Вяземский Петр Андреевич - Мицкевич о Пушкине

дробления Польши, о котором я еще не слыхал".

   При воспоминаниях о пребывании польского поэта в Москве приходит на ум довольно странное сближение. Замечательно, что упрек его Пушкину, что он слишком подчинял себя Байрону, был гораздо прежде обращен к нему самому. Еще в 1828 году умный и, к сожалению и к стыду нынешнего поэтического чувства, мало оцененный Баратынский говорит в прекрасных стихах:

  

   Не подражай: своеобразен гений

   И собственным величием велик...

   С Израилем певцу один закон:

   Да не творит себе кумира он!

   Когда тебя, Мицкевич вдохновенный,

   Я застаю у Байроновых ног,

   Я думаю: поклонник униженный!

   Восстань, восстань и вспомни: сам ты бог!²²

  

   Мицкевич был не только великий поэт, но и великий импровизатор. Хотя эти два дарования должны, по-видимому, быть в близком родстве, но на деле это не так. Импровизированная, устная поэзия и поэзия писанная и обдуманная не одно и то же. Он был исключением из этого правила. Польский язык не имеет свойств, певучести, живописности итальянского; тем более импровизация его была новая победа, победа над трудностью и неподатливостью подобной задачи. Импровизированный стих его, свободно и стремительно, вырывался из уст его звучным и блестящим потоком. В импровизации его были мысль, чувство, картины и в высшей степени поэтические выражения. Можно было думать, что он вдохновенно читает наизусть поэму, им уже написанную. Для русских приятелей своих, не знавших по-польски, он иногда импровизировал по-французски, разумеется, прозою, на заданную тему. Помню одну. Из свернутых бумажек, на коих записаны были предлагаемые задачи, жребий пал на тему, в то время и поэтическую и современную: приплытие Черным морем к одесскому берегу тела Константинопольского православного патриарха, убитого турецкой чернью²³. Поэт на несколько минут, так сказать, уединился во внутреннем святилище своем. Вскоре выступил он с лицом, озаренным пламенем вдохновения: было в нем что-то тревожное и прорицательное. Слушатели в благоговейном молчании были также поэтически настроены. Чуждый ему язык, проза, более отрезвляющая, нежели упояющая мысль и воображение, не могли ни подавить, ни остудить порыва его. Импровизация была блестящая и великолепная. Жаль, что не было тут стенографа. Действие ее еще памятно; но, за неимением положительных следов, впечатления не передаваемы. Жуковский и Пушкин, глубоко потрясенные этим огнедышащим извержением поэзии, были в восторге.

   В Москве дом княгини Зинаиды Волконской был изящным сборным местом всех замечательных и отборных личностей современного общества. Тут соединялись представители большого света, сановники и красавицы, молодежь и возраст зрелый, люди умственного труда, профессора, писатели, журналисты, поэты, художники. Все в этом доме носило отпечаток служения искусству и мысли²⁴. Бывали в нем чтения, концерты, дилетантами и любительницами представления итальянских опер. Посреди артистов и во главе их стояла сама хозяйка дома. Слышавшим ее нельзя было забыть впечатления, которые производила она своим полным и звучным контральто и одушевленною игрою в роли Танкреда, опере Россини. Помнится и слышится еще, как она, в присутствии Пушкина и в первый день знакомства с ним, пропела элегию его, положенную на музыку Геништою:

  

   Погасло дневное светило,

   На море синее вечерний пал туман.

  

   Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства. По обыкновению, краска вспыхивала в лице его. В нем этот детский и женский признак сильной впечатлительности был несомненное выражение внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения. Нечего и говорить, что Мицкевич с самого приезда в Москву был усердным посетителем и в числе любимейших и почетнейших гостей в доме княгини Волконской. Он посвятил ей стихотворение, известное под именем "Pokoj Grecki" ("Греческая комната"). При доставлении ей своих "Крымских сонетов" приложил он польские стихи, которые сам перевел он для нее французскою прозою. Вот перевод с автографического перевода:

  

   "О поэзия, ты не искусство живописи: когда хочу живописать, для чего мысли мои не иначе могут проявиться, как сквозь слова чужеземной речи, подобно узникам, которые смотрят из-за железной решетки, скрывающей и искажающей их черты? О поэзия, ты не искусство петь: ибо чувства мои не имеют голоса, который может быть понятен; они подобны подземным потокам, которых шум никому не слышен. О поэзия неблагодарная! Ты даже не искусство писать: я написал стихи, а подношу ей одни листки. Она увидит в них знаки непостижимые, ноты музыки, которая, увы! никогда исполнена не будет"²⁵

  

   Воспоминая всю обстановку того времени, все это движение мыслей и чувств, кажется, переносишься не в действительное минувшее, а в какую-то баснословную эпоху. Личности, присутствием своим озарявшие этот мир, исчезли, жизнь утратила поэтическое зарево, которым она тогда отсвечивалась; улетучились, выдохлись благоухания, которыми был пропитан воздух, окружавший эти ясные и обаятельные дни. Одна ли старость вырывает из груди эти сетования о минувшем, почти похожие на досадливые порицания настоящего? Надеюсь, что нет. Не углубляюсь далее, предоставляя каждому делать свои заключения.

   После многолетней разлуки и даже перерыва письменных сношений мы встретились с Мицкевичем в Париже и сошлись, разумеется, старыми приятелями²⁶. Мимо и вне всяких политических событий, которые изменили и перевернули многое, я не видал в Мицкевиче поляка; он не видал во мне москаля, а разве просто москвича. С этим именем связывались и для него и для меня самые сердечные и дружелюбные воспоминания. Он показался мне много и преждевременно постаревшим. Волнения, скорбь вырезали следы свои на лице, уже и прежде осененном меланхолическим выражением. Мне показалось, что он во многом разочаровался в отношении к Франции и к политическим надеждам своим. Может быть, ошибаюсь; но думаю, что положение эмигранта внутренно тяготило его. Мы в разговорах своих не касались этих щекотливых вопросов, но и в самом молчании люди близкие угадывают друг друга и безмолвно перекликаются. Особенно же при второй встрече с ним в Париже (1850)²⁷ заметны были мне в нем еще более признаки разочарования и нравственной усталости. Они являлись в нем и прежде. Вот что в 1832 году писал он Лелевелю, одному из пламеннейших и глубоко убежденных деятелей польского восстания:

  

   "Между нашими одни доверяют французскому правительству, другие - людям движения. Я смотрю на эти две партии, как на сволочь (ramassis) эгоистов, утративших чувство нравственное. Французы - афиняне времен Демосфена; они будут шуметь, менять предводителей и ораторов, но они неисцелимы, потому что у них рак (cancer) в сердце"²⁸.

  

   Вот еще две выписки из писем его; в них особенно выражается благородный и добросовестный его характер. В 1840 году учреждена была в Париже кафедра славянской литературы. Ее предложили Мицкевичу; он тогда был в Лозанне преподавателем латинской словесности, любимый учениками и уважаемый обществом.

  

   "Сожалею,- пишет он,- о Лозанне, где имел кусок хлеба и тихую жизнь. Грустно мне будет расстаться с местом, которое занял я без всякого покровительства, кроме покровительства Бога. Люди здесь добрые; но я соглашусь на славянскую кафедру из опасения, что какой-нибудь немец влезет на нее и станет лаять против нас"²⁹.

  

   Около 1844 года отношения Мицкевича к французскому правительству изменяются. Министерство находит, что он уклоняется от программы преподавания. Кафедра его из первых была закрыта; потом, кажется, кафедры Мишле и Кине. Вот что он по этому поводу пишет брату своему:

  

   "Положение мое затруднительно и в отношении к французам, и в отношении к соотечественникам моим. Я мог бы спокойно и выгодно погрязнуть, ибо скажу тебе (одному тебе), что министерство готово дать мне прибавочное содержание, если соглашусь не служить долее делу, которому я посвятил себя; но та же совесть, которая не позволяла мне искать общественных успехов и выгод в России и Швейцарии, не дает мне возможности остановиться на дороге. Я убежден, что, если буду верен голосу совести, со мною ничего худого не будет, хотя грядущее усеяно опасностями. Брат! Мы устарели. Жизнь проскользнула как мгновение; но будем ответствовать только за то, как употребили ее во благо ближнего и отечества"³⁰.

  

   Из этих последних выписок видно, что если Мицкевич и увлекся политическим движением и был политическим противником России, но не был он революционером: нет, он остался навсегда чистым и нравственным человеком и сочувственною личностью.

  

  

   Статьи П. А. Вяземского были собраны воедино только однажды, в его Полном собрании сочинений, изданном в 1878-1896 гг. графом С. Д. Шереметевым {В недавнем, единственном с тех пор издании: Вяземский П. А. Соч. в 2-х т. T. 2, Литературно-критические статьи. М., 1982, подготовленном М. И. Гиллельсоном, воспроизведены тексты ПСС; отдельные статьи печатаются с уточнениями по рукописи или дополнены приведенными в комментариях фрагментами первоначальных редакций.}; они заняли первый, второй и седьмой тома этого издания, монография "Фонвизин" - пятый том, "Старая записная книжка" - восьмой том. Издание, вопреки своему названию, вовсе не было полным, причем задача полноты не ставилась сознательно, по-видимому, по инициативе самого Вяземского. Он успел принять участие в подготовке первых двух томов "литературно-критических и биографических очерков"; статьи, входящие в эти тома, подверглись значительной авторской правке, некоторые из них были дополнены приписками. Переработка настолько серьезна, что пользоваться текстами ПСС для изучения литературно-эстетических взглядов Вяземского первой половины XIX в. чрезвычайно затруднительно; кроме того, в этом издании встречаются обессмысливающие текст искажения, источник которых установить уже невозможно. Автографы отобранных для настоящей книги работ этого периода (за исключением статьи "О Ламартине и современной французской поэзии") не сохранились; имеется только наборная рукопись первого и начала второго тома, представляющая собой копию журнальных текстов с правкой и дополнениями автора. Здесь выделяются три типа правки. Во-первых, это правка, вызванная ошибками и пропусками переписчика, обессмысливающими фразу; не имея под рукой первоисточника, Вяземский исправлял текст наугад, по памяти, иногда в точности воспроизводя первоначальный вариант, чаще же давая новый; такая правка в настоящем издании не учитывается. Во-вторых, это правка, вызванная опечатками в самом журнальном тексте, воспроизведенными переписчиком; в тех случаях, когда текст первой публикации очевидно дефектен, такая правка используется в настоящем издании для уточнения смысла. В-третьих, это более или менее обширные вставки и стилистическая правка, не имеющая вынужденного характера; хотя позднейшие варианты текста часто стилистически совершеннее первоначальных, в настоящем издании эта правка в целом не учтена, лишь некоторые варианты отмечены в примечаниях; вставки же, не нарушающие основной текст, даны внутри его в квадратных скобках, Таким образом, статьи, входящие в первый и второй тома ПСС, печатаются по тексту первой публикации; источник его назван в примечаниях первым, затем указан соответствующий текст по ПСС и рукопись, использованная для уточнения текста, в тех случаях, когда такая рукопись имеется. Тот же порядок сохранен при публикации и комментировании статей, вошедших в седьмой и восьмой тома ПСС, однако следует учитывать, что они не подвергались авторской переработке и расхождения между текстом первой публикации, ПСС и рукописи здесь обычно незначительны: основная часть этих статей дается по тексту первой публикации, работы, не печатавшиеся при жизни Вяземского,- по рукописи. Хотя все включенные в настоящее издание главы монографии "Фон-Визин" были предварительно, иногда задолго до выхода книги и в значительно отличающихся вариантах, напечатаны в различных журналах, газетах и альманахах, однако, поскольку книга с самого начала была задумана как единое целое, они даются здесь по первому ее изданию. Раздел "Из писем" сделан без учета рукописных источников. Отсутствующие в принятом источнике текста названия или части названий статей даны в квадратных скобках. Постраничные примечания принадлежат Вяземскому. В примечаниях к книге использованы материалы предшествовавших комментаторов текстов Вяземского (П. И. Бартенева, В. И. Саитова, П. Н. Шеффера, Н. К. Кульмана, В. С. Нечаевой, Л. Я. Гинзбург, М. И. Гиллельсона). Переводы французских текстов выполнены О. Э. Гринберг и В. А. Мильчиной.

   Орфография и пунктуация текстов максимально приближены к современным. Сохранены только те орфографические отличия, которые свидетельствуют об особенностях произношения (например, "перерабатывать"); убраны прописные буквы в словах, обозначающих отвлеченные понятия, лица, а также в эпитетах, производных от географических названий. Рукописи Вяземского показывают, что запутанная, часто избыточная пунктуация его печатных статей не является авторской; более того, во многих случаях она нарушает первоначальный синтаксический строй и создает превратное представление о стиле Вяземского. Простая, сугубо функциональная пунктуация его часто требует лишь минимальных дополнений. Поэтому можно утверждать, что следование современным пунктуационным нормам при издании текстов Вяземского не только не искажает их, но, напротив, приближает к подлиннику.

   Составитель выражает глубокую благодарность Ю. В. Манну за полезные замечания, которые очень помогли работе над книгой.

  

  

   BE - "Вестник Европы".

   ГБЛ - Отдел рукописей Государственной ордена Ленина библиотеки. СССР имени В. И. Ленина.

   ЛГ - "Литературная газета".

   ЛН - "Литературное наследство".

   MB - "Московский вестник".

   MT - "Московский телеграф".

   ОА - Остафьевский архив князей Вяземских, Издание графа С. Д. Шереметева. Под редакцией и с примечаниями В. И. Саитова и П. Н. Шеффера. Т. 1-5. Спб., 1899-1913.

   ПСС - Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Издание графа С. Д. Шереметева. T. 1-12. Спб., 1878-1896.

   РА - "Русский архив".

   СО - "Сын отечества".

   ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (Москва).

   ПД - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР (Ленинград).

  

  

   РА, 1873, стб. 1057-1090; ПСС, т. 7, с. 306-332. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, No 1173, л. 169 об., 169, 170-171 об., 174-175 об., 172-173 об. (черновая рукопись). Статья датирована 14/26 апреля 1873 г. В публикации РА собственный текст Вяземского и текст, представляющий собой пересказ книги Мицкевича или цитаты из нее, набраны разными шрифтами, однако это различие невелико, не бросается в глаза и, вероятно, поэтому не было отражено в ПСС. В настоящем издании для удобства чтения цитаты и реферативные части текста выделены, кроме того, в отдельные абзацы.

  

   ¹ Вяземский не точен: Мицкевич успел окончить Виленский университет и ко времени ареста (1823) уже несколько лет был учителем в Ковно. Он был выслан из Литвы 25 октября 1824 г.

   ² С конца 1832 г. Мицкевич жил в эмиграции в Париже, участвовал в политической борьбе.

   ³ Лекции Мицкевича в Коллеж де Франс превратились в открытую пропаганду мистицизма Товянского и в 1844 г. были прекращены министерством просвещения, как ненаучные. Лекции Кине были запрещены в 1846 г., Мишле - в 1852 г.

   ⁴ Mélanges posthumes d'Adam Mickiewicz, publiés avec introduction, préface et notes par Ladislas Mickiewicz. Paris, 18/2, p. 283, 286. Мицкевич уехал из Москвы в апреле 1828 г.

   ⁵ Ibid., р. 323. О стихотворении Мицкевича "Памятник Петра Великого" см.: Пушкин А. С. Медный всадник. Л., 1978, с. 137-144.

   ⁶ См.: "Памятник Петра Великого", стих 31; Пушкин, "Медный всадник", стих 423; на экземпляре Сочинений Пушкина Вяземский приписал возле этого стиха: "Мое выражение, сказанное Мицкевичу и Пушкину, когда мы проходили мимо памятника. Я сказал, что этот памятник символический. Петр скорее поднял Россию на дыбы, чем погнал ее вперед" ("Старина и новизна", 1904, No 8, с. 40).

   ⁷ См.: Mélanges posthumes..., p. 277. Экземпляр этой статьи был подарен Мицкевичем Вяземскому в 1839 г. в Париже.

   ⁸ 1 Цар., 17, 38-40.

   ⁹ Вяземский опускает собственную характеристику: "князь Вяземский, который блистал бы даже среди французов своим остроумием".

   ¹⁰ Ibid., р. 295-305.

   ¹¹ Этот эпизод рассказан Вяземским в письме к жене от 12 мая 1828 г. (см.: ЛН, т. 58, с. 79).

   ¹² Пушкин, "Евгений Онегин", глава 6, XXXVI. На экземпляре Сочинений Белинского Вяземский приписывает возле этого стиха: "Вовсе не жаль, сказал я однажды Пушкину. Он расхохотался своим добросердечным и звонким хохотом. Ты сам, говорил я ему, как-то насмешливо отзывался о нем и едва не вывел ли его романтическою карикатурой" (ГБЛ, ф. 63, к. 1, No 3, с. 563).

   ¹³ Melanges posthumes..., p. 307-311, 314-316. Мицкевич противопоставляет "Пророка" двум другим стихотворениям Пушкина на ту же тему, о призвании поэта,- "Поэту" (1830) и "Поэт и толпа" (1828), с их пафосом "поэзии только как искусства"; это и есть для Мицкевича возвращение вспять (после "Пророка"). О последнем стихотворении (полный прозаический перевод которого тут же дан), впрочем, отмечено, что поэзия здесь в то же время молитва (Ibid., р. 315-318).

   ¹⁴ У Мицкевича: "quant à la forme" - "что касается формы" (Ibid., p. 319).

   ¹⁵ Пушкин, "Наполеон" (1821).

   ¹⁶ Пушкин, "Дар напрасный, дар случайный..." (1828, опубликовано в 1830 г.). Как известно, это стихотворение вызвало стихотворное же возражение митрополита Филарета, на которое Пушкин ответил стихотворением "В часы забав иль праздной скуки..."" (1830). Белинский (в пятой статье о Пушкине) противопоставляет два этих пушкинских стихотворения, считая первое "случайным противоречием пафосу его поэзии", который "гораздо полнее выражается" во втором. Вяземский приписывает здесь на экземпляре Сочинений Белинского 1860 г.: "Вовсе нет. Эти стихи к Филарету не что иное, как милый мадригал. Белинский, как и многие писатели, мало жившие в свете, мало обращавшиеся с людьми, не умеет отличать условных речей от настоящих. Если кто в конце письма подпишется покорнейшим слугой, то он уже в самом деле покорнейший слуга" (ГБЛ, ф, 63, к. 1, No 3).

   ¹⁷ Mélanges posthumes..., p. 319-320.

   ¹⁸ Ibid., p. 314. Мицкевич продолжает: "Чтобы сослаться на мнение, отличное от моего,- вот что говорит об этом князь Вяземский, один из самых замечательных русских критиков: "Народ русский требует литературы. До настоящего времени литература усваивала себе все характеры: она была французской, немецкой, романтической, классической, она не была никогда русской".

   ¹⁹ Имеется в виду цензурная реформа 1865 г.

   ²⁰ Измененная цитата из стихотворения Сумарокова "Стихи графу П. А. Румянцеву".

   ²¹ Поэма "Конрад Валленрод" вышла в свет в 1828 г.; полностью на русском языке - в 1832 г. в Москве; отрывок из нее переведен Пушкиным ("Сто лет минуло, как тевтон..." - MB, 1829, ч. 1). О цензурной истории произведений Мицкевича в России см.: А. Мицкевич в русской печати 1825-1855. М.-Л., 1957, с. 467-470.

   ²² Стихотворение Баратынского связано с выходом поэмы "Конрад Валленрод", в которой находили влияние Байрона.

   ²³ См.: Жмакин В. И. Погребение константинопольского патриарха Григория V в Одессе.- "Рус. старина", 1894, т. 82, декабрь, с. 198-213.

   ²⁴ В письме к А. И. Тургеневу от 6 февраля 1833 г. Вяземский пишет о З. Волконской: "Дом ее был как волшебный замок музыкальной феи: ногою ступишь на порог, раздаются созвучия; до чего ни дотронешься, тысяча слов гармонических откликнется. Там стены пели; там мысли, чувства, разговор, движения, все было пение" (ОА, т. 3, с. 223).

   ²⁵ Сонет "О поэзия, ты не искусство живописи..." и стихотворение "Греческая комната" были написаны в 1827 г.

   ²⁶ Первая встреча Вяземского с Мицкевичем в Париже произошла в начале 1839 г.

   ²⁷ В 1850 г. Вяземский в Париже не был; вторая встреча произошла, очевидно, позднее, зимой 1851/52 г.

   ²⁸ Mélanges posthumes..., p. XI - XII.

   ²⁹ Ibid., p. XV.

   ³⁰ Ibid., p. XV-XVI.