Берне.- Близость его къ нашей современности.- Полное собран³е сочинен³й Ибсена
Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908
Среди европейскихъ писателей трудно найти другого, который былъ бы такъ близокъ русской современной литературѣ, какъ Людвигъ Берне. Не смотря на шестьдесятъ лѣтъ, отдѣляющихъ насъ отъ того времени, когда Берне писалъ свои жгуч³я статьи противъ Менцеля и цѣлой плеяды нѣмецкихъ мракобѣсовъ, его произведен³я сохраняютъ для насъ свѣжесть современности и жизненность, какъ будто они написаны только вчера. Его ярк³й талантъ и страстность, проникающая все имъ написанное, конечно, объясняютъ многое въ этой живучести, сближая читателя съ временемъ и людьми, о которыхъ идетъ рѣчь. Но среди современниковъ Берне были писатели не менѣе талантливые, которые, однако, далеко не такъ близки намъ, не говоря уже о вл³ян³и, оказываемомъ ими на читателей. Гейне, безспорно, и выше, и разностороннѣе по таланту, Гуцковъ глубже, но ни тотъ, ни другой не волнуютъ васъ, не вызываютъ любви или ненависти, не заставляютъ страдать, не заражаютъ своею страстью. Тайна такой исключительной жизненности Берне лежитъ въ его характерѣ, съ одной стороны, съ другой - въ общественныхъ услов³яхъ времени, когда писалъ Берне, и общности вопросовъ, которымъ посвящалъ свое исключительное вниман³е велик³й нѣмецк³й публицистъ.
Основная черта его характера - искренность, чарующая даже его враговъ и подкупающая читателя съ первой строчки. Чувствуется, что предъ нами не просто писатель, увлекающ³йся собственнымъ талантомъ, наслаждающ³йся процессомъ творчества, а человѣкъ, борющ³йся за дѣло жизни, выше и святѣе котораго для него не существуетъ. "Я никогда не стремился къ славѣ хорошаго писателя, - говоритъ онъ, - никогда не хотѣлъ считаться искуснымъ сочинителемъ. Моя природа возложила на меня священную обязанность, которую я исполняю, какъ могу. Мысли, слова - мои оруд³я, которыми я дорожу до тѣхъ поръ только, пока они мнѣ нужны, и которыя бросаю, какъ только употреблю ихъ. Мое самолюб³е никогда не радовалось и не оскорблялось, когда кто-нибудь хвалилъ или порицалъ мои оруд³я; только своему дѣлу я желалъ видѣть надлежащую оцѣнку". Меньше всего онъ придавалъ значен³я искусству ради искусства: "Искренн³я чувства не нуждаются ни въ какомъ искусственномъ украшен³и, и честныя мысли, подобно Минервѣ, выскакиваютъ уже въ полномъ вооружен³и изъ головы своего отца". Въ статьѣ, посвященной книгѣ Гейне о Герман³и, онъ подчеркиваетъ отрицательную сторону Гейне, объясняя, почему не считаетъ его настоящимъ писателемъ въ томъ смыслѣ, какъ выше говоритъ о себѣ: "Если бы Гейне, владѣя такимъ рѣдкимъ даромъ слова, отважился еще при этомъ сохранять въ себѣ способность заставлять другихъ уважать его независимость, способность имѣть свои свои собственныя мнѣн³я, чувства и мысли, обладать какимъ бы то ни было убѣжден³емъ, но убѣжден³емъ твердымъ и несокрушимымъ, сопротивляющимся порывамъ сильнаго вѣтра точно такъ же, какъ еще болѣе опаснымъ капризамъ легкаго эѳфира; если бы Гейне интересовался одобрен³емъ только честныхъ и просвѣщенныхъ людей и сочувств³емъ своей собственной совѣсти, а не увивался бы день и ночь около всѣхъ торговцевъ громкими репутац³ями, онъ былъ бы превосходнымъ писателемъ въ полномъ смыслѣ этого слова".
Самъ Берне вполнѣ свободенъ отъ такого упрека. Его убѣжден³е, то, что онъ называетъ своею вѣрою, составляетъ для него все, и того же требуетъ онъ отъ своихъ противниковъ. Отсюда его безпощадная критика всяческаго лицемѣр³я и равнодушнаго отношен³я къ тому, что проворѣчитъ нашимъ убѣжден³ямъ. Въ особенности достается нѣмецкимъ ученымъ, которые, исповѣдуя въ теор³и самыя высок³я идеи, мирно уживались на практикѣ со всякой мерзостью. "Нѣмецк³й ученый имѣетъ очень дешевую и удобную мораль... Нѣмецк³й ученый либераленъ, добродѣтеленъ, справедливъ, гуманенъ, снисходителенъ; но всему тому, чего могутъ требовать свобода, добродѣтель, справедливость и гуманность, онъ, по его мнѣн³ю, оказываетъ достаточную услугу, когда объявляетъ разъ навсегда, что именно хорошо, справедливо и гуманно; послѣ этого онъ считаетъ себя христ³ански приготовленнымъ къ блаженнѣйшей смерти и говоритъ: dixi et salvavi auimam meam. Но повторять это каждый день и каждый часъ, пока всѣ не услышатъ; но говорить это не только въ безмолвной, темной книгѣ, но и подъ открытымъ небомъ; но высказывать это на народномъ языкѣ и доказывать справедливость своихъ словъ не только на трупѣ теор³и, но и въ живомъ практическомъ примѣнен³и,- нѣмецкому ученому не приходитъ и въ голову. Онъ говоритъ: dixi. Неужели вы, глупцы, надѣетесь обмануть Провидѣн³е вашею лицемѣрною латынью? Оно будетъ судить васъ въ день нѣмецкаго суда, и тогда горе вамъ".
Изъ этой страстной преданности убѣжден³ю вытекаетъ у Берне отрицан³е объективности въ публицистикѣ. Смѣясь, разсказываетъ онъ, какъ на вопросъ знаменитаго французскаго публициста Прюдона, что онъ намѣренъ проводить въ своей газетѣ, онъ, Берне, отвѣтилъ: "Я буду хвалить то, что достойно похвалы, и порицать то, что достойно порицан³я". "Но отъ меня требовали, чтобы я хвалилъ нашихъ друзей и порицалъ нашихъ враговъ, какъ бы они ни поступали, и это требован³е было совершенно справедливо", заканчиваетъ онъ. Онъ не находитъ достаточно рѣзкихъ словъ, чтобы осмѣять нѣмецкое глубокомысл³е, съ которымъ современные ему публицисты разсматривали политическ³я событ³я, разбирая и оцѣнивая ихъ, какъ ученое сочинен³е. По его мнѣн³ю, публицистъ не долженъ быть отвлеченнымъ, такъ какъ его задачи реальны, какъ сама жизнь, внѣ которой ддя него ничто не существуетъ. Интересы философ³и, науки, искусства лишь постольку его захватываютъ, поскольку касаются текущей жизни, злобы дня, въ данную минуту выступающей на первый планъ. Можетъ быть, отъ этого точка зрѣн³я его съуживается, за то мысль его сосредоточивается, какъ свѣтъ въ фокусѣ, и выигрываетъ въ силѣ, яркости и убѣдительности. Преслѣдуя опредѣленную задачу, публицистъ не долженъ уклоняться въ сторону, увлекаясь посторонними соображен³ями добра, правды, справедливости. Для него добро лишь то, къ чему онъ стремится, правда то, во что онъ вѣритъ, справедливость то, что онъ защищаетъ. "Солдатъ въ сражен³и не можетъ удерживать свои выстрѣлы изъ опасен³я, что въ рядахъ, въ которые онъ цѣлитъ, стоятъ благородные люди, его друзья, стоятъ мног³е, нисколько не виноватые въ войнѣ. Пули этихъ людей также летятъ въ него. Таково печальное право и строг³й законъ войны: только побѣжденнаго можно любить, только ему прощать". Таково credo публицистики, и души, преисполненныя кротости и невинности, для нея не годятся.
И это отнюдь не вина публициста, что инымъ онъ не можетъ и быть. Онъ стоитъ всегда на сторонѣ той или иной парт³и, и безпарт³йный публицистъ, стремящ³йся объективно разсматривать всѣхъ, только абсурдъ, измышлен³е нѣмецкаго глубокомысл³я, изъ-за небесной отвлеченности упускающаго изъ виду землю, съ ея борьбой страстей и интересовъ. "Отъ писателя (журналиста, о которомъ, вообще, идетъ рѣчь въ данномъ мѣсть) нельзя требовать, чтобы онъ былъ безъ ненависти и безъ злобы, и, возносясь надъ всѣми тучами эгоизма, слышалъ грозу только подъ собой. Возможно ли, чтобы онъ одинъ изъ всѣхъ людей оставался совершенно свободнымъ отъ узъ любвя къ самому себѣ и не усматри-валъ хотя иногда въ законѣ своей личной выгоды - правило м³рового порядка? Но во всякое время можно требовать отъ него, чтобы онъ постоянно сознавалъ возможность этого вл³ян³я личнаго чувства и не имѣлъ дерзкаго притязан³я на непогрѣшимость своихъ мнѣн³й. Что онъ старается защитить ихъ и доставить имъ побѣду въ борьбѣ со всѣми противниками, - это не безславно, потому что свидѣтельствуетъ о серьезности его ввутренняго убѣжден³я". Парт³йность не исключаетъ терпимости, потому что "рабъ своихъ собственныхъ мнѣн³й тоже носитъ позорныя цѣпи; мы должны быть не слугами хорошаго дѣла, а друзьями его". Въ этомъ отношен³и Берне заходитъ дальше, чѣмъ можно ожидать отъ такой страстной души. По его словамъ, "презрѣннымъ мнѣн³емъ должно считаться только одно - презирающее, которое не терпитъ ничего, противорѣчащаго ему". Онъ готовъ допустить въ своей газетѣ всѣ мнѣн³я, даже завѣдомо вредныя, съ одной лишь оговоркой, что "пусть не считаютъ нарушен³емъ гостепр³имства, когда хозяинъ будетъ или самъ свободно порицать вещи, несогласныя съ его воззрѣн³ями, или предоставлять свободу этого порицан³я другимъ". Быть терпимымъ, значитъ быть свободнымъ. Къ свободѣ стремятся всѣ, но одни желаютъ ее для себя, друг³е - для всѣхъ. Послѣдн³е и являются истинными представителями терпимости, справедливости и правды.
Такимъ былъ и Берне, не отступавш³й ни предъ чѣмъ, разъ этого требовала борьба за убѣжден³я. Въ одномъ мѣстѣ онъ выражаетъ сожалѣн³е, что можетъ бороться только словомъ, потому что "спящ³й нѣмецк³й народъ" не даетъ возможности прибѣгнуть къ болѣе дѣйствительнымъ оруд³ямъ. Вѣра въ справедливость отстаиваемаго дѣла поддерживаетъ въ немъ надежду при самыхъ тяжелыхъ услов³яхъ, утѣшаетъ въ минуту полнаго торжества противвиковъ, не обладающихъ такою вѣрою. "Только мы вѣруемъ, друг³е не вѣруютъ. Наши противники, когда они дѣйствуютъ безпристрастно, только мыслятъ не такъ, какъ мы,- когда же они лицемѣрятъ, они только говорятъ не такъ, какъ мы; но у нихъ нѣтъ вѣрован³я, которое они могли бы противопоставить нашему. И оттого-то мы побѣдимъ, а наши противники покроются позоромъ".
Будущее вполнѣ оправдало ето гордое заключен³е, но въ то время, когда оно было высказано, нужно было обладать великой вѣрой, чтобы не пасть духомъ при видѣ полнаго торжества темныхъ силъ, владѣвшихъ тогда Герман³ей. Раздѣленная на сотню мелкихъ владѣн³й, руководимыхъ и опекаемыхъ двумя "полицейскими, Австр³ей и Прусс³ей", Герман³я была отдана во власть грубѣйшей реакц³и, какую когда-либо знала истор³я. Реакц³я шла не только со стороны правящихъ сферъ, но и въ самомъ обществѣ находила дѣятельную поддержку. Наука, философ³я, журналистика, все стремилось оправдать существующ³й порядокъ, подыскать любой формѣ насил³я нравственное обоснован³е. Свобода признавалась французскямъ изобрѣтен³емъ, а все французское искони было чуждо нѣмецкому духу, пути развит³я котораго совсѣмъ особые,- говорили нѣмецк³е патр³оты. "Явлен³я, по которымъ у другихъ народовъ можно заключить о глубочайшемъ паден³и нац³и, у насъ никоимъ образомъ не могутъ приводить къ такимъ заключен³ямъ. Поверхность нашего существован³я можетъ вынести много, но зерно остается при этомъ неприкосновеннымъ. Нашъ велик³й народъ созданъ очень прочно... Нѣмцы народъ молодой. У нихъ нѣтъ прошедшаго, у другихъ народовъ нѣтъ будущаго... Только нѣмцы вполнѣ люди. Англичанинъ - только англичанинъ; испанецъ - только испанецъ; французъ - только французъ,- человѣкомъ же можетъ назваться только нѣмецъ... Строен³е нѣмецкой земли будетъ когда-нибудь окончено, и тогда оно, возведенное на тысячелѣт³яхъ, переживетъ всѣ государства. Нѣкогда нѣмцы разрушили всем³рное римское царство; когда-нибудь они построютъ царство болѣе прекрасное. Они создадутъ вѣчный миръ, эту мечту другихъ народовъ, которую осуществить предназначено нѣмецкому народу... Народъ, который, не смотря на цензуру, развилъ въ себѣ такую силу духа и свободу духа, какихъ не пр³обрѣлъ ни одинъ народъ безъ цензуры,- явлен³е совершенно особенное, и т. д., и т. д. Въ такихъ дифирамбахъ, безчисленные образчики которыхъ разсѣяны въ произведен³яхъ Берне, особенно отличались нѣмецк³е народники, страшно возмущавш³еся всѣмъ, что разрушало, по ихъ мнѣн³ю, истинныя основы нѣмецкаго народнаго духа,его патр³архальныя черты, бытовыя и экономическ³я. На нихъ-то обрушивалась безпощадная критика Берне, раскрывавшая всю ложь этихъ основъ, подъ которой скрывалось невѣжество, умственная и нравственная дикость и нищета, ничѣмъ не прикрытая.
Его критика нѣмецкаго шовинизма по истинѣ безсмертна. Такъ она глубока и остроумна. Въ европейской литературѣ она единственная въ своемъ родѣ, что признали не только друзья, но и враги Берне. Такъ, Гейне, сильно не любивш³й его за справедливую оцѣнку своей книги о Герман³и, говоритъ о лучшей статьѣ Берне, направленной противъ нѣмецкихъ шовинистовъ: "Менцель французоѣдъ" есть защита космополитизма противъ нац³онализма; послѣ этой защиты видно, что у Берне космополитизмъ былъ только въ головѣ, а патр³отизмъ пустилъ глубок³е корни въ сердцѣ, тогда какъ у его противника патр³отизмъ засѣлъ только въ головѣ, а въ сердцѣ зѣвало самое холодное равнодуш³е... Изъ сердца Берне вылетаютъ тутъ трогательнѣйш³е, безыскусственные звуки патр³отическаго чувства - вылетаютъ точно стыдливыя признан³я, которыхъ человѣкъ уже не можетъ удержать въ послѣднюю минуту своей жизни и которыя скорѣе рыдан³я, чѣмъ слова. Смерть стоитъ тутъ же и киваетъ головой, какъ неопровержимый свидѣтель правды этихъ признан³й... Да, онъ былъ не тольво хорош³й писатель, но и велик³й патр³отъ".
Патр³отизмъ, въ истинномъ, высокомъ значен³и, составлялъ сущность Берне, былъ убѣжден³емъ его жизни, ея содержан³емъ и двигателемъ. Поэтому-то его такъ возмущало лицемѣр³е продажныхъ писакъ, въ родѣ Менцеля, и глупая восторженность народниковъ, такъ какъ и въ тѣхъ, и въ другихъ онъ не видѣлъ патр³отизма. "Я боленъ моимъ отечествомъ; пусть оно освободится, и я выздоровѣю", говоритъ онъ, а Менцели и народники, напротивъ, изо всѣхъ силъ старались затянуть потуже петлю, мѣшавшую отечеству дышать свободно. Менцели дѣлали это изъ-за выгодъ. "Льстить тиранн³и изъ-за своего комфорта, своего постыднаго спокойств³я, изъ-за того, чтобы ненарушимо наслаждаться тѣмъ, что имѣешь - развѣ не такъ же скверно, какъ льстить ей для того, чтобы добиться, чего не имѣешь и что желалъ бы пр³обрѣсти? Въ то время еще не было въ Герман³и фонда для газетныхъ рептил³й, но рептил³и уже были. Онѣ не были еще тогда такъ беззастѣнчивы, какъ ихъ наслѣдники въ наше время, и свою лесть абсолютизму облекали въ яркое платье негодован³я на "непатр³отичныя выходки" еврея Берне, уже самымъ происхожден³емъ своимъ обреченнаго иа жертву космополитизму. Современныя рептил³и и въ этомъ случаѣ остались вѣрны своимъ отцамъ, и упрекъ въ различ³и нац³ональности остается до сихъ поръ ихъ главнымъ оруж³емъ. Да и не только ихъ. Здѣсь сходятся они съ народниками, объяснявшими, что Берне, какъ еврей, не могъ понять сущности нѣмецкой души, открытой только нѣмцу. Его насмѣшки надъ гимнами Армин³ю, нѣмецкимъ общиннымъ духомъ, надъ превосходствомъ нѣмецкаго языка и нѣмецкимъ "всечеловѣкомъ", надъ "нѣмецкой душой", совсѣмъ особой, исключительной, не поддающейся описан³ю, вытекаютъ изъ еврейскаго происхожден³я Берне не позволяющаго ему прочувствовать все велич³е нѣмецкой души, выражающееся въ Армин³и, общинѣ и "всечеловѣкѣ". На так³я нападки Берне отвѣчалъ только презрительнымъ смѣхомъ: "Каждый разъ, когда мои противники видятъ, что они могутъ разбиться о Берне и потерпѣть умственное ко-раблекрушен³е, они хватаются за Баруха, какъ за свой спасительный якорь".
Точка зрѣн³я, съ которой Берне разсматриваетъ теор³и своихъ противниковъ, исключительно общественная, или, какъ онъ выражается - "гражданская". Ихъ отвлеченныя мудрствован³я о "духѣ" и "всечеловѣкѣ" онъ разлагаетъ на составные житейск³е элементы и показываетъ, къ чему приводитъ этотъ "духъ". "Народъ, который, не смотря на свою силу духа и свободу духа, не умѣлъ освободиться отъ своей цеизуры, постоянно издѣвавшейся надъ всякою силою, постоянно разрушавшей всякую свободу, который подчиняется людямъ слабоумнымъ, людямъ, позволявшимъ заключить свой духъ въ оковы,- который, не смотря на свою здоровую натуру и чистоту нравовъ, никогда не могъ добиться того, что друг³е народы сумѣли пр³обрѣсти бехъ силы духа, безъ свободы духа, безъ добродѣтели и безъ благосостоян³я,- наконецъ, народъ, который не можетъ выйти изъ позорнѣйшаго несовершеннолѣт³я и похожъ на ид³ота, боящагося привидѣн³й, или ребенка, дрожащаго при видѣ розги, - такой народъ, дѣйствительно, явлен³е совершенно особенное... Праведный Боже! Что это за сила духа, когда она боится показать свое значен³е, и при видѣ каждаго полицейскаго солдата складывается, какъ перочинный ножикъ и прячетъ свой клинокъ въ роговой черенокъ? И что это за похвальба свободою духа? Кто не свободенъ духомъ? Всѣ, вездѣ и всегда; свободгы въ темницѣ, на кострѣ, въ пустынѣ, въ толпѣ дураковъ и даже за столомъ подозрительнаго, кровожаднаго и пьянаго тирана. Даже г. Менцель свободенъ духомъ и его мысли могутъ насмѣхаться надъ его словами". Прекрасенъ нѣмецк³й "всечеловѣкъ", неспособный ни воодушевляться, ни быть самимъ собой. "Если полиц³я прикажетъ намъ воодушевиться и объявитъ печатно, что въ четыре часа пополудни мы должны ликовать, то мы исполнимъ это и въ четыре часа будемъ ликовать". Нѣмецк³й народъ называютъ набожнымъ, скромнымъ, свободомыслящимъ. Но развѣ человѣкъ набоженъ, когда онъ раабиваетъ на куски человѣка, лучшее создан³е Бож³е? Развѣ онъ скроменъ, когда обнаруживаетъ высокомѣр³е? Развѣ онъ свободенъ, когда думаетъ о томъ, какъ бы выслужиться? У французовъ тоже есть высокомѣр³е, но это высокомѣр³е личное, то самое, которое навлекло проклят³е на праотца Адама, а не общинное, какъ у васъ: оно не организовано". Нѣмецк³й народъ дѣйствительно свободенъ: онъ самъ наблюдаетъ за собой, ве только за страхъ, во и за совѣсть. "Нѣмецкое правительство раздѣлило весь народъ на два класса: шп³оновъ и шп³онствующихъ. Кромѣ нихъ, нѣтъ никого. Будьте вы хорош³й или дурной человѣкъ, человѣкъ или чортъ, до этого никому нѣтъ дѣла; каждый нѣмецъ - или полицейская собака, или полицейская дичь, или молотокъ, или наковальня".
Самая тяжкая мука изъ тѣхъ, какими страдаютъ люди,- многое понимать и быть не въ состоян³и что-либо сдѣлать,- говоритъ Геродотъ, и этою мукою всю жизнь страдалъ Берне. Онъ ясно понималъ, как³я бѣдств³я подготовляетъ нѣмецкое правительство своимъ упорнымъ сопротивлен³емъ требован³ямъ духа времени. Берне не могъ обольщаться, подобно, многимъ недомыслящимъ патр³отамъ, "спокойнымъ развит³емъ внутреннихъ силъ", совершавшимся гдѣ-то, въ глубинѣ народной жизни, когда на поверхнооти видѣлъ лишь проявлен³я подлости, невѣжества и нищеты. "Нынѣшнее спокойств³е совершенно сообразно съ нѣмецкою натурою, нѣмцы вполнѣ довольствуются имъ", пишетъ Менцель въ отвѣтъ на ядовитыя насмѣшки Берне надъ нѣмецкой спячкой. "Берне называетъ это состоян³е сномъ; пусть такъ, но это сонъ здоровый, и благо тому, кто спитъ спокойно. Я готовъ назвать его даже сномъ растен³й, тихимъ благословеннымъ ростомъ. Эти слова могутъ быть одинаково примѣнены къ нашему физическому и нравствевному положен³ю. Въ цѣломъ наше внѣшнее благосостоян³е увеличилось и несмѣтное множество злоупотреблен³й стараго времени уничтожилось. Литература также доказываетъ, что мы сдѣлали умственные успѣхи, и послѣднее десятилѣт³е, какъ ни незначительно оно кажется въ сравнен³и съ предпослѣднимъ, въ сущности, гораздо богаче его зародышами силы и развит³я. Человѣческое положен³е никогда нельзя измѣрять высшимъ масштабомъ идеала". Притязательная глупость подобныхъ фразъ, которыми не только продажныя душонки Менцелей, но и люди болѣе благонамѣренные старались оправдать позорное настоящее нѣмецкаго народа, вызываетъ горьк³й отвѣтъ Берне: "О небо! требовать для нѣмцевъ, этого образованнѣйшаго, умнѣйшаго здоровѣйшаго и добродѣтельнѣйшаго народа въ свѣтѣ, того, что имѣютъ Португал³я и Испан³я, Фрагц³я и Англ³я, Бельг³я, Голланд³я и Швейцар³я,- того, что умѣла удержать за собой силою мужества и благородства маленькая, слабая, опутанная безчисленными сѣтями европейской дипломат³и, Грец³я, - того, чѣмъ владѣютъ даже негры въ колон³яхъ С³ерра-Леоны и Либер³и,- негры, которыхъ мног³е естествоиспытатели признаютъ совершенно неспособными къ полному человѣческому образован³ю, именно: свободы печати, гласнаго суда и присяжныхъ и всѣхъ тѣхъ остальныхъ учрежден³й, которыя должны существовать у совершеннолѣтнихъ народовъ и отсутств³е которыхъ низ-водитъ народъ на степень презрѣнныхъ рабовъ и смѣшныхъ школьниковъ,- требовать всего этого для нашего отечества значитъ, по мнѣн³ю г. Менцеля, мѣрить великимъ масштабомъ идеала!"
Обыкновенно, никто не злоупотребляетъ такъ ссылками на идеалы, какъ беззастѣнчивые противники всего идеальнаго. Все, что не укладывается въ рамки ихъ будничныхъ требован³й, признается недостижимымъ и преступнымъ, какъ нарушаюшее правильный ходъ прогресса. Въ то же время они сами отнюдь не прочь отъ ссылокъ на идеалы, но видятъ и указываютъ ихъ въ прошломъ и всѣхъ несогласно мыслящихъ считаютъ мечтателями, на что Берне остроумно замѣчаетъ: "Смѣются надъ политическими мечтателями, ихъ книжною доктриною, и не подозрѣваютъ, что они сами так³е же мечтатели и идеологи, съ тою только разницею, что одни увлекаются новыми идеями, друг³е же - старыми. Но какое изъ этихъ увлечен³й самое опасное, какое вводитъ въ болѣе горькое заблужден³е? Какъ будущее, такъ и прошедшее не могутъ быть названы существован³емъ; но то, что еще не есть, можетъ быть, а то, что было, больше никогда не будетъ. Человѣка, который еще не живетъ, можно создать; но человѣка, который уже отжилъ, не вызоветъ изъ гроба никакое искусство, не вытащитъ никакая сила. Впрочемъ, если бы наши государственные люди и узнали когда-либо, чего хочетъ время, и убѣдились, что оно можетъ сдѣлать все, что хочетъ, то и это не заставило бы ихъ поступить умнѣе. Неизбѣжнаго они стараются избѣгать какъ можно дольше, думая, что выиграть время значитъ все выиграть. Но развѣ вашъ врагъ теряетъ время, которое все выигрываетъ? Молодой левъ растетъ въ клѣткѣ точно такъ же, какъ на свободѣ, а когда придетъ день, въ который вы должны будете отворить ему двери этой клѣтки, онъ бѣшено и мощно выскочитъ изъ нея и, конечно, не поблагодаритъ васъ за то, что вы были стражами его молодости".
Одиннадцать лѣтъ послѣ смерти Берне мартовская революц³я 48-го года подтвердила это заключен³е, но при жизни ему все время пришлось играть роль Кассандры. Его страстная любовь къ отечеству получаетъ вслѣдств³е этого оттѣнокъ глубокаго трагизма, и его опредѣлен³я патр³отизма, свободы, любви къ родинѣ теряютъ совершенно нац³ональную окраску. Въ этихъ характеристикахъ Берне выступаетъ не только какъ политическ³й писатель, публицисгъ своего времени, но какъ поэтъ и идеальный гражданинъ, что обезпечиваетъ за нимъ навсегда право на безсмерт³е. Нѣкоторые изъ его политическихъ взглядовъ теперь потеряли значен³е, и современному читателю уже нельзя читать безъ улыбки его прославлен³е Франц³и и французскаго народа, въ которомъ Берне видѣлъ вождя цивилизац³и, постоянно противопоставляя дѣятельную любовь къ свободѣ французовъ - платоническому къ ней отношен³ю нѣмцевъ. Освободившись отъ бюрократической опеки, такъ возмущавшей Берне, нѣмцы осуществили и даже превзошли его ожидан³я, развивъ всѣ тѣ прекрасныя качества, которыя выставлялись противниками Берне и которыхъ онъ не отрицалъ, указывая только, что при разъединенности Герман³и, при беззаконномъ режимѣ они не даютъ такихъ результатовъ, какихъ нѣмцы въ правѣ были ожидать. "Только свобода,- говоритъ Берне,- можетъ развить въ народѣ всѣ силы и этимъ помочь ему достигнуть цѣли, укаэанной ему на человѣческомъ пути. Только она можетъ вывести наружу скрытыя, зрѣющ³я добродѣтели народа, объяснить, как³е изъ его недостатковъ и пороковъ слѣдуетъ приписать испорченности, а как³е - природѣ, наконецъ, отдѣлить его здоровыя достоинства отъ тѣхъ, которыя, подъ личиною силы, скрываютъ только слабость и суть нечто иное, какъ болѣзненные приливы, противозаконныя посягательства одного органа на друг³е, каковы, напр., патр³архальность и трансцендентализмъ нѣмцевъ". Мѣсто патр³архальности заняла общественность, явился интересъ къ обществевной жизни, развитой въ Герман³и несравненно болѣе, чѣмъ въ совремевной намъ Франц³и. Политическая жизнь, такъ возбуждавшая Берне въ Парижѣ и на отсутств³е которой въ Герман³и онъ такъ горько сѣтовалъ, постепенно передвигалась изъ Парижа въ Берлинъ, гдѣ въ настоящее время, безспорно, центръ прогрессивныхъ движен³й, какъ въ наукѣ, такъ и въ политикѣ. Трансцендентализмъ исчезъ безслѣдно, по крайней мѣрѣ въ политикѣ нѣмцевъ, которые съ рѣдкой ясностью и самообладан³емъ рѣшаютъ вопросы экономическ³е и соц³альные въ томъ самомъ Берлинѣ, гдѣ во времена Берне Гегель доказывалъ "разумность всего дѣйствительнаго", чѣмъ такъ возмущалось патр³отическое сердце Берне. Шовинизмъ, столь ненавистный ему, исчезъ совершенно изъ общественной жизни Герман³и, сохранившись только на столбцахъ продажныхъ газетъ, руководимыхъ рептил³ями - прежде Бисмарка, теперь Вильгельма. Одного не могъ предвидѣть Берне - антисемитизма, въ которомъ наиболѣе невѣжественная часть народной массы ищетъ выхода изъ бѣдственнаго положен³я, подъ лицемѣрнымъ руководствомъ новѣйшихъ Менцелей. Но антисемитизмъ не страшенъ самъ по себѣ, такъ какъ свобода является лучшимъ оруж³емъ противъ него, предоставляя полную возможность выяснен³ю истинныхъ интересовъ массъ.
Если, однако, въ оовременной Герман³и и не все обстоитъ благополучно, если многое, о чемъ мечталъ Берне, и не получило осуществлен³я,- приписывать это свободѣ, видѣть ея послѣдств³е хотя бы въ томъ же антисемитизмѣ, было бы неправильно, такъ такъ, говоритъ Берне, "свобода отнюдь не есть нѣчто положительное, она - только отрицательное именно отсутств³е неволи. Свобода не можетъ и не хочетъ основать ничего, кромѣ самой себя, и не можетъ и не хочетъ разрушить ничего, кромѣ насил³я. Свобода не можетъ преобразовать народъ, она не можетъ поселить въ немъ тѣ добродѣтели и достоинства, въ которыхъ отказала ему природа, она не можетъ отнять у него тѣ недостатки и пороки, которыми онъ обязанъ своему климату, своему воспитан³ю, своей истор³и или несчастной звѣздѣ, подъ которой онъ родился. Свобода - ничто и, но смотря на это - все, потому что она - здоров³е народовъ... Какъ здоровый нищ³й, грызущ³й черствую корку хлѣба, счастливѣе больного богача, сидящаго за роскошнымъ столомъ, такъ свободный народъ, живи онъ даже у сѣвернаго полюса, безъ художествъ, безъ науки, безъ вѣры, безъ всѣхъ житейскихъ радостей, въ постоянной войнѣ изъ-за пищи съ медвѣдями, - все-таки счастливѣе народа, наслаждающагося жизнью подъ райскимъ небомъ, среди тысячи плодовъ и цвѣтовъ, даруемыхъ ему почвою, искусствомъ и наукой, но при этомъ лишеннаго свободы". Отъ здоровья она отличается лишь тѣмъ, что здоровье, разъ потерянное, не возстановляется, тогда какъ "свобода не умираетъ и въ гробу, и ростетъ до тѣхъ поръ, пока не проломитъ гробовой доски". Здоровье, впрочемъ, дается природой, тогда какъ "свободу берутъ, а не получаютъ,- и тотъ, кто взялъ ее и потомъ возвратилъ безъ боя, былъ обыкновенный воришка, а не завоеватель, и повѣсить его слѣдуетъ"...
Этими многочисленными выдержками достаточно характеризуется личность Берне, какъ публициста и борца за свободу. Что касается его достоинствъ, какъ писателя, то въ ряду европейскихъ прозаиковъ ему принадлежитъ безспорно одно изъ первыхъ мѣстъ по силѣ и красотѣ слога, и въ этомъ отношен³и для публицистовъ всѣхъ странъ онъ также служитъ недосягаемымъ образцомъ.
"Свобода и правда - вотъ столпы общества", говоритъ другой писатель, болѣе намъ близк³й по времени, хотя едва ли болѣе близк³й по духу, чѣмъ Берне. Это - Ибсенъ, "велик³й норвежск³й викингъ духа", съ дикой энерг³ей срывающ³й покровъ съ общественной лжи, которой такъ глубоко проникнуты наши взаимныя отношен³я. Берне ставитъ на первомъ мѣстѣ свободу въ политической жизни общества, Ибсенъ - въ соц³альной. Въ рядѣ драмъ, посвященныхъ различнымъ сторонамъ жизни семейной и общественной, Ибсенъ - съ поразительной смѣлостью раскрываетъ послѣдств³я лжи, являющейся результатомъ общественнаго рабства, въ которомъ живетъ большинство, и боязни каждаго изъ насъ быть самимъ собой, искренно относиться въ себѣ и другимъ.
На каждомъ шагу мы окружили себя сѣтью обязанностей, изъ которой не въ силахъ выбиться то, что составляетъ сущность каждаго, его духовное "я". Въ огромномъ большинствѣ случаевъ, оно такъ и остается въ зачаточномъ состоян³и, и послѣ безсильныхъ порыван³й въ молодости, навсегда складываетъ крылья. А между тѣмъ, мы меньще всего слышимъ и думаемъ о главной обязанности - быть тѣмъ, чѣмъ насъ создала природа, не поступаясь ничѣмъ, что такъ или иначе связано съ нашимъ человѣческимъ достоинствомъ. Въ драмѣ "Нора" героиня отвѣчаетъ мужу, что у нея есть только одинъ священный долгъ, о которомъ никогда и никто ей не говорилъ: "Прежде чѣмъ быть женою и матерью, я - человѣкъ, по крайней мѣрѣ, хочу попытаться быть имъ". Но чтобы дойти до этой, повидимому, простой истины, ей приходится поплатиться любовью, семейною жизнью, словомъ, всѣмъ, что составляло суть ея жизни. И зависитъ это не отъ особыхъ услов³й, въ которыя поставлена Нора, такъ какъ ея жизнь ничѣмъ не отличается отъ массы женщинъ, женъ и матерей, остающихся всю жизнь въ блаженномъ ослѣплен³и. "Когда я была еще дѣвушкой отецъ дѣлился со мной своими взглядами и понят³ями, и я должна была соглашаться съ нимъ, потому что всякое самостоятельное мое мнѣн³е было бы для него непр³ятно. Онъ называлъ меня своею куколкою и игралъ со мной точно такъ же, какъ я играла со своими куклами. Затѣмъ я перешла къ тебѣ въ домъ,- обращается она въ мужу,- ты устраивалъ все по своему вкусу, и такимъ образомъ, ко мнѣ привились твои вкусы, или, быть можетъ, я принаравливалась къ нимъ; кажется, и то, и другое. Нашъ домъ былъ нечто иное, какъ дѣтская съ игрушками. Дома, у отца со мной обращались вакъ съ маленькой, здѣсь - какъ съ большой куклой. А наши дѣти были, въ свою очередь, моими куклами"...
Ложь была въ основѣ этой семьи, ложь обаятельная и красивая, будто суть семейной жизни заключается въ подчинен³и слабѣйшаго болѣе сильному, при взаимномъ стремлен³и жить возможно веселѣе, изящнѣе, беззаботнѣе. Когда на эту счастливую семью обрушивается внезапно несчастье, не оказывается въ наличности ни одного элемента, необхо-димаго для борьбы, требующей сильныхъ и стойкихъ характеровъ, гордости и пониман³я своей чести и достоинства. Нора рѣшаетъ вопросъ рѣзко и рѣшительно. Это натура не заурядная, въ ней есть характеръ, только неразвитый воспитан³емъ. Придя къ заключен³ю, что бракъ, не основанный на взаимномъ уважен³и личности, есть "простое сожительство", она разрываетъ его. Огромное бодьшинство поступаетъ иначе. Къ старой лжи оно прибавляетъ цѣлый рядъ новыхъ самообмановъ, подъ вл³ян³емъ которыхъ примиряется со своей участью и тянетъ скучную канитель, утѣшая себя тѣмъ, что это необходимо для семьи, для дѣтей, для общества, наконецъ. И ложь, такимъ образомъ, накопляется, растетъ, какъ комъ снѣга, пока, наконецъ, люди не перестаютъ различать ея и свято увѣруютъ, что это и есть самая настоящая истина. Потому что ложь необходима для средняго человѣка. "Отнимая у него ложь жизни, вы вмѣстѣ съ тѣмъ отнимаете у него счастье", говоритъ одинъ изъ персонажей другой драмы Ибсена "Дикая утка".
Такъ и поступаетъ героиня другой драмы "Привидѣн³я", г-жа Альвингъ. Когда предъ ней раскрывается жестокая правда ея жизни, она пытается порвать съ ней, начать новую жизнь, но подъ вл³ян³емъ человѣка, дорогого для нея, болѣе дорогого, чѣмъ всѣ друг³е,- смиряется и мужественно несетъ всѣ послѣдств³я. Г-жа Альвингъ - это смирившаяся Нора, представительница огромной массы женщинъ. Что же она выигрываетъ? Жесток³й таланть Ибсена, пожалуй, ни въ одной пьесѣ не выказывается съ такой силой, какъ въ этой. Усвоивъ великую "истину", что "мы прежде всего живемъ для долга, а не для счаст³я", она мучится съ развратнымъ и жалкимъ мужемъ, охраняя будущность сына. Для него оберегаетъ она репутац³ю отца, для него отказывается отъ высшаго насдажден³я самой воспитывать сына въ своемъ домѣ, подъ личнымъ наблюден³емъ. Но правда, которой она не знала и о которой ей ничего не говоряли мудрые совѣтники, твердивш³е о долгѣ, даетъ себя знать, какъ всегда, слишкомъ поздно. "Мнѣ иногда кажется,- говоритъ г-жа Альвингъ,- что мы всѣ подобны привидѣн³ямъ, подобны выходцамъ изъ могилъ. Въ насъ живетъ и прячется все, что мы наслѣдуемъ отъ родителей, всѣ старыя, повидимому, умерш³я воззрѣн³я и вѣрован³я. Когда я беру въ руки газету, мнѣ кажется, будто привидѣн³я скользятъ между строкъ. Вездѣ кругомъ эти выходцы изъ могилъ, неисчислимые, какъ песокъ морской". Сынъ наслѣдуетъ отъ отца неизлѣчимую болѣзнь, ведущую къ сумасшеств³ю. Къ чему привелъ ее долгъ, которому она пожертвовала жианью? И что это за велѣн³я долга, результатомъ котораго является нравственная смерть?
Отвѣтъ ясенъ: долгъ, основанный на лжи, ложенъ, а таково большинство "долговъ", тяготѣющихъ надъ современнымъ обществомъ.
Въ пьесѣ "Столпы общества" Ибсенъ выводитъ на сцену семью, занимающую первенствующее подожен³е въ городѣ, гдѣ въ полномъ смыслѣ слова идетъ круговая порука во лжи. Лгутъ всѣ, прикрывая весьма низменныя цѣли громкими словами о нравственности, общей пользѣ и тому подобныхъ высокихъ матер³яхъ. Какъ и во всѣхъ своихъ драмахъ, Ибсенъ доводитъ дѣло до корня этой лжи, показывая, что причина ея лежитъ не въ отдѣльной личности, не въ томъ или другомъ проступкѣ, а въ основахъ общества. "Въ чемъ я себя обвиняю,- говоритъ герой пьесы,- такъ это въ своей слабости, заставлявшей меня выбирать окольные пути: я зналъ и боялся привычки нашего общества видѣть нечистые мотивы во всемъ, что кто-нибудь предпринимаетъ". Но кто же привилъ обществу эту привычку, какъ не тѣ, кто стоитъ во главѣ его? Имъ мало пользоваться выгодами своего положен³я, они желаютъ еще освятить его возвышенностью стремлен³й, внушая на каждомъ шагу, что лишь общ³е интересы руководятъ ихъ поступками. Постепенно они входятъ въ свою роль до того, что и сами начинаютъ вѣрить въ правоту своихъ дѣйств³й и смотрятъ, какъ на святотатство, на критику ихъ цѣлей и средствъ. И кто выдерживаетъ до конца на этомъ пути лжи и обмана, тотъ всегда достигаетъ успѣха, такъ какъ всегда найдеть достаточно помощниковъ, готовыхъ поддержать его, конечно, ради своихъ интересовъ. Такъ создается замкнутая цѣпь взаимнаго обмана, въ которой безсильно бьется бѣдное чедовѣчество.
Пьеса, однако, заканчивается торжествомъ правды, что какъ-то не вяжется съ общимъ настроен³емъ Ибсена, который мало, пожалуй, и вовсе не вѣритъ въ возможность утвердить общество на этихъ столпахъ.- правдѣ и свободѣ, при современномъ противорѣч³и классовыхъ интересовъ. Въ драмѣ "Врагъ народа" общество отвѣчаетъ каменьями на воззван³е героя къ правдѣ, которая не теряетъ оттого значен³я въ глазахъ автора, но приводитъ его къ безотрадному заключен³ю, что "сильнымъ можетъ быть только тотъ, кто - одинъ". Сильнымъ быть, значитъ не поддаваться никакимъ побочнымъ соображен³ямъ, не искать "окольныхъ путей", но быть такимъ, значитъ стать внѣ общества. Тѣмъ не менѣе, лучше быть одинокимъ, чѣмъ строить союзы, гдѣ въ основѣ покоится ложь. Въ концѣ концовъ она породитъ только тысячу новыхъ обмановъ, цѣлую сѣть лжи, изъ которой нѣтъ выхода. "Кто посѣетъ ложь, тотъ посѣетъ слезы", говоритъ Свангилъда въ пьесѣ "Комед³я любви", въ которой безотрадный пессимизмъ Ибсена проникнутъ глубокой поэз³ей, придающей ему глубок³й и возвышенный характеръ. Счастье - мечта юности, а "наша юность - вѣтеръ въ полѣ: пролетѣла, не вернешь", и не погоня за счастьемъ составляетъ суть жизни. М³ръ вездѣ "трагикомед³я, гдѣ каждый вѣритъ тому, что солгали всѣ друг³е, и принимаетъ на себя личину любви съ ложью въ сердцѣ и словами правды на языкѣ... Люди лгутъ передъ самими собою и предъ другими, и никто но смѣетъ обнаружить лжи, потому что они потерпѣли кораблекрушен³е, а считаютъ себя Крезами въ счаст³и"... Единственная сила, которая можетъ удержать человѣка отъ этого пути,- "Божья правда", дающая мощь и мужество тому, кто не ждетъ себѣ и не требуетъ никакой награды за служен³е ей. "Надо бороться и жертвовать собой съ мужествомъ истины", жить безъ жалобъ и умирать безъ страха.
Для огромной массы человѣчества этотъ путь, одинок³й и безотрадный, не по силамъ. Ей необходимы "дик³я утки", въ которыхъ она видитъ отражен³е своихъ несбывшихся желан³й, нужны "спокойные, уютные дома", въ которыхъ хозяйничаютъ привидѣн³я. Каждый зараженъ "лихорадочной болѣзнью вѣка - желан³емъ награды за побѣду безъ борьбы, жаждой праздника безъ будничныхъ трудовыхъ дней". Ради утолен³я этой жажды люди гонятся за призраками, которые ихъ заводятъ въ болото житейской пошлости, откуда нѣтъ возврата. А когда приходитъ осень жизни, они съ горечью нападаютъ на тѣхъ, кто еще не погрязъ въ засосавшей ихъ тинѣ. И тодько поэтъ смѣло и свободно проходитъ надъ трясиной, но поэтомъ можетъ быть "всяк³й и въ школѣ, и въ судѣ, и въ церкви, сильный и слабый,- у кого всегда передъ глазами витаетъ идеалъ". Такова благородная цѣль, къ которой должно стремиться. Тогда не приблизится къ намъ осень никогда, и "птица пѣсни не замолкаетъ въ груди и не стремится изъ нея туда, откуда пришла". Тогда "покровъ зимы не опускается на наши погибш³я грёзы", и "наша радостная, смѣлая любовь не можетъ быть сломлена болѣзнью, ослабѣть отъ лѣтъ", и умираетъ, "какой жила - великою, молодою".
Этотъ восторженннй гимнъ идеалу Ибсенъ влагаетъ въ уста женщины, которая, вообще, въ его произведен³яхъ играетъ главную роль. Она всегда выше и благороднѣе мужчинъ, и рядъ имъ созданныхъ женскихъ характеровъ производитъ чарующее впечатлѣн³е поэз³и и красоты. Такова Нора, цѣною разрушеннаго личнаго счастья покупающая себѣ право на свободу и правду. Такова г-жа Альвингъ, ея сестра по судьбѣ, встающая предъ нами какъ mater dolorosa, которая слишкомъ поздно убѣждается, что путь ложнаго долга не ведетъ ко благу. Рядомъ съ ними идутъ Свангильда изъ "Комед³и любви", геройски отказывающаяся отъ любви ради болѣе возвышенгой цѣли - стремлен³я къ идеалу, - Дина, въ "Столпахъ обществахъ", которая, не колеблясь, идетъ за человѣкомъ, смѣло отстаивающимъ то, что онъ считаетъ свободою и правдой. Еще грац³ознѣе Гильда въ "Архитекторѣ Сольнессѣ", истинное олицетворен³е "младыхъ надеждъ сердечной тишины", торжествующая, не смотря на гибель любимаго человѣка, "потому что онъ достигнулъ вершины". Пришлось бы перечислить почти всѣ женск³е типы его драмъ, такъ какъ каждая женская фигура очерчена имъ поразительно тонкими, нѣжными, почти неуловимыми штрихами, что, при всей ихъ реальности, придаетъ имъ глубоко поэтическ³й отпечатокъ. Онѣ проносятся предъ нами, какъ легк³я облака, скользящ³я по лунѣ, прозрачныя и сверкающ³я, или какъ олицетворен³е юношескихъ грезъ, витающихъ высоко, унссящихся туда, "надъ звѣзды, въ областяи вѣчнаго безмолв³я".
Въ сравнен³и съ женскими мужск³е характеры у Ибсена не производятъ художественнаго впечатлѣн³я, по крайней мѣрѣ, его положительные типы всѣ не художественны. Хороши только отрицательные, въ родѣ мелкихъ, слабыхъ душонокъ, какъ Х³яльмаръ въ "Дикой уткѣ", или мелкихъ обыденныхъ плутовъ, въ родѣ адвоката въ "Союзѣ молодежи". Его Сольнессъ, напр., рядомъ съ Гильдой даже не образъ, а тенденц³озная фигура, изъ-за которой постоянно виденъ авторъ. Такое же впечатлѣн³е производитъ поэтъ въ "Комед³и любви" или въ "Маленькомъ Эйольфѣ". Какъ будто Ибсенъ исчерпалъ всю свою фантаз³ю на создан³е женскихъ образовъ, или, можетъ быть, выставляя женщинъ главными дѣятельницами на пути стремлен³я къ правдѣ и свободѣ, онъ раздѣляетъ убѣжден³е, что именно женщинѣ предстоитъ повести человѣчество къ свѣтлому будущему, гдѣ свобода и правда перестанутъ быть только мечтой благородныхъ сердецъ? Въ этомъ безсознательномъ представлен³и скрывается одно изъ очарован³й, такъ привлекающихъ къ Ибсену современнаго читателя, смущеннаго хаосомъ противорѣч³й въ жизни, какъ политической, такъ и соц³альной.
Октябрь 1907 г.