Воейков Александр Федорович - Разбор поэмы "Руслан и Людмила", сочин. Александра Пушкина

   За князя храброго Руслана,

   И мед из тяжкого стакана

   За их здоровье выпивал.

   ......................................................

   Но с тайным, грустным умиленьем

   Великий князь благословеньем

   Дарует юную чету.

  

   Владимиру доносят о похищении новобрачной его дочери:

  

   Сраженный вдруг молвой ужасной,

   На зятя гневом распалясь,

   Его и двор он созывает:

   "Где, где Людмила?" - вопрошает

   С ужасным пламенным челом.

   ........................... "Дети, други!

   Я помню прежние заслуги -

   О, сжальтесь вы над стариком!

   Скажите, кто из вас согласен

   Скакать за дочерью моей?

   Чей подвиг будет не напрасен,

   Тому - терзайся, плачь, злодей!

   Не мог сберечь жены своей! -

   Тому я дам ее в супруги

   С полцарством прадедов моих.

   Кто ж вызовется, дети, други?.."

  

   Фарлаф, умертвив изменнически Руслана, привозит усыпленную волшебным сном Людмилу в Киев; народ в радостном волнении теснится вокруг рыцаря, бегут к отцу обрадовать его живительною вестью о возвращении похищенной волшебником дочери.

  

   Влача в душе печали бремя,

   Владимир-солнышко в то время

   В высоком тереме своем

   Сидел, томясь привычной думой.

   Бояре, витязи кругом

   Сидели с важностью угрюмой;

   Вдруг внемлет он: перед крыльцом

   Волненье, крики, шум чудесный;

   Дверь отворилась, перед ним

   Явился воин неизвестный;

   ............................................

   В лице печальном изменясь,

   Встает со стула старый князь...

  

   Мастерскою кистью описана борьба надежды со страхом душе нежного родителя. Юный автор с опытностию старого художника воспользовался положением Владимира, умел сделать из него трагическую немую сцену, поддержать и постепенно увеличить занимательность до самой развязки. Старый князь

  

   Спешит тяжелыми шагами

   К несчастной дочери своей,

   Подходит; отчими руками

   Он хочет прикоснуться к ней;

   Но дева милая не внемлет

   И очарованная дремлет

   В руках убийцы, - все глядят

   На князя в смутном ожиданье;

   И старец беспокойный взгляд

   Вперил на витязя в молчанье.

  

   В сих стихах наш поэт не рассказчик, а живописец. Он не просто повествует нам о происшествии, но изображает: мы видим его, видим отца, который, долго томясь в мучительной безызвестности о милой и несчастной дочери, внезапно получает радостную весть о ней; он поражен ею. Здесь исчезает могучий обладатель России, здесь виден чадолюбивый, горестный отец, который

  

   Тоской тяжелой изнурясь,

   К ногам Людмилы сединами

   Приник с безмолвными слезами.

  

   Но Руслан таинственною силою кольца разбудил дочь Владимирову,

  

   И старец, в радости немой

   Рыдая, милых обнимает.

  

   Все оживотворилось и процвело в чертогах великого князя киевского,

  

   И, бедствий празднуя конец,

   Владимир в гриднице высокой

   Запировал в семье своей.

  

   Характер Рогдая изображен смелою кистью Орловского, мрачными красками Корреджия⁸:

  

   .... угрюм, молчит - ни слова,

   Страшась неведомой судьбы

   И мучась ревностью напрасной,

   Всех больше беспокоен он;

   И часто взор его ужасный

   На князя мрачно устремлен.

  

   Прочитав сии стихи, мы с ужасом видим перед собою одного их тех хладнокровных воинов-убийц, которые не умеют прощать, для которых кровопролитие есть забава, а слезы несчастных - пища.

  

   ................... Рогдай неукротимый

   Глухим предчувствием томимый,

   Оставя спутников своих,

   Пустился в край уединенный

   И ехал меж пустынь лесных,

   В глубоку думу погруженный -

   Злой дух тревожил и смущал

   Его тоскующую душу,

   И витязь пасмурный шептал:

   "Убью!.. преграды все разрушу...

   Руслан!.. узнаешь ты меня...

   Теперь-то девица поплачет..."

   И вдруг, поворотив коня,

   Во весь опор назад он скачет.

  

   Мрачный витязь догнал наконец ненавистного соперника.

  

   "Стой!" - грянул голос громовой.

  

   Руслан, погруженный в глубокую задумчивость,

  

   ...оглянулся: в поле чистом

   Подняв копье, летит со свистом

   Свирепый всадник, и грозой

   Помчался князь ему навстречу.

   "Ага! догнал тебя! постой! -

   Кричит наездник удалой. -

   Готовься, друг, на смертну сечу;

   Теперь ложись средь здешних мест;

   А там ищи своих невест".

  

   Рогдай кончил ролю свою в поэме так, как он кончил бы ее в свете, то есть погиб, готовя погибель ближнему.

   Для начертания характера женолюбивого хазарского хана Ратмира наш стихотворец взял перо сладострастного Парни.

  

   Хазарский князь в уме своем

   Уже Людмилу обнимая,

   Едва не пляшет над седлом;

   В нем кровь играет молодая,

   Огня, надежды полон взор.

  

   Изнеженный Ратмир гнался за супругою Руслана. Однажды вечером искал он взором ночлега, увидел вдали черные башни старинного замка и поворотил к нему, желая лучше провесть ночь на мягкой перине, нежели на черствой земле. Он слышит прелестный девичий голос, манящий его к отдыху; подъезжает к воротам, и толпа красных девиц окружила его; они уводят коня его, снимают оружие, ведут в русскую баню:

  

   Восторгом витязь упоенный

   Уже забыл Людмилы пленной

   Недавно милые красы;

   Томится сладостным желаньем;

   Бродящий взор его блестит,

   И, полный страстным ожиданьем,

   Он тает сердцем, он горит.

  

   Хазарский князь везде один и тот же. Говоря об эпизодах, мы предоставляем себе говорить подробнее о превращении сего героя в рыбака-пустынника из любви к сельской красавице. Здесь скажем только, что оно совершенно в его характере.

  

   Фарлаф, крикун надменный,

   В пирах никем не побежденный,

   Но воин скромный, средь мечей,

  

   смешил бы читателей хвастовством и трусостью, если б не был в душе злодеем, готовым из корысти на всякое преступление.

  

   Через плечо глядя спесиво

   И важно подбочась, Фарлаф

   Надувшись ехал за Русланом,

   Он говорит: "Насилу я

   На волю вырвался, друзья!

   Ну скоро ль встречусь с великаном?

   <Уж то-то крови будет течь,>*

   Уж то-то жертв любви ревнивой!

   Повеселись, мой верный меч!

   Повеселись, мой конь ретивый!"

  

   Не спеша нагонять похитителя Людмилы, Фарлаф после сладкого продолжительного сна обедал для подкрепления сил душевных,

  

   Как вдруг, он видит, кто-то в поле

   Как буря мчится на коне;

   И времени не тратя боле,

   Фарлаф, покинув свой обед,

   Копье, кольчугу, шлем, перчатки,

   Вскочил в седло - и без оглядки

   Летит...

  

   Конь его перепрыгнул через ров, всадник упал, неистовый Рогдай догнал его, но опустил меч, узнав Фарлафа, и, не желая марать руки в подлой крови его, поехал далее искать себе достойнейшего сопротивника.

  

   А наш Фарлаф? Во рву остался,

   Дохнуть не смея; про себя

   Он, лежа, думал: жив ли я?

   Куда соперник злой девался?

   Вдруг слышит прямо над собой

   Старухи голос гробовой:

   "Встань молодец, все тихо в поле;

   Ты никого не встретишь боле;

   Я привела тебе коня,

   Вставай, послушайся меня".

   Смущенный витязь поневоле

   Ползком оставил грязный ров,

   Окрестность робко озирая,

   Вздохнул и молвил, оживая:

   "Ну, слава Богу! я здоров!"

   ...........................................

   ...........................................

   Благоразумный наш герой

   Тотчас отправился домой,

   Сердечно позабыв о славе

   И даже о княжне младой;

   И шум малейший по дубраве,

   Полет синицы, ропот вод

   Его бросали в жар и пот.

  

   И долго скрывался Фарлаф в пустынном уединении, ждал Наины, достойной своей покровительницы, и час злодейства настал:

  

   К нему волшебница явилась,

   Вещая: "Знаешь ли меня?

   Ступай за мной, седлай коня!"

   И ведьма кошкой обратилась;

   Оседлан конь, она пустилась

   Тропами мрачными дубрав,

   За нею следует Фарлаф.

   .............................................

   Пред ним открылася поляна;

   ..............................................

   У ног Людмилы спит Руслан

   ....................................................

   Изменник, ведьмой ободренный,

   Герою в грудь рукой презренной

   Вонзает трижды хладну сталь...

   И мчится боязливо вдаль

  

   С своей добычей драгоценной.

   Он уже в Киеве; граждане бегут за ним ко двору великокняжескому; но, зная трусость Фарлафа, не хотят верить, чтобы он в состоянии был избавить княжну из сильных рук ее похитителя; они с недоверчивостью вопрошают один другого:

  

   "Людмила здесь! Фарлаф? Ужели?"

  

   Чувство народное очень верно в таких случаях; оно редко ошибается! По возвращении истинного освободителя русской княжны

  

   Фарлаф пред ним и пред Людмилой

   У ног Руслана объявил

   Свой стыд и мрачное злодейство.

  

   Нам остается разобрать характер Людмилы. Она веселонравна, резва, верна любви своей; нежна и сильна душа ее, непорочно сердце. Жаль только, что автор некстати шутит над ее чувствительностью; его долг вселить в читателя уважение к своей героине; это не Фарлаф, паяц поэмы. Совсем неприлично блистать остроумием над человеком, убитым несчастием, а Людмила несчастна. Уверяю автора, что читатель на стороне страждущей супруги Руслановой, разлученной со всем, что для нее в свете драгоценно: с любезным мужем, нежным родителем, милым отечеством. Богданович иначе поступил в подобном случае⁹. Пушкин, описывая отчаяние Людмилы, увидевшей себя во власти злого чародея, осыпает ее насмешками за то, что она не решилась утопиться или уморить себя с голоду:

  

   Вдруг осветился взор прекрасный;

   К устам она прижала перст;

   Казалось, умысел ужасный

   Рождался... страшный путь отверст:

   Высокий мостик над потоком

   Пред ней висит на двух скалах;

   В унынье тяжком и глубоком

   Она подходит - и в слезах

   На воды шумные взглянула,

   Ударила, рыдая, в грудь,

   В волнах решилась утонуть -

   Однако в воду не прыгнула.

   ...............................................

   ...............................................

   Вдали от милого, в неволе

   Зачем мне жить на свете боле?

   О ты, чья гибельная страсть

   Меня терзает и лелеет,

   Мне не страшна злодея власть:

   Людмила умереть умеет!

   Не нужно мне твоих шатров,

   Ни скучных песен, ни пиров -

   Не стану есть, не буду слушать,

   Умру среди твоих садов!" -

   Подумала - и стала кушать.

  

   Человек, терпеливо умеющий сносить жизнь, показывает силу души, самоубийца же - подлость и малодушие. Сам автор впоследствии оправдал свою героиню: она освободилась от ненавистного ей похитителя, возвращена отечеству, родителю и милому другу. Оставшись жить, она думала не об одной себе, ибо если б лишила себя жизни, то сделала бы Руслана и Владимира вечно несчастными.

   Вообще, хотя поэма "Руслан и Людмила" без начала (т. е. в ней нет изложения, призывания, поэт как будто с неба упадает на пир Владимиров¹⁰), переходы, так же как у Ариоста, слишком скоры из тона в тон в некоторых, хотя немногих, местах; но ход ее жив, правилен, не запутан, завязка без хитростей, приключение из приключения развертываются легко, развязка проста, естественна, удовлетворительна. Эпизоды занимательны, разнообразны, хорошо привязаны к главному действию и с жаром написаны, но можно б было посоветовать молодому автору эпизодическую повесть об любви Финна и Наины, разговоры сего волшебника (Песнь 1) и эпизод, в коем он рассказывает нам приключение Ратмира в замке, где

  

   Не монастырь уединенный,

   Но робких инокинь собор,

  

   при втором издании заменить чем-нибудь другим, не столько низким и грубым. Он, без всякого сомнения, найдет в богатом и пламенном своем воображении две вводные повести, которые придадут поэме его разнообразия и степенности. Эпический поэт ни на минуту не должен выпускать из виду своих слушателей, перед коими он обязан вести себя вежливо и почтительно. Просвещенная публика оскорбляется площадными шутками. "Основание поэмы взято из простой народной сказки", - скажут мне; я это знаю; но и между простым народом есть своя благопристойность, свое чувство изящного. Говоря о простом народе, я не разумею толпы пьяниц, буянов, праздношатающихся ленивцев, но почтенный, работающий и промышленный разряд граждан общества. По моему мнению, самый приличный, самый целомудренный и самый лучший по содержанию и слогу во всей поэме есть эпизод об отречении от мира роскошного хана хазарского.

   В слоге юного поэта, уже теперь занимающего почтенное место между первоклассными отечественными нашими писателями, видна верная рука, водимая вкусом: нет ничего неясного, неопределенного, запутанного, тяжелого. Почти везде точность выражений, с разборчивостью поставленных; стихи, пленяющие легкостью, свежестью, простотою и сладостью; кажется, что они не стоили никакой работы, а сами собой скатывались с лебединого пера нашего поэта. Он никогда не прибегает к натянутым, холодным, риторическим фигурам, сим сокровищам писателей без дарования, которые, не находя в душе своей потребного жара для оживотворения их мертвых произведений, поневоле прибегают к сим неестественным украшениям и блестящим безделкам.

   Известно, что описания и подробности составляют душу стихотворения повествовательного, так же как картины и образы - сущность поэзии лирической. Картина заключает в себе несколько образов; описание есть собрание картин. Описывая, наш поэт почти везде свободно, легко и, если позволено так выразиться, резвясь, переходит от ужасного к нежному, от важного к шутливому, от печального к веселому, всегда умеет быть заманчивым, пленить, испугать, растрогать. Мы надеемся, что при втором издании автор исправит небольшое число слишком быстрых и резких переходов. Послушаем самого его; он описывает единоборство Руслана с Рогдаем. Это образчик ужасного!

  

   Бери свой быстрый карандаш,

   Рисуй, Орловский, ночь и сечу!

   При свете трепетном луны

   Сразились витязи жестоко;

   Сердца их гневом стеснены,

   Уж копья брошены далеко,

   Уже мечи раздроблены,

   Кольчуги кровию покрыты,

   Щиты трещат в куски разбиты...

   Они схватились на конях;

   Взрывая к небу черный прах,

   Под ними борзы кони бьются;

   Борцы, недвижно сплетены,

   Друг друга стиснув, остаются

   Как бы к седлу пригвождены;

   Их члены злобой сведены,

   Объяты молча, костенеют,

   По жилам быстрый огнь бежит,

   На вражьей груди грудь дрожит -

   И вот колеблются, слабеют -

   Кому-то пасть!.. Вдруг витязь мой,

   Вскипев, железною рукой

   С седла наездника срывает,

   Подъемлет, держит пред собой

   И в волны с берега бросает.

   .............................................

   .............................................

   И слышно было, что Рогдая

   Тех вод Русалка молодая

   На хладны перси приняла

   И, жадно витязя лобзая,

   На дно со смехом увлекла.

  

   Во всем отрывке я заметил только два неправильные выражения, первое: сердца их гневом стеснены; гнев не стесняет, а расширяет сердце; другое: с седла наездника срывает; слово наездник низко и выходит из общего тона.

   Далее следует печальное описание старого поля сражения и образчик того искусства, с каким поэт умеет заставить грусть вкрасться в нашу растроганную душу. Руслан,

  

   Свершив с Рогдаем бой жестокий,

   Проехал он дремучий лес,

   Пред ним открылся дол широкий

   При блеске утренних небес.

   Трепещет витязь поневоле:

   Он видит старой битвы поле.

   Вдали все пусто; здесь и там

   Желтеют кости; по холмам

   Разбросаны колчаны, латы;

   Где сбруя, где заржавый щит;

   В костях руки здесь меч лежит;

   Травой оброс там шлем косматый,

   И старый череп тлеет в нем;

   Богатыря там остов целый

   С его поверженным конем

   Лежит недвижный; копья, стрелы

   В сырую землю вонзены,

   И мирный плющ их обвивает...

   Ничто безмолвной тишины

   Долины сей не нарушает,

   И солнце с ясной вышины

   Долину смерти озаряет.

  

   Здесь подробности величественно-печальной картины изображены сильно, исчислены не скупо и не расточительно; черный покров задумчивости слегка наброшен на предметы, сами собой возбуждающие грустное воспоминание или печальное предвестие.

  

   Вот образчик веселого, шутливого:

   Но между тем никем не зрима,

   От нападений колдуна

   Волшебной шапкою хранима,

   Что делает моя княжна,

   Моя прекрасная Людмила?

   Она, безмолвна и уныла,

   Одна гуляет по садам,

   О друге мыслит и вздыхает,

   ..............................................

   ..............................................

   Рабы влюбленного злодея,

   И день и ночь сидеть не смея,

   Меж тем по замку, по садам

   Прелестной пленницы искали,

   Метались, громко призывали,

   Однако все по пустякам. -

   Людмила ими забавлялась;

   В волшебных рощах иногда

   Без шапки вдруг она являлась,

   И кликала: "Сюда! сюда!"

   И все бросались к ней толпою;

   Но в сторону - незрима вдруг -

   Она неслышною стопою

   От хищных убегала рук.

   Везде всечасно замечали

   Ее минутные следы:

   То позлащенные плоды

   На шумных ветвях исчезали,

   То капли ключевой воды

   На луг измятый упадали:

   Тогда наверно в замке знали,

   Что пьет иль кушает княжна.

   На ветвях кедра иль березы

   Скрываясь по ночам, она

   Минутного искала сна. -

   Но только проливала слезы,

   Звала супруга и покой,

   Томилась грустью и зевотой,

   И редко, редко пред зарей,

   Склонясь ко древу головой,

   Дремала тонкою дремотой.

   Едва редела ночи мгла,

   Людмила к водопаду шла

   Умыться хладною струею.

   Сам карла утренней порою

   Однажды видел из палат,

   Как под невидимой рукою

   Плескал и брызгал водопад.

   С своей обычною тоскою

   До новой ночи, здесь и там,

   Она бродила по садам;

   Нередко под вечер слыхали

   Ее приятный голосок;

   Нередко в рощах поднимали

   Иль ею брошенный венок,

   Или клочки персидской шали,

   Или заплаканный платок.

  

   Сии стихи в своем роде не уступают прежде нами приведенным: плавны и легки, быстро бегут они один за другим, как светлые струи ручейка по цветистому лугу: шутливый тон автора благороден без напыщенности, точен без сухости.

   Еще один пример! Перейдем от приятных предметов к ужасным. Сам Тасс не описал бы лучше того грозного утра, когда русский богатырь один напал на целое воинство печенегов. Стихи Пушкина кипят и волнуются, как смятенный стан неприятелей, гремят, как меч Руслана, поражающий все, что ему противится. Послушаем!

  

   Бледнела утренняя тень,

   Волна сребрилася в потоке,

   Сомнительный рождался день

   На отуманенном востоке.

   Яснели холмы и леса,

   И просыпались небеса.

   Еще в бездейственном покое

   Дремало поле боевое;

   Вдруг сон прервался: вражий стан

   С тревогой шумною воспрянул;

   Внезапно крик сражений грянул;

   Смутилось сердце киевлян;

   Бегут нестройными толпами

   И видят: в поле меж врагами,

   Блистая в латах, как в огне,

   Чудесный воин на коне

   Грозой несется, колет, рубит,

   В ревущий рог, летая, трубит...

   То был Руслан. Как Божий гром

   Наш витязь пал на басурмана;

   Он рыщет с карлой за седлом

   Среди испуганного стана.

   Где ни просвищет грозный меч,

   Где конь сердитый ни промчится,

   Везде главы слетают с плеч,

   И с воплем строй на строй валится.

   В одно мгновенье бранный луг

   Покрыт холмами тел кровавых,

   Живых, раздавленных, безглавых,

   Громадой копий, стрел, кольчуг.

   На трубный звук, на голос боя

   Дружины конные славян

   Помчались по следам героя,

   Сразились... гибни, басурман!

   Объемлет ужас печенегов;

   Питомцы бурные набегов

   Зовут рассеянных коней,

   Противиться не смеют боле

   И с диким воплем в пыльном поле

   Бегут от киевских мечей,

   Обречены на жертву аду.

  

   В целом отрывке мы заметили только низкое слово басурман и неточное выражение питомцы бурные набегов. Набег есть быстрое, безостановочное движение и никого ни питать, ни воспитывать не имеет времени.

   Речи составляют одну из важных частей повествовательного стихотворения; мы выписали бы всю поэму, если бы захотели выписывать все хорошее; ограничимся означением мест и страниц, для показания красноречивых, сильных речей, которые наш поэт заставил произнесть своих героев и героиню. Речь Владимира (Песнь 1, стр. 14); благодетельного Финна (там же, стр. 18); Руслана, тоскующего о своей Людмиле (Песнь 2, стр. 40); Людмилы (Песнь 2, стр. 51); Наины (Песнь 3, стр. 63); волшебника Финна (Песнь 5, стр. 108) и так далее. Признаемся, что сии речи нейдут в сравнение с Гомеровыми; однако не надобно забывать, что "Илиада" есть поэма эпическая, а "Руслан и Людмила" - романтическая. Совсем некстати было заставить в ней говорить длинные, во сто стихов, речи, когда вся поэма состоит только из шести песен и написана четырехстопным размером. Со всем тем приятно для народной гордости россиянина видеть, что герои Пушкина больше говорят и действуют, нежели Вольтеровы в "Генриаде". Прошу читателей, которые не захотят поверить сему, заглянуть в Лагарпов курс словесности, том VIII. Там напечатано: "Cette richesse d'invention qui produit l'interet, manque certainnement a la "Henriade": les personnages agissent peu, et parlent encore moins. On a ete surpris, avec raison, que l'auteur, nИ avec un gИnie si dramatique, en aie mis si peu dans son Poeme"* ¹¹.

   Сравнения, уподобления новы, разительны, объясняют мысль, придают ей силу, оживляют сухое описание и всегда приведены кстати. Кроме примеров, которые читатель найдет в отрывках, прежде приведенных, представим здесь несколько. Описывая постыдный побег Фарлафа, преследуемого грозным Рогдаем, автор говорит:

  

   Так точно заяц торопливый,

   Прижавши уши боязливо,

   По кочкам, полем, чрез леса

   Скачками мчится ото пса.

  

   Прекрасно сравнение Черномора с хищным коршуном, так же как усмиряющегося гнева со льдом, тающим на долине в полдень. Еще лучше следующее: Ратмир выезжает на долину

  

   И видит - замок на скалах

   Зубчаты стены возвышает,

   Чернеют башни на углах;

   И дева по стене высокой,

   Как в море лебедь одинокий,

   Идет, зарей освещена.

  

   Воскрешенный волшебником Руслан встает

  

   ...................на ясный день

   Очами жадными взирает,

   Как безобразный сон, как тень,

   Пред ним минувшее мелькает.

  

   Пушкин, подражая Ариосту и Флориану, поставил себе за правило начинать каждую из шести песней поэмы своей каким-то обращением, или, справедливее сказать, прологом. Но сии обращения не совсем счастливы: он хотел быть в них забавным, блистать остротою ума, и вместо того почти везде остроты его натянуты, плоски. Примеры объяснят это лучше.

   Вторая песнь начинается обращением к соперникам в военном искусстве: автор позволяет им браниться и драться сколько угодно; далее говорит к соперникам в искусстве писать и также позволяет им браниться, и заключает слово обращением к соперникам в любви, которых убеждает жить между собою дружно. "Поверьте мне, - говорит он к последним, - если вы несчастливы в любви, то

  

   Вам остаются в утешенье

   Война и музы и вино".

  

   То же самое можно сказать и соперникам-воинам:

  

   Вам остаются в утешенье

   Любовь и музы и вино.

  

   И опять то же еще раз повторить можно к соперникам-поэтам:

  

   Вам остаются в утешенье

   Война, любовь, вино.

  

   Где же логика?

   Обращение в третьей песни к зоилу не имеет той замысловатости, какою автор хотел его приправить, притворяясь простодушным. К нему самому не шутя можно обратить стих его:

  

   Красней, несчастный, Бог с тобою!

   Красней, забыв должное уважение к читателям.

  

   Четвертая песнь начинается общею и сто раз уже сказанною и пересказанною мыслию, что волшебство красавиц опаснее волшебства настоящих чародеев и что мы должны беречься голубых очей, прелестной улыбки и милого голоса.

   В прологе пятой песни находим сравнение идеальной Людмилы с какою-то суровою Дельфирою¹²; но не понимаем, как случилось, что улыбка и разговоры русской княжны, воображением поэта поселенной за VIII веков перед сим в Киеве, рождают в нем спор любви. Видим только, что и здесь он проговорился (стр. 101, ст. 5) стишком, который не может понравиться читателям образованным¹³. Советуем вперед при таких стихах ставить оговорку: с позволения сказать.

   Введение в шестую песнь, где поэт делает обращение к своей возлюбленной, ясно и хорошо написано.

   В полной уверенности, что автор исправит их при втором издании, заметим здесь маленькие погрешности против языка.

  

   Считает каждые мгновенья,

  

   надлежало бы сказать: каждое мгновенье.

  

   Вот под горой путем широким

   &n