Главная » Книги

Богданович Ангел Иванович - Последние произведения г. Чехова: "Человек в футляре", "Крыжовник", "Любовь"

Богданович Ангел Иванович - Последние произведения г. Чехова: "Человек в футляре", "Крыжовник", "Любовь"



А. И. Богдановичъ

  

Послѣдн³я произведен³я г. Чехова: "Человѣкъ въ футлярѣ", "Крыжовникъ", "Любовь"

  
   Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.
   Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908
  
   Каждое новое произведен³е г. Чехова вызываетъ живѣйш³й интересъ, и не потому, чтобы изящная литература послѣдняго времени оскудѣла талантами, перестала привлекать читателя однообраз³емъ или скудостью содержан³я, измельчала или ударилась въ исключительныя крайности декадентства или символистики. Ничуть не бывало. Если сравнивать нашу родную беллетристику съ иностранной, право, мы вовсе не такъ ужъ обижены судьбой. На Западѣ выступаютъ двѣ-три крупныя звѣзды, въ родѣ Зола во Франц³и, Гауптмана въ Герман³и, Ибсена въ норвежской литературѣ, около которыхъ группируются нѣсколько меньшихъ свѣтилъ, а затѣмъ разстилается обширное поле дарован³й, приближающихся къ посредственности, мелкихъ метеоровъ, блистающихъ на мгновен³е, чтобы исчезнуть безслѣдно. У насъ, при всей ограниченности предѣловъ доступнаго литературѣ, при всей затрудненности проникновен³я новыхъ вѣян³й жизни въ журналистику, при всей минорности тона, въ которомъ - хочешь не хочешь - приходится говорить и живописать, что въ общемъ не можетъ не отражаться самымъ тяжкимъ образомъ на содержан³и и жизненности беллетристики,- не теряютъ силы старш³е по времени таланты, каковы гт. Потапенко, Станюковичъ, Маминъ-Сибирякъ, Боборыкинъ, Короленко, и на ряду съ ними каждый день выдвигаетъ все новыхъ и новыхъ, о чемъ ярко свидѣтельствуютъ наши серьезные журналы, въ каждой книжкѣ которыхъ вы встрѣчаете новое имя. Въ этомъ отношен³и особенно велики заслуги "Русскаго Богатства", на страницахъ котораго, если даже взять двѣ-три послѣднихъ книжки журнала, можно найти рядъ новыхъ писателей, отличающихся несомнѣнно искрой таланта, вдумчивостью и оригинальностью. Таковы, напр., за послѣднее время напечатанныя въ этомъ журналѣ произведен³я - г. Булыгина "Ночныя тѣни", г. Александровскаго превосходные очерки, полные юмора и теплоты, г. Кузьменка "Жизнь". Отдѣльныя издан³я разсказовъ нашихъ несомнѣнно яркихъ писателей, какъ г. Горьк³й, или затрогивающихъ серьезнѣйш³е вопросы современности, какъ "Очерки и разсказы" г. Вересаева, новые якутск³е разсказы г. Сѣрошевскаго ("Въ сѣтяхъ"),- развѣ все это взятое въ цѣломъ не говоритъ о кипучей жизни, о неумолчномъ б³ен³и "живой" силы въ беллетристикѣ,- силы, далекой отъ оскудѣн³я и слабости, отъ декадентскихъ кривлян³й и жалкихъ попытокъ къ символизму, вымученной манерности и ломан³я, въ значительной степени характеризующихъ литературу Запада за послѣднее время?
   И, тѣмъ не менѣе, интересъ къ произведен³ямъ г. Чехова нельзя даже сравнить съ тѣмъ отношен³емъ, какое выказывается къ другимъ авторамъ. Причина этого лежитъ не только въ томъ, что предъ нами первоклассный новеллистъ, не имѣющ³й себѣ равнаго, пожалуй даже и на Западѣ, гдѣ за смертью Гюи-де-Мопассана это мѣсто осталось вакантнымъ. Есть что-то въ послѣднихъ произведен³яхъ г. Чехова, что углубляетъ ихъ содержан³е, быть можетъ, помимо воли самого автора, придаетъ имъ какую-то терпкость и остроту, волнуетъ и причиняетъ острую боль читателю. Читатели, конечно, помнятъ его "Мужиковъ" и "Моя жизнь", изъ-за которыхъ столько коп³й ломалось въ свое время, что одно уже указываетъ на ихъ выдающееся общественное значен³е. Но его послѣдн³е три разсказа, появивш³еся въ лѣтнихъ книжкахъ "Русской Мысли", не менѣе глубоки, жгучи и значительны.
   "Человѣкъ въ футлярѣ" лучш³й изъ нихъ и самый значительный по содержательности темы и типичности выхваченнаго изъ жизни явлен³я. Кому не знакомъ этотъ жалк³й, ничтожный, плюгавеньк³й и въ то же время страшный "человѣкъ въ футлярѣ", для котораго жизнь свелась къ отрицан³ю жизни? Онъ, какъ кошмаръ, давитъ все живое, сдерживаетъ проявлен³е всякаго общественнаго, альтруистическаго движен³я своимъ мертвящимъ припѣвомъ - "какъ бы чего не вышло". Эта ходячая парод³я на человѣка изображена авторомъ съ поразительнымъ совершенствомъ, что при необычайной естественности и простотѣ, съ какою написанъ весь разсказъ, дѣлаетъ эту фигуру почти трагическою. Разсказъ ведется отъ перваго лица. Учитель гимназ³и Буркинъ разсказываетъ про своего товарища, недавно умершаго учителя греческаго языка Бѣликова.
   "Онъ былъ замѣчателенъ тѣмъ,- говоритъ Буркинъ,- что всегда, даже въ очень хорошую погоду, выходилъ въ калошахъ и съ зонтикомъ, и непремѣнно въ тепломъ пальто на ватѣ. И зонтикъ у него былъ въ чехлѣ, и часы въ чехлѣ изъ сѣрой замши, и когда онъ вынималъ перочинный ножикъ, чтобы очинить карандашъ, то и ножъ былъ въ чехольчикѣ; и лицо, казалось, тоже было въ чехлѣ, такъ какъ онъ все время пряталъ его въ поднятый воротникъ. Онъ носилъ темныя очки, фуфайку, уши закладывалъ ватой и, когда садился на извозчика, то приказывалъ поднимать верхъ. Однимъ словомъ, у этого человѣка наблюдалось постоянное и непреодолимое стремлен³е окружить себя оболочкой, создать себѣ, такъ сказать, футляръ, который уединилъ бы его, защитилъ отъ внѣшнихъ вл³ян³й...
   "И мысль свою Бѣликовъ также старался запрятать въ футляръ. Для него были ясны только циркуляры и газетныя статьи, въ которыхъ запрещалось что-нибудь. Когда въ циркулярѣ запрещалось ученикамъ выходить на улицу послѣ девяти часовъ вечера, или въ какой-нибудь статьѣ запрещалась плотская любовь, то это было для него ясно, опредѣленно; запрещено - и баста. Въ разрѣшен³и и позволен³и скрывался для него всегда элементъ сомнительный, что-то недосказанное и смутное. Когда въ городѣ разрѣшали драматическ³й кружокъ, или читальню, или чайную, то онъ покачивалъ головой и говорилъ тихо:
   "- Оно конечно, такъ-то такъ, все это прекрасно, да какъ бы чего не вышло.
   "Всяк³я нарушен³я, уклонен³я, отступлен³я отъ правилъ приводили его въ унын³е, хотя, казалось бы, какое ему дѣло? Если кто изъ товарищей опаздывалъ на молебенъ, или доходили слухи о какой-нибудь проказѣ гимназистовъ, или видѣли классную даму поздно вечеромъ съ офицеромъ, то онъ очень волновался и все говорилъ, "какъ бы чего не вышло". А на педагогическихъ совѣтахъ онъ просто угнеталъ насъ своею осторожностью, мнительностью и своими чисто-футлярными соображен³ями насчетъ того, что вотъ-де въ мужской и женской гимназ³яхъ молодежь ведетъ себя дурно, очень шумитъ въ классахъ,- ахъ, какъ бы не дошло до начальства, ахъ, какъ бы чего не вышло..."
   Таковъ этотъ мастерски написанный портретъ, вдумываясь въ который, чувствуешь, какая глубокая правда лежитъ въ его основѣ. Бѣликовъ - это сама жизнь, та житейская тина, болото, съ которымъ приходится имѣть дѣло на каждомъ шагу, которое все затягиваетъ, все грязнитъ и душитъ въ своей вонючей грязи. Бѣликовъ - это общественная сила, страшная своей неуязвимостью, потому что она нечувствительна, недоступна человѣческимъ интересамъ, страстямъ и желан³ямъ. Закованный въ броню циркуляровъ, все воспрещающихъ и все "упорядочивающихъ", Бѣликовъ попираетъ на законномъ основан³и самыя естественныя требован³я сердца, самыя простыя проявлен³я человѣческихъ отношен³й. И что ужаснѣе всего, онъ дѣйствуетъ, какъ ядовитый микробъ - не насил³емъ, не грубыми, жестокими пр³емами, самая жестокость которыхъ могла бы возмутить людей, а незамѣтно, медленно, постепенно растлѣвая все окружающее, доводя до отупѣн³я и безвольнаго соглас³я всѣхъ на самыя дик³я и по существу безчеловѣчныя мѣры. Этотъ пр³емъ его - "какъ бы чего не вышло" - исходитъ какъ будто изъ чувства заботливости, желан³я добра, стремлен³я оградить отъ возможныхъ золъ и бѣдств³й. Онъ подкупаетъ, съ одной стороны, не привыкшую къ критикѣ среду, съ другой - запугиваетъ, и въ концѣ концовъ все покоряетъ.
   Кромѣ того, онъ - сила еще и потому, что онъ - единственное лицо, которое твердо знаетъ, чего хочетъ. А знан³е это ему дается легко: онъ ничего не хочетъ, ничего не желаетъ, ни къ чему не стремится. Его идеалъ - отрицан³е жизни. Онъ сила потому, что онъ идеальнѣйш³й нигилистъ. Понятно, въ борьбѣ противъ него его товарищи, учителя, "народъ все мыслящ³й, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневѣ и Щедринѣ", должны пассовать. Ихъ желан³я, мысли, стремлен³я, все это - живыя, измѣнчивыя движен³я души, колеблемыя, яко тростникъ. А противъ стоитъ одно ненамѣнное отрицан³е, неуязвимый футляръ, внутри пустой, гордый этой пустой и побѣдоносный въ сознан³и своей правоты, не встрѣчающ³й единственнаго дѣйствительнаго протеста - простой, житейской силы, которая, не мудрствуя лукаво, взяла бы его за шиворотъ и вышвырнула бы за окно.
   Такъ поступаетъ съ нимъ свѣж³й человѣкъ, и этотъ пр³емъ оказывается самымъ дѣйствительнымъ. Бѣликовъ вздумалъ нѣсколько приподнять футляръ, заняться дѣломъ, которое разрѣшается даже циркулярами: онъ задумалъ жениться. Какъ и слѣдовало ожидать, такое жизненное дѣло, въ которомъ циркуляры и запрещен³я плохая помощь, оканчивается для Бѣликова трагикомически. Какъ-то, въ пер³одъ ухаживан³я, онъ встрѣчаетъ свой "предметъ" катающимся на велосипедѣ въ сопровожден³и брата, тоже учителя. Велосипедъ не воспрещенъ циркуляромъ, но и прямого разрѣшен³я на него тоже не имѣется. И вотъ человѣкъ въ футлярѣ отправляется къ брату "предмета" съ предостережен³емъ - "какъ бы чего не вышло", но встрѣчаетъ неожиданный отпоръ. Опѣшивш³й Бѣликовъ начинаетъ благоразумно ссылаться на то, что вообще... Нѣтъ! Здѣсь! авторъ такъ неподражаемо живописуетъ своего героя, что никакая передача не можетъ дать хоть тѣни понят³я о характерѣ человѣка въ футлярѣ.
   "- Что же собственно вамъ угодно?" - спрашиваетъ его Коваленко, братъ "предмета".
   "- Мнѣ угодно только одно предостеречь васъ,- отвѣчаетъ Бѣликовъ.- Вы - человѣкъ молодой, у васъ впереди будущее, надо вести себя очень, очень осторожно, вы же такъ манкируете, охъ, какъ вы манкируете! Вы ходите въ вышитой сорочкѣ, постоянно на улицѣ съ какими-то книгами, а теперь вотъ еще велосипедъ. О томъ, что вы и ваша сестрица катаетесь на велосипедѣ, узнаетъ директоръ, дойдетъ до попечителя... Что же хорошаго?
   "- Что я и сестра катаемся на велосипедѣ, никому до этого дѣла нѣтъ! - сказалъ Коваленко и побагровѣлъ.- А кто будетъ вмѣшиваться въ мои домашн³я и семейныя дѣла, того я пошлю къ чертямъ собачьимъ.
   "Бѣликовъ поблѣднѣлъ и всталъ.
   "- Если вы говорите со мной такимъ тономъ, то я не могу продолжать,- сказалъ онъ. - И прошу васъ никогда такъ не выражаться въ моемъ присутств³и о начальникахъ. Вы должны съ уважен³емъ относиться къ властямъ.
   "- А развѣ я говорилъ, что дурное про властей?- спросилъ Коваленко, глядя на него со злобой. - Пожалуйста, оставьте меня въ покоѣ. Я человѣкъ честный и съ такимъ господиномъ, какъ вы, не желаю разговаривать. Я не люблю фискаловъ.
   "Бѣликовъ нервно засуетился и сталъ одѣваться быстро, съ выражен³емъ ужаса на лицѣ. Вѣдь это первый разъ въ жизни онъ слышалъ так³я грубости.
   "- Можете говорить, что вамъ угодно, - сказалъ онъ, выходя изъ передней на верхнюю площадку лѣстницы.- Я долженъ только предупредить васъ: быть можетъ, насъ слышалъ кто-нибудь, и чтобы не перетолковали нашего разговора и чего-нибудь не вышло, я долженъ буду доложить господину директору содержан³е нашего разговора... въ главныхъ чертахъ. Я обязанъ это сдѣлать.
   "- Доложить? Ступай, докладывай!
   "Коваленко схватилъ его сзади за воротникъ и пихнулъ, тотъ покатился внизъ по лѣстницѣ, гремя своими калошами".
   Первый, рѣзк³й и рѣшительный отпоръ, встрѣченный имъ такъ неожиданно, произвелъ на человѣка въ футлярѣ потрясающее дѣйств³е. Онъ захворалъ и умеръ. Могутъ замѣтить, что для такого человѣка недостаточно такого ничтожнаго повода, чтобы умереть отъ простой обиды. Шп³оны, предатели и доносчики обладаютъ одной, имъ только присущей особенностью - крайне легко выносить всяк³я обиды дѣйств³емъ. Они, что называется, въ огнѣ не горятъ и въ водѣ не тонутъ, и то, что сгубило бы въ десять разъ сильнѣйшаго, служитъ имъ только къ вящшему украшен³ю. Это совѣршенно вѣрно, но лишь по отношен³ю къ професс³ональнымъ лицамъ этого непочтеннаго цеха. Бѣликовъ же вовсе не професс³оналистъ-доносчикъ, не простой фискалъ, какъ его грубо назвалъ Коваленко, - фискалъ, работающ³й изъ-за мзды. Бѣликовъ искренно вѣритъ въ доносъ и необходимость доложить начальству, разъ, по его мнѣн³ю, потрясены основы власти хотя бы и велосипедомъ. Для него доносъ, столь непр³ятно дѣйствующ³й на Коваленко, есть актъ священный, обязательный, выполнен³е коего заключаетъ въ себѣ такую же сладостную пр³ятность, какъ и всякое выполнен³е долга. Въ течен³е пятнадцати лѣтъ подвизаясь на этомъ поприщѣ и не встрѣчая противодѣйств³я, Бѣликовъ могъ съ полнымъ правомъ думать, что и всѣ такъ же относятся къ доносу, такъ же видятъ въ немъ одинъ изъ устоевъ той системы, олицетворен³емъ которой выступалъ онъ, побѣдоносный Бѣликовъ, подчинявш³й себѣ воспитанныхъ на Тургеневѣ и Щедринѣ, "глубоко порядочныхъ" товарищей. И вдругъ за шиворотъ и внизъ по лѣстницѣ! Вся трусливая, жалкая душонка этого плюгавца, все значен³е котораго опиралось на страхѣ, наводимомъ имъ на другихъ, должна была перевернуться, когда испытанное оруж³е оказалось безсильно. Сегодня одинъ спустилъ его съ лѣстницы, завтра другой можетъ сдѣлать то же, и "какъ бы чего не вышло"!
   Вся сила Бѣликова именно въ окружающей средѣ, въ слабости ея, въ расплывчатости нравственныхъ и всякихъ другихъ устоевъ, въ безсознательной подлости, составляющей общественную основу той жизни, гдѣ процвѣтаютъ Бѣликовы. Как³е принципы могутъ выставить въ свою защиту эти "воспитанные на Тургеневѣ и Щедринѣ" товарищи? Если бы они у нихъ имѣлись, развѣ получило бы такое значен³е его "какъ бы чего не вышло"? Воспитан³е на Тургеневѣ и Щедринѣ не имѣетъ никакого значен³я тамъ, гдѣ вся окружающая жизнь есть сплошное отрицан³е принциповъ этихъ великихъ воспитателей, гдѣ самое упоминан³е этихъ именъ является чуть не преступлен³емъ. Для всякой борьбы, хотя бы и съ ничтожными Бѣликовыми, нужна внѣшняя сила, на которую можно бы опереться, а разъ ея нѣтъ - Бѣликовы непобѣдимы и неистребимы, что и почувствовали немедленно послѣ его смерти оставш³еся. "Хоронить такихъ людей, какъ Бѣликовы, - говоритъ разсказчикъ,- это большое удовольств³е. Когда мы возвращались съ кладбища, то у насъ были скромныя, постныя физ³оном³и; никому не хотѣлось обнаружить этого чувства удовольств³я,- чувства, похожаго на то, какое мы испытывали давно-давно, еще въ дѣтствѣ, когда старш³е уѣзжали изъ дому, и мы бѣгали по саду часъ-другой, наслаждаясь полною свободой. Ахъ, свобода, свобода! Даже намекъ, даже слабая надежда на ея возможность даетъ душѣ крылья... Вернулись мы съ кладбища въ добромъ расположен³и. Но прошло не больше недѣли, и жизнь, потекла по прежнему, такая же суровая, утомительная, безтолковая, жизнь не запрещенная циркулярно, но и не разрѣшенная вполнѣ; не стало лучше. И въ самомъ дѣлѣ, Бѣликова похоронили; а сколько еще такихъ человѣковъ въ футлярѣ осталось, сколько еще ихъ будетъ!" - заканчиваетъ разсказчикъ со вздохомъ, на что его слушатель, ветеринарный врачъ Иванъ Ивановичъ, отвѣчаетъ: "То-то вотъ оно и есть".
   Жуткое чувство безнадежности и безысходной тоски охватываетъ читателя отъ этого безотраднаго "то-то вотъ оно и есть!" И авторъ, чтобы усилить это давящее чувство безвыходности положен³я, заставляетъ Ивана Ивановича разразиться подъ конецъ такой репликой:
   "- То-то вотъ оно и есть, - повторилъ Иванъ Ивановичъ. - А развѣ то, что мы живемъ въ городѣ въ духотѣ, въ тѣснотѣ, пишемъ ненужныя бумаги, играемъ въ винтъ,- развѣ это не футляръ? А то, что мы проводимъ всю жизнь среди бездѣльниковъ, сутягъ, глупыхъ, праздныхъ женщинъ, говоримъ и слушаемъ разный вздоръ - развѣ это не футляръ!.. Видѣть и слышать, какъ лгутъ и тебя же называютъ дуракомъ за то, что ты терпишь эту ложь, сносить обиды, унижен³я, не смѣть открыто заявить, что ты на сторонѣ честныхъ, свободныхъ людей, и самому лгать, улыбаться, и все это изъ-за куска хлѣба, изъ-за теплаго угла, изъ-за какого нибудь чинишка, которому грошъ цѣна,- нѣтъ, больше жить такъ невозможно!"
   И читателю представляются изъ-за блѣдной фигуры Ивана Ивановича тысячи, десятки тысячъ такихъ же измученныхъ людей, которые ежедневно со стономъ повторяютъ: "такъ жить невозможно!" и продолжаютъ жить, плодиться, воспитывать такихъ же футлярныхъ людей. Г. Чеховъ не даетъ ни малѣйшаго утѣшен³я, не открываетъ ни щелочки просвѣта въ этомъ футлярѣ, который покрываетъ нашу жизнь, "не запрещенную циркулярно, но и не вполнѣ разрѣшенную". Созданная имъ картина получаетъ характеръ трагической неизбѣжности. Фигура Бѣликова разростается, если не въ общечеловѣческую, то въ общерусскую, получаетъ значен³е не временного, наноснаго явлен³я, которое должно исчезнуть вмѣстѣ съ вызвавшими его причинами, а постояннаго, въ насъ самихъ коренящагося.
   Въ этомъ художественномъ преувеличен³и, въ безмѣрности авторскаго пессимизма, какъ бы онъ ни оправдывался дѣйствительностью, все же чувствуется натяжка. Слишкомъ мрачное, до болѣзненности безотрадное настроен³е автора не позволяетъ ему разобраться въ массѣ услов³й, создающихъ футлярное существован³е для русскаго обывателя. Духота и тѣснота этой жизни не оттого, напр., зависятъ, что мы живемъ въ городахъ. Изъ неподражаемаго по силѣ разсказа того же г. Чехова мы знаемъ, что и въ деревняхъ не меньше духоты, тѣсноты и несравненно больше темноты. Значитъ, не въ услов³яхъ только города или деревни надо искать причинъ, создающихъ футляръ. Они гораздо шире и равнымъ образомъ давятъ и городъ, и деревню. Они заключаются отнюдь не въ насъ самихъ, а лежатъ внѣ насъ, и сущность ихъ сводится къ отсутств³ю общественной жизни. Гдѣ нѣтъ хода для личности, для развит³я иниц³ативы, проявлен³я своего "я", гдѣ каждый ничтожный по существу актъ личной воли наталкивается на рядъ препятств³й, требующихъ крайняго напряжен³я всѣхъ силъ, гдѣ даже такой пустякъ, какъ ѣзда на велосипедѣ, допускается лишь съ особаго разрѣшен³я, послѣ предварительныхъ испытан³й, тамъ простой средн³й человѣкъ, составляющ³й массу, поневолѣ опускается, теряетъ интересъ къ жизни, къ своимъ обязанностямъ, ко всему, что непосредственно не затрогиваетъ его шкурнаго существован³я. Вѣчный страхъ за кусокъ хлѣба, винтъ, чинишка, которому цѣна грошъ - это не составляетъ футляра, а лишь результаты общаго футляра, въ которомъ жизнь замираетъ и вмѣсто нея являются ея суррогаты...
   Г. Чеховъ сумѣлъ съ безпощадной силой раскрыть все ничтожество футлярной жизни, и въ этомъ заключается жгучая особенность его послѣднихъ произведен³й. Онъ выбираетъ, можетъ быть, безсознательно самыя больныя мѣста нашей жизни и заставляетъ насъ "вложить перстъ въ рану", и такъ какъ у каждаго она такъ или иначе болитъ, то и получается та особая острота ощущен³й горечи, недовольства и тоски жизни, которую испытываешь при чтен³и г. Чехова.
   Въ слѣдующемъ, напр., разсказѣ той же лѣтней сер³и, "Крыжовникъ", ветеринарный врачъ разсказываетъ про своего брата, въ лицѣ котораго г. Чеховъ сумѣлъ представить одинъ изъ самыхъ распространенныхъ типовъ обывательской пошлости, человѣческаго ничтожества, самодоводьнаго и безцѣльнаго прозябан³я. Хотя этотъ разсказъ и не имѣетъ непосредственной связи съ предыдущимъ, но въ немъ какъ бы обрисовывается среда, гдѣ властвуетъ человѣкъ въ футлярѣ. Николай Ивановичъ, герой разсказа, это живой представитель того м³рка, гдѣ человѣкъ въ футлярѣ въ течен³е послѣднихъ пятнадцати лѣтъ вытравлялъ все человѣческое, все сколько-нибудь возвышающееся надъ низменнымъ уровнемъ будничной жизни. Съ дѣтства въ немъ подавлялся всяк³й живой порывъ, благородное, сочувственное движен³е души, свободная мысль, не укладывающаяся въ рамки ограничительныхъ циркуляровъ. Юношеск³я мечты, горяч³я стремлен³я, мысли о борьбѣ, о благѣ людей, все было подавлено всепоглощающей мыслью о личномъ существован³и, страхомъ за эту жалкую жизнь, боязнью предъ невидимымъ - "какъ бы чего не вышло". Единственной мечтой этого забитаго существа являлся собственный уголокъ земли, маленькая усадьба, гдѣ бы онъ могъ чувствовать себя спокойно. Это чисто-звѣриное стремлен³е къ своей берлогѣ, подальше отъ другихъ, куда страхъ загоняетъ звѣря, гдѣ послѣдн³й можетъ, наконецъ, безъ опасен³я протянуть усталыя лапы. Страстное стремлен³е къ такому уголку мало-по-малу оформилось, развилось въ цѣльную картину своей усадьбы на берегу небольшой рѣчки, съ садикомъ, въ которомъ непремѣнно есть крыжовникъ. Этотъ крыжовникъ является въ мечтахъ Николая Ивановича кульминац³оннымъ пунктомъ благополуч³я, недосягаемымъ счастьемъ, которому онъ жертвуетъ всю жизнь. Онъ живетъ, не доѣдая и не досыпая, копитъ гроши, отказываетъ себѣ во всемъ. Ради него женится на старухѣ съ деньгами, которую своею скупостью доводитъ до преждевременной смерти. Наконецъ, уже сѣдой, старый, безъ силъ и желан³й, онъ послѣ смерти жены осуществляетъ свою мечту молодости. Разсказчикъ пр³ѣзжаетъ къ нему и видитъ его на вершинѣ блаженства, когда Николай Ивановичъ угощаетъ гостя своимъ крыжовникомъ, кислымъ, недозрѣлымъ, и въ восторгѣ отъ каждой ягодки восклицаетъ: "какъ вкусно!" Печаль и тоска овладѣваютъ разсказчикомъ при видѣ этой пошлости, самодовольной, ограниченной, не желающей ничего знать, видѣть, понимать, кромѣ своего крыжовника, и онъ обращается къ одному изъ слушателей, молодому помѣщику Алехину, съ воззван³емъ.
   "- Павелъ Константиновичъ! Не успокоивайтесь, не усыпляйте себя, дѣлайте добро! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте дѣлать добро! Счастья нѣтъ и не должно его быть, а есть жизнь, и если она имѣетъ смыслъ и цѣль, то смыслъ этотъ и цѣль вовсе не въ нашемъ счастьѣ, а въ чемъ-то болѣе разумномъ и великомъ. Есть жизнь, есть нравственный законъ, высш³й для насъ законъ... Дѣлайте добро!"
   И тутъ же, чтобы подчеркнуть все безсил³е такихъ воззван³й, авторъ описываетъ богатую, изящную обстановку дома Алехина, гдѣ шелъ разговоръ. "Когда изъ золотыхъ рамъ глядѣли генералы и дамы, которые въ сумеркахъ казались живыми, слушать разсказъ про бѣднягу чиновника, который ѣлъ крыжовникъ, было скучно. Хотѣлось почему-то говорить и слушать про изящныхъ людей, про женщинъ. И то, что они сидѣли въ гостиной, гдѣ все - и люстра въ чехлѣ, и кресла, и ковры подъ ногами, говорили, что здѣсь когда-то ходили, сидѣли, пили чай, вотъ эти самые люди, которые глядѣли теперь изъ рамъ, и то, что здѣсь теперь безшумно ходила красивая Пелагея,- это было лучше всякихъ разсказовъ"...
   Послѣдн³й разсказъ "Любовь" проникнутъ той же грустной, щемящей сердце нотой, какъ и оба предыдущ³е. Этотъ разсказъ усиливаетъ впечатлѣн³е ненормальности окружающей жизни, спутанности въ ней самыхъ простыхъ отношен³й, безжалостности людей другъ къ другу, ихъ неумѣнья жить по-человѣчески. Алехинъ разсказываетъ о своей любви къ замужней женщинѣ, которая тоже любила его; какъ они оба таили эту любовь, старались исполнить свои обязанности, страдали, томились, и только въ минуту разставанья оба поняли, что они потеряли и какъ пропустили самое главное въ своей жизни. "Когда тутъ, въ купэ, взгляды наши встрѣтились, душевныя силы оставили насъ обоихъ, я обнялъ ее, она прижалась лицомъ къ моей груди, и слезы потекли изъ глазъ; цѣлуя ея лицо, плечи, руки, мокрыя отъ слезъ,- о, какъ мы были съ ней несчастны!- я признался ей въ своей любви, и со жгучей болью въ сердцѣ я понялъ, какъ ненужно, мелко и обманчиво было все то, что намъ мѣшало любить. Я понялъ, что когда любишь, то въ своихъ разсужден³яхъ объ этой любви нужно исходить съ высшаго, съ болѣе важнаго, чѣмъ счастье или несчастье, грѣхъ или добродѣтель въ ихъ ходячемъ смыслѣ, или не нужно разсуждать вовсе".
   Алехинъ - умный и хорош³й человѣкъ, чувствующ³й призван³е къ наукѣ, къ общественной дѣятельности, а занимается сельскомъ хозяйствомъ, котораго не любитъ и не знаетъ, во имя взятаго на себя призрачнаго долга поднять состоян³е, расшатанное отцомъ. Такъ упустилъ онъ свое истинное призван³е, какъ упустилъ любовь, разбилъ и свою, и другую жизнь, потому что не было въ немъ гордости, твердой воли и энерг³и. Все это выѣла въ немъ футлярная жизнь, оставивъ горечь воспоминан³й и сознан³е ненужности своей жизни.
   Всѣ три разсказа, при разнообраз³и сюжета и малой связи, проникнуты и объединены общей печалью и тоской, лежащими въ ихъ основѣ. Истор³я человѣка въ футлярѣ мѣстами глубоко комична, напр., его ухаживан³е; также смѣшна и фигура любителя крыжовника, но улыбка ни разу не освѣщаетъ лица читателя. Сквозь внѣшн³й комизмъ просвѣчиваетъ такое тяжелое, грустное настроен³е автора, что самый комизмъ персонажей только углубляетъ безотрадные выводы, которые сами собой вытекаютъ изъ рисуемыхъ авторомъ картинъ пошлости и житейской неурядицы. Автора мучаютъ темныя стороны жизни, къ которымъ г. Чеховъ сталъ какъ-то особенно чутокъ въ своихъ послѣднихъ произведен³яхъ. Правда, и прежде одной изъ основныхъ нотъ въ его настроен³и была меланхолическая струнка, напр., въ его "Хмурыхъ людяхъ", въ "Сумеркахъ", но теперь она стала преобладающею. Вспомнимъ его "Мужиковъ" или "Моя жизнь", гдѣ траурный фонъ застилаетъ сплошь всю картину. Жизнерадостное, бодрящее чувство какъ бы совсѣмъ покинуло автора, и жизнь рисуется ему, какъ облачный день, въ туманѣ печали и тоски, разстилается предъ нимъ, какъ необозримая ровная степь, съ низко нависшими облаками, гдѣ ни одинъ лучъ солнца не проглянетъ, не согрѣетъ, не освѣтитъ печально и безъ цѣли бредущихъ путниковъ.
   Помимо разныхъ причинъ, могшихъ усилить въ авторѣ его пессимизмъ, намъ кажется, эта особенность коренится въ общихъ свойствахъ таланта г-на Чехова. Художественное творчество его напоминаетъ превосходное, но разбитое зеркало, въ каждомъ обломкѣ котораго отражается съ удивительной рельефностью и правдивостью тотъ или иной уголокъ жизни. Но соединить всѣ эти уголки въ общую цѣльную картину онъ не можетъ, откуда и происходитъ чрезмѣрность темной окраски каждой отдѣльной картинки, усиливаемая, сверхъ того, личнымъ настроен³емъ. Жизнь въ цѣломъ отнюдь не такъ ужъ мрачна и безысходно тосклива, какою она кажется, если разсматривать ее по частямъ, въ деталяхъ. Но для болѣе свѣжаго и радостнаго настроен³я необходимо нѣсколько подняться надъ нею, чтобы схватить ее шире, взглянуть на нее во времени и пространствѣ и уловить общую гармон³ю частей, гдѣ не всегда и не вездѣ одни человѣки въ футлярѣ диктуютъ законы, не только свой крыжовникъ является центромъ, около котораго вращаются всѣ помышлен³я. Какъ ни сперта и душна атмосфера туманнаго облачнаго дня, живое вѣян³е жизни то здѣсь, то тамъ даетъ себя чувствовать, если только нарочно не запирать всѣ окна, отгораживаясь отъ всего живого, вольнаго, всего, не мирящагося съ низменными интересами текущаго дня. Если бы было иначе, не стоило бы и жить. Есть великое утѣшен³е въ мысли, что всему бываетъ конецъ на свѣтѣ,- будетъ конецъ и футлярному прозябан³ю...
   Замѣчается и еще одна особенность, совершенно новая для г. Чехова, который отличался всегда поразительной объективностью въ своихъ произведен³яхъ, за что нерѣдко его упрекали въ равнодуш³и и безпринципности. Теперь же, какъ навѣрное уже замѣтили читатели въ приведенныхъ выдержкахъ, г. Чеховъ не можетъ удержаться, чтобы мѣстами не высказаться, вкладывая въ реплики героевъ задушевныя свои мысли и взгляды, какъ, напр., заключен³е разсказа "Человѣкъ въ футлярѣ", тирада Ивана Ивановича о невозможности жить такъ дольше или патетическое воззван³е къ добру въ разсказѣ "Крыжовникъ". Можно сказать, что мракъ и отвратительная пошлость изображаемыхъ имъ картинъ вырываютъ изъ груди художника невольный стонъ. Онъ не можетъ оставаться только художникомъ и помимо воли становится моралистомъ и обличителемъ. Такая новая черта крайне знаменательна для настроен³я автора. Въ немъ какъ бы назрѣваетъ какой-то переломъ, прорывается нѣчто, сближающее его съ другими нашими великими художниками, которые никогда не могли удержаться на чисто-объективномъ творчествѣ и кончали проповѣдью, одни, какъ Левъ Толстой, жертвуя ей всѣмъ своимъ художественнымъ талантомъ, друг³е, какъ Гаршинъ, своимъ субъективизмомъ, окрашивая свои произведен³я почти до тенденц³озности (напр., "Художники" Гаршина). Мы вполнѣ увѣрены, что огромный талантъ г. Чехова удержитъ его въ должныхъ границахъ, и нѣкоторая доля субъективности только углубить содержан³е его творчества.
  
   Октябрь 1898 г.
  

Категория: Книги | Добавил: Ash (10.11.2012)
Просмотров: 718 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа