Веселовский Александр Николаевич - Веселовский А. Н.: биографическая справка

  

  ВЕСЕЛОВСКИЙ Александр Николаевич (4.02.1838-10.10.1906), русский филолог, литературовед, родоначальник исторической поэтики. В своих исследованиях "В.А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения" (1904), "Пушкин - национальный поэт" (1899), "Боккаччо, его среда и сверстники" (1893 - 1894) устанавливал неразрывную связь писателей с жизнью современного им общества. Большое место в своих исследованиях Веселовский отводил фольклору и славянским литературам. В 1872 опубликовал докторскую диссертацию "Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине". В "Опытах по истории развития христианской легенды" (1877) и в "Разысканиях в области русских духовных стихов" (1892) прослеживает исторические пути развития народной поэзии.

  

  Русское небо

  

  Веселовский, Александр Николаевич [4(16).II.1838, Москва, - 10(23).Х.1906, Петербург] - русский филолог, историк литературы. Родился в семье генерала, военного педагога. Окончил Московский университет (1858). В 1859-1869 годах многократно бывал в Западной Европе, занимался научными исследованиями в Испании, Германии, Чехии, Италии. С 1872 года - профессор Петербургского университета. Академик (с 1880). Руководил отделением русского языка и словесности Академии наук. Научные познания В. были необычайно разносторонними. Он был знатоком русско-славянской, византийской и западноевропейской литературы средневековья, древнего и нового фольклора разных народов, литературы эпохи Возрождения, новой русской и западноевропейской литературы, этнографии. Ему принадлежат ценные работы о происхождении искусства, по теории литературы. Первая работа опубликована в 1959 году. Магистерская диссертация В. - "Вилла Альберти. Новые материалы для характеристики литературного и общественного перелома в итальянской жизни XIV-XV столетия" (1870, первоначально опубликована на итальянском языке, 1866-1868); докторская диссертация - "Из истории литературного общения Востока и Запада. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине" (1872). Ко времени вступления В. на научное поприще русское академическое литературоведение перешло на новый путь научных исследований сравнительно с предшествовавшей ему литературоведческой мифологической школой, главой которой был Ф.И.Буслаев. Вслед за трудами А.Н.Пыпина, Т.Бенфея, подвергшими критике основные положения этой школы, В. переходит на путь сравнительно-исторического изучения памятников литературы и фольклора, стремясь установить общие закономерности историко-литературного процесса. В. становится самым выдающимся представителем сравнительно-исторического метода в литературоведении. В 60-70-х годах он создает теорию исторического мифотворчества ("Заметки и сомнения о сравнительном изучении средневекового эпоса", 1868, "Сравнительная мифология и ее метод", 1873), существенно отличающуюся от теории мифологической школы. В работе о Соломоне и Китоврасе, в "Опытах по истории развития христианской легенды" (1875-1877) и др. В. исследовал роль демократических еретических движений и апокрифов в истории средневековой народной поэзии. Он проявлял большой интерес к современному фольклору, связанному с освободительным движением народов ("О народной политической поэзии в Италии", 1866, и др.). В 70-80-х годах В. изучал отражение в фольклоре исторической действительности ("Сказки об Иване Грозном", 1876, "Южно-русские былины", 1881-1884, и др.). В 80-90-х годах В. отрицательно оценил односторонность господствующих теорий буржуазной фольклористики ("Новые книги по народной словесности", 1886 и др.). Он считал недопустимым сводить развитие фольклора только к заимствованиям и создал свою синтетическую теорию "бытовых и психологических основ" фольклора ("Поэтика сюжетов", 1897-1906, "Три главы из исторической поэтики", 1899, и др.). В ряде работ В. объяснял искусство доклассового общества "общинно-родовыми отношениями", особенностями быта и идеологии человека той эпохи, связывал некоторые элементы фольклора с трудовыми процессами. В последний период своей деятельности В. окончательно сформулировал теорию "исторических начал" эпоса ("Новые исследования о французском эпосе", 1885, курс лекций "История эпоса", 1884-1886, опубл. 1885-1886, "Мелкие заметки к былинам",1885-1896, и др.). В "Разысканиях в области русских духовных стихов" В. стремился установить древнейшие народные основы и ограничить роль христианства в фольклоре ("Большой стих о Егории" и др.). Он показал независимое от христианской религии прогрессивное развитие в фольклоре народного мировоззрения ("Судьба-доля в народных представлениях славян" и др.). В. значительно расширил круг народов и культур, находившихся во литературном взаимообщении; его внимание привлекало творчество рас и народов не только культурно передовых, но и стоявших на ранних стадиях развития. В широко пользовался типологическим сопоставлением сходных литературных явлений, наблюдаемых (порой с очень большим хронологическим разрывом) у разных генетически не связанных между собой и стоящих на разных ступенях культурного развития народов. Сходство этих явлений он объяснял связанностью их с однородными стадиями общественного развития. Само понятие стадий исторического развития, как и "среды", было, однако, ограничено у В. позитивистским представлением об общественно-историческом процессе.

  Наряду с теорией заимствования В. признавал теорию самозарождения мотивов и сюжетов. Теория эта, получившая название "антропологической" и обычно связываемая с английскими антропологами Э.Б.Тайором и его последователем Э.Лэнгом, возникла у В. еще за три года до опубликования книги Тайлора "Первобытная культура" (1871). Но и в тех случаях, когда у В. шла речь о заимствованиях, он выдвигал теорию "основ", наличие "встречного течения", способствующего заимствованию и усвоению чужеземного материала. При столкновении своего с чужим, по взгляду В., перевешивало свое. "Таким образом самостоятельное развитие народа, подверженного письменным влияниям чужих литератур, - писал он, - остается ненарушенным в главных чертах: влияние действует более в ширину, чем в глубину, оно более дает материала, чем вносит новые идеи. Идею создает сам народ, такую, какая возможна в данном состоянии его развития" (см. отчет В. о его научных занятиях в 1863 году, "Журнал министерства народного просвещения", 1863, ч. 120, No 12, с. 558). В. считал, что византийская литература оказала большое воздействие на европейскую средневековую литературу, в частности на литературы славянские. Эти последние, в том числе старинная русская литература, по мнению В., имели большое значение для уяснения общеевропейского литературного процесса в пору средневековья, поскольку ряд византийских памятников известен лишь в славянских переводах, будучи утрачен на византийской почве. Но независимо от этого, славянскому и особенно русскому элементу В. отводил значительную роль в общем развитии европейских литератур.

  Исследования В. о литературе итальянского Возрождения ("Боккачьо, его среда и сверстники", т. 1-2, 1893-1894, работы о Данте, Петрарке), высоко ценимые в Италии и оказавшие влияние на концепции итальянского Ренессанса, а также его работы, посвященные русским поэтам 19 века ("Пушкин - национальный поэт", 1899, "В.А.Жуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения", 1904), отличаются огромной эрудицией, глубиной анализа, тонким проникновением в дух эпохи и психологию творчества.

  Различные проблемы эстетики В. разработал в трудах по теории словесного искусства: "История или теория романа?" (1866), "Из введения в историческую поэтику", (1894), "Из истории эпитета" (1895), "Эпические повторения как хронологический момент" (1897), "Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля" (1898), "Три главы из исторической поэтики", "Поэтика сюжетов" и др. На развитии эстетических взглядов В. отразилось влияние различных философских систем 19 века. Наряду с некоторыми идеями Л.Фейербаха, А.И.Герцена, Н.Г.Чернышевского В. усвоил положения позитивистов Г.Бокля и Г.Спенсера, что определило непоследовательность его эстетической теории. Признавая зависимость искусства от "экономических условий" и "исторического строя", В. определял сущность искусства то как отражение жизни, то как изображение "идеалов художника". В. критически относился к идеалистическим схемам Платона, Ф.Шеллинга и Гегеля, к субъективно-идеалистической школе Ж.П.Рихтера, к теории "искусства для искусства". В. создал теорию происхождения искусства и его развития в эпоху первобытно-общинного строя. Содержание первобытного искусства он определял как "подражание" действительности и связывал его эволюцию с "развитием общинно-родовых отношений", уделяя особое внимание смене матриархата патриархатом. В этом вопросе В. стоял на прогрессивных позициях буржуазно-демократической науки. Элементы вульгарно-материалистического подхода к искусству и одностороннее внимание к эволюции семейных отношений отличали его теорию происхождения искусства от марксистского понимания этой проблемы. В. стремился создать "новое учение о поэзии, которое заменило бы собою старые эстетические теории" и обобщило бы все факты искусства - от простейших форм первобытной поэзии до реалистической литературы.

  Хотя В. и стремился связать эволюцию искусства с определенными явлениями общественной жизни (в особенности на ранних стадиях его развития), однако, оставаясь на позициях позитивизма, В. не смог дать стройного и последовательного материалистического объяснения искусства; его "историческая поэтика" оказалась незавершенной.

  Критически относясь к крайним выводам теории заимствования, В., однако, в некоторых случаях сам стал на путь преувеличения роли литературных влияний. В ряде случаев В. подходил к истории искусства как к имманентному процессу, преувеличивая значение традиционных форм, отдавая дань представлению о "саморазвитии" сюжетов. Эти слабые стороны методологии В. были вскрыты во время дискуссии в советском литературоведении конца 40-х - начала 50-х годов; однако в ходе дискуссии имело место осуждение научного наследия В. в целом.

  Находясь в рамках академического литературоведения, В. оставался вне традиций революционно-демократической эстетики, что снизило значение его работ для дальнейшего развития передовой науки о литературе. Тем не менее труды В. по широте охвата материала, стремлению разрешить сложнейшие проблемы природы поэтического творчества, по богатству исторических связей, параллелей между культурами различных эпох и народов представляют выдающееся явление в истории русской и мировой науки о литературе.

  

  Краткая литературная энциклопедия в 9-ти томах. Государственное научное издательство "Советская энциклопедия", т.1, М., 1962.

  

  Сочинения:

  

  Собр. соч., т. 1-6, 8, 16, СПб-М.-Л., 1908-1938 (незаконч.);

  Избранные статьи, Л., 1939;

  Историческая поэтика, Л., 1940;

  Неизданная глава из "Исторической поэтики", "Русская литература", 1959, No 2-3;

  О народной политической поэзии в Италии, "Известия АН СССР.ОЛЯ", т. 18, в. 4, 1959.

  

  Литература:

  

  Материалы для биографического словаря действительных членов императорской АН, ч. 1, П., 1915 (имеется список печатных работ В.);

  Памяти академика Александра Николаевича Веселовского. По случаю десятилетия со дня его смерти (1906-1916), П., 1921 (имеется библиография);

  Буслаев Ф.И., Рецензия на книгу А.Веселовского "Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине", в книге: Отчет о XVI присуждении наград графа Уварова, СПб, 1874, с. 24-66;

  Пыпин А.Н., История русской этнографии, т. 2, СПб, 1891 (с. 257-282, 422-427);

  Ягич И.В., История славянской филологии, СПб, 1910 ("Энциклопедия славянской филологии", в. 1);

  Аничков Е., "Историческая поэтика" А.Н.Веселовского, в сборнике: Вопросы теории и психологии творчества, т. 1, 2 изд., Харьков, 1911;

  Энгельгардт Б.М., А.Н.Веселовский, П., 1924;

  Азадовский М.К., Литературное наследие А.Н.Веселовского и советская фольклористика, "Советский фольклор", 1941, в. 7,;

  Шишмарев В.Ф., Александр Веселовский и русская литература, Л. 1946;

  Соколов А.Н., А.Н.Веселовский - основоположник исторической поэтики, "Ученые записки МГУ", 1946, в. 107;

  Дмитраков И., Кузнецов М., Александр Веселовский и его последователи, "Октябрь", 1947, No 12;

  Глаголев Н., К вопросу о концепции А.Н.Веселовского, там же; Фадеев А., Задачи литературной теории и критики, в сборнике: Проблемы социалистического реализма, М.-Л., 1948;

  Гудзий Н.К., О русском литературоведческом наследстве, "Вестник МГУ. Историко-филологическая серия", 1957, No 1;

  Гусев В.Е., А.Н.Веселовский и проблемы фольклористики, "Известия АН СССР. ОЛЯ", 1957, т. 16, в. 2;

  Виноградов Г.С., Архив А.Н.Веселовского, "Бюллетени рукописного отдела [Пушкинский дом]", в. 1, М.-Л., 1947.

  

  

  Буланин Д. М. Веселовский Александр Николаевич // Энциклопедия "Слова о полку Игореве": В 5 т. - СПб.: Дмитрий Буланин, 1995.

  Т. 1. А-В. - 1995. - С. 193-195.

  http://feb-web.ru/feb/slovenc/es/es1/es1-1931.htm

  

  фольклорист. Ок. Словесный ф-т Моск. ун-та (1858), где на его формирование как ученого оказали влияние П. Н. Кудрявцев, О. М. Бодянский и, главным образом, Ф. И. Буслаев. В 1859 выехал в Мадрид в качестве репетитора, побывал в Италии, Франции, Англии. В 1862 командирован за границу для приготовления к профессорскому званию (Берлин, Прага, южно-слав. земли); в 1864-68 работал в Италии. Магистерская дис. - "Вилла Альберти" (1870), докторская - "Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине" (1872). С 1870 - доцент СПб. ун-та, затем экстраординарный (1872), ординарный (1879), засл. ординарный проф. (1895); в 1878-89 читал лекции на Высших жен. (Бестужевских) курсах; чл.-корр. АН (1876), акад. (1881); с 1901 - председатель ОРЯС.

  Диапазон науч. интересов В. исключительно широк, начиная от соч. итал. гуманистов (Данте, Петрарка, Боккаччо) и кончая поэзией В. А. Жуковского. Материалы по славистике занимают значит. место среди трудов В., в том числе в его классич. сер. очерков - "Опыты по истории развития христианской легенды" (1875-77), "Разыскания в области русских духовных стихов" (1879-91), "Южно-русские былины" (1881 и 1884), "Мелкие заметки к былинам" (1885-96), "Из истории романа и повести" (1886 и 1888). В. был крупнейшим представителем сравнительно-ист. направления в отеч. филологии, создателем основ ист. поэтики. Усвоив лучшие достижения теории заимствований Т. Бенфея, ученый счастливо избежал его односторонности: не уставая собирать лит. параллели к сюжетам и образам, он всегда оговаривался, что общность и сходство не обязательно есть результат влияния, а в случае влияния воспринимающая сторона не остается безучастным партнером; задача историка - вскрыть культурные предпосылки трансляции отдельных лит. фактов. Одним из первых указал В. на значение Византии как транзитного пункта, через который на лат. Запад и в слав. мир проникали вост. сюжеты. Практиковавшийся им подход к изучаемым текстам позволил исследователю по-новому взглянуть на многие произведения слав. письменности, поставить их в контекст мирового лит. процесса.

  Законченных суждений о С. ученый не имел случая высказать. Наибольший интерес для оценки древнего произведения представляют его соображения по поводу книги В. Ф. Миллера, где В. подчеркивает начитанность автора С., причудливым образом комбинирующего образы книжного происхождения с мотивами нар. поэзии; "риторический" характер С. делает неправомочным его сопоставление с визант. эпосом о Дигенисе Акрите. В целом сочувственно отзываясь об исследовании Миллера, рецензент тем не менее не разделяет предположения последнего, будто у С. был конкретный болг. прототип; в разборе отмечается, что отнесение языч. реминисценций С. на счет этого прототипа не снимает вопроса о "двоеверии" автора. В отличие от Миллера, искавшего прообраз Бояна в болг. истории, В. рассматривает "вещего певца" как собственное измышление сочинителя С.; впрочем, в "Исторической поэтике" Боян уже признается ист. лицом. В связи с разбираемой книгой обсуждается значение эпитета "вѣщий" применительно к Бояну и Всеславу Полоцкому и дается подробный экскурс в историю Троянских сказаний, который должен объяснить загадочное прилагательное "Троянь", четыре раза повторяющееся в тексте С. (с этим объяснением не согласился Миллер, отметивший искусственность предложенного его оппонентом толкования); здесь же В. предлагает свою реконструкцию фрагмента С., посвящ. Всеславу.

  Материалы для комм. С. встречаются и в др. работах В., где к описанию бегства Игоря приводится параллель из апокрифов о Соломоне, указываются фольклорные аналогии к образу "Обиды" ("Дивъ" и дева-"Обида" - родственные выражения, обозначающие злую судьбину; в работе 1877 "дивъ" понимается по-другому - как отвлеченное понятие, υαυμαστόν), истолковывается, где поют "готск³я красныя девы" и почему они "лелеютъ месть Шароканю", объясняется, почему для автора XII в. Сурож - "земля незнаема"; в отзыве на книгу П. П. Вяземского сочувственно излагается предложенная им интерпретация слов "Карна" и "Жля", которые объясняются араб. прозвищем Александра Македонского - Dsul-Karnaj ("двурогий").

  

  Соч.: Из истории литературного общения Востока и Запада: Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине. СПб., 1872. С. 233; Die neueren Forschungen auf dem Gebiete der russischen Volkspoesie, 1. Artikel. Die russischen Todtenklagen (рец. на кн.: Барсов Е. В. Причитания Северного края. М., 1872. Ч. 1) // Russische Revue. 1873. Bd 3. S. 515-516; Рец. на кн.: Вяземский П. П. Замечания на "Слово о плъку Игореве". СПб., 1875 // Ibid. 1875. Bd 7. S. 275-278; Отрывки византийского эпоса в древнерусском // ВЕ. 1875. Апр. С. 755; Новый взгляд на слово о полку Игореве: Взгляд на слово о полку Игореве. Соч. В. Миллера. М., 1877 // ЖМНП. 1877. Ч. 192. С. 267-306; Южно-русские былины. V. Богатыри - Сурожцы. Суровец-Суздалец и Чурила Пленкович // СОРЯС. 1884. Т. 36. No 3. С. 69; Разыскания в области русского духовного стиха. XIII. Судьба-Доля в народных представлениях славян // Там же. 1889. Т. 46. No 6. С. 252-257; Славяно-германские отрывки. 1. Rosmufjöll и остзейские готы // ЖМНП. 1889. Ч. 264, июль. С. 1-6; Историческая поэтика. Л., 1940. С. 321.

  

  Лит.: Миллер В. По поводу Трояна и Бояна "Слова о полку Игореве" // ЖМНП. 1878. Ч. 200. С. 239-267; Пыпин А. Н. История русской этнографии. СПб., 1891. Т. 2. С. 252-282, 423-427 (автобиография [Веселовского]); Ягич И. В. История славянской филологии. СПб., 1910. С. 842-851; Симони П. К. Библиографический список учено-литературных трудов А. Н. Веселовского с указанием их содержания и рецензий на них 1859-1906 гг. Пг., 1922 (СОРЯС. Т. 99. No 9); Энгельгардт Б. М. Александр Николаевич Веселовский. Пг., 1924; Орлов А. С. Слово о полку Игореве. М.; Л., 1938. С. 92; Шишмарев В. Ф. Александр Веселовский и русская литература. Л., 1946; Поспелов Г. Н. К вопросу о стиле и жанре творчества Бояна вещего // Докл. и сообщ. филол. ф-та МГУ. М., 1947. Вып. 3. С. 42-45; Головенченко - 1955. С. 173, 190-191, 199; Горский И. К. Александр Веселовский и современность. М., 1975.

  

  Материалы для биогр. словаря действит. чл. имп. Академии наук. Пг., 1915. Ч. 1. С. 156-162; КЛЭ; СДР; Булахов. Энциклопедия; РП.

  

  

  Якобсон Л. Веселовский Александр Ник. // Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939.

  Т. 2. - [М.]: Изд-во Ком. Акад., 1929. - Стб. 194-201.

  http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le2/le2-1941.htm

  

  ВЕСЕЛОВСКИЙ Александр Николаевич [1839-1906] - знаменитый русский литературовед, академик, профессор Петербургского университета и Высших женских курсов. Р. в Москве, в дворянской семье военного педагога-генерала.

  Будучи по Московскому университету (окончил в 1858) учеником акад. Ф. И. Буслаева, виднейшего у нас представителя Гриммовской мифологической школы, молодой ученый и сам в первое время выступал ее приверженцем. "Увлекали, - рассказывает он в своей автобиографии, - веяния Гриммов, откровения народной поэзии, главное - работа, творившаяся почти на глазах, орудовавшая мелочами, извлекавшая неожиданные откровения из разных "Цветников", "Пчел" и т. п. старья". Но даже в эту раннюю пору юного В. совершенно не удовлетворяли главные особенности "Буслаевской струи", "постановка мифологических гипотез" и "романтизм народности"... В студенческих же кружках В. увлекается чтением таких позитивистов и материалистов, как Фейербах, Герцен и особенно Бокль (автор "Истории цивилизации в Англии"), за к-рого он "и впоследствии долго ломал копья". Под влиянием книги Дёнлоп-Либрехта ("Geschichte der Prosadichtungen"), затем диссертации А. Пыпина "Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских" [1855], составившей эпоху в историографии русской лит-ры, а гл. обр. в результате своих собственных культурно-исторических штудий в Германии и Италии (см. его монографию "Вилла Альберти", 1870) - В. сравнительно скоро убеждается в крайней односторонности модной тогда мифологической школы, представители которой, по меткому его выражению, "долго витали в романтическом тумане арийских мифов и верований". Как шестидесятник и убежденный поклонник точного знания и естественно-научных методов исследования В. "с удовольствием спускается к земле" и примыкает к наиболее тогда позитивной школе Бенфея, к-рая в отличие от Гриммовской школы выдвигала теорию лит-ых заимствований и международного лит-ого взаимодействия на основе не доисторического племенного родства, как это делали мифологи, а историко-культурного общения всех народов Запада и Востока. Именно эта теория надолго определила собой исторический характер и научную методику его капитальных исследований, особенно по средневековой лит-ре и фольклору. Общим же направлением методологического пути как историка и теоретика литературы В. обязан главным образом непосредственному воздействию Тэна и Бокля. Но весьма характерно, что испытавши на себе сильное влияние Ипполита Тэна, особенно его учения о среде и детерминизме в искусстве, В. стремился исправить и дополнить его психологический историзм материалистическим историзмом Бокля при помощи методики исследования вышеуказанной бенфеевской школы.

  Разработанный таким образом сравнительно-исторический метод впервые нашел свое теоретическое оформление во вступительной университетской лекции 1870 - "О методе и задачах истории лит-ры как науки", а первоначальное применение в работе молодого профессора - "Новые отношения муромской легенды о Петре и Февронии и сага о Рагнаре Лодброке" [1870]. Последний оригинальный этюд открывает собой длинную серию такого рода сравнительно-исторических работ, которые печатаются в "Журнале МНП в течение 70-х и 80-х годов. В них мастерски прослеживаются своеобразные судьбы разного рода элементов мировой поэзии: бродячих сюжетов, мотивов, поэтических схем-формул, образов-символов и т. д. Но убежденным представителем бенфеевской школы В. выступил в своей докторской диссертации 1872 - "Из истории лит-ого общения Востока и Запада. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине". В этой книге автор решает один из крупнейших вопросов литературного общения Востока и Запада. Изучая историко-культурные пути проникновения восточных преданий о Викрамадитье, Джемшиде и Асмодее через талмудические и мусульманские легенды о Соломоне и византийско-славянские апокрифы и повести о Соломоне и Китоврасе в западные сказания о Морольфе и Мерлине, В. доказывает, что главными узловыми пунктами передачи лит-ого влияния с Востока на Запад оказались Византия и юго-восточные славянские страны, а главными лит-ыми посредниками - средневековые переводчики, преимущественно повидимому евреи. Несмотря на то, что вопрос, к-рый в данном случае решает В., уже подвергался до него частичному рассмотрению (Валентин Шмидт, Бенфей, Юлиус Браун и А. Пыпин), монография его, по признанию акад. Буслаева, представляет собой "самый лучший опыт из всех, какие только на русском яз. были - в приложении бенфеевской теории литературного заимствования к разработке русских источников рукописных и устных, в их связи с поэтическими преданиями Зап. Европы".

  Чтобы понять весь научный смысл такого рода капитальных, хотя и чисто фрагментарных трудов В. в этот период его деятельности, необходимо ясно представить себе те очередные задачи, какие властно выдвигала едва только зарождавшаяся тогда сравнительная наука о литературе. Вот в каких чертах изображал в 1873 это новое движение один из главных его представителей в Европе: "Основания этой науки, - говорит Эстерлей, - только что положены, и то не везде; еще много нужно собирать, ломать, обтесывать камни, потому что здание готовится обширное и грандиозное. Никто не знает архитектора и лишь немногие видели план, а несмотря на то, все строго работают в одном направлении, хотя бессознательно, как будто по инстинкту: это работа пчел и муравьев..."

  Именно этой скромной и непритязательной "работе пчел и муравьев", в связи с определением конкретных путей распространения и развития элементов мировой поэзии, Веселовский и посвятил весь средний период своей деятельности, начиная с указанной монографии "О Соломоне и Китоврасе" и кончая капитальным двухтомным исследованием "Из истории романа и повести" [1886-1888].

  Будучи непримиримым противником всякого рода романтики и метафизики, В. стремился пользоваться такими приемами выяснения литературной закономерности, какие диктуются методом "естественно-научным" и на какие его уполномачивали бы лит-ые факты и явления массового характера. "Отыскать эту закономерность, - писал он еще в 1873, - можно будет разумеется не путем метафизических построений, а тем торным путем, по к-рому стремятся итти все современные науки: необходимо начать с начала, с собирания фактов в наибольшем числе, сказов, поверий, обрядов, подбирая сказки по мотивам и сочетаниям их, поверья по содержанию, обряды по годовым праздникам или тем обыденным отношениям (свадьба, похороны и т. д.), к к-рым они бывают привязаны". "Такое расположение в перспективе, - убеждает он читателя, - лучше выяснит внутреннюю закономерность народно-поэтического организма, чем всевозможные эксперименты теоретиков на этой земле незнаемой..."

  Сделавшись в начале 70-х гг. наиболее последовательным у нас представителем сравнительно-исторического метода и теории заимствований, В. тем не менее относился к Бенфею довольно независимо и самостоятельно. Поэтому там, где это было возможно, он стремился использовать и мифологическую теорию, так как в отличие от других бенфеистов полагал, что данные направления не исключают друг друга, а скорее дополняют. По учению В., теория заимствований может быть применима лишь в тех случаях, когда речь идет "о сюжетах, то есть о комбинациях мотивов, о сложных сказках с цепью моментов, последовательность к-рых случайна и не могла ни сохраниться в этой случайной цельности (теория самозарождения), ни развиться там и здесь в одинаковой схеме из простейших мотивов (теория мифологическая)". Такого рода заимствования сложных сюжетных образований представляют собой далеко не случайные явления. Наоборот, все они так или иначе всегда вызываются соответственными культурно-историческими событиями и процессами. Попытки же применить мифологическую "экзегезу" могут иметь место лишь тогда, "когда уже кончены все счеты с историей" и мы имеем дело не с сложной сюжетной схемой, а с отдельным мотивом, составляющим "простейшую повествовательную единицу, образно ответившую на разные запросы первобытного ума или бытового наблюдателя". Но в конце концов В. разочаровался и в теории заимствований, сыгравшей решающую роль в его исследованиях 70-80-х гг.

  Под влиянием английских антропологов и этнографов он приходит к построению так наз. этнографической теории как теории самозарождения встречных лит-ых течений. Сходство и повторяемость примитивных сюжетных схем, мотивов и образов-символов объясняются этой теорией "не только как результат исторического (не всегда органического) влияния, но и как следствие единства психических процессов, нашедших в них выражение".

  Речь идет в данном случае о влиянии аналогичных общественно-бытовых условий, порождающих соответственные качества среды, в связи с единством законов человеческой эволюции и цивилизации. Аналогичные же качества среды естественно могут иногда в разных странах порождать аналогичные лит-ые течения и формообразования. При этом необходимо иметь в виду, что "учение это, - как его формулировал В., - а) объясняя повторяемость мотивов, не объясняет повторяемости их комбинаций; б) не исключает возможности заимствования, потому что нельзя поручиться, чтобы мотив, отвечавший в известном месте условиям быта, не был перенесен в другое как готовая схема" (пример: "Муж на свадьбе жены").

  Этнографическая теория поэзии в свою очередь привела В. к тому, что метод сравнительно-исторический, становясь фактически, в процессе исследовательской работы, методом историко-этнографическим, - так его иногда называл сам В., - к концу 80-х гг. преобразовался у него под влиянием доктрины Спенсера, а также "Поэтики" Вильгельма Шерера - в эволюционно-социологический метод. Это преобразование метода всего легче проследить, если проанализировать те многочисленные неопубликованные курсы, к-рые В. читал на протяжении долгих лет в СПБ. университете и на ВЖК, особенно самый обширный литографированный курс - "Теория поэтических родов в их историческом развитии", читанный им от 1881 до 1886. Непосредственное применение им эволюционно-социологического метода мы находим уже в его монографии о Бокаччо и отчасти в книге о Жуковском. Наиболее же тонко и мастерски Веселовский применял этот метод к изучению истории и социологии поэтических форм в замечательной, хотя далеко не законченной поэтике.

  Исключительное влечение и любовь В. к западной культуре привели к тому, что по окончании университета он жил целое десятилетие за границей, где интенсивно работал, подготовляясь к ученой профессорской деятельности.

  Пробыв несколько лет в Мадриде, Берлине и Праге, молодой ученый окончательно осел в Италии (во Флоренции), где очень радушно был принят итальянскими учеными и где так освоился с новыми условиями жизни, "что о России перестал и думать", у него "явилась даже идея и возможность совсем устроиться в Италии". Под влиянием этих интересов и научных занятий над рукописями в итальянских книгохранилищах, В. на всю жизнь пристрастился к изучению итальянского Возрождения, затеяв одно время даже "обширную историю" его, начиная "чуть ли не с падения империи"... Изучению этой именно эпохи и посвящены главные труды его по истории новоевропейской лит-ры. Сюда относятся: монография "Вилла Альберти", двухтомная монография о Бокаччо, очерк о Петрарке, статьи о Данте, Бруно и др., переведенные и на итальянский яз. (см. Собр. сочин. В., изд. Академии наук, тт. II-VI). Из работ В. об Италии первое место занимает капитальное исследование о Бокаччо, в связи с его средой и сверстниками, исследование, к-рое появилось в печати в 1893, знаменуя собой наступление третьего периода деятельности В. В двухтомном труде итальянский "поэт любви и славы" изображается как один из наиболее типичных носителей того нового социально-психологического "стилевого комплекса", к-рый вырабатывался в период раннего итальянского гуманизма, под влиянием разложения старых средневековых систем, папства и империи. Бокаччо - сын простого купца, выдвинувшийся из "толпы" исключительно благодаря преимуществам своего духовного развития, - ярко вырисовывается в монографии Веселовского как представитель новой социальной группы (см. "Бокаччо"). При всех крупных достоинствах этого труда, мы и здесь можем наблюдать необыкновенное пристрастие автора к эмпиризму. Нагромождение всякого рода литературных, биографических и библиографических фактов, целое море бесконечных цитаций, имевших целью дать впечатление подлинников, постоянное стремление соблюдать полную "объективность" - все это сильно препятствовало всякого рода широким обобщениям, хотя бы в пределах того эволюционно-социологического анализа явлений стиля, которым здесь пользуется автор. На протяжении всей этой монументальной монографии красной нитью проходит идея, к-рую автор формулирует следующим образом: ""Гуманизм" в период своей сознательности - это романтизм самой чистой расы, перед к-рой открылась обетованная земля и забытые народные основы".

  Чрезвычайно характерно, что единственная крупная работа, к-рую В. оставил нам по новой русской лит-ре, была также посвящена представителю раннего романтизма в русской поэзии - В. А. Жуковскому, своеобразному преломлению "русского гуманизма", столь чуждому, казалось бы, самому "духу" эпохи итальянского Возрождения. До В. образ нашего поэта "чувства и сердечного воображения", под влиянием таких биографов его, как Зейдлиц, Плетнев и особенно Загарин, непомерно идеализировался и по установившейся традиции изображался с чисто иконописной стереотипностью как недосягаемый идеальный образ поэта "не от мира сего"... И если окончательно освободиться от влияния этой традиции повидимому не удалось и В., то зато он первый почувствовал необходимость разрушить эту "патриотическую" традицию и подойти к Жуковскому как к определенному общественно-психологическому типу, - в полном соответствии с фактами исторической действительности.

  Для такой "реальной характеристики" личности и творчества поэта В. использовал колоссальное количество накопившихся после книги Загарина лит-ых материалов и "человеческих документов". Любопытно, что исследователю-эмпиристу особенно важны и дороги были при этом именно мелкие черты, "трепещущие жизнью"... Все это дало ему возможность ввести "личный момент" лирики Жуковского в "надлежащие границы, в большем соответствии не только с качеством чувства, но и с нравственными и житейскими идеалами поэта". Для нашего времени наиболее актуальное значение сохранили те главы, в к-рых В. дает первый опыт строго научного исследования поэтики и стиля Жуковского как представителя самого раннего русского романтизма или "русского сентиментализма карамзинской школы". Таковы главы: I - Эпоха чувствительности, XIV - Поэтика романтиков и поэтика Жуковского и XV - Народность и народная старина в поэзии Жуковского. И в этой монографии В. ярко сказались указанные уже недостатки исследований В., понижающие их актуальность и даже научную ценность для современного литературоведения. Чрезмерное стремление к чисто внешнему объективизму фактически приводит автора к релятивизму и отказу от более или менее законченного эволюционно-социологического синтеза. Конечная же цель всех изысканий Веселовского была всегда одна и та же, как тогда, когда он занимался сравнительно-историческим анализом разнообразнейших текстов мировой поэзии, так и тогда, когда изучал творчество поэта, рассматриваемого как общественно-психологический тип определенной группы, среды, или наконец тогда, когда строил обобщения чисто теоретического характера. Открыть точным "естественно-научным" методом, посредством "микроскопа и лупы в руках", на точно установленных массовых лит-ых фактах основные социально-исторические законы поэтической продукции и всю закономерность международного лит-ого процесса, - вот чего так упорно добивался всю свою жизнь великий литературовед. И все дело было в том, что "тайных пружин" историко-литературного процесса Веселовский доискивался не столько в творчестве гениальных поэтов, этих редких "избранников неба", сколько в их лит-ой и социально-культурной среде. А т. к. всякий поэт по существу - групповой, то его изучение должно начинаться не сверху, а снизу, на тех массовых лит-ых и культурно-социальных явлениях, к-рые непосредственно определяют данную группу и среду. Таковы были те основные предпосылки, которые объясняют главные особенности научной деятельности В.

  Исключительно "гелертерская" форма всех изысканий 281 работы В., необычайное многообразие нагроможденных бесчисленных фактов различных лит-р и культур, фрагментарный и чисто аналитический характер наиболее капитальных и ценных его трудов - все это делает научное наследие В. мало доступным для широкой публики. Эти же особенности его гениальных исследований легко объясняют и тот факт, что образовавшаяся в свое время вокруг имени В. сравнительно-историческая школа (К. Тиандер, Е. Аничков, Д. Петров, Ф. Батюшков, В. Шишмарев, - наконец, уже в дальнейшем, Ф. де Ла-Барт) фактически не только не сумела успешно продолжать "дело" его жизни, но и не успела даже полностью раскрыть всю его глубокую историко-литературную и теоретическую концепцию. Этим же в значительной мере объясняется слабое влияние ее на представителей различных направлений современного литературоведения.

  Необыкновенная судьба научного наследия В. весьма поучительна. Она наглядно показывает, что одних принципов "историзма", "эмпиризма" и внешнего "объективизма" методологически далеко недостаточно для решения тех сложных социально-исторических проблем литературоведения, к-рые впервые были выдвинуты основоположником "Исторической поэтики". Большая часть его виртуозных аналитических изысканий могла иметь чрезвычайно крупное, а иногда и решающее значение лишь в ту эпоху, когда закладывались самые основы сравнительной истории лит-ры. По общему методологическому замыслу все они представляют интерес и для нашего времени. Но не этим работам В. принадлежит будущее. Фактически они уже давно успели потерять свое актуальное значение, оставшись почти неиспользованными для непосредственного строительства науки о лит-ре. Современные литературоведы-социологи подходят к этим лит-ым фактам по-новому.

  В. являлся едва ли не основоположником эволюционно-социологического метода в применении к изучению формальных явлений поэтического стиля и к основным проблемам теоретического характера, которые составляют содержание его "Исторической поэтики". Построенное на позитивно социологической основе это грандиозное, хотя и далеко незаконченное теоретическое сооружение должно было представлять собой самое высшее обобщение и синтез всей его долгой и необыкновенно плодотворной научной деятельности. Необходимо однако признать, что научный замысел Веселовского таил в себе целый ряд неизбежных внутренних противоречий. Наряду с другими причинами, эти последние сильно препятствовали не только построению той "законополагающей" науки о поэзии "номотетического характера", каковую он сооружал, но и логическому завершению ее незаконченного замысла. Это была разумеется не вина, а беда нашего исследователя эволюциониста, к-рый тщетно доискивался законов органического процесса лит-ого развития. Между тем, - как это все более выясняется, - та поэтика, основы которой заложены в его теоретических построениях, в действительности может быть построена не как "историческая" или "эволютивная", а исключительно, как социологическая поэтика - на основе принципов марксизма.

  

  Библиография: I. Собр. сочин. А. Н. Веселовского, 26 тт. Пока появились тт. I, II (вып. I), III, IV, V, VI и VIII (вып. I), СПБ., 1913; Симони П. Н., Библиогр. список учено-литерат. трудов Веселовского, СПБ., изд. Акад. наук, 1921.

  II. Пыпин А. Н., История русской этнографии, т. II, СПБ., 1890 (там же краткая автобиография); Браун Ф. А., А. Н. Веселовский [1838-1906], некролог, Журн. МНП, No 4, 1907; Жданов И. Н., Собр. сочин., т. II, СПБ., 1907; Петров Д. Н., А. Н. Веселовский и его "Историческая поэтика", Журн. МНП, No 4, 1907; Трубицын H. H., А. Н. Веселовский, Изв. 2-го отд. Акад. наук, т. XII, кн. 3, СПБ., 1907; Ягич И. В., акад., История славянской филологии, вып. I, СПБ., 1910; Аничков Е., "Историческая поэтика" А. Н. Веселовского, "Вопросы теории и психологии творчества", т. I, изд. 2, Харьков, 1911; Тиандер К. и Карташов В., Опыт популяризации "Исторической поэтики" А. Н. Веселовского, "Вопросы теории и психологии творчества", т. II, вып. I, Харьков, 1911; Памяти А. Н. Веселовского, сб. ст. и дневников, СПБ., 1921; Аничков Е., В., "Slavia", Rocnik, I, Sešit 2, a 3, 1922; там же Sešit 4, 1923; Энгельгардт Б. М., А. Н. Веселовский, П., 1924; Казанский В., Идея "Исторической поэтики", "Поэтика", сб. ст., т. I, Л., 1926; Якобсон Л. Г., Александр Веселовский и Вильгельм Гаузенштейн, "Печать и революция", кн. 6, 1926; Его же, Формальный метод и "Историческая поэтика", "Родной яз. в школе", научно-педагог. сборн., кн. I, М., 1927; Его же, А. Веселовский и социологическая поэтика, "Лит-pa и марксизм", кн. I, 1928; Сакулин П. Н., Веселовский, "БСЭ", т. X, М., 1928.

  

  Л. Якобсон