Вяземский Петр Андреевич - Л. Гинзбург. П. Вяземский. Старая записная книжка. Примечания

кой сноровки сбывать свой товар налично, когда он еще не налицо". (II, 143).

   В 1836 г., делая заметки на полях чернового письма Вяземского к министру Уварову, Пушкин приписал против имени Полевого: "Не должно забыть, что он сделан членом-корреспондентом нашей. Академии за свою шарлатанскую книгу, писанную без смысла, без изысканий и безо всякой совести - не говорю уже о плутовстве, подписки, что уже касается управы благочиния, а не Академии, наук. (II, 225).

   В 1833 г. Вяземским написаны на эту тему две эпиграммы:

  

   "Два разговора в книжной лавке".

  

   Чем занимается теперь Гизо Российский?

   Да верно тем же все: какой-нибудь подпиской

   На книгу новую, которую бог даст -

   Когда-нибудь и он напишет и издаст!

   Пусть говорят, что он сплетатель скучных врак;

   Но публики н_и_к_т_о, к_а_к о_н, н_е з_а_н_и_м_а_е_т!

   Как "публики?" Бог весть, кто вкус ее узнает?

   "У п_у_б_л_и_к_и" - вот это так.

  

  

   Хвостов Дмитрий Иванович граф (1757-1835), впоследствии член Государственного совета. В шуточной и эпиграмматической литературе первых десятилетий XIX в. имя Хвостова было едва ли не самым популярным. Его стихотворческие ляпсусы, его баснословная графомания, соединенная со страстью читать свои стихи, довольно значительные материальные жертвы, которые он приносил ради распространения своих, произведений,- все это служило неисчерпаемой темой для острот.

   Вяземский придумал термин "Хвостовщина" и утверждал, что басни Хвостова "были настольной и потешной книгой в Арзамасе". Вяземскому принадлежат и следующие строки:

  

   Но сердцу моему твердятся завсегда

   Досадные упреки;

   "Как безумолчный крик сороки,

   Которая одно заладит и кричит,

   Им как трезвон стихов, какими граф жестокий

   (По имени Хвостов, а ремеслом пиит),

   Нас душит, давит, жжет, морозит и морит.

  

   В 1826 г. Вяземский о восхищением сообщает Тургеневу:

   "Иван Иванович (Дмитриев) на получаемые от Хвостова стихи при письмах говорит, что ему совестно называть их по имени и потому отвечает: "Благодарю за письмо и за приложение".

  

  

   Мысль о том, что в отношениях Сперанского к Александру был момент "личного предательства" высказывалась И. И. Дмитриевым, имевшим на Вяземского влияние. В своих "Записках" Дмитриев передает, разговор с царем вскоре после удаления Сперанского. "Не сердись, что я два раза не принимал тебя: причиной тому вся эта пакостная история", и тотчас стал мне рассказывать, - что Сперанский, за две комнаты от кабинета, позволил себе в присутствии близких к нему людей, опорочивать политические мнения нашего правления, ход внутренних дел и предсказывать падение империи". (Соч. И. И. Дмитриева. Пб. 1893 г. т. II, стр. 113).

   Вигель следующим образом рисует эволюцию Магницкого от Сперанского до Аракчеева: "Первые годы молодости своей Магницкий провел в эпикурейской Вене и в революционном еще Париже. Когда он возвратился в отечество, то сперва вместо трости носил якобинскую дубинку, с серебряною бляхой и надписью: droit de l'homme [права человека]. Потом он был самым усердным англоманом, а после Тильзитского мира отчаянным обожателем Наполеона, что, кажется, и было причиной ссылки его в Вологду. Оттуда он назначен был... губернатором в Симбирск. В это время он сильно, пристал к мистицизму и тем угодил министру князю Голицину, который испросил ему место попечителя Казанского университета. Возродившийся в конце царствования Александра, Магницкий явил характерную для этого периода смесь солдафонства с ханжеством. В 1825 г. он писал Аракчееву: "Эти благоустроенные деревня особенно примечательны тем, что они были колыбелью одного из огромнейших памятников царствования Александрова: Военных поселений: Великое сие учреждение и хвалят и осуждают у нас по-земному. В мире духовном мы видим вещи иначе... Истинная цель откроется детям, может быть внукам, и тогда узнают, что первая мысль сего учреждения была вдохновение, совершенно согласное с великою судьбою христианского мира".

   В "Доме Сумасшедших" Воейков писал о Магницком:

  

   Я за орден - христианин!

   Я за деньги - мартинист;

   Я за землю - мусульманин;

   За аренду - атеист.

  

   Следует отметить, что при жизни Александра I Вяземский не склонен был к его высокой оценке. В письме 1821 г. он, сравнивая его с Наполеоном, дает жестокую характеристику русского императора: "...Но мы, которые проводим утра свои в манежах и на парадных площадях, которые хотим слыть либералами при женских туалетах и деспотами перед миллионом штыков, которые не имеем ни одной мысли, а много лишних солдатов, что, кроме стыда нестоящего и бледного, но многими пятнами означенного места в истории ожидает нас в награду за двуличное поведение и за всегда зыблющееся направление мыслей и правил".

  

  

   Об Алексее Михайловиче Пушкине (1769-1825) Вяземский писал в статье "Допотопная и допожарная Москва":

   "Вот также личность в высшей степени своеобразная. Прямой сын Вольтера, энциклопедист с русскою закваскою... бывший в военной службе и в походах, следовательно не чуждый русской жизни, и ее особенностей. Трудно определить его. Одно можно сказать - что он был соблазнительно-обворожителен. Бывало, изъявит он. мнение, скажет меткое слово, нередко с некоторым цинизмом, и то и другое совершенно вразрез с мнением общепринятым, и все это выразит с такою энергиею и забавной мимикой, что никто не возражает ему, а все увлекаются взрывом неудержимого смеха. Он вообще не любил авторитетов, гораздо прежде романтической школы ругал он Расина, которого, впрочем, переводил, и, скажем мимоходом, довольно плохо. Доставалось и солнцу, как авторитету и поэтам, которые воспевают восхождение его, "а оно радуясь этим похвалам, раздувшись и раскрасневшись, вылезает, на небосклон". И все это было и_л_л_ю_с_т_р_и_р_о_в_а_н_о живыми ухватками, игрою лица". (VII).

   Батюшков, вспоминая московских беглецов 1812 г., собравшихся в Нижнем-Новгороде, писал жене А. М. Пушкина - Е. Г. Пушкиной: "Прибавьте к этому Алексея Михайловича, который с утра самого искал кого-нибудь, чтоб поспорить, и доказывал с удивительным красноречием, что белое - черное, черное - белое". В том яге письме говорится: что А. М., "вопреки некоторым излучинам - пусть он помирает со смеху - вопреки некоторым и_з_л_у_ч_и_н_а_м, в которые вдается его ум, имеет много здравого рассудка". (Батюшков т. III, стр. 267).

   Эти черты Пушкина, преломившись в обычном недоброжелательстве Вигеля, послужили основанием для следующей характеристики: "Многоглаголивый генерал и камергер Алексей Михайлович П-н, остряк, вольтерьянец, циник и безбожник: Он был гораздо просвещеннее современника своего Копиева; его ум был забавен, но не довольно высок, чтобы снять с него печать, наложенную обществами восемнадцатого века. Странно и довольно гадко было мне слушать обветшалые суждения и правила философизма, отчасти породившего революцию, в ту самую минуту, когда, казалось, что она сокрушена была навсегда".

  

  

   Меньшиков Александр Сергеевич, светлейший князь (1787-1863), правнук знаменитого фаворита Петра I, славился своим необыкновенным злоязычием и чудачеством. Этот блестящий в своем роде человек оказался бездарным полководцем и неудачливым дипломатом; по отзыву Дениса Давыдова, Меньшиков "умел приспособить свой ум ко всему, но он не мог сделать своего ума из разрушающего создающим". Меньшиков был, в числе тех лиц, которые вместе с Вяземским в 1819 году подавали Александру I проект освобождения крестьян. Впоследствии Меньшиков "раскаялся" и противодействовал крестьянской реформе.

   Клейнмихель, граф, Петр Андреевич (1793-1869), любимец и выученик Аракчеева, управлявший Департаментом военных поселений, занимал с 1842 г. по 1855 пост министра путей сообщения и общественных зданий.

  

  

   Настасью Дмитриевну Офросимову Толстой вывел в "Войне и мире" под именем Марьи Дмитриевны Ахросимовой.

   В рассказах Яньковой, записанных ее внуком Благово, дана сходная характеристика, но иная, чем у Вяземского и Толстого оценка Офросимовой: "...Настасья Дмитриевна была старуха пресамонравная и пресумасбродная: требовала, чтобы все и знакомые и незнакомые ей оказывали особый почет. Бывало, сидит она в собрании, и боже избави, если какой-нибудь молодой человек или барышня пройдут мимо нее и ей не поклонятся: "Молодой человек, поди-ка сюда, скажи мне, кто ты такой, как твоя фамилия?" - "Такой-то". - "Я твоего отца знала и бабушку знала, а ты идешь мимо меня и головой не кивнешь; видишь, сидит старуха, ну и поклонись, голова не отвалится; мало тебя драли за уши, а то бы повежливее был.

   "И так при всех ошельмует, что от стыда сгоришь. "И молодые девушки тоже непременно подойди к старухе и присядь перед ней, а не то разбранит...

   "- И с дедушкой и с бабушкой была дружна, а ты, глупая девчонка, ко мне и не подойдешь; ну, плохо же тебя воспитали, что не внушили уважения к старшим...

   "Бывало, как едут матери со своими дочерьми на бал или в собрание, и твердят им:

   "- Смотрите же, ежели увидите старуху Офросимову, подойдите к ней да присядьте пониже...

   "Говорят, она и в своей семье была пресердитая: чуть что не по ней, так и сыновьям своим, уже взрослым, не задумается и надает пощечин". ("Рассказы бабушки", Пб. 1885, стр. 188-189).

   Сходную сцену на балу в 1822 г. описывает Свербеев: "Она на пол-залы закричала мне: "Свербеев, поди сюда!" Бросившись в противоположный угол огромной залы, надеялся я, что обойдусь без грозной с нею встречи, но не прошло и четверти часа, дежурный на этот вечер старшина, мне незнакомый, с учтивой улыбкой пригласил меня итти к Настасье Дмитриевне. Я отвечал: "Сейчас". Старшина, повторяя приглашение, объявил, что ему приказано меня к ней привести. - "Что это ты с собой делаешь? Небось, давно здесь, а у меня еще не был. Видно, таскаешься по трактирам, по кабакам, да где-нибудь еще хуже, - сказала она, - оттого и порядочных людей бегаешь. Ты знаешь я любила твою мать, уважала твоего отца"...

   "Ну, бог тебя простит, завтра ко мне обедать"... "... Настасье Дмитриевне угодно было гулять зигзагами... Напрасно дочь ее и я робко заметили было ей, что таким образом мы мешаем танцующим. Она ответила громко: "Мне, мои милые, везде дорога". И действительно, сотни пляшущих от нас сторонились и уготовляли нам путь широкий и высокоторжественный". Там же Свербеев рассказывает:

   "Еще в 1809 г.... Офросимовой удалось одним словом с выразительной жестикуляцией уничтожить взяточника, сенатора С... Государь сидел в своей маленькой ложе... Офросимова, не подчинявшаяся никаким обычаям, была в первом ряду кресел и в антракте, привстав, стала к рампе... судорожно засучивая рукава своего платья. Увидев в 3 или 4 No бенуара сенатора, она... в виду всех пальцем погрозила сенатору, и, указав движением руки на ложу государя; громогласно, во всеуслышанье партера. Произнесла: "С. берегись!" Затем она преспокойно села в свои кресла, а С. кажется, вышел из ложи"... (Свербеев. "Записки", т. I, 260-263).

   Эта выходка возбудила внимание правительства, и в результате сенатор был отставлен.

   В 1807 г. Растопчин написал комедию "Вести, или живой убитый", Вигель в своих "Записках" упоминает об этой комедии и делает следующее примечание, невидимому намекая на Н. Д. Офросимову:

   "В вестовщице Маремьяне Бабровне Набатовой всякий узнает знаменитую лет сорок сряду законодательницу московских гостиных. Она была воплощенная неблагопристойность, ругала дам в глаза, толкала мужчин кулаками в грудь и во что попало и была грозой женщин зазорного поведения, пока они совершенно ей не покорялись: тогда брала их под свою защиту и покровительство. Поэтому можно посудить о тоне тогдашних московских обществ".

   Потемкин, граф, Сергей Павлович (1787-1858) - внучатный племянник Потемкина-Таврического, московский богач, театрал и дилетант-литератор.

  

  

   Виельгорский граф Михаил Юрьевич (1788-1856) - занимал довольно высокие служебные и придворные должности, но по-настоящему интересовался только музыкой и литературой. В 1810-1811 г. был близок к кружку литераторов, собиравшихся у Вяземского (Жуковский, Батюшков, Денис Давыдов, В. Пушкин). В 30-40 гг. его салон являлся средоточием литературного и артистического Петербурга. Вяземский писал о Виельгорском:

  

   Всего прекрасного поклонник иль сподвижник,

   Он в книге жизни все перебирал листы:

   Был мистик, теософ, пожалуй, чернокнижник,

   И нежный трубадур под властью красоты.

  

   О гурманстве Виельгорского существовало множество анекдотов.

   Комаровский в своих "Записках", рассказывает: "Предание гласит, что однажды за ужином у императрицы Александры Федоровны Михаил Юрьевич, после особенного внимания, оказанного им венгерскому вину, действующему, как известно, на ноги, вставая из-за стола, покачнулся и неожиданно очутился на четвереньках. Когда Николай Павлович спросил его, что с ним, Виельгорский, подымаясь с пола, совершенно спокойно ответил ему! "Mais rien du tout, sire, je ramassais une epingle (ничего, в. в., я поднял булавку)". В дневнике Пушкина приводится острота Соболевского о Виельгорском: "Il est du juste milieu, car il est toujours entre deux vins" [Непереводимый каламбур: он золотая середина (он в хорошем обществе), п. ч. он всегда между двух бутылок].

  

  

   Россет Александра Осиповна (1809-1882) - дочь французского эмигранта, вышедшая в 1832 г. замуж, за Н. М. Смирнова, впоследствии калужского и петербургского губернатора. В то время, о котором вспоминает Вяземский, Смирнова, только что окончила институт, и состояла фрейлиной императрицы. Знаменитые "Записки" Смирновой, изданные ее дочерью Ольгой Смирновой (приложение к "Северному Вестн.", за 1894 г.. и отдельное издание (Пб 1895-1897), представляют собой в значительной мере произведение издательницы, и поэтому крайне недостоверны.

   Мятлев Иван Петрович (1796-1844) - поэт-дилетант, выработавший к 30-м гг. своеобразную литературную манеру: его стихотворный язык представляет смесь русского с забавно-руссифицированными переданным, русскими буквами французским. В этом же стиле им написана огромная шуточная поэма: "Сенсации и замечания госпожи Курдкжовой за границею, дан л'этранже". При повторном издании поэмы Мятлев поставил на заглавном листе слова:

  

   Не ву пле па?

   Но лизе па! [Не нравится? - не читайте].

  

   В 30-х гг. Мятлев много встречался с Пушкиным и Вяземским; они совместно пишут ряд стихотворений, в роде, который Мятлев определил как "poesies maternelles". При этом Вяземский, в письме к Жуковскому, называет Мятлева "noire chef d'ecole" [глава школы].

   К 1834 г. относится пригласительная записка Вяземского Пушкину, в которой говорится о том, что будет "Мятлев,-

  

   Любезный родственник, поэт и камергер,

   А ты ему родня, поэт и камер-юнкер:

   Мы вошьем у него шампанского на клюнкер.

   И будут нам стихи на матерный манер

   ("Клюнкер" - шуточное название червонца).

  

   Мятлевский стиль был подхвачен литераторами. Так писались стихи и письма Мятлеву; Сеньковскому принадлежат, несколько рецензий в "курдюковском" духе. Гораздо позже, в 1876 г. Вяземский написал небольшую прозаическую сатиру на курортное общество: "Встреча в Ялте", где в числе действующих лиц - мадам Курдюкова. (VII).

   Мятлев придерживался своей манеры и в посланиях к Смирновой

  

   Если чем я вас фаше (¹)

   Или мебель вам таше (²),

   Или на ковер краше (³)

   Столик де папье-маше

   Пардоне муа ме пеше (⁴).

  

   Ежели я вас фаше

   Тем, что в ваш платок муше (⁵),

   Тем, что на мозоль марше (⁶),

   Тем, что пеньем акорше (⁷)

   Уши, килль фалле буше (⁸).

   Пардоне муа, ме пешe.

   . . . . . . . . . . . . .

   Если же за то фаше,

   Что плен д'юк амур каше (⁹),

   Дон ле вуаль эт аррате (¹⁰).

   Прековарно же шерше (¹¹)

   Ваше сердце де туше... (¹²)

   Пардоне муа ме пеше ¹.

   и т. д.

  

   ¹ (1) рассудил, (2) запачкал, (3) плюнул, (4) простите мне мои прегрешения, (5) высморкался, (6) наступил, (7) раздирал, (8) которые пришлось заткнуть, (9) исполненный скрытой любви, (10) с которой сорван покров, (11) я пытался, (12) тронуть.

  

   Ей же он пишет в прозе: "О вы, мой reve, ибо я реву уже более года весьма частыми приёмами о том только что вас, мою вороненькую мысль не вижу. О вы, мой рев, parce que je veve sans cesse de vous ¹, моя фантастическая дама! О вы, истинная, настоящая мать Курдюковой, ибо вы ее родили: я о вас думал все время, писав ее нашептыванья. О вы, которой одной она посвящена и принадлежит". (Соч. И. Мятлева М. 1894 г., т. I, стр. 184-185).

   Мятлев писал и посредственные лирические стихи. Ему принадлежит стихотворение: "Как хороши, как свежи были розы", использованное Тургеневым.

  

   ¹ Потому что я беспрестанно мечтаю о вас. Игра слов, основанная на созвучности русского рев и французского reve (мечта).

  

  

   Жомини - французский военный писатель. Вяземский намекает на известные стихи Дениса Давыдова "Песня старого гусара", в которых тот сетовал на "измельчание" гусарского племени:

  

   А теперь что вижу? Страх!

   И гусары в модном свете,

   В виц-мундире, в башмаках,

   Вальсируют на паркете.

   Говорят умней они...

   Но что слышим от любова?

   "Жомини да Жомини!"

   А об водке ни полслова.

  

  

   Канкрин граф Егор Францевич (1774-1845) - писатель и выдающийся деятель в области финансовой политики. В течение 20-ти лет (1823-1844) управлял Министерством финансов. Канкрин, родом немец, так и не овладел вполне русским языком. Он очень любил вставлять в разговор слово "батушка" (батюшка).

  

  

   Знаменитой французской актрисе Жорж было 24 года, когда ее в 1808 г. привез в Россию Бенкендорф, тогда молодой офицер, впоследствии знаменитый шеф жандармов и друг Николая I.

   Пыляев в "Старом Петербурге", приводит характерную рецензию на выступление актрисы, напечатанную в "Драматическом Вестнике": "...многие замечали, будто она слишком уже протяжно говорит, даже поет... На этот самый случай фернейский драматург (то-есть Вольтер) пишет, чтобы отнюдь не произносить стихи как прозу; он даже бранит тех, которые дерзают сей язык великих, людей унижать обыкновенным выговором". Актриса Жорж прославилась не только своей артистической деятельностью, но и своей связью с Наполеоном I.

  

  

   Белосельский-Белозерский, князь, Александр Михайлович (р. 1752) - при Екатерине II русский посланник в Дрездене и в Турине. Сам литературный дилетант, Белосельский был в дружеских отношениях со многими современными литераторами.

  

  

   А. И. Тургенев принадлежал к замечательной в истории русского просвещения семье. Отец Тургеневых был известный своей образованностью масон, сосланный Екатериной II в связи с делом Новикова. Из его сыновей, кроме А. И., известны Николай Иванович, декабрист и выдающийся писатель по вопросам политической экономии, и рано умерший Андрей Тургенев, поэт, друг Жуковского. А. И. Тургенев служил некоторое время при министре исповеданий А. Н. Голицыне, занимая пост директора департамента по делам иноверцев.

   Карамзин, умирая, указал Николаю I на Блудова как на человека, которому можно довериться. Блудов был назначен секретарем следственной комиссии по делу декабристов. Им был составлен доклад, легший в основу судебного процесса.

   Николай Иванович Тургенев, находившийся во время восстания за границей, был осужден заочно и, в виду его отказа вернуться в Россию, приговорен к смертной казни - ему пришлось навсегда остаться в Париже. Н. Греч, ненавидевший Блудова и крайне к нему пристрастный, писал в своих воспоминаниях: "Обвинение его и осуждение его произошли от легкомыслия, бестолковости и - tranchons le mot [скажем прямо] - глупости Блудова, который, может быть, увлекся и желанием явить свое беспристрастие - беспощадностью к брату бывшего его друга и сопоклонника в храме святого Карамзина. Летом 1826 г. ...шел я в светлую полночь по Невскому проспекту. Вижу: идут по другую его сторону Александр Тургенев и Блудов, взявшись под руки. Александр смотрит Блудову в лицо с выражением, недоумения, боязни и печали. Блудов в глубоком трауре и в плерезах размахивает правою рукою и говорит что-то с жаром".

   В 1839 г. Тургенев пишет Вяземскому о Жуковском: "Пусть другие осуждают его за то, что жмет окровавленную руку Блудова: я вижу в этом одну лень ума или сон души, а не равнодушие".

   С. - очевидно, Екатерина Александровна Свербеева (ум. 1892 г.), жена Д. Н. Свербеева, автора известных "Записок". В нее был влюблен А. И. Тургенев.

   Вяземский намекает на пушкинскую надпись к портрету Чаадаева:

  

   Всевышней волею небес

   Рожден в оковах службы царской,

   Он в Риме был бы Брут

   В Афинах - Периклес,

   А здесь он - офицер гусарский.

  

  

   В обоих отрывках речь идет об убийстве Павла I (11-го марта 1301 г.). Событие это, как известно, вызвало со стороны петербургского населения довольно откровенные проявления радости.

  

  

   В 1843 г. А. И. Тургенев пишет Вяземскому:

   "Правда ли, что французский лежитимист на вопрос, что он делает в Петербурге, отвечал: J'ai fait la cour a une dame de la sixieme classe a la quatorsieme ligne [я ухаживал за дамой шестого класса, на четырнадцатой линии]. А чин, чай, щи - принадлежность трех классов народа русского: дворян, мещан, крестьян".

  

  

   В "Записных Книжках", не печатавшихся при жизни Вяземского, имеются варианты, прямо вскрывающие имена действующих лиц: "В одно время с появлением статьи моей о подписке на сооружение памятника Крылову вышла и статья Булгарина о Крылове, где он, между прочим, меня ругал. Ракорд, повстречавшись со мною на Невском проспекте, сказал мне; "Благодарю вас, князь, за вашу прекрасную статью, славно написана, но спасибо и Фаддею, мастер писать, славно напасал".

   И в другом месте: "Греч, во весь обед у Дмитриева в Москве, рассказывал анекдоты о Булгарине и не весьма выгодные для чести его и после каждого - "да не подумайте, что он подлец, совсем нет, а урод, сумасброд; да не подумайте, что он злой человек, напротив, предобрая душа, а урод".

   Отношения Греча с Булгариным были сложны. Всю жизнь сотрудничая с Булгариным, Греч неизменно старался себя выгородить, подчеркнуть свою "непричастность к булгаринским проделкам". В своих "Записках" он не пощадил покойного друга, которого, между прочим, называет "польским псом". "Признаюсь,- писал Греч,- если бы я знал, каков Булгарин действительно, т.-е. каким он сделался в старости, я ни за что не вошел бы с ним в союз... Когда я убедился в возрастании недружелюбия, зависти и злобы в Булгарине, надобно было бы расторгнуть нашу связь, но от нее зависело благополучие моего семейства". Греч особенно старался подчеркнуть, что "порядочные" литераторы не смешивали его с сотрудником: "На меня Пушкин дулся недолго. Он вскоре убедился в моей неприкосновенности к штукам Булгарина и, как казалось, старался сблизиться со мною".

   О взаимном восхвалении говорит Вяземской в статье 1925 г.: "Письмо в Париж": "В самом деле, если г-ну Булгарину не удастся затмить славу всех русских писателей, бывших и существующих, то виноват тому не г-н Греч; по его мнению, г-н Булгарин приносит честь не только России, но мог бы принеси" честь и Франции, и Германии своими литературными дарованиями. Хотя и почитаю себя хорошим патриотом! но в этом случае желал бы счастья Франции и Германии".

   Оба момента в отношениях "братьев-разбойников" отмечены также в полемических заметках Пушкина 1830-31 г. В статье "Торжество дружбы" он писал: "Посреди полемики, раздирающей бедную нашу словесность, Николай Иванович Греч и Фаддей Венедиктович Булгарин более десяти лет подают утешительный пример согласия, основанного на взаимном уважении, сходстве душ и занятий гражданских и литературных. Сей назидательный союз ознаменован почтенными памятниками. Фаддей Венедиктович скромно признал себя учеником Николая Ивановича; Николай Иванович поспешно провозгласил Фаддея Венедиктовича л_о_в_к_и_м с_в_о_и_м т_о_в_а_р_и_щ_е_м; Фаддей Венедиктович посвятил Николаю Ивановичу "Дмитрия Самозванца"; Николай Иванович посвятил Фаддею Венедиктовичу свою "Поездку в Германию"; Фаддей Венедиктович написал для "Грамматики" Николая Ивановича хвалебное предисловие; Николай Иванович в "Северной Пчеле" (издаваемой гг. Гречем и Булгариным) напечатал хвалебное объявление об "Иване Выжигине". Единодушие истинно трогательное".

   А в следующей статье Пушкин пишет, намекая на Греча: "Я человек миролюбивый, но всегда готов заступиться за моего друга; я не похожу на того китайского журналиста, который, потакая своему товарищу и в глаза выхваляя его бредни, говорит на ухо всякому: "этот пачкун и мерзавец ссорит меня со всеми порядочными людьми, марает меня своим товариществом; но что делать, он человек деловой и расторопный".

  

  

   Глинка Сергей Николаевич (1775-1847), известный своими чудачествами, издатель патриотического "Русского Вестника". Ненависть к наполеоновской Франции сблизила Глинку с "славянороссами" (шишковцами). В "Доме сумасшедших" Воейков написал о нем:

  

   Нумер третий: на лежанке

   Истый Глинка восседит;

   Перед ним "дух русский" в склянке

   Не закупорен стоит.

  

   Любопытно, что, со свойственной ему наивностью, Глинка, приняв зубоскальство Воейкова за чистую монету, в своих "Записках" говорит по этому поводу: "Не безделица быть сторожем духа народного, но я на себя этого не брал, а просто вникал в дух народный".

   Вигель сообщает следующий случай, относящийся к его посещению Москвы вскоре после 1812 г. "Хозяина моего... посетили две пожилые девицы... С гневом рассказывали они, как работающий на них женский портной, дабы лопасть в моду, принял французское название и на вывеске своей поставил. Ажур; как в негодовании своем поехали они сами, к нему и объявили, что если не смарает он ненавистного прозвища, то они донесут о том Сергею Глинке. Нравственное могущество этого человека было еще так велико, что испуганный портной исполнил их требование".

  

  

   В "Записках" Дмитриева читаем:

   "Везде и непрестанно внимание его (Державина) было, обращено к поэзии... раз заметил я, что он за обедом смотрит, на разварную Щуку и что-то шепчет; спрашиваю тому причину. "А. вот я: думаю,- сказал, он,- что если бы случилось мне приглашать в стихах кого-нибудь R обеду, то при исчислении блюд, какими хозяин намерен подчевать, можно бы сказать, что будет "и щука с голубым пером"; и мы через год или два услышали этот стих в его послании князю Александру Андреевичу Безбородко". (Сон. Дм. Пб. 1833 г., т. И, стр. 37).

  

  

   Голицына, княгиня, Евдокия (Авдотья) Ивановна, рожд. Измайлова (1780-1850). По настоянию Павла I была выдана замуж" за бесцветного во всех отношениях Сергея Михайловича Голицына, бывшего потом куратором (попечителем) Московского университета.

   Пушкин посещал салон Голицыной тотчас по вступлении, в свет в 1817-1819 гг. К ней относятся два стихотворения: известный "Мадригал" 1817 г., оканчивающийся строками:

  

   Отечество почти я ненавидел,

   Но я вчера Голицыну увидел -

   И примирен с отечеством моим.

  

   И посвящение оды "Вольность":

  

   Простой воспитанник природы,

   Так я, бывало, воспевал

   Мечту прекрасную свободы

   И ею сладостно дышал

   Но вас я вижу, вам внимаю

   И что же... Слабый человек...

   Свободу потеряв навек,

   Неволю сердцем обожаю.

  

   В письме из Одессы 1823 г. к А. И. Тургеневу, Пушкин спрашивает: "что делает поэтическая, незабвенная, конституциональная, антипольская, небесная княгиня Голицына..."

   Вяземский в воспоминаниях смягчил то ироническое отношение которое несомненно существовало у него и его близких по отношению к княгине во втором, "метафизическом", периоде ее жизни.

   Уже в 1825 г. А; И. Тургенев Пишет Вяземскому: "Небесная физика совсем исказила ум ее и даже небесное ее личико. Всё говорит о точке, о протяжении, о движении... С мужем была бы она иначе".

   А в 1844 г. он же пишет из Парижа: "Вчера заехал я к княгине Авдотье, Ивановне Голицыной в три часа. Она еще не вставала, но выслала с девушкой рюмочку троицкой святой воды, которую я выпил с должным чувством; потом явилась, и подали утренний чай. На столе нашел я несколько экземпляров. "De l'analyse de la force, par m-me la princesse Eudoxie Golitsine nee Ismailoff. Premier partie du 1-r livre" [Анализ силы. Княгиня Евдокия Голицына, урожденная Измайлова. Первая часть первого тома.] с эпиграфом русским: "Ангел Господень ополчится окрест боящихся его и избавит их". Paris 1844 г. 42 страницы ... Она не хотела давать мне экземпляр, но я унес и посылаю в Москву. Совершенное сумасбродство!"

   Князь М. П. Долгоруков был убит в сражении со шведами в 1809 г. двадцати семи лет от роду.

  

  

   Греч в своих "Записках" также приводит почтовый анекдот павловских времен, относящийся к тому же Пестелю: "Однажды призывают его к императору. Павел в гневе говорит ему: "- Вы, сударь, должны брать пример с вашего брата: он удержал одну иностранную газету, в которой было сказано, будто я велел отрезать уши мадам Шевалье, а вы ее выпустили в свет. На что это похоже?" Пестель отвечал не смутившись: - Точно выпустил, государь, именно для того, чтобы обличить иностранных вралей. Каждый вечер публика видит в театре, что у ней уши целы, и, конечно, смеется над нелепою выдумкой!- "Правда! я виноват. Вот,- сказал Павел (написав несколько слов на лоскутке бумаги об отпуске из кабинета бриллиантовых серег на 6.000 р.), - поезжай в кабинет, возьми серьги, отвези к ней и скажи, чтобы она надела их непременно сегодня, когда выйдет на сцену".

  

  

   Андрей Кириллович Разумовский был любовником первой жены Павла I, в. к. Натальи Алексеевны. Н. А. приехала в Россию в 1773 г., а в 1776 умерла. После ее смерти Екатерина показала Павлу письма, открывшие ему характер отношений, существовавших между его женой и Разумовским.

   В рассказах Яньковой несколько иначе передается история с признанием брака гр. Разумовской:

   "За ужином государь обратился к ней с каким-то вопросом; она отвечала, и потом, слышу, она спрашивает вполголоса у своей соседки по французски:"

   "- Вы слышали, что государь меня назвал графинею?

   "- Да, как же...

   "- Вы хорошо слышали?

   "- Конечно, боже мой, слышала...

   "- Так он меня назвал графинею? Ах, слава богу, слава богу"...

   Свербеев в своих воспоминаниях писал о ней: "В ней была одна слабость - до глубокой старости молодиться не по летам... Проезжала она через Берн, ей и тогда было за 50, а на французском паспорте... выставлено было 37. Гр. Разумовская, Мафусаил женского рода, умерла недавно, прожив более 90 лет и до последнего дня принимала у себя все петербургское общество. Семидесятилетняя, тешила она иногда искренно ее любившего Николая Павловича, танцуя с ним на маленьких вечерах у императрицы казацкий танец "Мятелицу" вроде нашей барыни или пляски в присядку".

  

  

   Перовский Алексей Алексеевич (1787-1836), незаконный сын графа Алексея Кирилловича Разумовского.

   С средины 20-х годов выступил в литературе, под псевдонимом Антония Погорельского, с рядом фантастических повестей, навеянных поздним немецким романтизмом. С 1830 по 33 год печатает роман "Монастырка", пользовавшийся в 30-х и 40-х гг. большой популярностью.

   Прокопович-Антонский Антон Антонович (ум. 1848. г.), писатель и педагог, в течение многих лет стоявший во главе Московского благородного университетского пансиона, из которого вышли выдающиеся деятели русской культуры - Жуковский, Тургеневы, впоследствии Шевырев и др.

  

  

   Впоследствии Вяземский следующим образом характеризовал В. Л. Пушкина, только-что возвратившегося из путешествия за границу:

   "Парижем от него так и веяло. Одет он был с парижской иголочки с головы до ног, прическа a la bitus, углаженная, умащенная древним маслом, huile antique. В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать голову свою... Дмитриев говаривал о нем, что он кончит тем, что будет дружен с одними грудными младенцами, потому что, чем более стареет, тем все более сближается с новейшими поколеньями..."

   Вигель описывает наружность тридцатилетнего В. Л.: "Сам он был весьма не красив: рыхлое, толстеющее туловище на жидких ногах, косое брюхо, кривой нос, лицо треугольником, рот и подбородок a la Charles Quint, а более всего редеющие волосы не с большим в тридцать лет его старообразили. К тому же беззубие увлаживало разговор его, и друзья внимали ему хотя с удовольствием, но в некотором, от него отдалении"...

   К бесчисленным дружеским шуткам по адресу В. Л. Пушкина принадлежит, изданное в 50-ти экземплярах и не поступившее в продажу произведение И. И. Дмитриева. "Путешествие N. N. в Париж и Лондон. Писанное за три дни до путешествия. В трех частях. Москва, в типографии Платона Бекетова. 1808".

   В нем между прочим читаем:

  

   Друзья! Сестрицы! Я в Париже!

   Я начал жить, а не дышать!

   . . . . . . . . . . . . . .

   Я видел корпус Мамелюков,

   Сиеса, Вестриса, Мерсье,

   Мадам Жанлие, Виже, Пикара,

   Фонтана, Герля, Легуве,

   Актрису Жорж и Фиеве;

   Все тропки знаю булевара;

   Все магазины новых мод,

   В театре всякий день, оттоле

   В Тиволи и Фраскати, в поле

   Как весело! какой народ!

   . . . . . . . . . . . . . .

   Я вне себя от восхищенья!

   В каких явлюсь к вам сапогах!

   Какие фраки! Панталоны!

   Всему новейшие фасоны!

   Какой прекрасный выбор книг!

  

   В. Л. Пушкин был убежденным и ревностным карамзинистом; он всегда гордился тем, что один из первых открыл полемику против шишковцев и "Беседы" своим посланием к Жуковскому (1810 г.), где между прочим писал:

  

   Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно,

   Тот изъясняется приятно и свободно.

   Славянские слова таланта не дают

   И на Парнасе они поэта не ведут.

  

   Шаховской, осмеявший Карамзина в комедии "Новый Стерн" (1806) и Жуковского в "Липецких водах" (1815 г.), напечатал в "Чтениях" Беседы (1811-1815 г.) героикомическую поэму "Расхищенные шубы", в которой нотариус Спондей говорит стихами, явно пародирующими послание В. Л. к Жуковскому.

   Вяземский уделял Шаховскому много