Шекспиръ В. Полное собран³е сочинен³й / Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 5, 1905.
Съ "Венерой и Адонисомъ" принято сопоставлять "Лукрец³ю"; виною этому самъ поэтъ, который посвятилъ эту послѣднюю поэму тому же графу Саутгемптону, и притомъ всего годомъ позже, и написалъ ее лирикоэпическими строфами, съ виду очень схожими съ шестистишными строфами той, первой поэмы. Тѣмъ не менѣе это сопоставлен³е несправедливо: если внѣшн³я примѣты сближаютъ "Лукрец³ю" съ "Венерой и Адонисомъ", то своему внутреннему достоинству она предваряетъ съ одной стороны "Кор³олана" и "Цезаря", съ другой- "Отелло" и "Цимбелина". Передъ нами не юношеск³й опытъ, a зрѣлое, самоувѣренно величавое произведен³е.
Съ Лукрец³ей шутить нельзя было. Это - первообразъ римской матроны, героиня супружеской вѣрности и цѣломудр³я, святая и подвижница. Да именно святая; когда бл. Августинъ, не признававш³й другой добродѣтели кромѣ христ³анской, назвалъ добродѣтели язычниковъ "скрытыми пороками" - язычники выставили противъ него Лукрец³ю, и онъ страстно и безуспѣшно пытался, въ своей Civitas Dei, низвести ее съ того пьедестала, который воздвигло для нея удивлен³е всѣхъ вѣковъ римской истор³и. Возрожден³е съ радостью вернуло ей прежн³й ореолъ; живописцы изображали ее наравнѣ съ ветхозавѣтной Сусанной, а поэты восторгались ею предпочтительно передъ всѣми библейскими и христ³анскими героинями. Англ³я отстала отъ материка, но наверстала свое упущен³е какъ разъ въ эпоху Шекспира: въ 1568 г. появилась баллада, "Скорбная жалоба Лукрец³и", въ 1569 "баллада о смерти Лукрисс³и" (sic), въ 1576 еще стихотворен³е на туже тему. Четвертымъ и лучшимъ было наше.
Источниками Шекспира были два римскихъ писателя, Лив³й и Овид³й. Правда, тотъ критикъ, о которомъ была рѣчь во введен³и къ предыдущей поэмѣ, и здѣсь облегчилъ себѣ литературно-историческ³й анализъ дешевымъ и удобнымъ предположен³емъ, что въ "Лукрец³и" Шекспира "только имена античны" (стр. 43); на самомъ же дѣлѣ достаточно сравнить слова, которыми обезчещенная Лукрец³я встрѣчаетъ своего мужа y Лив³я (кн. I, гл. 58 "другой мужчина оставилъ отпечатокъ на твоемъ ложѣ, Коллатинъ") со строфой 232 у Шекспира, чтобы убѣдиться, что въ нашей поэмѣ античнаго больше, чѣмъ одни имена. Лив³й передаетъ легенду о Лукрец³и, какъ историческ³й фактъ съ величавой простотой историка, въ послѣднихъ главахъ своей первой книги истор³и Рима; Овид³й его подробно описываетъ въ своемъ поэтическомъ "Мѣсяцесловѣ" по поводу ежегоднаго праздника, справлявшагося 24 февраля подъ именемъ Regifugium (кн. II 685 сл.). Изъ его описан³я Шекспиръ заимствовалъ зародыши психологическаго и поэтическаго развит³я фабулы. Считаемъ поэтому не лишнимъ передать легенду именно въ той формѣ, въ какой она читается y него - отчасти его словами, отчасти сокращая его разсказъ:
БѢгство царя разсказать предстоитъ мнѣ. Оно дало имя
Дню, что шестымъ отъ конца въ мѣсяцѣ нашемъ стоитъ.
Названъ Тарквин³емъ былъ послѣдн³й въ ряду вѣнцоносцевъ
Рима не праведный мужъ, хоть и отважный въ бою.
Разсказывается хитрость, посредствомъ которой его сынъ Секстъ Тарквин³й завладѣлъ Габ³ями, затѣмъ - оракулъ Феба о престолонаслѣд³и, разгаданный однимъ только Брутомъ, родственникомъ царя, скрывавшимъ глубок³й умъ подъ личиной простоты, наконецъ - осада Ардеи.
Стихла война; ардеаты боятся довѣритьса полю,
Тѣшится играми станъ, праздно гуляетъ солдатъ.
Царь угощаетъ бойцовъ молодыхъ; за богатой трапезой
Тотъ, что царемъ былъ рожденъ, рѣчь имъ такую ведетъ:
"Вотъ неподатливый городъ лѣвивой томилъ насъ войною,
"He дозволяя къ роднымъ намъ возвратиться богамъ;
"Чисто ль тѣмъ временемъ ложе, товарищн, наше? И такъ же ль
Наши лебедки о насъ въ вѣрныхъ,тоскуютъ мечтахъ?"
Каждый тутъ хвалитъ свою; разгораются бурные споры;
И въ языкахъ и въ сердцахъ пламенемъ пышетъ вино.
Вдругъ поднимастся тотъ, что Коллат³ей былъ возвеличенъ:
"Бросьте слова!" говоритъ. "вѣрьте лишь дѣлу: друзья.
"Ночь впереди; осѣдлаемъ коней, на столицу нагрянемъ!"
"Вѣрно!" кричитъ молодежь. Вотъ осѣдлали коней,
Вотъ они въ Римѣ. He медля во дворъ они царск³й въѣзжаютъ,
Видятъ - помѣхи имъ нѣтъ: стража покинула постъ;
Видятъ - невѣстка царя за трапезою ночь коротаетъ:
Грудь утопаетъ въ цвѣтахъ, въ кубкахъ искрится вино.
Послѣ нея торопливо къ Лукрец³и ѣдутъ. За прялкой
Бодрствуетъ та, возлѣ ногъ коробы съ шерстью стоятъ.
Она прядетъ и разговариваетъ со своими дѣвушками: не слыхали ли чего о войнѣ? Какъ долго тянется она! Только бы не палъ въ бою ея смѣлый супругъ, Коллатинъ...
Слезы слова прерываютъ; изъ рукъ выскользаетъ работа;
Грустно чело опустивъ, взоръ потупляетъ она.
Какъ ее красить печаль, какъ красятъ стыдливыя слезы!
Вѣрнымъ зерцаломъ души былъ ея ликъ молодой.
"О не кручинься, я здѣсь!" восклицаетъ супругъ. Встрепенулась
Вмигъ - и повисла на немъ сладкою ношей она.
Юный царевичъ межъ тѣмъ нечестивою страстью пылаетъ,
Умъ его меркнетъ, огонь скрытый бушуетъ въ груди,
Все ему нравится: цвѣтъ бѣлоснѣжный, коса золотая,
Станъ ея стройный и ласкъ неыринужденныхъ краса,
Рѣчи, и голосъ... и то, что соблазнъ передъ нею безсиленъ.
Слабость надежды сама страстъ разжигаетъ его
Трижды успѣлъ ужъ пропѣть предвѣстникъ зари голосистый,
Съ бѣшеной скачки ночной въ станъ возвратились друзья,
Тотъ не владѣетъ собой. Предъ очами витаетъ далек³й
Образъ красы и сильнѣй память волнуетъ его.
"Такъ ты сидѣла... такой былъ нарядъ... такъ нить выводила...
"Незаплетенная такъ грудь окаймляла коса...
"Такъ ты на мужа смотрѣла... так³я слова говорила,
"Такъ зарумяннлась вдругъ... такъ улыбнулась ему".
Какъ послѣ бури морской, хотъ утихла ужъ мощь урагана,
Все-жъ отъ недавныхъ вѣтровъ ходитъ и пѣннтся валъ,
Такъ y безумца того, хоть далекъ ужъ предметь вожделѣн³й,
Все же отъ мысли одной страстно вздымается грудь.
Весь онъ въ огнѣ, его мучитъ неправедной похоти жало,
Силой и кознями онъ чистому ложу грозитъ.
Только... удастся ли дѣло? "На все я готовъ!" говорить онъ.
"Богъ ли, судьба ль надо мной имъ я ввѣряю себя".
Онъ вторично ѣдетъ въ Коллат³ю; Лукрец³я принимаетъ его ласково, какъ родственника своего мужа, и угощаетъ.
Скоро окончился ужинъ; ужъ сонъ себѣ требуеть дани;
Ночь воцарплась, и всѣ въ домѣ потухли огни.
Тихо Тарквин³й встастъ, позолоченный мечъ обнажаеть,
Тихой крадется стопой въ теремъ стыдливой жены.
Вотъ онъ y ложа... "Ни слова. Лукрец³я! мечъ надъ тобою!"
"Сынъ я царя твоего - любитъ Тарквин³й тебя!"
Жертва безмолвствуетъ: силы и голосъ оставили члены,
Умъ помутился, едва держится въ тѣлѣ душа;
Трепетъ объялъ еe всю... такъ въ стойлѣ порой одинокомъ,
Чувствуя гибель, овца въ пасти y волка дрожитъ.
Гдѣ ей спасенье? Въ борьбѣ? Ненадежна для женщины сила.
Въ крикѣ? Холодный булать голосу путь преградилъ.
Въ бѣгствѣ? Желѣзныя длани Тарквин³я грудь ей сжимаютъ -
Чистую грудь, что чужой раньше не знала руки!
Тотъ ее молитъ, дары ей сулитъ, угрожаетъ ей карой -
Тщетны посулы, мольбы, тщетны угрозы его...
"Нѣтъ, не уйдешь!" говоритъ онъ, "позоръ твою смерть запятнаетъ;
"Хотъ я и грѣшникъ" тебя въ лживомъ грѣхѣ уличу -
"Конюхъ, убитый съ тобой, осквервен³е ложа докажетъ...
Страхомъ стыда сражена, бѣдная жертва сдалась.
О, не ликуй, побѣдитель! погубить васъ эта побѣда,
Страшною карой твой родъ вскорѣ искупитъ ту ночь.
День наступилъ. Ta на ложѣ сидитъ съ расплетенной косою -
Такъ собирается мать сына въ огнѣ хоронить.
Въ станъ за супругомъ своимъ и за старцемъ-отцомъ посылаетъ -
Быстро на жалобный зовъ къ ней поспѣшаютъ они.
Видятъ печальный нарядъ "что случилось? зачѣмъ эти слезы?
Кто предается землѣ? что огорчило тебя?"
Долго молчала она, покрываломъ свой ликъ осѣняя,
Неудержимымъ ключемъ слезы текли изъ очей.
Тщетно супругъ и отецъ утѣшають ее, о довѣрьи
Просятъ... невѣдомый страхъ сердце обоимъ щемитъ.
Трижды пыталась она... наконецъ, послѣ страшныхъ усил³й
Не подымая очей. такъ начинаетъ разсказъ:
"Пусть же и это зачтется Тарквин³ю! Собственной рѣчъю.
"О горемычная! - свои я раскрываю позоръ".
И разсказала, по скольку могла; предъ концомъ лишь признанья
Голосъ въ слезахъ потонулъ. краска покрыла лицо.
Оба прощаютъ ей грѣхъ подневольный; она жъ отвѣчаетъ:
"Въ этомъ прощеньи сама я отказала себѣ".
Молвила скрытый кинжалъ въ свое вѣрное сердце вонзила -
Брызнула кровь, и къ ногамъ пала отцовскимъ она.
Долго надъ тѣломъ ея, пораженные общею скорбью,
Санъ свой высок³й забывъ, плакали мужъ и отецъ.
Вотъ къ нимъ является Брутъ; уличая облыжное имя,
Онъ вырываетъ кинжалъ изъ полумертвой груди.
И поднимая булатъ, благородной окрашенный влагой,
Съ ясной грозой на челѣ, молвитъ безстрашную рѣчъ.
"Внемли, святая! Клянусь этой храброй и чистою кровью,
"Духомъ клянуся твоимъ, высшей святынею мнѣ:
"Кара лихого царя съ отверженнымъ родомъ настигнетъ
"Время, чтобъ доблесть изъ тьмы ликъ обнаружила свой.
Точно услышавъ обѣтъ, она вдругъ шевельнула очами
Тихимъ движеньемъ главы благословила его.
Вотъ на кострѣ ужъ сложили жену съ богатырской душою -
Слезы текутъ въ ея честь, слышптся ропотъ глухой -
Рана з³яетъ въ груди. Крикъ Брута сзываетъ квиритовъ;
Страшный властителя грѣхъ онъ раскрываетъ толпѣ.
Съ родомъ Тарквин³й бѣжитъ; получаютъ годичную почесть
Консулы; такъ для царей день наступилъ роковой.
Пр³ятно и интересно съ этимъ разсказомъ эпическаго поэта сравнить эпиколирическое творен³е Шекспира. Уже одна форма ставила особыя требован³я: если овид³евск³й дистихъ, требовавш³й для каждаго двустиш³я законченной мысли, самъ собою наводилъ поэта на эпиграмматическую краткость и мѣткость, то семистишная станца Шекспира съ такимъ же правомъ требовала широкаго развит³я поэтическихъ идей, обстоятельныхъ опасен³й, пространныхъ анализовъ. Психолог³я, къ которой былъ такъ склоненъ вдумчивый умъ Шекспира, заняла первое мѣсто; a это повело къ нѣкоторому сосредоточен³ю дѣйств³я. Во-первыхъ, нашъ поэтъ начинаетъ свой разсказъ не со сцены въ палаткѣ Тарквин³я, a съ одинокой поѣздки Секста Тарквин³я въ Коллат³ю (и вотъ причина, почему онъ, въ посвящен³и графу Соутгемптону называетъ свой даръ "поэмой безъ начала"). Во-вторыхъ, онъ слегка измѣнилъ фабулу Овид³я. У того Коллатинъ показываетъ Сексту свою жену ночью за пряжей - y Шекспира неблагоразум³е счастливаго супруга состоитъ лишь въ томъ, что онъ хвалитъ свое счастье передъ предателемъ-другомъ. Секстъ влюбляется въ Лукрец³ю со словъ ея мужа, главнымъ образомъ потому, что онъ называлъ ее цѣломудренной (стр. 2, ср. y Овид³я: "нравится... то, что соблазнъ передъ нею безсиленъ"). Выгода этой новой обстановки заключается въ томъ, что тѣ воспоминан³я о Лукрец³и, которыя y Овид³я смущаютъ молодого Тарквин³я въ станѣ, y Шекспира перенесены въ тѣ минуты борьбы страсти съ разсудкомъ, которыя непосредственно предшествуютъ преступлен³ю (особ. стр. 42). Вмѣстѣ съ тѣмъ эта новая обстановка сближаетъ "Лукрец³ю" съ "Цимбеллиномъ"; Имогена, Постумъ, Якимо - вотъ имена нашихъ героевъ въ этой пьесѣ. Правда, разница есть: Якимо - не влюбленный, a фанфаронъ, имъ руководитъ не любовь, хотя бы и чувственная, a тщеслав³е; оттого то онъ и довольствуется внѣшними знаками побѣды. Напротивъ, Тарквин³й - влюбленный, вѣрный инстинктъ любви не дозволяетъ ему допустить ту ошибку, въ которую впадаетъ Якимо, вздумавш³й чернить Постума передъ Имогеной - онъ хвалитъ Коллатина (стр. 16), и этими разсчитанными похвалами пр³обрѣтаетъ если не любовь, то дружбу его нѣжной жены.
Но это, сравнительно, мелочи. Психологическ³й анализъ души Тарквин³я, котораго Шекспиръ значительно облагородилъ, данъ въ двухъ картинахъ - до и послѣ преступлен³я. Тамъ борьба между разсудкомъ и страстью, между чистой родственной любовью и мрачной чувственной влюбленностью... y Овид³я ея нѣтъ, всѣ сомнѣн³я Тарквин³я сводятся къ мысли о возможной неудачѣ. Тѣмъ не менѣе образецъ монолога Тарквин³я (стр. 28-40) Шекспиръ нашелъ y Овид³я: это - знаменитый монологъ Медеи, въ началѣ VII книги "Превращен³й", той Медеи, которая ссудила ему столько красокъ для "Макбета". - Другое дѣло - картина душевнаго состоян³я Тарквин³я послѣ нечестиваго дѣла. Когда невинность Лукрец³я была побѣждена (поэтъ удержалъ тутъ овид³ево сравнен³е съ овечкой, стр. 97) - Тарквин³й не чувствуетъ себя удовлетвореннымъ; "онъ выигралъ то, что желалъ бы вновь потерять". Стоитъ много разъ прочесть это мѣсто (стр. 99-107); оно принадлежитъ къ самымъ глубокимъ y Шекспира. Овид³й отпускаетъ своего преступнаго героя, напутствуя его пророчествомъ о потерѣ царства - y Шекспира внѣшней карѣ предшествуетъ нравственное само осужден³е виновнаго: "нужно, чтобы пьяная страсть изрыгла то, что ее насытило, прежде чѣмъ увидѣть свою собственную отверженность".
Drunken Desire mus vomit his recipt
Ere be can see gis own abomination.
Русск³й читатель охотно припомнитъ тутъ схожую картину изъ "Воскресен³я" Толстого.
Предатель ушелъ: Лукрец³я осталась одна. Она проклинаетъ ночь, проклинаетъ случай, проклинаетъ время... въ ея жалобахъ много поэз³и, онѣ напоминаютъ порой причитан³я оскорбленнаго Лира, но намъ кажется, что простое изображен³е молчаливой Лукрец³и y римскаго поэта здѣсь болѣе умѣстно.
passis sedet ilhi cepillis.
Ut solet ad nati mater itura rogum.
Она посылаетъ за мужемъ... тутъ хорошо и вѣрно представлено боязливое состоян³е ея духа, ея невольное подозрѣн³е, что всѣ знаютъ о ея позорѣ. До стана не такъ близко; несмотря на наивный адресъ "въ Ардею, моему господину, болѣе чѣмъ спѣшное" (стр. 191), пройдетъ не мало времени, пока ее письмо приведетъ Коллатина къ ней. Овид³й просто пропускаетъ это время; Шекспиръ пожелалъ его заполнить. У Лукрец³и оказывается картина, изображающая послѣдн³е дни Трои, онъ его разсматриваетъ и питаетъ свое горе ея созерцан³емъ (стр. 196-226). Страдалица Гекуба - это она; предатель Синонъ - это Тарквин³й. Критики ставили вопросъ, какая современная картина могла служить образцомъ для поэта; намъ же не думается, чтобы живописецъ XVI вѣка могъ сопоставить на одной картинѣ столь несовмѣстимыя хронологически сцены, какъ битва Ахилла и смерть Пр³ама, споръ Аякса и предательство Синона. Нѣтъ; содержан³е своихъ сценъ поэтъ заимствовалъ отчасти изъ "Превращен³й" Овид³я, но главнымъ образомъ изъ II книги Энеиды Вергил³я, самую же мысль заполнить паузу ожидан³я созерцан³емъ такой картины - мысль очень оригинальную - ему подсказалъ тотъ же Вергил³й. У него къ I кн. Эней, дожидающ³йся прихода Дидоны, открываетъ въ общественной палатѣ барельефы, изображающ³е сцены изъ троянской войны, и ихъ видъ вызываетъ съ его стороны возгласъ, который на неподражаемомъ языкѣ римскаго поэта гласитъ такъ sunt lacrimae rerum! Вотъ это то "sunt lacrimae rerum" - основное настроен³е Лукрец³и передъ разсматриваемой картиной.
Въ послѣднихъ сценахъ поэтъ опять очень близко слѣдуетъ Овид³ю: разспросы отца и мужа (стр. 229), троекратная попытка Лукрец³и говорить (230), прощен³е присутствующихъ (245), ея собственный отказъ (245, сравни 234), ея самоуб³йство (247) плачъ мужа и отца (248 сл.), откровен³е Брута (260), его клятва (263 - особенно близко), развязка (265) - все мы тутъ находимъ. О подражан³и Лив³ю уже была рѣчь. Кое что, впрочемъ, измѣнено и вставлено, но не особенно удачно. У Овид³я Лукрец³я съ первыхъ же словъ называетъ Тарквин³я, планъ мести возникаетъ въ душѣ Брута, появлен³е котораго только благодаря этому является достаточно мотивированнымъ и эффектнымъ; y Шекспира она сначала связываетъ присутствующихъ клятвой, "рыцарей ихъ присяга обязываетъ доставлять удовлетворен³е оскорбленнымъ дамамъ" (стр. 242) - a затѣмъ уже называетъ оскорбителя, такъ что клятва Брута оказывается уже излишнимъ повторен³емъ. Затѣмъ: Овид³й не передаетъ разсказа Лукрец³и, содержан³е котораго намъ уже извѣстно - Шекспиръ, напротивъ, влагаетъ ей въ уста подробный пересказъ случившагося (стр. 232-236), впадая этимъ въ ошибку, которую древн³е называли "диссолог³ей". По другого рода причинѣ намъ не нравятся и жалобы отца и мужа Лукрец³и (стр. 251-258) - онѣ въ своей неестественности непр³ятно напоминаютъ намъ причитан³я королевы Маргариты въ "Ричардѣ III". Haконецъ... но здѣсь мы можемъ только поставить вопросъ: откуда взялъ поэтъ странную "эт³олог³ю" яркой и водянистой крови въ стр. 250? Она и по формѣ напоминаетъ "эт³ологическ³е" миѳы y Овид³я: и съ тѣхъ поръ, точно оплакивая горе Лукрец³и, оскверненная кровь являетъ водянистую влагу, но кровь чистая все остается багровой, какъ будто она краснѣла за ту, которая была заражена".
And ever since, as pitying Lucrece' woes
Corrupted blood some watery token shows,
And blood untainted still does red abide,
Blushing at that, which is so putrified.
Такъ и Овид³й объясняетъ двойной, алый и бѣлый, цвѣтъ плодовъ шелковицы: это - дань сострадан³я безвременно погибшимъ Пираму и Тизбеѣ. Позволительно ли предположить, что этотъ патетическ³й разсказъ, играющ³й такую роль въ "Снѣ въ лѣтнюю ночь" повл³ялъ на поэта и здѣсь?
При всемъ томъ "Лукрец³я" стоитъ много выше "Венеры и Адониса": она представляетъ не одинъ только литературно-историческ³й, но и значительный литературно-художественный интересъ. Врядъ ли можно сомнѣваться, что она возникла въ томъ же 1594 г., въ какомъ поэтъ посвятилъ ее графу Соутгемптону, чтобы эта "поэма безъ начала" свидѣтельствовала объ его къ нему любви "безъ конца". Она много зрѣлѣе того юношескаго произведен³я; это видно и по стилю, гораздо болѣе свободному отъ лишнихъ эпитетовъ, вычурныхъ сравнен³й, рискованныхъ гиперболъ и прочей "драгоцѣнной" безвкусицы. Интересно, между прочимъ, что поэтъ исправилъ здѣсь, осмысливъ его, то сравнен³е вѣкъ со шлюзами, которое въ своемъ нагомъ видѣ, какимъ оно читается въ "Венерѣ", вызвало его собственный здоровый смѣхъ въ "Генрихѣ IV" (см. выше, предис. къ "Венерѣ и Адонису"). Анахронизмы, конечно, встрѣчаются и здѣсь: какъ въ той ранней поэмѣ Венера разсказываетъ своему любимцу не только про весталокъ, но даже про монахинь (стр. 126), такъ и здѣсь вѣрныя супруги посылаютъ мужьямъ "очень спѣшныя" письма, рыцари клянутся защищать честь благородныхъ дамъ, пушки грохочутъ (строфа 149), и красавицы роняютъ свои перчатки (стр. 46). Но эта беззаботность была свойственна поэту до конца его жизни.
Вмѣстѣ съ "Венерой" наша "Лукрец³я" - единственные образчики эпико-лирической позмы y Шекспира; если тамъ было еще очень замѣтно вл³ян³е моралитетовъ и аллегор³и, то здѣсь мы стоимъ на твердой почвѣ дѣйствительности, расплывчатость отвлеченныхъ понят³й замѣнена отчетливыми контурами жизненныхъ, правдивыхъ характеровъ. Современники оцѣнили по заслугамъ нашу поэму: она была издана почти столько же разъ, сколько и "Венера и Адонисъ"; для потомковъ же она стала образцомъ, вл³ян³е котораго можно прослѣдить вплоть до 19 вѣка. Дѣйствительно, романтическ³я поэмы Байрона, столь мощно отразивш³яся и на нашей литературѣ - не что иное, какъ послѣдн³е отпрыски посаженнаго Шекспиромъ дерева. "Корсаръ" и "Гяуръ" имѣютъ своей родоначальницей нашу "Лукрец³ю".