Вяземский Петр Андреевич - Л. Гинзбург. П. Вяземский. Старая записная книжка. Примечания

внимания. Укажу еще на появившееся в 1815 г, "Письмо с Липецких вод", где действующими лицами являются персонажи комедии Шаховского, а в конце на воды приезжает и автор. "Лечиться от болезни, с которой греков познакомил Зоил и которая... иссушила его мозг и волосы... Но опаливши мозг, всего распучила ... Медики называли его болезнь желчною горячкою ... водяная разлилась не только по его телу, но размыла и нравственные способности, и произведения его ума были более смесью не воды, подлитой желчью, но желчи резведенной водою... В пребывании своем в Липецке затеял он маскарад в пользу разоренных книгопродавцев, против которых за себя и за братью свою считал себя виновным.

   В маскараде вышел он... навьюченный шубами и т. д."

   Впоследствии герои знаменитой полемики вспоминали о ней добродушно, В 1323 г. Вяземский пишет Тургеневу:

   "На днях встречаются а Английском клубе Василий Львович, Дмитриев и Шаховской. - "Кажется Василий Львович приятель с князем,- говорит Дмитриев,- а не он ли сказал:

  

   Я злого Гашпара [прозвище Шаховского] убил одним стихом.

  

   - Да я за вас же и за Николая Михайловича [Карамзина] вступался,- отвечает Пушкин. - Дмитриев: "Как за меня?" - Василий Львович: "Шаховской, скажи правду: помнишь ли, как я от тебя ушел с головною болью и поклялся, что нога моя уже не будет у тебя. Мы спорили об Иване Ивановиче. Ты говорил, что Дмитриев не умел в баснях разнообразить язык и что заяц не говорит у него по-заячьему, а галка по-галочьему. По несчастью, я не был свидетелем этой сцены, но дорого заплатил бы за место".

   Арзамасцы, избирая В. Л. Пушкина, который был на много старше их всех, присвоили ему званье "арзамасского старосты". Кроме того, ему было дано прозвище "Вот". По этому поводу М. Дмитриев рассказывает следующий анекдот: "Василий Львович, едучи из Москвы, написал эпиграмму на станционного смотрителя и мадригал его жене. И то и другое он прислал арзамасцам; и то и другое было найдено плохим и Пушкин разжалован из имени Вот; ему дано другое - "Вотрушка". B_f Л. чрезвычайно огорчился, и упрекнул арзамасцев дружеским посланием ... По рассмотрении послания оно было найдено хорошим... и Пушкину возвращено было прежнее В_о_т и с прибавлением - я в_а_с, то есть В_о_т я в_а_с - Виргилиево quos ego. Пушкин был от этого в таком восхищении, что ездил по Москве и всем это рассказывал". ("Мелочи из запаса моей памяти", стр. 89-90).

   В. Л., автор многочисленных, в карамзинистском духе написанных песень, посланий, басень, мадригалов и проч., для потомства остался автором шуточной поэмы "Опасный сосед", в которой описываются похождения "автора" и его соседа в публичном доме, заканчивающиеся дракой и вмешательством полиции. Написанный в 1811 г., "Опасный сосед" по цензурным условиям не мог быть напечатан в России на всем протяжении XIX в., но расходился в списках и пользовался широкой известностью в. литературных кругах. Герой поэмы Буянов сделался классическим литературным типом трактирного кутилы и скандалиста.

   Реминисценции из "Опасного соседа" многочисленны в тогдашней шуточной литературе. Пушкин ввел Буянова в пятую главу "Евгения Онегина", где он появляется в числе гостей Татьяны.

  

   Мой брат двоюрдный Буянов,

   В пуху, в картузе с козырьком,

   (Как вам, конечно, он знаком).

  

   Здесь Пушкин намекает на первые строки поэмы своего дяди:

  

   ...Буянов мой сосед

   Имение свое пропивший в восемь лет

   С цыганками, б..., в трактирах с плясунами,

   Пришел ко мне вчера с побритыми усами,

   Растрепанный, в пуху, в картузе о козырьком;

   Пришел, и понесло повсюду кабаком.

  

   Это произведение Пушкина получило высокую оценку. В 1811 г. Батюшков пишет Гнедичу, цитируя "Опасного соседа": "Панкратьевна, садись! Целуй меня, Варюшка! Дай пуншу! Пей дьячок!" - И началась пирушка". "Вот стихи! Какая быстрота! Какое движение! И это написала вялая муза Василия Львовича"...

   И в другом письме: "Ты прав: сатира Пушкина есть произведение изящное, оригинальное, а он сам еще оригинальнее своей сатиры. Вяземский, общий наш приятель, говорит про него, что он так глуп, что собственных своих стихов не понимает".

   Впоследствии А. С Пушкин в письме к Вяземскому выразился о творениях дяди: "Все они вместе не стоят Буянова".

   Остроту, приписанную в издательском примечании к "Речам" Блудову, следует отнести за счет Вяземского. В собрание его сочинений включена эпиграмма:

  

   С какою легкостью свободной

   Играешь ты в стихах природой и собой,

   Ты в Шубах, Шутовской, холодный.

   В Водах ты, Шутовской, сухой.

  

   Вяземский приводит шесть речей. В той редакции записи, которая была помещена в "Русском Архиве" (1876 г., кн. I), каждая из речей имела заголовок:

   1. Речь "Светланы" члену "Вот", лежащему под шубами.

   2. Речь "Резвого кота" члену "Вот", стрелявшему в чудище.

   3. Речь члена "Чу" при целовании Совы.

   4. Речь Кассандры.

   5. Речь Асмодея при заключении всех испытаний.

   6. Речь члена "Вот".

  

  

   Здесь Вяземский касается вскользь отношений, по существу очень сложных. В 1823 г. Вяземский, работавший тогда над "Известием о жизни и сочинениях И. И. Дмитриева", принял участие в полемике вокруг Дмитриева и Крылова, при чем на этот раз занимал позицию правоверного карамзиниста и апологета Дмитриева, чем был крайне недоволен Пушкин. В ноябре 1823. г. Пушкин пишет Вяземскому (черновое письмо): "О Дмитриеве спорить с тобою не стану, хоть все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова, все его сатиры - одного из твоих посланий, а все прочее - первого стихотворения Жуковского. Сказки писаны в дурном роде, холодны и растянуты. Ерм<ак> такая дрянь, что мочи нет. По мне, Дмитриев ниже Нелединского и сто крат ниже стихотворца Карамзина. Хорош русский поэт, poete de notre civilisation [поэт нашей цивилизации]! Хороша и наша civilisation! Грустно мне видеть, что все у нас клонится бог знает куда, ты один мог бы прикрикнуть налево и направо, порастрясти старые репутации, приструнить новые и показать им часть истины, а ты покровительствуешь старому вралю"...

   В следующем году Пушкин пишет: "Грех тебе унижать нашего Крылова. Твое мнение должно быть законом в нашей словесности, а ты по непростительному пристрастию судишь вопреки своей совести и покровительствуешь чорт знает кому".

   И в следующем письме: "Повторяю тебе перед евангельем и святым причастием - что Дмитриев, несмотря на все старое свое влияние, не имеет, не должен иметь более весу, чем Херасков или дядя В. Л."

   Отголосок того же спора находим в письме 1825 г. Вяземского к Пушкину: "Твоя статья о Лемонте очень хороша... Но что такое за представительство Крылова? Следовательно и Орловский представитель русского народа. Как ни говори, а в уме Крылова есть что-то лакейское: лукавство, брань из-за угла, трусость перед господами - все это перемешано вместе. Может быть тут и есть черты "народные, но по крайней мере не нам признаваться "в них... И ж... есть некоторое представительство человеческой природы, но смешно же было бы Живописцу ее представить как типическую принадлежность человека. Назови Державина, Потемкина представителями русского народа, это дело другое; в них и золото и грязь наши par exelence [по преимуществу]; но п_р_е_д_с_т_а_в_и_т_е_л_ь_с_т_в_о К_р_ы_л_о_в_а и в самом литературном отношений есть ошибка, а в нравственном, государственном даже и преступление de lezenation [оскорбление нации], тобою совершенное".

  

  

   В другом месте "Записных Книжек" имеется вариант: "На днях прочитал книгу молодого Адлерберга: "Из Рима в Иерусалим". Ничего. Я очень люблю это простосердечное русское выражение. Иван, какова погода? "Ничего-с!" Ямщик, какова дорога? "Ничего-с!" Что, каков ваш барин, хорошо ли вами управляет? "Ничего-с".

  

  

   Шишков умер в апреле 1841 г.

   Вяземский намекает на знаменитое полемическое сочинение Шишкова, "Рассуждение о старом и новом слоге" (1808), направленное против карамзинистских принципов, разговорного, легкого слога, не чуждающегося заимствований из иностранных языков.

   Карамзин был действительно плохо приспособлен к сочинению манифестов. Его манифест о вошествии на престол Николая I показался не то слишком "чувствительным", не то свыше всякой меры восхваляющим покойного Александра. Во всяком случае, манифест был забракован царем и составление нового поручено Блудову.

   "Записки" Шишкова (первое полное издание, Берлин 1870 г.) сосредоточены по преимуществу на двух моментах; служба при Павле I и служба в 1812 г. при Александре, который прикомандировал его к своей главной квартире и повсюду возил за собой для составления манифестов и приказов.

   Неожиданным назначением (Александр не любил упрямого и резкого Шишкова) он был обязан своей репутации ненавистника французов, и охранителя чисто русских литературных и бытовых устоев.

   Приказ по армиям и рескрипт Салтыкову, подписанные в один и тот же день, были ответом на переход войсками Наполеона русской границы и означали объявление войны.

   "Бессмертные слова", которые цитирует Вяземский, повторялись в 12-ом году повсюду. Считалось, что они вырвались у Александра в минуту патриотического воодушевления. Между тем Вяземский, по крайней мере в 50-х гг., когда он читал "Записки", повидимому, не сомневался в том, что фраза принадлежит Шишкову. У позднейших редакторов сочинений Шишкова были основания предполагать, что Шишков, посвящая первое издание Записок Николаю I, счел нужным "уступить" знаменитые слова Александру.

   В начале кампании 1812 г. Александр I, не принимая на себя верховного командования, все время однако находился при армии и как бы контролировал действия военачальников. Шишков, как и другие лица, занимавшие по отношению к Наполеону позицию крайней непримиримости, считали такое положение вредным для дела, т. к. присутствие императора связывало главнокомандующего и создавало почву для всевозможных интриг. С другой стороны приходилось учитывать самолюбие и мнительность Александра, увлеченного в это время личным соперничеством с Наполеоном и втайне мечтавшего о славе полководца. Наконец Шишков отважился написать письмо, в котором подробно доказывал необходимость присутствия императора в столицах. Там же говорилось, что для наследственного монарха не существует необходимости начальствовать своими войсками, какая существует для Наполеона, который "не рождением, но случаем и счастьем взошел на престол".

   В "Записках" Шишкова Толстой не упоминается в числе участников этого дела. Кроме Шишкова письмо подписали обер-полицмейстер Балашов и Аракчеев.

   Об участии последнего граф Комаровский рассказал следующий анекдот: "Когда Шишков и Балашов представляли гр. Аракчееву, что необходимо государю ехать в Москву и что это единственное средство, спасти отечество, гр. Аракчеев возразил: "Что мне до отечества! Скажите мне, не в опасности ли государь, оставаясь долее при армии". Они ему отвечали: "Конечно, ибо если Наполеон атакует нашу армию и разобьет ее, что тогда будет с государем? А если он победит Барклая, то беда еще не велика". Это заставило Аракчеева идти к государю и упросить его величество на отъезд из армии. Можно сказать, что душа и чувства гр. Аракчеева были совершенного царедворца и чужды любви к отечеству". ("Р. Д.", 1867 г., стр. 774).

  

  

   Убийца Пушкина, барон Дантес, был после роковой дуэли исключен из русской службы и, как иностранец, выслан за границу. Он с успехом служил во Франции и во время второй империи занимал сенаторский пост.

   В 1841 г. племянница Наполеона I, Матильда, вышла замуж за русского богача Анатолия Николаевича Демидова, который стал называться князем Сан-Донато, по названию купленного им княжества.

  

  

   В 1841 г. состоялась свадьба старшего сына Николая I, в. к. Александра Николаевича (впоследствии - имп. Александр II), в ожиданьи которой народ питал надежды на какие-то необыкновенные "милости".

   Запись эта сделана в начале 40-х гг. За 20 лет до того Вяземский был много решительнее в вопросе об освобождении крестьян. Упоминаемый здесь проект есть повидимому тот самый проект, в составлении которого он принимал ближайшее участие. В "Исповеди" Вяземского 1829 г. читаем: "В самый тот приезд мой в Петербург [т.-е. летом 1819 г.] был я соучастником и подписчиком в записке, поданной государю (по предварительному на то его соизволению) от имени графа Воронцова, князя Меньшикова и других, в которой всеподданнейше просили мы его о позволении приступить теоретически и практически к рассмотрению и решению важного государственного вопроса об освобождении крестьян от крепостного состояния".

   Несколько государственных деятелей, в том числе Карамзин, уговорили Александра не давать ходу этому проекту.

  

  

   "Вообще все нападки на Булгарина вертелись на его сношениях с полицией" - писал в своих воспоминаниях о Пушкине Павел Петрович Вяземский. "Я помню, как отец мой потешался, увидав в "Новосельи" или в сборнике "Сто русских литераторов" повесть Булгарина, оканчивавшуюся словами: "Я тогда служил в полиции", и затем подпись: "Фаддей Булгарин".

   К 1845 г. относится, направленное против Булгарина, стихотворение Вяземского:

  

   Важное открытие

  

   Я звал давно, что подл Фиглярин,

   Что он поляк и русский сплошь,

   Что завтра будет он татарин,

   Когда за то ему дать грошь

   Я знал, что пошлый он писатель,

   Что усыпляет он с двух строк,

   Что он доносчик и предатель,

   И мелкотравчатый Видок;

   Что на все мерзости он падок.

   Что совесть в нем истертый знак,

   Что он душой и рожей гадок,

   Но я не знал, что он дурак.

   . . . . . . . . . . . . . .

   Сказал я как-то мимоходом,

   И разве в бровь, не прямо в глаз,

   Что между авторским народом

   Шпионы завелись у нас,

   Что там, где им изменит сила

   С лица на недруга напасть,

   Они к нему подходят с тыла,

   И за собою тащат в часть.

   Что страшен их не бой журнальный,

   Но что они опасны нам.

   Когда жандарм или квартальный

   В их эпиграммах пополам,

   . . . . . . . . . . . . . .

   ...Он не выдержал ответил,

   И сдуру ясно доказал,

   Что хоть в кого бы я ни метил,

   А прямо в лоб ему попал.

  

  

   Полевой умер в 1846 г. Последнее десятилетие его жизни было во всех отношениях плачевно. В 1834 г. "Московский телеграф" был закрыт за "неблагонадежное направление". Даже Пушкин находил, что "мудрено было с большей наглостью проповедывать якобинизм под носом у правительства". 34 г. знаменует материальный и идеологический крах Полевого. С этого момента он всячески старается замолить грехи перед Николаем I; пишет патриотические пьески, вступает в союз с Булгариным и т. д.

  

  

   Эта запись сделана в разгар борьбы между западниками и славянофилами. В эту эпоху Вяземский был в достаточной мере далек от политического радикализма западников, но ему в высшей степени был свойственен европеизм, отвращавший его от "руссославов"

   Вяземскому всегда было чуждо благоговение перед специфическими началами русского государственного строя.

   В 1828 г. он писал А. И. Тургеневу:

   "Неужели можно честному русскому быть русским в России? Разумеется, нельзя; так о нем же жалеть? Русский патриотизм может заключаться в одной ненависти России-такой, как она нам представляется. Этот патриотизм весьма переносчив. Другой любви к отечеству у нас не понимаю... Любовь к России, заключающаяся в желании жить в России, есть химера, недостойная возвышенного человека. Россию можно любить как "....", которую любишь со всеми ее недостатками, проказами, но нельзя любить как жену, потому что в любви к жене должна быть примесь уважения, а настоящую Россию уважать нельзя".

   Правда, эти строки написаны в период крайнего раздражения, когда русское правительство подвергло Вяземского даже по тем временам неслыханному и бессмысленному оскорблению: ему было официально запрещено издавать газету, которую он, впрочем, и не собирался издавать, на том основании, что "его императорскому величеству известно бывшее его поведение в С.-Петербурге и развратная жизнь его, недостойная образованного человека".

   Около того же времени и под теми же впечатлениями Вяземским написано стихотворение:

  

   Русский бог

  

   Бог ухабов, бог метелей

   Бог проселочных дорог

   Бог ночлегов без постелей -

   Вот он, вот он русский бог.

  

   Бог холодных, бог голодных

   Нищих вдоль и поперек,

   Бог имений бездоходных -

   Вот он, вот он русский бог.

  

   Бог пришельцев, иноземцев,

   Перешедших наш порог,

   Бог в особенности Немцев -

   Вт он, вот он русский бог.

  

   Бог всех с Анною на шее.

   Бог лакеев без сапог,

   Бар, служащих как лакеи -

   Вот он, вот он русский бог.

  

   К глупым полон благодати,

   К умным непомерно строг,

   Бог всего, что есть некстати,-

   Вот он, вот он русский бог.

  

   К 70-м гг. относятся эпиграммы Вяземского на славянофилов:

  

   Славянофильства нет в апостольском ученья,

   Но от Аксакова евангелие есть,

   Которым учит нас радеть об избиеньи

   Всех не-славян, чтоб их славянам в дар принесть.

  

   * * *

  

   Нет, я не туркофил и не стою за Порту,

   Но чтоб решить вопрос восточный, вот мой план:

   Всех турков, сколько их ни есть, отправить к чорту,

   Но с тем, чтоб и от всех отделаться славян.

  

  

   Вигель, Филипп Филиппович (1786-1856). Любитель литературы, сам никогда ничего не написавший, кроме своих знаменитых "Записок", Вигель принимал деятельное участие в литературных распрях 10-х годов и был одним из основателей "Арзамаса". Приятельские отношения связывали его со многими из тогдашних литераторов, в том числе с Пушкиным, с которым он встречался на юге. Замечательные "Записки" Вигеля написаны им в последние годы жизни и доведены до 1830 г.

   Недоверчивость, которая сказалась в записи Вяземского, разделялась всеми современниками. Вигеля считали чиновником-неудачником, озлобленным карьеристом, которому так и не удалось сделать карьеру. Негодующее письмо, которое он написал московскому митрополиту по поводу Чаадаева, создало ему репутацию доносчика. Соболевскому принадлежит известная эпиграмма:

  

   Ах, Филипп Филиппыч Вигель,

   Тяжела судьба твоя:

   По-немецки ты - Schweinwigel,

   А по-русски - ты свинья!

   Счастлив дом, а с ним и флигель,

   В коих, свинства не любя,

   Ах, Филипп Филиппыч Вигель,

   В шею выгнали тебя.

  

  

   Перовский Василий Алексеевич (1795-1857), боевой генерал, был назначен в начале 30-х гг. директором канцелярии морского штаба. Что касается похода в Хиву, о котором говорит Вяземский, то он состоялся значительно позже, в 1839 г., когда Перовский в качестве оренбургского военного губернатора хотел завладеть Хивой как базой враждебно настроенных киргизов. Климат и недостаток снаряжения заставили отряд Перовского, понесший большие жертвы, вернуться с полпути.

   Вяземский неоднократно возмущался бессмысленностью правительственных назначений:

   "Мы слыхали, что в Англии, по обычаю исстари заведенному, никогда не назначают моряка в первые лорды Адмиралтейства; на этом основании почти на все места назначаются у нас люди посторонние".

   И в другом месте. "Оно (правительство) неохотно определяет людей по их склонностям, сочувствиям и умственным способностям... никогда не назначили бы Жуковского попечителем учебного округа... а если Жуковскому хорошенько бы поинтриговать и просить с настойчивостью, то вероятно переименовали бы его в генерал-майоры и дали бы ему бригаду, особенно в военное время". Эта тема была глубоко личной для Вяземского, обреченного, во все время царствования Николая I, служить по министерству финансов.

   В 1854 г. Вяземский писал, вспоминая своего отца:

  

   Из детства он меня наукам точным прочил,

   Не тайно ль голос в нем родительский пророчил,

   Что случай - злой колдун, что случай - пестрый шут.-

   Пегас мой запряжет в финансовый хомут,

   И что у Канкрина в мудреной колеснице

   Не пятой буду я - а разве сотой - спицей;

   Но не могли меня скроить на свой аршин

   Ни умный мой отец, ни умный граф Канкрин.

  

  

   Долгоруков, князь, Иван Михайлович (1764-1823) - состоял в военной службе, был некоторое время губернатором во Владимире. В "Рассказах" Яньковой он характеризуется следующим образом; "Преосвященный Августин отзывался о нем, как о человеке умном и говорил: "Князь Иван Михайлович в_е_л_ь_м_и умен, но не в_е_л_ь_м_и благоразумен". И точно, он часто увлекался и делал иногда промахи, каких не сделает и человек с посредственным умом. По этой причине он и пострадал, когда был губернатором. Честный и хороший человек, любящий муж и нежный отец, в обществе человек самый приятный, в дружбе очень преданный, и в свое время не последний из писателей, он все имел, чтобы сделать блестящую карьеру, и при этом, как и сам говаривал, н_и_к_о_г_д_а н_е м_о_г в_ы_б_и_т_ь_с_я и_з д_а_в_к_и; он всю жизнь свою провел под тяжелым гнетом д_о_л_г_о_в и в_р_а_г_о_в. Это потому, быть может, что он был великий мастер на весьма приятные, но ненужные дела, а как только представлялось какое-нибудь дело нужное и важное, точно у него делалось какое-то затмение ума: он принимался хлопотать усердно, хлопотал и все портил и много раз совершенно бы погиб, если бы влиятельные друзья и сильные помощники не выручали его из беды.

   "Собою был он очень некрасив, и - мало этого - можно сказать, был даже безобразен; он знал это и чувствовал и очень мило над собою подшучивал: "Мать натура для меня была злой мачехой, от того у меня и была такая скверная фигура, а на нижнюю губу материала она не пожалела и ужо такую мне благодатную губу скроила, что из нее и две бы могли выдти, и те не маленькие, а очень изрядные..." Когда уже перевалило за сорок, - он мало обращал внимания на свой туалет, был очень неряшлив в домашнем быту и с короткими своими".

   В другом месте "Записных Книжек" Вяземский рассказывает, что Долгорукова за его губу прозвали "Балконом".

   В предисловии, которое цитирует Вяземский, Долгоруков очень сознательно и настойчиво декларирует ту дилетантскую и бытовую поэзию, которая Вяземского так интересовала. Между прочим, он говорит: "Я писал не для образования системы нового вкуса, а собственно для удовольствия своего и тех, кому перо мое нравится... лучшее дело не покупать и не читать книги, которая нехороша, которая не похожа ни на чью, которая не соображена ни с римскими, ни с греческими древними красотами и проч. и проч. Вот и все! - А сердиться за что?" Долгоруков поставил на заглавном листе своих сочинений:

  

   Угоден - пусть меня читают,

   Противен - пусть в огонь бросают.

   Трубы похвальной не ищу.

  

  

   В книжках Вяземского имеется вариант этого места.

   Какой-то англичанин спрашивал Александра Булгакова: "Avez vous dcs imbeciles en Russie?" И на ответ его, что как везде и у нас, вероятно сыщутся дураки: "en се cas, - возразил он, - pourquoi votre empereur emploil il des imbeciles etrangers, quand il en a de russes?"

  

  

   Вяземский, по своему обыкновению затушевывать темные или смешные стороны описываемого лица, не упоминает об ироническом отношении, которое существовало в литературном и светском обществе к Хитровой.

   Сологуб в своих "Воспоминаниях" приводит анекдот, который он считает, вымышленным, но характерным: "Елизавета Михайловна поздно просыпалась, долго лежала в кровати и принимала избранных посетителей у себя в спальне; когда гость допускался к ней, то, поздоровавшись с хозяйкой, он, разумеется, намеревался сесть. Г-жа Хитрово останавливала его: - "Нет, не садитесь на это кресло, это Пушкина, - говорила она,- нет не на этот диван - это место Жуковского, нет, не на этот стул - это стул Гоголя; садитесь ко мне на кровать: это место всех. ("Assayez vous sur mon lit, c'est la place, de tout le monde").

   Пушкину приписывалась эпиграмма на Хитрову:

  

   Лиаа в городе жила,

   С дочкой Долинькой.

   Лиза в городе слыла

   Лизой голенькой:

   У австрийского посла

   Нынче Лиза en gala

   Не попрежнему мила,

   Но попрежнему гола.

  

   Вяземский превосходно знал о том, что Хитрово преследовала Пушкина своей привязанностью. В 1830 г. Пушкин писал Вяземскому: "Письмо это доставит тебе Гончаров, брат Красавицы: теперь ты угадаешь, что тревожит меня в Москве. Если ты можешь влюбить в себя Елизу, то сделай мне эту божескую милость. Я сохранил свою целомудренность, оставя в руках ее не плащ, а рубашку (справься у К. Мещерской), и она преследует меня и здесь письмами и посылками. Избавь меня от Пентефреихи" и т. д.

  

  

   Повидимому это застольная песнь кружка, собиравшегося в 1810-11 гг. в московском доме Вяземского. Здесь по порядку воспеты: Денис Давыдов, Федор Иванович Толстой, Жуковский, В. Л. Пушкин, Батюшков.