Мистическ³я настроен³я въ литературѣ иностранной и y насъ.
Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908
Одно изъ лучшихъ произведен³й Ибсена, "Привидѣн³я", заканчивается потрясающей сценой, написанной съ поразительной силой. Герой драмы, надломленный потомокъ цѣлаго поколѣн³я много грѣшившихъ отцовъ, гибнетъ жертвой наслѣдственности. Подавленный медленно охватывавшей его болѣзнью, онъ сходитъ съ ума и монотонно повторяетъ одни и тѣ же слова, обращенныя къ матери:
"- Мама, дай мнѣ солнце... солнце... солнце..."
Этотъ несчастный больной намъ представляется символомъ души современнаго человѣка, какъ она отразилась въ литературѣ. Такое сравнен³е невольно навертывается при чтен³и "Обзора иностранныхъ литературъ", помѣщеннаго въ декабрьской книгѣ нашего журнала. Тамъ есть одна черта, останавливающая вниман³е читателя,- черта, красной нитью проходящая черезъ весь "Обзоръ" не смотря на разнообраз³е лицъ, въ немъ участвовавшихъ, различныхъ по нац³ональностямъ, возрастамъ, темпераментамъ и направлен³ямъ. Но всѣ они, одни больше, друг³е меньше, подчеркиваютъ ее, и такое единодуш³е - "безъ предварительнаго сговора" - само по себѣ представляется знаменательнымъ явлен³емъ.
"Послѣ господства реализма, крайн³я проявлен³я котораго никогда не встрѣчали симпат³и въ Швец³и, явилось въ видѣ реакц³и стремлен³е къ романтизму и символизму" пишетъ шведъ, перечисляя рядъ авторовъ, "по складу своего ума несклонныхъ къ этому направлен³ю", но "слѣпо подчиняющихся господствующей модѣ". Бринкманнъ, обозрѣватель норвежской литературы, отличавшейся прежде простотой и реализмомъ, граничившимъ нерѣдко съ натурализмомъ довольно подозрительнаго свойства, отмѣчаеть рѣзкую перемѣну къ направлен³и Арне Гарборга, замѣчательнаго писателя, автора нѣсколькихъ натуралистическихъ романовъ, сдѣлавшагося внезапно пессимистомъ, эатѣмъ п³этистомъ и кончившаго "мрачнымъ мистицизмомъ". "Нѣсколько лѣтъ тому назадъ,- продолжаетъ Бринхманнъ,- въ Норвег³и почти никто не писалъ стиховъ, a теперь она насчитываетъ десятки поэтовъ самыхъ разнообразныхъ направлен³й", среди которыхъ онъ указываетъ нѣсколькихъ, "проникнутыхъ страннымъ романтизмомъ", силящихся передать читателю "свое мистическое настроен³е". Ибсенъ обозрѣвая литературу Дан³и, почти буквально повторяетъ Бринхманна: "Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, стихи считались въ Дан³и болѣе низкой формой, чѣмъ проза, и неудобнымъ способомъ выражен³я чувствъ; теперь это мнѣн³е оставлено, и мног³е молодые писатели съ успѣхомъ занимаются стихотворствомъ. Въ романѣ господствовалъ чистый реализмъ, идеи и все сколько-нибудь абстрактное строго отрицалось,- теперь мы замѣчаемъ въ немъ тенденц³ю къ символизму и неопредѣленному мистицизму."
Могутъ замѣтитъ, что Швец³я, Норвег³я и Дан³я - родственныя страны, чѣмъ отчасти и обьясняется тожественность настроен³й. Но вотъ обозрѣватель Итал³и подчеркиваетъ "меланхоличное настроев³е y всѣхъ современныхъ поэтовъ", темноту и вычурность формы y двухъ наиболѣе прославленныхъ изъ нихъ - Пасколи и Кардучи - и болѣзненную манерность y самаго моднаго современнаго романиста д'Аннунц³о. Про Франц³ю мы не говоримъ: шумъ поднимаемый тамъ символистами, отдается даже y насъ на подмосткахъ столичной сцены, какъ было, напр., во время представлен³я "Тайны души" Метерлинка. Какъ одно изъ замѣчательнѣйшихъ произведен³й, авторъ французскаго обзора отмѣчаетъ "Lee pleureuses" (Плакальщицы) Генри Барбусса,- "рядъ стихотворен³й, составляющихъ одну длинную поэму, воспѣвающую сладость траура и тѣни, уединен³я и печали". Вь Герман³и Робертъ Цимерманнъ приводитъ "образчики поэз³и въ новѣйшемъ вкусѣ", произведен³е "Садъ познан³я" Леопольда Адр³ана, "несомнѣннаго имаресс³ониста", и жалуется на необузданность фантаз³и нѣмецкихъ декадентовъ.
Если къ этому обзору прибавимъ кучу нелѣпостей нашего доморощеннаго декадентства, рѣэко проявившагося въ русской литературѣ за истекш³й годъ, то картина получится довольно полная и внушительная. Получается яркая черта въ настроен³и современнаго общества, какъ западнаго, такъ и нашего, хотя y насъ она слабѣе,- быть можетъ, потому, что и литература y насъ меньще отражаетъ въ себѣ настроен³я вообще. Во всякомъ случаѣ, говорить о подражательности и позаимствован³и и только этимъ объяснять общность этого явлен³я - значило бы закрывать глаза, отказываясь отъ пониман³я его. Какъ бы то ни было, его приходится признать, a тамъ ужъ дѣло личнаго настроен³я - видѣть въ немъ шагъ впередъ или назадъ, радоваться или плакать.
Стремлен³е къ символизму и мистицизму - вотъ то общее, что выдѣляется на сѣроватомъ фонѣ современныхъ литературъ, гдѣ истекш³й годъ не выдвинулъ ни одного сильнаго таланта, ни одного произведен³я, которому было бы суждено "прейти вѣковъ завистливую даль". Какъ въ биржевыхъ бюллетеняхъ мы читаемъ: "биржа прошла въ угнетенномъ настроен³и", такъ литературный годъ начался и закончился въ угнетен³и. Сильно понизились фонды натурализма, что составляетъ, повидимому, фактъ неспоримый. Но въ этомъ понижев³и искать причинъ "возрожден³я кикиморы",- какъ ѣдко охарактеризовалъ одинъ глубокоуважаемый философъ усилен³е тенденц³й къ мистикѣ и символизму,- едва ли возможно. Такое объяснен³е односторонне и потому не совсѣмъ вѣрно.
На долю современнаго поколѣн³я выпала тяжелая расплата за увлечен³я, ошибки и несчастья отцовъ, и, что удивительнаго, если души мечтательныя и слабыя, неспособныя къ анализу и несклонныя къ борьбѣ, отвращаются отъ прежнихъ идеаловъ и ищутъ спасен³я въ убаюкивающей тиши мистицизма? Теперъ лучше всего опредѣляетъ это настроен³е. Сложить руки на груди, закрыть глаза на все окружающее и предать себя во власть высшей силѣ - вотъ что значитъ быть мистикомъ, говоритъ онъ. Такое дремотное состоян³е души очень соблазнительно въ извѣстныя эпохи жизни какъ отдѣльной личности, такъ и цѣлыхъ обществъ, что и выразилъ Пушкинъ въ своемъ шутливо скорбномъ восклицан³и: "зачѣмъ какъ тульск³й засѣдатель я не лежу въ параличѣ?" Даже самыя сильныя натуры, меньше всего склонные къ апатичному прозябан³ю, могутъ въ порывѣ отчаян³я припасть на минуту къ ногамъ "кикиморы". Потому что житъ безъ вѣры нельзя, безъ вѣры во что-либо столь большое, предъ чѣмъ личное, маленькое я умалялось бы до полнаго уничтожен³я, что было бы тѣмъ большимъ кораблемъ, къ которому намъ, маленькимъ людямъ, можно было бы привязать и свой челнокъ. Если нѣтъ этого, жизнь представляется тогда темнымъ коридоромъ, въ которомъ бредешь ощупью, рискуя на каждомъ шагу разбить себѣ лобъ.
Но порывъ отчаянья, какъ и всяк³й порывъ, дѣло минутнаго настроен³я, и съ исчезновен³емъ его разсѣевается и мистическ³й туманъ, въ которомъ нѣтъ и не можетъ быть здороваго зерна, какъ думаютъ иные. Всяк³й разъ, когда "душа вселенной тосковала о духѣ вѣры и любви", замѣчалась та же склонность къ мистическимъ бреднямъ. Мистицизмъ - это душевный заразный микробъ, который овладѣваетъ ослабленнымъ организмомъ и гибнетъ, разъ силы возстановляются. И какъ есть натуры, отъ рожден³я особенно склонныя, напр., къ чахоткѣ (такъ назыв. status phtisieus), такъ есть и друг³я заранѣе обреченныя пасть жертвой мистическаго микроба. Мы не можемъ указать ни одного великаго художника или мыслителя съ мистическими наклонностями, и, наоборотъ, можно привести рядъ великихъ именъ, людей, съ поразительной душевной ясностью, поч-ти кристальной чистоты. Чтобы не ходить далеко за примѣрами припомнимъ Пушкина или Тургенева.
Мистицизмъ не имѣетъ въ себѣ ничего творческаго, и художественный талантъ съ оттѣнкомъ мистицизма отцвѣтаетъ безъ расцвѣта. Онъ можетъ дать нѣсколько незначительныхъ, хотя болѣе или менѣе яркихъ образовъ, но преходящихъ, почти неуловимыхъ, какъ смутныя тѣни сумерекъ. Все здоровое, сильное, гордое чуждо ему, почти непонятно. Так³е художники, выбираютъ сюжеты для своихъ создан³й среди слабыхъ и больныхъ, они склонны рисовать жизнь болѣзненныхъ дѣтей, преступниковъ, сбившихся съ пути людей или уродцевъ и несчастныхъ отъ рожден³я. Положен³я для своихъ героевъ они выбираютъ всегда экстравагантныя, странныя, почти неестественныя. Замѣчательно, между прочимъ, они никогда не описываютъ любви, потому что въ ихъ душѣ, омраченной мистицизмомъ, нѣтъ страсти. A любовь безъ страсти не бываетъ. Страсть - это признакъ силы, которой имъ недостаетъ. Это сказывается въ ихъ слогѣ, нерѣдко звучномъ, красивомъ, округленномъ, но отдающимъ какой-то нездоровой припухлостью, манерной мелочностью, туманностью, почти напыщенностью. Они щеголяютъ эпитетами, y нихъ всегда излюбленныя словечки. Вообще, ихъ словарь не богатъ, вслѣдств³е чего имъ постоянно приходится, во избѣжан³е повторен³й, прибѣгать къ самымъ удивительнымъ сочетан³ямъ словъ, что дѣлаетъ ихъ произведен³я монотонными. Еще одна любопытная подробность,- они очень часто описываютъ смерть, силясь безплодно понять эту тайну, потому что мистицизмъ есть, въ сущности, скрытый страхъ смерти. Они чувствуютъ тайну и стараются облечь ее въ образы - въ этомъ весь смыслъ мистицизма.
Но тайна не перестаетъ быть отъ этого тайной, пожалуй. она становится лишь еще глубже и непонятнѣе. Растетъ и страхъ передъ нею и усиливаются мучительныя попытки совладать съ нимъ посредствомъ новыхъ и новыхъ образовъ, въ созерцан³и которыхъ жертвы этого страха думаютъ забыться, подобно тому, какъ евреи передъ мѣднымъ змѣемъ Моисея въ пустынѣ. Въ концѣ конповъ обезсиленныя, онѣ складываютъ руки и отдаются всецѣло во власть торжествующей кикиморы.
Вотъ почему возрожден³е послѣдней знаменуетъ всегда ослаблен³е жизненности общества. Когда оно живетъ полной жизнью, наслаждаясь всей полнотой быт³я, нѣтъ тогда мѣста мистическимъ влечен³ямъ, какъ, напр., въ радостную эпоху Возрожден³я, на зарѣ современной цивилизац³и, или y насъ въ шестидесятые годы, въ первые дни гражданской жизни. Напротивъ, мистическ³я влечен³я усиливаются во времена общественной реакц³и и душевной смуты, въ тѣ переходныя эпохи, когда старые боги повержены въ прахъ, a новые еще не успѣли занять ихъ опустѣвш³е пьедесталы.
Такое же явлен³е мы наблюдаемъ теперь, и, повидимому, оно еще только въ началѣ. На Западѣ это настроен³е проявляется ярче, потому что и жизнь тамъ интенсивнѣе, разнообразнѣе, столкновен³е интересовъ сильнѣе, а, слѣдовательно, больше жертвъ, больше разбитыхъ надеждъ и неудовлетворенныхъ существован³й. Что это настроен³е западныхъ литературъ коренится въ общественныхъ услов³яхъ, видно изъ того, что тамъ, гдѣ эти услов³я лучше и жизнь нормальнѣе, замѣчается совершенно иное настроен³е. Мы имѣемъ въ виду литературу англ³йскую и американскую. Въ первой замѣтно усилился такъ-называемый соц³альный романъ, въ которомъ обычная романтическая коллиз³я любви и любовная психолог³я отступаютъ на второй планъ, и выдвигаются картины общественной жизни, политическихъ кружковъ, промышленной сферы или рабочаго движен³я. Очень яркимъ представителемъ этого направлен³я можетъ служвлъ романъ Гемпфри Уордъ "Марчелла", печатавш³йся въ прошломъ году въ "Русской Мысли", къ сожалѣн³ю, въ сильно сокращенномъ видѣ. Это истор³я богато одаренной отъ природы дѣвушки изъ аристократической семьи. Въ противность героинямъ добраго стараго времени, романовъ Диккенса и Тэккерея, Марчелла не удовлетворяется личной жизнью, не отказывается отъ своего я ради любимаго человѣка и ищетъ примѣнен³я для своихъ недюжинныхъ силъ въ борьбѣ за обездоленныхъ. Чуждая кружковыхъ крайностей и парт³йной узости, она смягчаетъ неумолимыя доктрины своихъ духовныхъ вождей сердечностью высоко развитой и чуткой женской натуры, которой ничто человѣческое не чуждо, даже пониман³е порока. Марчелла - совершенно новый типъ въ англ³йской литературѣ, типъ удивительной красоты и духовнаго совершенства, для создан³я и развит³я котораго необходима и высокая культура Англ³и. Такое же новое направлен³е замѣчается и въ англ³йской драмѣ, гдѣ драматическ³я положен³я вытекаютъ не изъ столкновен³я личныхъ страстей, a политическихъ и общественныхъ интересовъ. Въ литературѣ Америки (Соединенныхъ Штатовъ, конечно), какъ можно судить по очеркамъ г. Тверского и разсказамъ Болензена, печатавшвмся въ "Вѣст. Европы", пробивается не менѣе живая струя, которую мы назвали бы "народническою", если бы этотъ эпитетъ не получилъ y насъ значен³е, далеко не всегда выражающее истину. Эту струю лучше охарактеризовать демократическою, тѣмъ болѣе, что она непосредственно вытекаетъ изъ того широкаго народнаго движен³я, которое охватило всѣ слои американской нац³и, движен³я къ просвѣщен³ю и критическому пересмотру всѣхъ основъ соц³альной и политической жизни.
Когда отъ этой картины здороваго, мощнаго, полной грудью дышащаго общественнаго организма, вернемся на континентъ Европы, первое, что привлекаетъ вниман³е, это французская "Камчатка" - зрѣлище, даже и не y олимп³йцевъ способное выжать лишь "смѣхъ несказанный". A на фонѣ ея вырисовывается печально-запуганный Метерлинкъ, этотъ выразитель "тайнъ души" современнаго французскаго буржуа, который живетъ въ постоянгомъ трепетѣ смерти. Въ дни своей молодости этотъ буржуа отличался скептицизмомъ, жилъ шутя и умиралъ шутя, при случаѣ, даже съ большимъ достоинствомъ. Въ пер³одъ зрѣлости онъ ударился въ натурализмъ и пожилъ, что называется, въ полное свое удовольств³е. Теперь же старый грѣшникъ блѣднѣетъ при мысли о смерти, сталъ ханжей, проповѣдуетъ возвратъ къ католицизму и папскому престолу, y поднож³я котораго онъ не прочь пройтись слегка по части разныхъ liaison dangereuses. Въ литературѣ современной Франц³и, какъ въ зеркалѣ, отразилось все ничтожество буржуазной, мѣщанской жизни, съ ея низменными стремлен³ями, ограниченнымъ самодовольствомъ и непрестаннымъ страхомъ за свое драгоцѣнное существован³е, которое въ глазахъ буржуа есть центръ м³ра. Можно сказать, что это - инивидуализмъ, дошедш³й до своего отрицан³я.
Въ Герман³и струя мистицизма и символизма сталкивается съ яркимъ и свѣжимъ талантомъ Гергардта Гауптмана, самаго молодого и самаго талантливаго изъ писателей молодой Герман³и. Онъ какъ бы является представителемъ новаго поколѣн³я объединенной Герман³и,- поколѣн³я, выросшаго въ суровыхъ услов³яхъ политики крови и желѣза, въ тискахъ милитаризма и усилившагося, послѣ войны, капитализма. Это поколѣн³е прошло суровую школу, изъ которой вынесло сильную, закаленную душу борца, что отражается въ каждомъ произведен³и Гауптмана. Что такое его "Ганнеле",- съ которой ваши читатели знакомы - какъ не открытый вызовъ, брошенный современному общественному строю? Или его "Одниок³е люди" (см. ³юль "Сѣв. Вѣст."), предпочитающ³е смерть гнету семейнаго лицемѣр³я? Наконецъ, въ "Ткачахъ" онъ ставитъ ребромъ рабоч³й вопросъ, такъ обостривш³йся въ Герман³и ва послѣднее двадцатипятилѣт³е. Гауптманъ ставитъ вопросы въ самой простой, до осязательности конкретной формѣ, какъ того и требуетъ современная жизнь. Въ сущности, мы меньше всего нуж-даемся въ построен³и новыхъ идеологическихъ формъ, въ новыхъ общественныхъ и личныхъ идеалахъ. Ихъ болѣе, чѣмъ достаточно, и изслѣдованы они до послѣднихъ логическихъ выводовъ. Быть можетъ, наше время - скорѣе время осуществлен³я идей и мечтан³й, вдохновлявшихъ велик³я сердца нашихъ отцовъ? И та смутная тревога, которая овладѣваетъ даже наиболѣе сильными умами и стойкими душами, a слабыхъ толкаетъ къ мистицизму и символизму,- не есть-ли она одно изъ тѣхъ знамен³й, которыя предшествуютъ великимъ событ³ямъ, какъ говоритъ Ламмене? И, быть можетъ, наступающ³й годъ несетъ намъ, въ складкахъ своего таинственнаго покрывала, разгадку не одного изъ жгучихъ вопросовъ, завѣщанныхъ ему печально сходящимъ со сцены предшественникомъ?..
Переходя къ родной литературѣ, мы бы затруднились назвать особенно выдающ³яся творен³я. Истекш³й годъ отличался большой плодовитостью, и книжный и журнальный рынокъ не оскудѣвалъ товаромъ. Разнаго качества былъ послѣдн³й, но есть одно, подавлявшее всѣ остальныя,- посредственность, шаблонъ, какъ y фабричныхъ издѣл³й, вышедшихъ изъ-подъ одной и той же штампы. И если литература, какъ можно думать, служитъ выразительницей извѣстныхъ настроен³й, то главная, характернѣйшая черта ихъ - неопредѣленность. Въ нѣкоторыхъ моряхъ довольно часто наблюдается явлен³е, когда при полномъ безвѣтр³и начинается странное волнен³е, въ видѣ мелкихъ, короткихъ волнъ, бѣгущихъ безъ опредѣленнаго направлен³я, сталкивающихся и расходящихоя въ суетливомъ безпорядкѣ. У моряковъ для этого явлен³я есть особое назван³е - мертвая зыбь. Плохо кораблю, который, не обладая сильной машиной, попадетъ въ эту толчею, не дающую ему двигаться впередъ и въ то же время сильно расшатывающую его корпусъ. Такую же мертвую зыбь напоминаютъ литературныя течен³я минувшаго года, своей безпорядочностью, неопредѣленностью, минорностью тона и мелочностью интересовъ. "Смѣшиця по Русѣ пошла" - говоритъ одно изъ дѣйствующихъ лицъ въ разсказѣ г. Короленко "Рѣка играетъ". "Давно ужъ это, не со вчерашняго дня", успокоительно отвѣчаетъ ему другой. Эти немудреныя замѣчан³я вполнѣ примѣнимы и къ нашей литературѣ, въ которой "смѣшиця" составляетъ наиболѣе характерное явлен³е за прошлый годъ.
Добромъ помянуть его не за что, a лихомъ - не стоитъ того. "Vorbei und reines Nichte, volkommnee Einerlei" {"Что прошло - все равно, какъ будто и не было".}, говоритъ Мефистофель, и такъ какъ живемъ мы не ради прошлаго, a во имя буцущаго, то хотя бы "трудъ и горе" сулило намъ "грядущаго волнуемое море",- будемъ продожать нашу работу, утѣшаясь французской поговоркой: "дѣлай каждый свое дѣло, a что изъ сего воспослѣдуетъ - предоставимъ Богу".
Плохое утѣшен³е, могутъ замѣтить. Кто знаетъ лучшее - пусть скажетъ.
Январь 1896 г.