Давыдов Денис Васильевич - М. П. Алексеев. (В. Скотт и Д. Давыдов)

onscious of the indelicacy of the message, which I have at present the honor of transmitting to you, and beg of you to excuse it in consideration of my uncle's enthusiasm. I should have awaited your arrival in town to have had the honor of handing you this letter in person, had not my departure from <= for> London been fixed for the beginning of next week.

   I take this opportunity, dear Sir, of assuring you of the profound respect and sincere devotion, with which I have the honor to remain

   Edinburgh

   42 York Place

   12-th April 1826⁸³.

  

   <Перевод:>

   Получив сегодня из России письмо, адресованное Вам, беру на себя смелость приложить его при сем и уведомить Вас о том, что дало повод к нему и как оно было прислано мне. Автор его - мой дядя, генерал Давыдов, Черный капитан. Узнав из моего письма к отцу о чести, которую Вы оказали ему, держа у себя в комнате его портрет, и о вашем общем одобрении его поведения, он был до того польщен и, можно сказать, восхищен этой честью, что не мог удержаться от выражения Вам своего удовольствия. Он пишет мне в выражениях самого горячего восторга, опасаясь, что испытываемые им по этому поводу чувства могут сделать письмо его к Вам совершенно невнятным. Он льстит себя надеждой, что Вы удостоите его хотя бы двух собственноручных строк. И хотя он не взял на себя смелости просить Вас об этой чести или о том, чтобы Вы прислали ему свой портрет, он выражает мне свое пламенное желание иметь у себя эти памятки о Вас и передать их как "священные реликвии" своему потомству. Если Вы соблаговолите исполнить вторую из этих просьб, я пошлю Вам с вашего разрешения ваш портрет, под которым мой дядя прочел бы с величайшим удовлетворением: "Сэр Вальтер Скотт партизану Денису Давыдову". Я сознаю неделикатность того поручения, которое ныне имею честь Вам передать, и прошу Вас извинить это во внимание к увлечению моего дяди. Я бы дождался вашего приезда в город, чтобы иметь честь лично вручить Вам это письмо, если бы мой отъезд в Лондон не был назначен на начало следующей недели.

   Эдинбург, 42, Йорк Плейс,

   12 апреля 1826 г.

  

   Таким образом, на основании вышеприведенных документов выясняется следующее: 1) что Д. В. Давыдов первый 10 марта 1826 г. обратился с письмом к В. Скотту, посланным через племянника и полученным в Абботсфорде 13 апреля при письме В. П. Давыдова; 2) что В. Скотт тем более охотно ответил на это письмо через несколько дней по его получении (17 апреля 1826, но не 1827 г., как считалось до сих пор), что уже знал Д. В. Давыдова по литературным источникам о событиях 1812 г. и по рассказам В. П. Давыдова, к которым кое-что новое прибавило его сопроводительное письмо к посланию дядюшки; 3), что, завязывая переписку с партизаном-поэтом, В. Скотт прежде всего надеялся получить от него запись его личных воспоминаний и рассказов о войне 1812 г. для включения их в подготовлявшуюся им в это время к печати "Историю жизни Наполеона".

   Некоторые дополнительные подробности ко всему этому эпизоду мы можем также извлечь из очень интересного, впервые теперь публикуемого письма В. Скотта к В. П. Давыдову, сохранившегося в архиве последнего. Письмо это датировано тем же 17 апреля: почтовый штемпель подтверждает год его написания - 1826. В своей основной части письмо посвящено Д. Давыдову и лишний раз показывает, почему В. Скотт дорожил случайно завязавшимся заочным знакомством с известным партизаном; он твердо надеялся получить от него кое-какие рукописные материалы для своего исторического труда. Упоминаемое здесь "письмо со вложением" - это помещенное выше письмо В. Давыдова от 12 апреля 1826 г., в которое было вложено послание Д. Давыдова к В. Скотту от 10 марта (26 февраля) того же года. Приводим письмо В. Скотта полностью:

  

   Dear Sir,

   I have been prevented from acknowledging your letter with the enclosure both of which gave me much gratification by lady Scott's unpleasant state of health which has alarmed us a good deal. I trust it is now better though probably it must remain very precarious. I regret I have been prevented by this circumstance from seeing you as we would have wished more frequently, during the last season. I will be much flattered by having my portrait hung in the halls of the Black Captain. He has the resemblance of no one who bears him more sincere respect. I have ventured on a bold request which perhaps you will aid me in. It is that he would favour me by communicating a few remarks however-slight and general upon the character of the partizan war in which he gained such immortal honour.

   My kindest and best compliments attend Mr Colyar. I regret your early departure as I had hoped to see you here in summer when I hope Lady Scott will be better. I am with all good wishes. Dear Sir,

   Abbotsford, 17 April

  

   <На обороте:> Mons. Comte Davidow

   42 York Place

   Edinburgh

  

   <Перевод:>

   Милостивый государь,

   Ответить Вам сразу на письмо, которое вместе со вложением доставило мне большое удовольствие, помешало мне плохое состояние здоровья лэди Скотт, всех нас сильно встревожившее.

   В настоящее время ей как будто лучше, хотя опасность еще далеко не миновала. Сожалею, что это обстоятельство препятствовало нам видеть вас последнее время чаще, как нам бы хотелось. Мне весьма лестно, что мой портрет будет висеть в зале у Черного капитана. Навряд ли у него найдется портрет человека, который питал бы к нему большее уважение. Я отважился на дерзкую просьбу, в которой, быть может, вы поддержите меня. Просьба состоит в том, чтобы он благосклонно сообщил мне некоторые свои хотя бы самые поверхностные и общие замечания о характере партизанской войны, в которой он заслужил такую бессмертную славу.

   Самые дружеские приветствия м-ру Кольеру. Сожалею о вашем скором отъезде. Я надеялся видеть Вас здесь летом, когда, хочу думать, лэди Скотт станет лучше. С наилучшими пожеланиями остаюсь

   Абботсфорд, 17 апреля

  

   Однако выполнение просьбы Д. Давыдова о портрете с надписью задержалось. Смерть жены, последовавшая 15 мая 1826 г., тревоги и хлопоты по устройству семейных дел отвлекли В. Скотта от исполнения этого намерения. Да и с племянником "Черного капитана" В. Скотт во все это время почти не виделся. Тем не менее при первом же их свидании это намерение было осуществлено. В дневниковой записи 16 июня В. Скотт упоминает, что вручил накануне "молодому Давыдову" свой гравированный портрет для отправки его дяде, прославленному в кампанию 1812 г. "Черному капитану"⁸⁴. Это был один из двух экземпляров гравюры с знаменитого портрета Генри Ребёрна, полученных писателем в подарок в тот же день; таким образом, он не воспользовался любезным предложением своего почтительного молодого друга, который, действительно, без особого труда приобрел один иэ продававшихся в то время в эдинбургских (и лондонских) книжных лавках гравированных портретов писателя. В. Давыдов не счел, видимо, удобным рассказывать о поэтических опытах своего дяди, который представлялся В. Скотту типом бесшабашного вояки. В той же записи далее говорится: "Любопытно, что ему интересно иметь изображение человека, чей путь к славе столь отличен от его пути. Но я чувствую, что если есть что-либо хорошее в моей поэзии или прозе, то это быстрота действия и искренность сюжета, что нравится солдатам, морякам и молодым людям отважного и энергичного нрава".

   Посылка с портретом В. Скотта дошла до Д. Давыдова лишь через полгода: в летние и осенние месяцы 1826 г. он принимал участие в действиях русских войск против Персии и возвратился в Москву лишь к началу следующего года. К этому времени относится другое письмо Дениса Давыдова к его племяннику в Эдинбург, написанное тотчас же по возвращении с Кавказа и под непосредственным впечатлением от полученного желанного подарка от В. Скотта - его портрета с такой точно автографической надписью, какую он хотел иметь.

   Это письмо Давыдова явно рассчитано на то, что его содержание станет известно В. Скотту: он не только сообщает о себе племяннику все то, что хотел бы довести до сведения В. Скотта, обобщая впечатления тревожного лета, но и прибегает к помощи племянника для выполнения другой своей просьбы, литературной: для него не безразличны были и поэтические лавры. Ему захотелось, чтобы В. Скотт познакомился с ним и как с поэтом. Вот это любопытное письмо Д. Давыдова, также еще не бывшее в печати:

  

   Ты, конечно, не в претензии на меня, что я так давно не писал к тебе. Причину сему ты видел в газетах: я был в Грузии, где, разбив отряд персидских войск, вступил в персидские границы и только на расстоянии 50 верст от Ериваня остановился вследствие данного мне повеления; это все требовало и забот и времени. Теперь, так как персияне, потерпев ужасное поражение, все изгнаны из Грузии, военные действия прекратились до весны, время года, которое мы избрали, чтобы сделать им посещение и отплатить за коварное их к нам вторжение. Ты видишь, что мало есть народов учтивее русских; они равно обходятся с просвещенными французами и с невеждами персиянами: визит за визит.

   Во время этого междудействия я отпросился в отпуск и теперь в Москве, откуда пишу тебе и откуда я выезжаю обратно через пять недель. Итак, сделаю в течение 5 месяцев ровно 6000 верст. C'est honnete! {Неплохо! (франц.).}

   Весьма обрадован я был, приехав сюда, портретом почтеннейшего сира Вальтэра Скотта. Я при сем письме пишу ему благодарное письмо. Узнав по письму твоему, что он составляет себе кабинет разного оружия, я в течение сего года пришлю ему несколько оружия довольно любопытного, особенно для того края, где он находится. При сем посылаю тебе стихи, которые я написал на бивуаках у подножия предгорий Аррарата. Я давно уже не занимался поэзиею, ибо мирная и покойная жизнь никогда мне ничего не внушает, мне надо потрясения моральные, и сильные потрясения, и я тогда только поэт. Тут все было для вдохновения: и восточная природа, и война, и тоска по отечеству и по семейству моему! Желал бы я, чтобы ты перевел стихи сии сиру Вальтеру Скотту прозою, дабы дать ему о них хоть некоторое понятие. Эту мелочь я ему не смел послать прямо, она его недостойна.

   Итак, прости, друг и племянник любезный, радуюсь твоей удаче в науках. Дай бог тебе счастья, этого желает тебе от всей души

  

   Приложено переписанное на отдельном листе известное стихотворение Д. Давыдова "Полу-солдат..." (1826) с любопытными французскими замечаниями, в которых автор старался пояснить трудные для перевода обороты речи, идиомы, географические и этнографические названия.

   Так как это стихотворение вскоре было напечатано в "Московском вестнике" в виде, почти не отличающемся от указанного рукописного ⁸⁶ (совершившего путешествие в Англию, а затем вернувшегося в Россию), нет необходимости приводить его здесь, тем более что оно вошло во все лучшие собрания стихотворений Д. Давыдова. Для нас могут представить некоторый интерес лишь сопровождавшие его практические указания автора будущему переводчику; их действительно стоило сделать, так как с первых же стихотворных строк, где не без ухарства и щегольства русским просторечием объясняется, кто такой "полу-солдат", неопытный переводчик мог прямо встать в тупик: как, на самом деле, нужно было передать по-английски такие, например, слова, как "лежанка", "щи", "запеканка"? За этими простонародными русскими словами шли кавказские "экзотические" термины, а еще далее - добрый десяток географических названий, в которых юноша Давыдов мог не разобраться. Поэтому дядя позаботился снабдить свой текст французскими пояснениями - единственными, которые он, по незнанию английского языка, мог сделать и которые все же несколько облегчали дальнейшую передачу стихотворения на английский, а могли быть и прямо показаны В. Скотту. Начало стихотворения в указанной рукописи имело следующий вид:

  

   Нет, братцы¹, нет, полусолдат

   Тот, у кого есть печь с лежанкой²,

   Жена, полдюжины ребят,

   Да щи³, да чарка с запеканкой⁴!

   ¹ И faut, traduire "братцы" par amis.

   ² Un poele russe a couchette, usite chez nous,

   ³ Это более в иносказательном смысле, нежели в настоящем, и означает сытый обед и довольство в доме. У нас обыкновенно говорят про человека, живущего в довольстве: "У него жирные щи".

   ⁴ Une espece d'eau-de-vie epicee tres forte.

  

   Вторая строфа имеет примечания преимущественно реально-этнографического содержания, но автор и здесь попутно подсказывает, что выражение "не дуя в ус" значит "не думая, не остерегаясь" (sans penser, sans prendre garde) и не должно быть переводимо буквально.

  

   Вы видели - я не боюсь

   Ни пуль, ни дротика⁵ куртинца⁶,

   Лечу стремглав, не дуя в ус⁷

   На нож и шашку⁸ кабардинца⁹

  

   ⁵ lance ⁶ Curde

   ⁷ sans penser, sans prendre garde

   ⁸ sabre des montagnards du Caucase

   ⁹ Cabardien, montagnards du Caucase qui habitent le versant septentrional du Caucase jusqu'a la riviere Kouban.

  

   В таком же стиле выполнены и остальные примечания: здесь и предупреждения относительно опасностей дословного перевода метафорических выражений ("грустию убит" - il faut traduire ce mot par "accable"), и толкование солдатских арготизмов (забавно объяснение слов "вкруг' солдатской каши", носящее совершенно "ученый" характер: autour de la gamelle - ecuelle de bois ou l'on met la portion de chaque soldat, et qu'ils vident ensemble), и географические и этнографические комментарии. Однажды, впрочем, и сам Давыдов стал в тупик, как перевести стих: "Им хлещет прозой иль стихами". Он нашел, что это "непереводимо", но все же предложил приблизительно подходящий галлицизм (C'est intraduisible. On peut cependant rendre cela par: leur jetait au nez).

   Письмо к племяннику писалось Д. В. Давыдовым одновременно с благодарностью к В. Скотту ("при сем письме пишу ему благодарное письмо"). Это последнее также сохранилось в упомянутом эпистолярном собрании в Эдинбурге. Оно имеет ту же дату - 10 января 1827 г. и гласит следующее:

  

   Monsieur,

   Je vous rends mille graces pour le precieux cadeau que vous venez de m'en-voyer. J'ai tarde de vous en remercier parce que pendant cinq mois de suite je me suis trouve a la tete des braves aux pieds de l'Arrarat. Les papiers publics ont dus vous apprendre, Monsieur, que celui que vous honorez de votre bien-veillance particuliere, a su s'en rendre digne: il a combattu et a eu du succes.

   Profitant des quartiers d'hiver je viens reposer mon ame au sein de ma famil-le; a la reprise des hostilites je serai derechef au champ d'honneur. C'est un fier voyage que je fais dans l'espace de cinq mois! 1500 lieues de France pour aller, venir, et retourner a mon poste, et cela en franchissant trois fois le Caucase, au milieu d'une population toujours armee et habituee depuis des siecles au brigandage dont elle a fait sa premiere vertu. Un jour je tacherai d'esquisser les moeurs de ces nations belliqueuses qui par le contraste des vertus et de crimes, d'heroi'sme et de lachete, de franchise et de fourberie sont dignes de la curiosite du philosophe et de l'homme de guerre.

   J'ai appris de mon neveu Vladimir Davidoff que vous faites un cabinet d'armes. Permettez-moi, Monsieur, de vous envoyer quelques armes de montagnards du Caucase, des Curdes habitants aux pieds de l'Arrarat et des Persans? Je me trouverai trop heureux de contribuer a completer votre cabinet des armes prises par moi sur l'ennemi. J'ai deja a ma disposition une lance Curde, un carquois plein de fleches, un arc et un poignard montagnards qui vous sont destines; dans peu j'y ajouterai un fusil persan, un sabre et un pistolet montagnards. Aussito t que cette armure sera reunie j'aurai l'honneur de vous en faire hommage sans delai, en vous la faisant passer par la voie de l'ambassade de l'Angleterre.

   Mon neveu me dit aussi que vous, Monsieur, et le general Hamilton m'on fait l'honneur de boire a ma sante. Agreez-en, je vous prie, гсез remercie-ments les plus sinceres et veuillez bien vous charger de presenter mes respects a ce digne general avec qui j'aurois bien envie de faire une connaissance particuliere. Soldats, nous sommes tous pretres d'un meme Dieu, nous avons tous desservis La Chapelle ardente avec la meme ferveur, nous ne devons done pas etre etrangers l'un а Г autre.

   Vous me marquez dans votre lettre, Monsieur, le desir d'avoir quelque idee sur le caractere de la guerre de partisan. Les circonstances presentes m'empechent de vous satisfaire immediatement, mais a mon retour de la Perse je me ferai un honneur et un plaisir de vous envoyer mes "Memoires sur les operations de mon parti en 1812", et mon "Essai sur la Theorie de la guerre de partisan", dont la troisieme edition a paru il у a de cela deux ans et que je revoyois, corrigeois et augmentois au moment de mon depart pour l'armee. Vladimir, qui connoit bien les deux langues russe et anglois se fera un plaisir de vous traduire mes souvenirs et mes observations.

   Je le charge aussi de vous traduire, Monsieur, une bagatelle poetique que j'ai faite depuis peu au bivouac. Je n'ai pas ose vous l'envoyer directement, vu sa nullite.

   J'ai l'honneur d'etre avec la plus haute estime et, pour ainsi dire, avec un culte passionne pour votre genie et votre caractere moral.

  

   ce 10/22 Janvier 1827. Moscou.

  

   <Перевод:>

   Милостивый государь,

   Тысячу раз благодарю Вас за драгоценный подарок, который Вы прислали мне. Я запоздал с выражением своей признательности, потому что пять месяцев подряд водил своих солдат в бои в предгорьях Арарата. Вы, конечно, узнали уже из газет, милостивый государь, что тот, кого Вы почтили вашей нарочитой любезностью, сумел удостоиться ее: он сражался и одержал победу. Пользуясь отходом на зимние квартиры, я приехал отдохнуть душой на лоне семьи. Когда военные действия возобновятся, я немедленно возвращусь на поле чести. Славный путь я проделаю за пять месяцев! 1500 французских лье туда, назад и обратно на свой пост; и при этом трижды пересечь Кавказ посреди населения, всегда вооруженного и привыкшего в течение веков к разбою, который составляет главную его доблесть. Когда-нибудь я попробую описать нравы этих воинственных племен, кои противоположностью добродетелей и пороков, героизма и трусости, простодушия и хитрости заслуживают внимания философа и воина.

   Я слыхал от моего племянника Владимира Давыдова, что Вы собираете оружие. Разрешите мне, милостивый государь, послать Вам кое-что из оружия кавказских племен - курдов, живущих у подножия Арарата, и персиян. Я буду счастлив пополнить ваше собрание оружием, захваченным мною самим у неприятеля. У меня уже имеются предназначенные для Вас курдская пика, колчан, полный стрел, лук и горский кинжал. Вскоре я добавлю к ним персидское ружье, горские шашку и пистолет. Как только все это оружие будет собрано, я буду иметь честь поднести его Вам, препроводив его через английского посла.

   Мой племянник сообщил мне также, что Вы и генерал Гамильтон оказали мне честь, выпив за мое здоровье. Примите, пожалуйста, мою искреннейшую признательность и будьте добры передать от меня поклон почтенному генералу, с которым я особенно желал бы познакомиться. Воины, мы все поклоняемся одному богу, мы все с одинаковым усердием зажигали свечи у гробов, и нам не подобает чураться друг друга.

   Вы выражаете в своем письме желание получить представление о характере партизанской войны. Обстоятельства мешают мне немедленно удовлетворить ваше желание, но по возвращении из Персии я почту за честь и удовольствие послать вам мои "Воспоминания о действиях моего отряда в 1812 году" и мой "Опыт теории партизанского действия", третье издание которого, вышедшее два года тому назад, я как раз пересматривал, исправлял и дополнял, когда мне пришлось отправляться воевать. Владимир, который владеет обоими языками (русским и английским), охотно переведет вам мои воспоминания и замечания.

   Я поручаю ему также перевести поэтический пустячок, который я сочинил недавно в лагере. Я не решился послать его Вам непосредственно из-за его ничтожности.

   Имею честь оставаться с величайшим уважением и, позвольте сказать, со страстным преклонением перед вашим гением и вашим нравственным характером, вашим, милостивый государь, нижайшим и покорнейшим слугой.

   10/22 января 1827 г. Москва

  

   Оба приведенных письма существенно дополняют друг друга и интересны во всех отношениях. Персидский поход начат был Д. Давыдовым чрезвычайно удачно. Когда осенью 1826 г. персидская армия перешла русскую закавказскую границу, А. П. Ермолов значительную часть войск, имевшихся в его распоряжении, передал Д. В. Давыдову. В первом же столкновении 20 сентября 1826 г. на эриванской границе, под Амамли, и на следующий день под Мирагами Давыдов разбил значительно превосходивший его силы по численности четырехтысячный отряд Гассан-хана, а через три дня после начала военных действий вступил в пределы Персии близ урочища Судагенд⁸⁸.

   Именно эту свою победу Давыдов и имеет в виду в письме к В. Скотту, предполагая, что о ней можно было узнать из газет. Правда, вскоре после этого на Кавказ прибыл новый военачальник, Паскевич, враждовавший с Ермоловым, что стало, очевидно, причиной некоторых испытанных Д. Давыдовым служебных трений, отзвук которых мы находим в его письмах к А. А. Закревскому, а также и в его стихотворении "Полу-солдат...". Однако в этом стихотворении Давыдов противопоставлял также прошлое настоящему, персидский поход своему "золотому веку", славным походам 1812-1815 гг., когда он был моложе и стяжал неувядаемую славу.

   Вероятно, этим и следует объяснить стремление Давыдова ознакомить

   B. Скотта с этим стихотворением. Давыдов любил его; когда в 1828 г. французский его перевод, сделанный Maurice А. (Алларом), под заглавием "Le triste soldat" был напечатан в московском французском журнале "Bulletin du Nord"⁸⁹, он аккуратно переписал его собственной рукою; эта рукопись сохранилась в его бумагах⁹⁰. Таким образом, при посылке для В. Скотта "Полу-солдата" Давыдовым могли руководить, кроме лично биографических, также и чисто литературные соображения. Недаром с некоторой долей кокетства Давыдов упоминал об этом своем "пустячке" и в письме к В. Скотту, прибавляя, что не решился послать его писателю "из-за его ничтожности". А. А. Бестужев когда-то острил, что Давыдов "более выписал, чем вырубил себе славу храбреца"⁹¹, да и сам поэт-партизан говорил о себе в письме к Языкову, что он принадлежит "к числу самых поэтических лиц русской армии не как поэт, но как воин"⁹². Свое поэтическое творчество он ставил вровень со своими воинскими заслугами и очень любил, когда ему воздавали должное и за эту сторону его деятельности. "Ты по шерсти погладил самолюбие мое, отыскал бог знает где и прозу и стихи Арно, о которых я и знать не знал",- писал Давыдов Пушкину, напечатавшему в своем "Современнике" обращенное к Давыдову стихотворение французского поэта Антуана Арно в ответ на перевод его стихотворения "Листок":

  

   A vous, poete, a vous, guerrier,

   Qui sablant le champagne au bord de l'Hypocrene,

   Avez d'une feuille de chene

   Fait une feuille de laurier⁹³.

  

   Знал ли Давыдов, что одно из ранних его стихотворений - "анакреонтическая ода" "Мудрость" (1807) - было уже переведено на английский язык в "Российской антологии" Бауринга (1821)⁹⁴ и что он его также мог рекомендовать В. Скотту в качестве образца своей музы? Мы не можем сказать этого утвердительно, но едва ли Давыдов захотел бы явиться перед В. Скоттом автором таких пустячков. Он предпочел представиться писателю - с помощью своего племянника - не "Анакреоном под доломаном", как его некогда в шутку называл П. А. Вяземский⁹⁵, но "полу-солдатом", с грустью вспоминающим миновавшие дни своей громкой военной славы. Скотт же не имел представления о поэтическом даровании своего корреспондента, о его литературных интересах, стремлениях и достижениях. Юный Давыдов не слишком серьезно к этому относился. Для него дядюшка был прежде всего славный воин, от которого можно было ждать новых боевых успехов и побед, теперь на далеком Кавказе.

   Как показывают его неопубликованные письма к отцу 1826 г., В. Давыдов следил из Эдинбурга за персидским походом русских войск и с интересом отмечал участие в военных действиях своего дядюшки. В одном из писем к отцу, по поводу победы при Шамхоре, Владимир Петрович, например, писал: "Я только что с радостью прочел все подробности полной победы, которую кн. Мадатов одержал над персами. Желаю, чтобы не менее значительный успех сопутствовал бы оружию моего дядюшки Дениса, на которого устремлены сейчас взоры нескольких наций". А в другом его письме по поводу тех же военных дел имя "дядюшки" прямо связывается уже с В. Скоттом: "Когда я пробегаю газеты, взор мой всегда с нетерпением останавливается на заметках о наших победах над персами, в последний раз я был приятно поражен, прочитав о подвигах моего дядюшки. Еще раз испытал я счастье видеть имя одного из генералов Давыдовых, соединенное с "храбростью" и "победой". Если дядюшка привезет какие-нибудь трофеи с места победы, ему следовало бы послать часть их сиру Вальтеру Скотту, который с удовольствием присоединит их к своему арсеналу, состоящему в основном из подношений "победителей"⁹⁶.

   Таким образом, первая мысль о посылке В. Скотту трофейного оружия принадлежала, видимо, эдинбургскому студенту, который хотел и угодить владельцу Абботсфорда и сделать приятное дядюшке, ратными делами которого гордился. Но только ратными. Стихотворение же показалось племяннику недостойным внимания Скотта. Из дневниковых записей Владимира Давыдова видно, что он не спешил переводить его и, скорее всего, так и предал забвению (в дальнейшем никаких упоминаний о нем нет), хотя в письме отцу (13/1 марта 1827 г.) и сделал - для сообщения дяде вежливую отговорку: "Несколько дней перед прибытием вашего письма я получил грамотку от дядюшки Дениса Васильевича со стихами и с письмом к Sir Walter Scott. Полагая, что дядюшка возвратился в Грузию, я на его письмо еще не отвечал, но исполнил сколько было в моих силах то, что он мне препоручил. Дядюшкино письмо и обещание персидского оружия, мне казалось, доставили много удовольствия Sir Walter Scott, с которым случалось свидаться несколько раз перед его отъездом в деревню. Я еще не успел ему перевести стихи, но, вероятно, летом случай представится сие исполнить...".

   Что же касается упоминаемых Д. Давыдовым в том же втором его письме к В. Скотту воспоминаний о действиях партизанского отряда в 1812 г., то он имеет в виду "Дневник партизанских действий 1812 г.", уже трижды изданный к тому времени.

   Пребывание Д. В. Давыдова в Москве, во время которого им были написаны оба приведенных выше письма, было непродолжительным. Не вполне оправившись от болезни, он должен был уехать обратно на Кавказ в апреле 1827 г., откуда вернулся вновь, и на этот раз окончательно, в августе; жил он то в своем подмосковном сельце Мышецком, то в своем симбирском имении "Верхней Мазе", а в Москву наезжал лишь изредка, по лечебным и хозяйственным делам. В один из приездов в Москву, вспомнив о своем обещании отправить В. Скотту образцы кавказского оружия, Давыдов написал ему третье письмо, сохранившееся в том же собрании. Частично оно повторяет второе письмо (от 10 января 1827 г.), и мы уже знаем, почему; из приведенного выше отрывка письма В. Давыдова к отцу видно, что он не отвечал своему дядюшке, не зная, куда адресовать письмо. Характерно, что в своем новом обращении к В. Скотту Д. Давыдов снова упоминает о своем "пустячке", т. е. о стихотворении "Полу-солдат...", но это третье письмо дает некоторые дополнительные и очень интересные данные. Приводим его полностью:

  

   Monsieur!

   Revenu malade du climat devorateur de la Georgie, je n'ai pas eu assez de loisir pour completer l'armure qu'il m'etoit si a coeur de vous offrir et des objets que j'ai deja eu a ma disposition furent perdus en chemin par la negligence de mes gens qui reduisirent mes trophees a peu de choses. G'est ce peu de choses que j'ai l'honneur de vous envoyer, Monsieur, en vous suppliant de l'accepter comme souvenir d'un homme dont l'admiration pour vous n'a pas de homes et qui ne peut assez vous remercier pour le precieux cadeau que vous lui avez fait.

   L'arc est une arme qui est devenue bien rare au Gaucase: ce n'est que quel-ques ultras du pays qui s'en servent mcore; voila pourquoi celui que j'ai l'honneur de vous envoyer est si use. Chez ce peuple la civilisation avance avec peine, mais elle avance toujours et les nouvelles generations profitent de ce qu'elles voyent d'utile chez les peuples plus civilises. Ainsi, les Tcherkesses (montagnards du Caucase) se battent maintenant tout comme nous: avec de bons fusils et de bons pistolets et n'ont conserves de l'ancienne armure que leurs sabres tres courts, nommes chachka, a qui cependant ilsne peuvent se resoudre a donner une lance pour aide - le beau reste de leur courage primitif s'indigne encore de s'en servir dans des combats corps a corps, vu sa longueur.

   J'ai eu l'honneur de vous ecrire ainsi qu'a Wladimir Davidoff cet hyver, mais je crains que mes lettres ne se soient egarees en chemin, car je n'en ai eu aucun vent depuis. Craignant de vous importuner par une bagatelle poetique que j'ai fait au bruit des armes et sur le champ tumultueux des batailles, je la lui avois envoye incluse dans une de ces lettres pour la traduire, si faire se peut. Mais il n'en dit rien ni a moi, ni a son pere et ses soeurs, ce qui prouve que mes craintes sont assez fondees.

   En re venant de la Georgie, j'ai passe quelque temps aux fameuses sources minerales du Caucase qui se trouvent dans le pays de ces memes guerriers dont je vous envoye les armes. II seroit curieux de voir figurer ces eaux dans un roman, "comme les eaux de St. Ronan; que de contrastes on у trouveroit! Cependant les principaux traits s'y trouveroient toujours, car on у verrait la comme a toutes les eaux du monde, et le commerage des femmes, et les petites jalousies de societe, et des Ladys Penelopes et des Ladys Binks. Nous avions aussi un espece de Touchwood qui se meloit de tout, mais sans la vivacite originale de celui des eaux de St. Ronan et sans un sou d'argent dans sa poche. Le grand gala de Mowbray auroit pour faire pendant a la course que toute la societe fit pendant le Beiram (fete musulmane) a l'aoul ou village des Tcherkesses, situee a quelques milles des eaux, ou au lieu de theatre et de musique nous ne vimes que les jeux de ce peuple belliqueux chez qui meme la danse est une espece de lutte. Aussi la libertedes promenades dans les environs s'en ressent, tout est sur le pied deguerre, tout est arme jusqu'aux buveurs d'eau qui, comme vous le savez, sont depuis le deluge universel, les moins mechants de notre espece.

   Veuillez agreer l'assurance des sentiments les plus distingues de la parfaite estime,

  

   Ce 10/22 Septembre 1827 Moscou.

  

   <Перевод:>

   Милостивый государь!

   Вернувшись больным от губительного грузинского климата, я не успел пополнить собрания оружия, которое мне так хотелось преподнести Вам, а некоторые предметы, уже бывшие у меня, пропали в дороге по небрежности моих людей, которые свели мои трофеи до небольшого числа. Эти немногие вещи я имею честь препроводить Вам, милостивый государь, прося принять их на память о человеке, восхищение которого перед Вами безгранично и который не в состоянии отблагодарить Вас за ваш бесценный подарок.

   Лук это вид оружия, которое стало редкостью на Кавказе. Только некоторые приверженцы старины еще пользуются им. Вот почему я посылаю вам такой истертый. Среди этих племен цивилизация распространяется с трудом, но все же распространяется, и новые поколения усваивают себе то, что находят полезного у более цивилизованных народов. Поэтому ныне черкесы (кавказские горцы) воюют так же, как и мы: с помощью хороших винтовок и пистолетов, а из своего прежнего оружия сохранили только короткую саблю, называемую шашкой, которой они не решаются придать в помощь копье,- прекрасный остаток их первобытной храбрости, с негодованием отвергающей применение его в рукопашной схватке из-за его длины.

   Я имел честь писать Вам, равно как и Владимиру Давыдову, прошлой зимой, но опасаюсь, что мои письма пропали, ибо до сих пор не имел от него никаких известий. Боясь беспокоить Вас поэтическим пустячком, который я сочинил посреди лязга оружия на шумном поле брани, я вложил его в одно из моих писем к нему <Владимиру>, чтобы он перевел его для Вас, буде Вы того пожелаете. Но он ничего не написал об этом ни мне, ни отцу, ни сестрам; это доказывает, что мои опасения имеют достаточные основания.

   Возвращаясь из Грузии, я провел некоторое время на знаменитых минеральных водах Кавказа, находящихся в краю, населенном теми самыми воинственными племенами, чье оружие я вам посылаю. Было бы занятно увидеть эти воды изображенными в романе, подобно Сент-Ронанским: какие бы тут обнаружились контрасты! Главные черты все же оказались бы те же, ибо там, как и на всех водах мира, встречаешь женские сплетни, мелкие обиды и зависть среди общества, есть свои леди Пенелопы и леди Бинкс. Был у нас и господин вроде Тачвуда, который во все вмешивался, но без оригинальной веселости посетителя Сент-Ронанских вод и без гроша в кармане. Большому празднеству семейства Мобрей у нас соответствовала поездка всего общества во время байрама (мусульманского праздника) в аул, т. е. черкесское селение, находящееся в нескольких милях, где вместо театра и музыки мы развлекались только играми этого воинственного народа, у которых даже танец представлял стычку. Поэтому свобода прогулок в окрестностях была ограничена: всё там на военной ноге, все вооружены, включая пьющих воду, со времени всемирного потопа, как вам известно, самых безвредных и невинных из смертных.

   Примите выражение глубочайшего уважения и преклонения

   10/22 сентября 1827.

   Москва

  

   Письмо прибыло в Эдинбургв конце октября, но посылки задерживались,. и, наконец, получив одну из них, студент отправился к В. Скотту, который уже переехал на зиму в город. В дневниковой записи 18 ноября⁹⁸ упомянуто, что юноша принес подарок из России (это была "стальная табакерка тульской работы с резьбой и выкладкой из золота, с моим гербом на крышке и видами окрестностей и главных общественных зданий Петербурга по сторонам"). Далее Скотт пишет: "Получил также письмо от его дяди, Дениса Давыдова, "Черного капитана" французского отступления". Посылка с оружием пришла только в декабре. В изданном потомками писателя в конце XIX в. каталоге оружия и прочих редкостей, собранных В. Скоттом в Абботсфорде, поминаются персидская шашка, кинжал и пр.- очевидно, те самые, которые были присланы Денисом Давыдовым⁹⁹.

   Особый интерес представляет для нас упоминание Денисом Давыдовым в этом письме романа Скотта "Сент-Ронанские воды" ("St. Ronan's Well"), вышедшего в 1824 г.; первый его русский перевод, сделанный с французского Мих. Воскресенским, появился в свет в 1828 г. б 6-ти частях; таким образом, Давыдов, вероятно, незадолго перед тем читал его по-французски. Любопытно, что этот роман, подвергавшийся в Англии довольно суровой критике, стоит особняком в творчестве В. Скотта, как построенный на современном ему бытовом материале. Завязкой и движущим фактором романа является сложная семейная тайна, но фоном для авантюрного сюжета служат картины из жизни современного общества, и в большинстве своем его действующие лица портретны. Этого последнего обстоятельства Д. Давыдов, разумеется, не мог знать; вероятно, он не подозревал также, что упоминаемый им Тачвуд (один из героев) будто бы имел своим прототипом атамана Платова, как утверждают некоторые исследователи¹⁰⁰. Но он пишет о тех персонажах романа (члены семейства Мобрей, лэди Пенелопа, лэди Бинкс), подобных которым сам встретил на других минеральных водах - кавказских, где он лечился. "Было бы занятно увидеть эти воды, изображенными в романе, подобно Сент-Ронанским",- замечает он.

   Эта фраза тем более любопытна, что попытка такого рода у нас была сделана: она принадлежит Пушкину. В его черновиках имеются фрагменты неосуществленного замысла - "Романа на Кавказских водах"; сохранился набросок начала повести и ряд схематических планов ее. Специально исследовавший их Н. В. Измайлов пришел к выводу, что все эти черновики относятся к началу 30-х годов, что повесть, если бы она была осуществлена до конца, должна была вырасти в широкую картину, в которой "авантюрная", "разбойничья" тема сочеталась бы с широким быто- и нравоописательным обрамлением, не без оттенка юмора и общественной сатиры"¹⁰¹.

   Касаясь источников этого замысла Пушкина, Измайлов подчеркнул, что хотя "легкий абрис" пестрого и типичного общества, случаем сведенного вместе на минеральных водах, дан Пушкиным в IX-XI строфах "Путешествия Онегина", но выбору необычайной композиционной рамки задуманной повести мог способствовать и роман В. Скотта "Сент-Ронанские воды". В связи с этой очень правдоподобной догадкой нам интересно вернуться к цитированному выше черновому письму Давыдова к Пушкину с рассказом о заочном знакомстве с В. Скоттом. Черновик этот не имеет даты; его издавна предположительно относят либо к "августу-сентябрю 1827 г.", либо "к концу сентября-первой половине октября 1827 г."¹⁰² Мы можем датировать его несколько точнее на том основании, что Давыдов писал здесь между прочим: "Теперь я ему <т. е. В. Скотту> [зачеркнуто: пишу и на днях посылаю] пишу благодарное письмо <...> на днях посылаю ему курстанской дротик, черкесской лук и стрелы и кинжал...". Так как письмо В. Скотту, сопровождавшее посылку образцов кавказского оружия, написано было 10/22 сентября 1827 г., то приблизительно к этим же дням нужно отнести и черновик письма Давыдова к Пушкину. Этот черновик представляет собою лишь неоконченный фрагмент; мы не знаем, что еще писал Давыдов Пушкину в том же перебеленном письме. Само собой напрашивается предположение, что в нем могла идти речь и о "Сент-Ронанских водах" и о том, что было бы занятно увидеть "кавказские минеральные воды", "изображенными в романе, подобно Сент-Ронанским". Таким образом, Пушкин - и сам, конечно, читавший этот роман В. Скотта,- мог получить лишний толчок к замыслу "Романа на Кавказских водах", тем более, если знал о том, что подобной идеей Давыдов уже поделился с самим автором "Сент-Ронанских вод".

   В начале 1828 г. Д. Давыдов должен был получить приятное известие из Эдинбурга, что посланное им В. Скотту оружие до шотландского писателя дошло и вызвало весьма лестное замечание на счет "Черного капитана". В письме В. Давыдова к отцу от 22(10) декабря 1827 г. из Эдинбурга есть следующие строки: "Прошу Вас, любезный папенька, сказать дядюшке Денису, что оружие, которое он послал в подарок сиру Вальтеру Скотту, доставило ему самое большое удовольствие и что если он ценит эти вещи больше других, то потому, что они пришли от дядюшки Дениса"¹⁰³.

   По-видимому, третье письмо Давыдова к В. Скотту было последним. Однако в 1840 г. он опубликовал в "Сыне Отечества" свое послание к шотландскому писателю с примечанием (повторенным и при перепечатке этого послания в "Сочинениях"): "Я был некоторое время в переписке с сир Вальтер Скоттом. Это письмо написано за несколько часов до получения известия о его кончине и потому осталось в моем портфеле". Эти слова Давыдова до сих пор не вызывали никаких сомнений. В. В. Жерве в своей биографии "поэта-партизана" полностью воспользовался этим свидетельством Д. В. Давыдова как вполне достоверным; на этом же свидетельстве построила свою английскую статью о сношениях В. Скотта с Д. Давыдовым Зоя Розова.

   В свете приведенных данных можно утверждать, что Денис Давыдов сознательно вводил читателей в заблуждение, публикуя это письмо. Оно представляет контаминацию мотивов из действительно посланных им в 1826 и 1827 гг. писем и критических замечаний о "Жизни Наполеона", вышедшей в Англии в 1827 г., а Д. Давыдову ставшей известной - во французском переводе - значительно позже. Известие о смерти писателя, последовавшей 21 сентября 1832 г. после многомесячной тяжелой болезни, не было неожиданным. В первой половине сентября Д. Давыдов писал своему племяннику, находившемуся тогда в России (оригинал по-французски): "Что ты скажешь о нашем знаменитом друге сэре Вальтере Скотте? Может быть, сейчас, когда я пишу эти строки, он уже не принадлежит нашему миру! Во всяком случае, бесспорно, что он уже не принадлежит литературе. Вот и еще одного гения не стало! Боюсь, прости господи, что у нас останутся одни Паскевичи да Загоскины"¹⁰⁴.

   Вот что писал Д. Давыдов в этом явно сфабрикованном им для русского журнала тексте, дополняя его примечаниями (которые мы включаем здесь в скобках):

   "Последнее письмо ваше я имел честь получить вскоре после бесценного подарка, Вами мне присланного (портрета его), за который я не успел еще благодарить Вас по случаю независящих от меня обстоятельств (пребывания моего в действующих войсках во время войны с Персиею в 1826 году). Я давно желал иметь портрет человека, так много мною ув