедшей жены и целует ее). Знаешь, я, когда был [студентом], то у меня были мечты-вот эти самые, что (мы) я на балконе: Мама сидит и вяжет - да, вяжет...

* N 8 (рук. N 14).

ЖИВОЙ ТРУП.

ДЕЙСТВ[ИЕ] (1).

Анна Павловна, полная, седая дама л корсете. Саша, энергичная, ласковая девушка, просто одетая. Анна Павловна сидит одна за чайным столом. Входит Саша (напевает).

Анна Павловна.

Что же Лиза? Придет она?

Саша.

Кажется, придет.

Анна Павловна.

Куда же она ездила?

Саша.

Не знаю, мама.

Анна Павловна.

Какие-то секреты.

Саша.

Что же делать, если и есть, так не мои секреты. (Напевая, уходит.)

Няня (с чайником).

Можно у вас водицы?

Анна Павловна.

Берите. Что же Митя?

Няня.

Беспокоен. Нет хуже, как сама кормит.

Анна Павловна.

Да, кажется, успокоилась?

Няня.

Хорошо спокойствие. Смотреть тошно.

Саша (входит).

Лиза сейчас придет.

Анна Павловна.

Удивительно, как это она не может успокоиться.

Саша (горячась).

Нет, вы, мама, удивительны. Оставить мужа, отца своего ребенка, и вы хотите, чтобы она была спокойна.

Анна Павловна.

Не спокойна, а что сделано, то сделано. А если я, мать, не только допустила, но радуюсь тому, что моя дочь бросает мужа, значит стоит он того. Надо радоваться, а не печалиться, что можешь освободиться от такого золота.

Саша.

Мама. Зачем вы говорите так? Ведь вы знаете, что это неправда. Он не дурной, а напротив, удивительный, удивительный человек, несмотря на его слабости...

Анна Павловна.

Ну, именно удивительный человек. Как только деньги в руках, свои ли, чужие ли...

Саша.

Мама. Он никогда чужих не брал.

Анна Павловна.

Всё равно - женины.

Саша.

Да ведь он же отдал всё свое состояние жене.

Анна Павловна.

Еще бы не отдать, когда он знает, что он всё промотает.

Саша.

Промотает ли, не промотает, я только знаю, что нельзя разлучаться с мужем, особенно с таким, как Федя.

Анна Павловна.

По-твоему надо ждать, пока он всё промотает и приведет в дом своих цыганок-любовниц.

Саша.

Нету у него любовниц.

Анна Павловна.

Вот то и беда, что он всех вас чем-то обворожил. Только не меня, нет, шалишь. Я его вижу, и он знает это. На месте Лизы я бы не теперь, а уж год тому назад бросила его.

Саша.

Как вы это говорите легко.

Анна Павловна.

Нет, не легко. Мне, матери, видеть дочь разведенной - не легко. Поверь, что очень не легко. Но всё лучше, чем загубить молодую жизнь. Нет, я бога благодарю, что она теперь решилась, что всё кончено.

Саша.

Может быть, и не кончено.

Анна Павловна.

Надеюсь, что да. Только бы он дал развод.

Саша.

Что же будет хорошего?

Анна Павловна.

Будет то, что она молода и еще может быть счастлива.

Саша.

Ах, мама, это ужасно, что вы говорите; не может Лиза полюбить другого.

Анна Павловна.

Отчего же не может? если она будет свободна. Найдется много людей, в тысячу раз лучше вашего Феди, (1) и будут счастливы жениться на Лизе.

Саша.

Мама, это нехорошо. Вы ведь, я знаю, думаете про Виктора Каренина.

Анна Павловна.

Разумеется. Отчего же не думать про него? Он любит ее 10 лет, и она любит его.

Саша.

Любит, да не так, как мужа. Это дружба с детства.

Анна Павловна.

Знаем мы эту дружбу, только бы не было препятствии.

ЯВЛЕНИЕ.

Входит горничная.

Анна Павловна.

Что вы?

Горничная.

Барыня посылали дворника с запиской к Виктору Михайловичу.

Анна Павловна.

Какая барыня?

- В рукописи: Васи.

Горничная.

Лизавета Александровна, барыня.

Анна Павловна.

Ну так что ж?

Горничная.

Виктор Михайлович приказали сказать, что сейчас сами будут.

Анна Павловна (удивленно).

Только что о нем говорили. Не понимаю только, зачем? [(Саше.) Ты не знаешь?

Саша.

Может быть, и знаю, а, может быть, не знаю.

Анна Павловна.

Всё секреты. А самовар подогреть надо. Возьми, Дуняша.

Горничная берет самовар и уходит.

Анна Павловна (к Саше, которая встала и хочет идти).

Вышло, как я говорила. Сейчас же и послала за ним.

Саша.

Послала, может быть, совсем не затем.

Анна Павловна.

Да, но почему же именно его ей нужно? Ну, посмотрим.

Саша.

Теперь, в эту минуту Каренин для нее всё равно, что Трифоновна.

Анна Павловна.

А вот увидишь. Ведь я ее знаю. Она зовет его, ищет утешения.

Саша.

Ах, мама, как вы мало ее знаете, [что] можете думать...

Анна Павловна.

Да вот увидишь, И я очень, очень рада.

Саша напевает и уходит.

ЯВЛЕНИЕ.

Анна Павловна (одна, покачивает головой и бормочет). И прекрасно. И пускай... И прекрасно, и пускай... Да...

Горничная (входит).

Виктор Михайлович приехали.

Анна Павловна.

Ну что же, проси, да скажи барыне.

Горничная проходит во внутреннюю дверь.

ЯВЛЕНИЕ.

Анна П а в л о в н а, Виктор К а р е н и н, потом Лиза и Саша.

В. К а р е н и н (входит, здоровается с Анной Павловной застенчиво, робко).

Лиза, Лизавета Александровна прислала мне записку, чтобы я приехал... Я, разумеется...

Анна Павловна.

Она у себя в комнате, или у маленького, не знаю. Сейчас придет. (Грустно.) Да, да, тяжелое время. Вы ведь всё знаете.

К а р е н и н.

Знаю. Лиза мне говорила. Но неужели это решено бесповоротно.

Анна Павловна.

Надеюсь. Она поплакала. Но теперь, кажется, начинает успокаиваться.

К а р е н и н.

Все-таки это ужасно тяжело.

Анна Павловна.

Разумеется, тяжело и очень тяжело. Но что же делать? Ведь еще прежде было решено, и он сам клялся, что если с ним случится опять такое же, то он не вернется и даст полную свободу жене.

К а р е н и н.

Ну и что же?

Анна Павловна.

И он понял, что после этой последней эскапады ему уже самому совестно вернуться.

К а р е н и н.

Разве он решил это?

Анна Павловна.

И он и она. Это сделалось само собой. Их брак был ведь уже давно несчастный и всё держалось па ниточке.

Молчание.

К а р е н и н.

Да, но Лизавета Александровна так любила его...

Анна Павловна.

Ах, ее любовь подверглась таким испытаниям, что едва ли от нее остается что-нибудь. Тут и пьянство, и обманы, и неверности. Разве можно любить такого мужа?

К а р е н и н.

Для любви всё можно.

Анна Павловна.

Вы говорите - любить; но как же любить такого человека - тряпку, на которого ни в чем нельзя положиться. Ведь теперь что было (оглядывается на дверь и торопится рассказать). Дела расстроены, всё заложено, - платить нечем. Наконец, дядя присылает 2000, внести проценты. Он едет с этими деньгами, пропадает. Жена сидит с больным ребенком, ждет и, наконец, получается записка прислать ему белье и вещи...

К а р е н и н.

Да, да, я знаю.

Входят Саша и Лиза.

ЯВЛЕНИЕ.

Анна Павловна.

Ну вот, Виктор Михайлович явился на твой зов.

К а р е н и н.

Да, меня немного задержали. (Здоровается с сестрами.)

Лиза.

Благодарствуйте. У меня до вас дело - большая просьба. И мне не к кому обратиться, как к вам.

К а р е н и н.

Всё, что могу.

Лиза.

Вы ведь всё знаете...

К а р е н и н.

Да, я знаю.

Анна Павловна.

Так я вас оставлю.

Уходит с Сашей.

ЯВЛЕНИЕ.

Л и з а.

Да, он написал мне письмо, что считает всё конченным. Я (удерживает слезы) так была оскорблена, так... ну, одним словом, я согласилась разорвать. И ответила ему, что принимаю его отказ.

К а р е н и н.

- Но потом?..

Лиза.

Потом? потом почувствовала, что это дурно с моей стороны, что я не могу. Всё лучше, чем расстаться с ним. Ну, одним словом, отдайте ему это письмо. Пожалуйста, Виктор... найдите его и отдайте ему это письмо, и скажите... и привезите его.

К а р е н и н.

Сделаю всё, что могу.

Лиза.

Скажите, что я прошу его всё забыть, всё забыть и вернуться. И я просила вас, потому, что знаю, что вы любите его.

К а р е н и н.

Разумеется, люблю. Но где он?

Лиза.

Я вам всё скажу. Я нынче ездила к Афремову узнать, где он. Мне сказали, что он у этих... цыган. Все этот ужасный Афремос. Я знаю его. Ему не нужно этого. Это только, чтобы забыться. И я не могу это думать. Это так ужасно. (Плачет.) Поезжайте, Виктор, пожалуйста. Привезите, скажите, что всё забыто, только бы он приехал.

А н н а П а в л о в н а (входит раньше и слышит).

Это безумие. Это значит опять сначала.

Саша.

Мама. Да дайте же Лизе говорить.

- Зачеркнуто: А теперь раскаиваетесь?

Лиза.

Да.

А н н а П а в л о в н а.

Вы все рады опять.

Лиза.

Скажите ему, чтобы он вернулся, что ничего не было, что всё забыто. Сделайте это из любви к нему и дружбы к нам.

Анна Павловна.

Лиза! Что ты делаешь!

Лиза.

Мама, оставьте.

А н н а П а в л о в н а.

Это значит всё сначала. Опять связать себя с этим ужасным человеком.

Лиза (к Каренину).

Прощайте и поезжайте.

К а р е н и н.

Сделаю, что могу, и если успею, то нынче же приеду с ним..

А н н а П а в л о в н а.

Он наверное пьян, а я пьяных боюсь. Я уеду. Каренин выжидает, потом кланяется и уходит.

Анна Павловна.

Опять пустить к себе в дом эту гадину. (1)

Лиза.

Мама, я прошу вас не говорить так про моего мужа.

Анна Павловна.

Он был муж.

Лиза.

Нет, он теперь мой муж.

Анна Павловна.

Мот, пьяница, развратник, и ты не можешь с ним расстаться.

(1)Часть - фразы после слово, "опять", видимо, по ошибке зачеркнута Толстым.

Лиза.

За что вы меня мучаете, мне и так тяжело, а вы точно нарочно хотите...

А н н а Павловна.

Я мучаю, так я уеду. Не могу я видеть этого.

Лиза молчит.

Анна Павловна.

Я вижу, что вы это хотите, что я вам мешаю. Не могу я жить. Ничего и вас не понимаю. Всё это по-новому. То развелась, решила, лотом вдруг выписываешь человека, который в тебя влюблен.

Лиза.

Ничего этого нет...

Анна Павловна.

Каренин делал предложение, и посылаешь его за мужем. Что это, чтобы возбудить ревность?

Лиза.

Мама! это ужасно, что вы говорите. Оставьте меня.

Анна Павловна.

Так мать выгони из дома, а развратного мужа пусти. Да я не стану ждать. И прощайте, и бог с вами, как хотите, так и делайте. (Уходит, хлопал дверью.)

Лиза (падает на стул).

Этого недоставало.

Саша.

Ничего. Всё будет хорошо. Мама мы успокоим.

Анна Павловна (молча проходит).

Дуняша, мой чемодан!

Саша.

Мама! Вы послушайте. (Уходит за ней и подмигивает сестре.)

Занавес.

ПОСЛЕ БАЛА

N 1 (рук. N 1).

ДОЧЬ И ОТЕЦ

(Рассказ)

- Вот вы говорите, что надо самому понять, что хорошо, что дурно. А как понять это мальчику, когда он видит вокруг себя дурное, а люди все это дурное считают хорошим. Я про себя скажу.-Так заговорил почтенный Иван Васильич после разговора, шедшего между молодежью о том, чем должно руководствоваться для определения нравственного и безнравственного. Никто, собственно, не говорил, что надо самому понять, что нравственно и что безнравственно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора, мысли, и по случаю этих мыслей рассказывать целые эпизоды из своей длинной, интересной жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, и увлекал рассказом тем более, что рассказывал очень искренно [и] очевидно правдиво. Так он сделал и теперь. -: Да, вот и разберитесь, что хорошо, что дурно, когда вам 20 лет да еще вы влюблены.

Это вы, Иван Васильевич, были влюблены? - спросила у него бойкая, хорошенькая приятельница его дочери.

- Да еще как, - самодовольно улыбаясь под седыми усами, сказал Иван Васильевич. - Был я студентом. Обыкновенно на провинциальные университеты смотрят свысока, а по-моему провинциальные университеты лучше столичных. И тебе советую отдать сыновей куда-нибудь в Харьков, Казань, Киев, а не в Москву. Не знаю, как теперь, а в мое время никаких у нас в университете идей и тем паче политических теорий и демонстраций не было. Были хорошие профессора, и были студенты, которые сильно любили науку и учились под руководством старших, как и свойственно юношам от 16 до 20-25 лет, и были студенты, к которым я принадлежал, которые учились только настолько, чтобы переходить с курса на курс, и занимались тем, чтобы шалить, петь, играть, иногда выпить, а главное влюбляться. И я, право, благо дарен за эту судьбу: за то, что я был в провинциальном университете и принадлежал к этому роду юношей, а не был занят, как теперь ваша молодежь, - простите, - невежественная, самоуверенная, заучившая одну какую-нибудь последнюю теорию по книжке и воображающая, (1) что она всё знает и что ей надо не учиться, а учить. Я благодарен за то, что смолоду был молод, а стал думать об общих вопросах жизни тогда, когда ум окреп, и я узнал жизнь. Ну да не в том дело. Был я из веселых молодых студентов и богатеньких. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), устраивал с товарищами вечеринки с шампанским (в то время мы из вина ничего кроме шампанского не пили) и, главное, танцовал на вечерах и балах (у нас были прекрасные балы). Танцовал я хорошо. И теперь могу стариной тряхнуть и был не безобразен.

- Ну нечего скромничать, - перебила его опять бойкая. барышня, - мы ведь видим вас теперь в 75 лет и знаем ваш еще дагеротипный портрет. Не то что не безобразен, а вы были раскрасавец.

- Красавец - так красавец, но не в том дело. Я говорил, что влюблялся, но строго говоря я был в это время по-настоящему влюблен только три раза. - И загибая пальцы большой левой руки, Иван Васильевич назвал три фамилии. - Последняя была Варниька Б..... Это была моя самая прекрасная и сильная любовь, и про нее-то я и хочу рассказать.

- Варенька эта была очень хороша. Вот это была точно красавица. Иначе и назвать се нельзя было: высокая, стройная, необыкновенно прямо державшаяся, - она иначе не могла - и это давало ей царственный, величественный вид, который был бы смущающий, если бы не ласковая, ласковая, всегда веселая улыбка у рта, и прелестных блестящих глаз, и щек, и ямок, и всего милого существа.

- Каково Иван Васильевич расписывает.

- Да как не расписывай, расписать нельзя. Ну вот на маслянице был бал у губернского предводителя - богача хлебосола, добродушнейшего старичка с великолепной женой, всегда в брильянтовой фероньерке, и с буфетом разливанного моря шампанского. Я танцовал и, разумеется, не пил шампанского, потому что был совсем пьян от любви. Варинька была не из богатого семейства, она была дочь полковника, воинского начальника гарнизона. Мать ее была совсем вульгарная женщина. Но их везде приглашали и по положению отца - для губернии и воинский начальник гарнизона лицо, - а, главное, за неоспоримую, признаваемую всеми прелесть дочери, украшавшей всякий бал.

- В подлиннике: воображающую,

Мне не удалось с пей танцевать мазурку. Препротивный инженер, Анисимов - я до сих пор по могу простить это ему - пригласил ее, только что она вошла, а я, заезжая к парикмахеру за перчатками, опоздал. Я танцовал с маленькой миленькой немочкой, но был очень неучтив - не говорил с ней и не смотрел на нее, я видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые, блестящие глаза. Не я один. Я замечал, что все смотрели на нее и любовались ею, любовались и отвергнутые ею мужчины и завидующие ей женщины, которых она затмила всех.

По закону, так сказать, я не танцовал с нею, но по духу всю мазурку мы танцевали только с нею. Она не смущаясь через всю залу шла ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней, и она не угадывала моего качества, она делала презрительную гримаску, подавая руку в высокой лайковой перчатке не тому, кому хотела. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, улыбаясь, хоть и запыхавшись, говорила мае: encore. Она обещала мне кадриль после ужина, и когда я передавал назад ее веер, она оторвала от него перышко и дала мне. Я поцеловал его и спрятал в перчатку. Я был не только весел и доволен, но я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно доброе.

Усталые музыканты перешли опять с вальса на мазурку, из гостиных поднялись от карточных столов папаши и маменьки, (ливрейные) лакеи забегали, пронося что-то. Очевидно, дело шло к ужину.

- Вот славная парочка, - услышал я чьи-то слова в то время, как мы с Варенькой в сотый раз пролетали вдоль залы, и я делал задерживающее па, в то время как она плавно в своих белых атласных башмачках обходила вокруг меня.

- Смотрите, папа просят танцевать, - сказала мне Варенька, еще веселее улыбаясь и глазами указывая на высокую (красивую) статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами.

- Варенька, подите сюда, - услышали мы голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и подошли к двери, у которой стояли полковник, хозяйка и вышедшие из-за карточных столов родители.

- Ну пожалуйста, пройдитесь с дочерью, - говорила хозяйка полковнику. Старик, который был похож на дочь, несмотря на белые короткие волоса и белые а la Nicolas I, подстриженные усы и подведенные к ним белые же бакенбарды. Та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в глазах и губах старого, полковника и в связи с его сединой казалась мне особенно привлекательной. Я обнимал в то время весь мир своей любовью, освобожденной во мне любовью к Вареньке, но к отцу ее я испытывал в эту минуту какое-то обожание. Когда же он, поломавшись немного, вынул шпагу из портупеи и отдал ее услужливому хозяйскому племяннику и, натянув замшевую перчатку на правую руку, - "надо все по закону", улыбаясь, сказал он - и, взяв руку дочери, стал в четверть оборота прочь от нее, выжидая такт, я был в восхищении от него.

Он топнул раз, другой, и огромная фигура его то легко и плавно, то шумно и бурно с топотом каблуков и ноги об ногу задвигалась вокруг залы. Не знаю, кто из них был лучше. Оба казались мне прелестны. Но и не я один. Вся зала с восторгом смотрела на них, и все громко зааплодировали, когда он, подпрыгнув вдруг, с прыжка упал на одно колено, обвел ее вокруг себя. Окончив танец, он нежно, мило обхватил ее руками за шею и поцеловал в лоб, повел к ее кавалеру, раскланялся и простился с хозяевами. Его уговаривали остаться ужинать, но он сказал, что не может, потому что у него на завтра есть дело. После ужина я танцевал с нею. Мы ничего не говорили о своей любви, но я почти был уверен, что она любит меня, и был невыразимо счастлив и не хотел портить своего счастия.

Когда я приехал домой, разделся и подумал о постели, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко с ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне уезжая, когда садилась в карету, и я подсадил ее мать, а потом ее. Я смотрел на эти пещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собою то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, говорит мне: "вы (лопух) розан?", слышу ее голос или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и из подлобья смотрит на меня ласкающими глазами; но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается подле него, с гордостью и радостью за себя и за пего взглядывает на любующуюся публику. Так что я вижу и ее и его и соединяю их в одном центом, умиленном чувстве.

Заснуть было немыслимо. Я оделся, вышел в переднюю, надел шинель н пошел бродить по городу. Была самая масляничная погода. Снег таял, и был туман. С бала я уехал часа в 4, дома просидел часа два, так что, когда я, выйдя со двора, проходил в темноте с час, начало светать. Я вдруг почувствовал усталость, и мне захотелось спать. Я повернул к дому, но вдруг услыхал с площади странные звуки флейты и барабана. Невольно я направился к площади. Было ужо совсем светло, когда я вышел на площадь. На площади была, как мне показалось сначала, толпа солдат в черных мундирах, и среди них слышались звуки флейты, барабана и еще какие-то странные звуки. Я подошел ближе и увидал высокую фигуру полковника и фуражке и шинели с своим румяным лицом, белыми усами и бакенбардами. Лицо его было совсем другое, чем на бале. Глаза были нахмурены, скулы сжаты, и изредка он что[-то] сердито и мрачно выкрикивал. Когда я подошел ближе к редкой толпе зрителей, которые смотрели на то, что делалось, я увидал, что то, что мне показалось толпой солдат, было странное построение. Солдаты стояли кругом друг против друга на расстоянии 5 или 6 шагов. У каждого солдата в руке была гибкая палка длиною более двух аршин и толщиною с палец, два барабанщика и флейтщик стояли посередине круга. В середине же круга был офицер; с внешней же стороны круга ходил полковник Б. Он не поглядел в мою сторону и не узнал меня, а что-то сделал с одним из солдат, сердито прокричав что-то. Я всё не понимал, что это, до тех пор, пока к тому мосту, где я остановился, не стали приближаться шедшие люди между двумя рядами солдат. Шедшие люди были два солдата с скрещенными ружьями, к которым к самым штыкам привязано было руками маленькое черноватое существо с (оголенной) спиною и задом, на которых, мне показалось, было надето что-то странное. Только когда эти люди поравнялись со мною, я понял, что это было. Привязанный к ружьям человек был прогоняемый сквозь строй, сквозь 3000 палок, как мне сказали, бежавший солдат татари