Успенский Николай Васильевич - С. Чупринин. Разночинец

к и дорожит каждой чертой. С виду его рассказ как будто бесстрастен: г-н Успенский никого не хвалит, видно, что и не хочет хвалить; не выставляет на вид хороших сторон народа и не меряет их на известные, общепринятые и выжитые цивилизацией мерочки добродетели. Он и не бранит за зло, даже как будто и не сердится, не возмущается. Сознательный вывод он предлагает сделать самому читателю" {Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.- Т. 19.- С. 182-183.}.

   Все это - кажущееся бесстрастие, неявность авторской позиции, доверие к читательской способности самостоятельно сделать "сознательный вывод", небоязнь, наконец, "цинических", "бесстыдных" деталей и сюжетов, если они требуются по условиям художественной задачи,- сильно осложнило взаимоотношения писателя с современной ему критикой. Но это же проложило Успенскому дорогу в XX век, связало его опыты с литературными исканиями новейшей эпохи, и, перечитывая сегодня "Обоз", "Поросенка", "Змея", "Сельскую аптеку", видишь, как отложился юмор Успенского в "пестрых" рассказах Антоши Чехонте, как ожили и заиграли многие приемы, первоначально опробованные автором "очерков народного быта", в "сказовой" прозе двадцатых годов и, в особенности, в сатирах Михаила Зощенко, как лукавые герои-рассказчики Успенского протягивают руку Василию Шукшину с его "Беседами при ясной луне" и "До третьих петухов", Василию Белову с его "Плотницкими рассказами" и "Бухтинами вологодскими...", Борису Можаеву с его "Историей села Брехова...".

   Одно только существенное уточнение. Было бы непростительной натяжкой считать М. Зощенко или П. Романова, В. Шукшина или Б. Можаева прямим" "наследниками" Николая Успенского. Очень может быть, что им и не попадались никогда на глаза ни "Поросенок", ни "Грушка", ни "Хорошее житье"; интервалы в два-три десятилетия между очередными переизданиями сочинений Успенского делают вполне вероятной такую возможность. Так что же тогда,- случайные совпадения перед нами?.. Нет, скорее типологическая общность, обусловленная тем, что обращение к сходным художественным задачам требует в свою очередь и обращения к в общем-то определенному, санкционированному традицией типу художественных средств, приемов образо- и сюжетостроения, способов обработки живого просторечия.

   Или, еще вернее, перед нами следование традиции, которая не одним, конечно, Николаем Успенским завещана, но которая и ему, оставшемуся почти безымянным, обязана очень все ж таки многим.

   Так бывает в развитой культуре: книги писателя, если он не включен стоустой молвой, преданием в число наших "вечных, спутников", уходят со временем как бы на периферию литературного процесса, имя era тускнеет в сознании и читателей и литераторов грядущих поколений, но зерна, оброненные им в родную почву, выживают, идут в рост, и, любуясь изобильными всходами, мы не часто вспоминаем, кто же был первым или одним из первых сеятелей.

   Но иногда, хотя бы иногда вспоминать нужно. И, оглядываясь на страдальческую, полную мук, горя, заслуженных и незаслуженных обид жизнь автора "очерков народного быта", заново прочитывая избранные страницы его литературного наследия, думаешь и о драматических судьбах талантливых разночинцев в пореформенной России, и о классической пашей литературе, облик которой будет безусловно неполон без таких, как он, художников второго ряда, и о той, издревле завещанной вам традиции взыскательной, зрячей, а коли понадобится, то и "беспощадной" любви к своему Отечеству и своим соотечественникам, которой верой и правдой служил писатель Николай Васильевич Успенский.