Главная » Книги

Эберс Георг - Арахнея, Страница 15

Эберс Георг - Арахнея


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15

то он никогда не видел Ледшу такой прекрасной, как теперь. Как красив был овал ее лица, какой тонкий профиль и какими огромными казались ее блестящие глаза, и при свете луны можно было различить ее черные, густые, почти сросшиеся брови. Время как будто только увеличивало очарование этого прекрасного существа! Но вот она быстро поднялась и с какой-то лихорадочной поспешностью стала ходить взад и вперед, но вдруг она остановилась; один из привязанных к сваям галлов, в котором Гермон узнал спасенного им когда-то Лутариуса, громко произнес ее имя и, когда она повернула к нему голову, воскликнул на ломаном греческом языке:
  
   - Только еще раз, один только раз, молю я тебя, приложи твою руку к моему лбу, а если и это для тебя слишком много, скажи мне только одно доброе слово, прежде чем все будет для меня кончено. Я хочу только услышать, что ты меня не ненавидишь, как врага, и не презираешь, как собаку. Что тебе стоит это сказать! Только в двух словах скажи мне, что ты сожалеешь о том, что была так жестока со мной!
  
   Она ответила резко и решительно:
  
   - Одна и та же участь ожидает нас обоих. Когда настанет мой черед и глаза мои закроются, тогда высшим наслаждением для меня будет мысль, что они никогда больше не увидят тебя, ненавистный безбожник!
  
   Крик ярости вырвался из груди Лутариуса, и он с такой силой рванул за веревку, которой был привязан к свае, что свая зашаталась. Ледша спокойно отвернулась от него и пошла под навес. В раздумье прислонилась она к одному из столбов, поддерживающих крышу, а художник с возрастающим вниманием следил за каждым ее движением, полным благородства и изящества. Приложив руку к прекрасному лбу, смотрела она на луну. Гермон чувствовал, что ему уже давно следовало заговорить с ней, но окликнуть ее, нарушить то мечтательное настроение, которое ею теперь овладело, казалось ему каким-то святотатственным поступком. Так, именно так должна была стоять Арахнея после того, как богиня в порыве несправедливого гнева ударила ее, эту более искусную смертную! Как грозно сдвинулись ее брови и нахмурился лоб, в то время как на губах появилась улыбка торжества, ее прелестный рот полуоткрылся, и белые мелкие зубы, которыми когда-то так восторгался Гермон, заблестели. Подобно астрологу, который до последней возможности следит и старается удержать в своей памяти какое-нибудь необычайное явление, замеченное им на небе, тогда как надвигающиеся тучи грозят скрыть его от глаз наблюдателя, точно так же смотрел Гермон и старался запечатлеть в памяти ее образ. В этой позе хотел он изобразить ее, совершенно так, как она теперь перед ним стояла, без покрывала, сорванного, вероятно, во время преследования, с этими длинными распущенными волосами; да, он передаст даже ее нос с легким изгибом вопреки древним правилам искусства, допускающим у красивых женщин только прямой нос. Но этот реальный образ так воплощал его идею, что малейшее уклонение от правды могло только повредить впечатлению. В течение нескольких минут стояла Ледша совершенно неподвижно, как бы повинуясь мысленному желанию художника, а тот, точно прикованный, не спускал с нее глаз до тех пор, пока Лутариус опять не позвал ее. Тогда Ледша быстрыми шагами направилась в противоположную сторону к сваям, там она остановилась и заметила мужскую фигуру, наблюдавшую за ней. Она тотчас же увидела, что это был эллин. Черная борода украшала его красивое серьезное лицо. На нем была хламида такого же покроя, какую она уже видела на другом, только у того не было этого короткого меча, привешенного по греческому обычаю к широкому поясу. Она вдруг почувствовала, как вся кровь бросилась ей в голову, и, боясь упасть, обхватила она обеими руками сваю, затем нагнулась вперед всем телом, желая разглядеть того, чей вид привел ее в такое странное волнение. Громко, почти пронзительно прозвучал ее голос, произнося имя Гермона.
  
   - Ледша! - мягко ответил Гермон и, полный искреннего сочувствия, протянул ей обе руки. Она не обратила никакого внимания на это движение и тоном, в котором звучало непонятное для него самодовольство, проговорила:
  
   - Как, и в несчастье посетил ты меня! Даже здесь ты, слепой, сумел меня найти!
  
   - Охотнее увидал бы я тебя окруженной высшим счастьем, - сказал Гермон. - Но я уже не слепой. Бессмертные вновь даровали моим глазам способность наслаждаться твоей чудной красотой!
  
   Резкий, полный злобы смех прервал его, и с трудом, точно задыхаясь, она произнесла несколько раз:
  
   - Не слепой, больше не слепой...
  
   Есть слезы горя и слезы радости; точно так же и смех, этот спутник радости, вырывается среди отчаяния и страдания. Этот смех отчаяния поразил сердце художника больнее, нежели самый дикий вопль ярости. Когда же Ледша произнесла: 'Не слепой, выздоровел! Богат и видит, он вновь владеет глазами!' - тогда только понял он ее вполне и мог объяснить себе ее самодовольный тон, который вначале так удивил его. Не в силах произнести ни слова, он смотрел на Ледшу, продолжавшую говорить, изредка смеясь этим ужасным для его ушей смехом.
  
   - Так вот какова карающая справедливость! Нас, бедных женщин, позволяет она попирать ногами, а сама и пальцем не пошевелит для нашей защиты. Моя месть! Как молила я и преклонялась перед Немезидой! Какую сладость испытывала я от сознания, что моя месть так хорошо удалась! И что же? Все это было только ложь и обман! Слепой вновь видит! Тот, кто должен был погибнуть от отчаяния, тому дозволяют с мечом за поясом присутствовать при нашей гибели, наслаждаться нашим несчастьем! Слушай же, если только эта приятная для тебя весть не достигла еще твоих ушей: я также осуждена на смерть! Но какое мне дело до себя, и разве я думаю о себе?! Наверно, менее, нежели те бессмертные, которых мы просим и которым мы молимся, думают о нас, оскорбленных и обманутых женщинах. Теперь только познала я их. Вот благодарность Немезиды за все мои богатые жертвоприношения. На пороге смерти ставит она на моем пути тебя, вероломного и безнаказанного. Я должна допустить самое ужасное для меня, а именно то, что ты, ненавистный, слепота которого являлась единственной радостью моей изломанной жизни, можешь дерзко тешиться моим видом и моим несчастьем.
  
   При таком несправедливом обвинении негодование овладело Гермоном; схватив ее руку, лежавшую на свае, и глядя ей прямо в глаза, он громко вскричал:
  
   - Остановись, безумная, ни слова больше, а то я буду вынужден вспоминать и думать о тебе как о ядовитой змее и отвратительном пауке!
  
   Пока он говорил, она прилагала напрасные усилия вырвать свою руку; окончив, Гермон выпустил ее. Ледша, пораженная, точно ища помощи, посмотрела на него и едва слышно проговорила:
  
   - Когда-то, ты сам знаешь когда, я была совсем другой. Другой была я и тогда, когда надеялась, что моя месть удалась мне вполне. А теперь! Все, чем я хотела тебя наказать, все это уничтожила Немезида. Между тем отвратила ли она от меня самые тяжкие обиды? Месть же, на которую я имела полное право, и ту отняла она у меня!
  
   Подобно надломанному колоссу, поникла она головой и умолкла. Гермон же почувствовал, как его гнев превратился в сожаление. Тепло и дружески спросил он, неужели ничто не может примирить ее с ним; он готов умолять ее простить ему все дурное, что он ей когда-либо сделал, и будет просить даровать ей не только жизнь, но и свободу. Но Ледша задумчиво произнесла:
  
   - Что мне останется в жизни без ненависти и на что мне жизнь? Какое мне, несчастной, дело до всего остального, что люди считают самыми высшими и самыми лучшими благами?
  
   Гермон сказал, указывая на связанного Лутариуса:
  
   - В обществе этого галла покинула ты человека, законной женой которого была, и в нем нашла, верно, ты замену потерянной любви.
  
   - В нем! - вскричала она громко, тоном бесконечного презрения и отвращения. - Спроси-ка этого негодяя: пусть он тебе об этом расскажет! Мне нужен был проводник, который мог бы увезти меня далеко от нелюбимого мужа. И только потому, что он мог помочь мне, уничтожить твое новое и незаслуженное счастье, осталась я с ним среди его соплеменников. Мне рассказали многие александрийцы, что ты счастливо живешь, утопая в роскоши, а этот презренный обещал мне превратить тебя и твоего богатого дядю в жалких нищих, если удастся нападение на столицу. И он сделал это, хотя знал, что именно ты подобрал его на улице и спас ему жизнь. В его ничтожной душе нет места для благородного чувства. Он желал только обладать мною, но еще сильнее было его желание обладать золотом александрийских богачей. Подлее волка, который лижет руку человека, перевязавшего его раны, оскалил он зубы против своего спасителя. Если он осужден погибнуть здесь от голода и жажды, то это будет только то, чего я желаю! Этот кровожадный хищник не осмеливался даже дотронуться до моей руки. Спроси его сам! Вот он, пусть он тебе расскажет, как я выслушивала его любовные клятвы и уверения... Скорее, нежели допустить, чтобы он, этот безбожник, вызвал вновь к жизни то, что ты так безжалостно растоптал в моем сердце, я бы...
  
   Ее прервал Лутариус, разразившийся целым градом проклятий, но часовой, привлеченный его криком, появился с длинным бичом в руке и заставил его умолкнуть. Гермон спросил Ледшу:
  
   - Так это твоя безумная ненависть принудила галлов напасть на Александрию?
  
   - Нет, - ответила она просто. - После того как нападение было уже решено и его избрали на место убитого предводителя, стали галлы почему-то повиноваться мне беспрекословно; я этим воспользовалась и заставила их прежде всего разграбить твой дом и дом Архиаса. Они должны были, покончив с царскими дворцами, напасть на храм Деметры.
  
   - Итак, - продолжал Гермон, - ты находила, что лишение зрения не достаточная кара для того, кого ты так ненавидела?
  
   - Нет, - произнесла она решительно. - Все, что только может дать хорошего жизнь, кроме зрения, мог ты приобрести за твое золото, тогда как в моей душе царило мрачное отчаяние, и оно было темнее и мрачнее окружавшей тебя ночи. Все, решительно все, чем дорожит женское сердце, было отнято у меня тобой: дом отца, его любовь, любовь сестры... И даже радостное сознание моей красоты, которое ты пробудил во мне твоими льстивыми словами, превратилось благодаря тебе в отвращение к самой себе!
  
   - Почему же благодаря мне? - вскричал Гермон, удивленный несправедливостью взводимого на него обвинения. Но Ледша ответила уверенно:
  
   - Да, ты был виноват во всем! Ты, искусство которого могло превращать обыкновенных смертных женщин в богинь, хотел изобразить меня в виде несчастной, поруганной женщины с веревкой на шее, готовой на самоубийство и превращенной в самое отвратительное из насекомых. 'Противный серый паук!' - говорила я сама себе, когда подымала руки, и мне казалось, что тень моя, падающая на освещенную солнцем землю, есть тень громадного паука. Когда я в долгие часы одиночества решала сесть за прялку, я думала: 'Точно паук, вытягивающий нити'. 'Твой образ', - думала я, находя где-нибудь в пыльном углу паука, выжидающего в паутине свою добычу. Отвращение к себе самой все росло и росло во мне. И при этом знать, что твоя Деметра, которой ты придал черты дочери Архиаса, вызывает восторг всех жителей Александрии и привлекает в храм толпы верующих и поклоняющихся ей как святыне. Она - предмет поклонения многих тысяч людей; я же, прежде столь восхваляемая тобой красавица, - предмет отвращения для самой себя! Это и была причина, которая поддерживала и увеличивала днем и ночью мое желание мести, и она заставляла меня оставаться с этим негодяем, потому что он мне обещал, как только они покончат с царскими дворцами, разбить вдребезги перед моими глазами статую Деметры, образ дочери Архиаса, принесшую тебе столько славы и почестей.
  
   - Безумная! - запальчиво вскричал Гермон и рассказал ей в немногих словах, насколько все ее сведения были неверны.
  
   С широко открытыми глазами, точно перед ней предстало какое-то страшное видение, слушала она его рассказ о том, что та статуя в храме была произведением Мертилоса, а не его, что наследство его друга уже давно ему больше не принадлежит и что он такой же бедняк, каким был в Теннисе, когда она его любила.
  
   - А твоя слепота? - спросила она почти шепотом.
  
   - Она превратила мне жизнь в длинную непроглядную ночь, куда не проникал ни один луч света, - был его ответ, - но благодаря бессмертным я вновь прозрел, и старая Табус из 'Совиного гнезда', искусство которой ты так часто восхваляла, дала мне лекарство и советы; они помогли мне, и я опять вижу так же хорошо, как и прежде.
  
   Тут он замолчал; Ледша, бледная от волнения, готовая упасть, обхватила руками сваю; тогда, поняв, как должно было на нее действовать все то, что она теперь только узнала, он ласково и мягко принялся ее утешать. Но она, казалось, не слушала его; ее большие глаза беспомощно и печально смотрели то на песок, расстилающийся под ее ногами, то подымались к полному диску луны, которая ярко освещала небо и землю. Наконец она глухо проговорила:
  
   - Теперь я все понимаю! Ты встретился с Табус именно в то время, когда Биас возвращал ей от моего имени брачный выкуп. Как это должно было ее возмутить и восстановить против меня! Я долго раздумывала, как мне сделать, чтобы не нанести ей этого удара, но кому другому, если не ей, могла я возвратить то, что заплатил за меня Ганно? Ведь она хранила сокровища всего рода! А она считала брак таинством, святыней, которую могла нарушить только смерть. Женщина, нарушившая супружескую верность и покинувшая мужа, была для нее каким-то необъяснимым чудовищем. И как она любила сына и внуков! Зло, причиненное мною Ганно, да, я знала это заранее, она никогда не могла мне простить. Уже ради этого захотела она помочь человеку, которого я так страшно ненавидела.
  
   - Но откуда ты это знаешь? - сказал Гермон. - Быть может, моя загубленная молодость и жизнь внушили ей сожаление, и поэтому она помогла мне.
  
   - Может быть, - ответила в задумчивости Ледша. - Ведь она была тверда как сталь, но могла быть и мягкой, как нежная девушка. Я это на себе испытала. И подумать только, что она должна была умереть в таком страшном гневе против меня! Какое у нее было верное, доброе сердце, как она была добра ко мне даже тогда, когда я призналась ей в моей любви к тебе и рассказала, как ты меня оскорбил! К ее услугам были злые духи тьмы, они повиновались ей. Они-то, верно, еще раньше донесли ей, как глубоко я оскорбила Сатабуса и как тяжела была жизнь Ганно со мной. Вот почему она уничтожила все то, чего я достигла моей местью. Да, я думала об этом уже тогда, когда узнала, что смерть, у которой я ее уже раз и с таким трудом отстояла, наконец унесла ее. Но мрачные духи тьмы продолжают повиноваться воле умершей. Куда бы я ни пошла, они следуют за мной и уничтожают все, на что я надеюсь и чего желаю. Теперь я это вполне сознаю, и все мне ясно.
  
   - Нет, Ледша, нет, - уверенно произнес Гермон, - со смертью прекращается всякая власть, даже власть заклинательницы над демонами. Ты должна получить свободу. Куда ты пожелаешь, туда и можешь ты, бедняжка, отправиться. А я сделаю статую по твоему образу и подобию, но не паука, а красавицу. Тысячи людей будут ею любоваться, и тот, кто, очарованный красотой моей статуи, - да помогут мне в этой работе музы! - спросит: 'Кто послужил моделью для нее?', - получит в ответ: 'Это Ледша, дочь Шалиты, красавица биамитянка, которую Гермон из Александрии нашел достойной изваять из мрамора для потомства'.
  
   Она глубоко вздохнула и, заглянув ему в глаза, тихо проговорила:
  
   - И это правда, и я могу этому верить?
  
   - Это так же верно, как то, что теперь над нами сияет нежная богиня ночи Астарта и освещает нас своим мягким всепрощающим светом.
  
   - Полнолуние... - прошептала она почти про себя, взглянув на небо, и, обернувшись к Гермону, громко продолжала: - Демоны старой Табус обещали мне в ночь полнолуния величайшее блаженство, ты ведь это знаешь. А между тем образ паука отравлял мне днем и ночью все счастье моей жизни. Хочешь ли ты дать мне клятву, что изваяешь по моему образу прекрасную статую, вид которой будет вызывать восхищение всех, кто ее увидит? Восхищение, слышишь ли ты, а не отвращение! Еще раз спрашиваю я тебя, хочешь ли ты...
  
   - Да, хочу, и, я уверен, мне это удастся, - с горячностью перебил он ее, протягивая ей руку через загородку.
  
   Она теперь охотно вложила в нее свою руку, еще раз взглянула на луну и сказала:
  
   - На этот раз, да, я хочу верить, ты сдержишь данное тобой слово не так, как тогда в Теннисе. А я... я перестану желать тебе зла и хочу сказать тебе - почему. Наклонись ко мне, чтобы мне было легче в этом сознаться.
  
   Охотно исполнил он ее просьбу; она же прислонила к нему свою прекрасную голову, и он почувствовал, как по ее щекам катились крупные слезы. Запинаясь, она наконец тихо проговорила:
  
   - Потому, что сегодня ночь полнолуния и она мне наконец принесла то, что мне так давно обещали демоны, и еще потому, что, хотя я мужественна и сильна, я все же женщина. Блаженство!... Давно уже перестала я надеяться испытать его когда-нибудь... но теперь!... Да, то, что я теперь испытываю, это и есть блаженство. Я чувствую себя бесконечно счастливой и не могу сказать и объяснить почему. Моя любовь! О да! Она была все же сильнее и горячее самой жгучей ненависти! И теперь ты это знаешь, Гермон! А я... Ты говоришь, я буду свободна... Старая Табус, как хвалила она покой... вечный покой! Милый... если б ты знал, как измучено мое бедное сердце! Если б ты мог себе представить, до чего я устала!
  
   Она замолчала, а Гермон, на которого она продолжала смотреть с бесконечной нежностью, почувствовал чье-то прикосновение к его поясу. Но он не обратил на это никакого внимания - так поглощен он был тем, что слышал; казалось, до глубины его сердца проникли эти мягкие, страстные звуки ее голоса.
  
   - Ледша! - задушевно произнес он и протянул руки, как бы желая обнять ее.
  
   Но она уже отошла от него, и тут только понял он значение того движения, которое он перед тем почувствовал: она вытащила его меч из ножен, и при свете луны он увидел, как сверкнул клинок и затем исчез. В тот же миг перескочил он через вал и поспешил к ней. Но Ледша уже опустилась на колени, и в то время, как он, обхватив ее руками, старался приподнять ее, услыхал он, как ее голос нежно, но все тише и тише прошептал несколько раз его имя и слова: 'Полнолуние, блаженство...'
  
   Голос умолк, и, подобно прекрасному цветку, сломанному бурей, упала ее голова ему на грудь.
  
  
  

  XXXIV
  
  
   - То, что произошло, есть, быть может, самая лучшая развязка для нее и для нас, - сказал Эймедис после того, как молча долго стоял перед мертвой Ледшей, глядя на ее прекрасное, теперь такое спокойное лицо.
  
   Он велел немедленно похоронить ее, созвал своих воинов и часовых и отдал следующий приказ:
  
   - До восхода солнца здесь должно быть все покончено. Пусть все, у кого есть оружие, исполнят свое дело. Луна светит достаточно ярко для такой страшной работы.
  
   Грозный приказ был исполнен, и стрелы, разнося повсюду смерть, отняли у голода и жажды предназначенную для них добычу. Наступившее утро застало на палубе обоих друзей, еще погруженных в серьезный разговор. Безоблачное небо простиралось над голубым морем. Белые чайки носились над кораблем, сопровождаемым веселыми, смелыми дельфинами. Раздавались свистки гребцов, и, повинуясь громкой команде, матросы ставили паруса. Суда быстро неслись, подгоняемые попутным ветром. Гермон в последний раз взглянул на плоскую пустынную косу; она казалась лишь серой туманной полосой на далеком горизонте, но над ней, подобно мрачной грозовой туче, носились бесчисленные стаи ворон и коршунов. Слабо, но все еще слышны были их жадные крики и карканье; самый зоркий глаз не мог ничего различить на далеком берегу, кроме небольших движущихся точек - опять-таки вороны и коршуны. Все человеческие существа, которые еще вчера двигались там и метались, успокоились теперь навеки: для них уже больше не существовали ни кровавая добыча, ни победы, ни поражения; они не испытывали больше ни ярости, ни отчаяния, ни страха смерти. Эймедис указал родителям на обширную могилу на берегу моря и сказал:
  
   - Приказ царя исполнен. Из четырех тысяч человек не осталось ни одного живого существа, которое могло бы передать своему народу это страшное известие.
  
   Престарелый воин Александра Великого молча пожал руку сына, а почтенная Тиона, положив свою руку на плечо Гермона, проговорила:
  
   - Там, в том месте, где эти мрачные птицы затемняют свет дня, погребено и то, что навлекло на тебя гнев Немезиды. Ты должен покинуть Египет. Говорят, что жизнь на чужбине, вдали от дорогой родины, тяжела, но Пергам стоит на греческой земле, и я уже вижу, как там засияют для тебя две звезды, которые отныне будут освещать твой жизненный путь: искусство и любовь.
  
   И предсказание почтенной Тионы, этого доброго, преданного друга Гермона, исполнилось.
  
  
* * *
  
  
   Повесть об Арахнее окончена. На берегу Нила завершилась она. В Пергаме же началась для Гермона новая жизнь. Став мужем Дафны и живя под одной кровлей с Мертилосом, Архиасом и верным Биасом, нашел Гермон на этой новой родине все то, о чем он во время своей слепоты мечтал и в чем видел благороднейшие стремления и цель человеческой жизни: искусство, любовь и дружбу. Он нисколько не сожалел о веселой, оживленной жизни в Александрии, потому что Пергам, быстро разрастаясь, превратился в такой город, который не уступал никакому другому греческому городу ни в интеллектуальной жизни, ни в художественном развитии. Из многочисленных работ Гермона сохранилась только одна голова галла. Но и это единственное его художественное произведение показывает потомству, что Гермон остался верен тому направлению в искусстве, которое основывалось на правдивой и реальной передаче натуры. Эта голова есть часть группы, изваянной Гермоном из мрамора, сюжетом для которой он взял тех двух братьев галлов, так мужественно подставлявших свою грудь стрелам македонских воинов там, на том страшном берегу, где он видел Ледшу в последний раз. Филетер, правитель Пергама, приобрел эту группу и послал ее в дар Птолемею, избавившему своим ужасным приказом и его страну от хищников-галлов. В египетской земле при раскопках нашли эту голову[38].
  
   Много мотивов заимствовал Гермон из окружающей действительности, но он не избегал больше и идеальных сюжетов. Ему, слепому, открылся мир идей и идеальных представлений, и его богатое воображение черпало оттуда материал для великих произведений, а то настоящее счастье, которое он нашел в любви Дафны, и слава, доставляемая ему его работами, увеличивали еще больше его творческую силу. Плоды его неутомимой деятельности - 'Аполлон, бог света, убивающий духа тьмы', так же как и его прекрасная 'Арахнея', гордо смотрящая на только что оконченную ткань, благодаря которой она, более искусная ткачиха, победила богиню, - погибли для потомства. В этой последней статуе вольноотпущенник Биас тотчас же признал образ своей соплеменницы Ледши и молча подолгу смотрел на нее с восторгом. Исчезли также и колоссальных размеров произведения: 'Битва Амазонок' и 'Боги моря', заказанные для храма Посейдона в Пергаме. То, что было индивидуального в таланте Гермона, его стремление к правде и реальности, является отличительным признаком всех произведений его потомков, которыми до наших дней восторгаются и которые стали известны под собирательным названием: 'Пергамское искусство'. Для Гермона, так же как и для Дафны и Мертилоса, этот город стал второй родиной. Архиас был выбран в городской совет и окружен уважением и почестями. Счастье его единственной дочери, здоровые и умные внуки, слава, окружающая имена Гермона и Мертилоса, - все это радовало его и было для него источником самой чистой и благородной гордости. И все же его страстно тянуло на родину, с потерей которой его ничто не могло помирить. Поэтому Гермон счел одним из самых счастливых дней своей жизни тот день, когда ему удалось получить для Архиаса позволение вернуться в Александрию. Царь Птолемей Филадельф прислал наконец художнику, так сильно возбудившему его недоверие, лавровый венок и поручил своему посланнику передать Гермону, Мертилосу, а также и их изгнанному родственнику приглашение возвратиться в его столицу. В благодарность за высокое наслаждение, доставляемое ему и его супруге работами Гермона, согласился он простить и позабыть все то, что послужило поводом к изгнанию Архиаса.
  
   Радостно, точно ему возвратили его утерянную молодость, немедленно отправился Архиас в сопровождении домоправителя Грасса в столь любимую им Александрию. Там нашел он опять неутомимую, вечно оживленную деятельность и жизнь, македонский совет, рынок, разнообразную и увлекательную беседу, едкое острословие, знакомые и любимые памятники искусства - одним словом, все, чего ему, несмотря на любовь и счастье близких, так не хватало в Пергаме и к чему он всем сердцем стремился. В течение двух лет он наслаждался всем этим, но, побывав однажды в царском дворце, где были выставлены вновь присланные произведения пергамских художников, он вернулся домой в сильном волнении, и какое-то беспокойство овладело им. Он, подобно другим, любовался произведениями Мертилоса, изображающими сельские сцены. Но произведение, которое его поразило и затронуло, как ни одно другое, большая группа из мрамора 'Похищение Прозерпины', было изваяно Гермоном. Его родительское сердце узнало в образе Деметры черты горячо любимой Дафны, а старшая дочь ее Эригона, названная так в честь матери Гермона, была изображена в образе Прозерпины. Какой прелестной показалась ему его внучка: сколько женственности и красоты было во всей ее фигуре! Ни одна статуя не производила такого впечатления на этого старого любителя и знатока искусства. Грасс слышал, как его господин не раз громко произносил среди ночи имена Дафны и Эригоны; поэтому его не удивило, когда на следующий день ему был отдан приказ приготовить все к скорому отъезду. Но большая радость наполнила его верное сердце при этом известии, потому что Гермон, Дафна и их дети были для него дороже всех наслаждений столицы.
  
   Несколько недель спустя вернулся Архиас к своим в Пергам и уже больше никогда не покидал их, несмотря на то что дожил до глубокой старости и мог еще видеть и восхищаться первыми произведениями старшего сына Дафны и слышать, как восхваляли их другие. Этот внук Архиаса стал впоследствии учителем целого поколения художников, создавших те произведения пергамского искусства, при виде которых невольно возникает вопрос: откуда и почему проявились в этих произведениях те качества и особенности, которыми они так резко отличаются от всех произведений греческого искусства? Не был ли прав Гермон, когда так упорно боролся за избранное им направление в искусстве, к которому мы возвращаемся в наши дни? Наука и искусство идут теперь по этому пути; они должны пойти и, наверно, пойдут и дальше в том же направлении. Мысли же, высказанные Гермоном, не утратили значения и в наши дни:
  
   'Мы должны оставаться верными служителями правды, но в ней одной не найдем мы ключа к святилищу искусства. Кому Аполлон - бог света и чистоты, а также музы - подруги вечной красоты не откроют туда доступа, для того двери его останутся навсегда закрытыми, как бы сильно и настойчиво он ни стучался в них'.
  
  
  
  
  
  
  

  Примечания
  

  
  1
  
  Северо-восточная часть Малой Азии.

  
  2
  
  Иначе - Син, или Болотный город, в Нижнем Египте.

  
  3
  
  Очень крепкий напиток, приготовляемый египтянами из пшеницы или ячменя.

  
  4
  
  Во многих храмах гиеродулы, женщины-послушницы, предавались разврату в пользу храма.

  
  5
  
  Начальник конницы.

  
  6
  
  Менады (греч. 'безумствующие'), - спутницы греческого бога виноградарства и виноделия Диониса, именуемого также Вакхом, поэтому менад называли вакханками. Во время культовых шествий Диониса менады в шкурах пятнистого оленя, размахивая факелами, изображали свиту бога и в безумном танце устремлялись через леса и поля.

  
  7
  
  Родом из Лампсака, ученик Аристотеля, оставил многочисленные сочинения по философии и естественным наукам; один из духовных отцов Мусеиона.

  
  8
  
  Гавань Эвноста - то есть гавань 'счастливого возвращения' - западная часть большой александрийской гавани.

  
  9
  
  Эндимион - в греческих сказаниях прекрасный возлюбленный Артемиды, которого эта богиня погрузила в непробудный сон, чтобы тайно целовать его.

  
  10
  
  Сострат - архитектор, построивший в 299-279 годах до н. э. фаросский маяк высотой 110 м.

  
  11
  
  Ниобея - в греч. мифологии дочь Тантала. Гордая своими детьми, у нее было 7 сыновей и 7 дочерей, она насмехалась над богиней Лето, родившей только двоих - Артемиду и Аполлона. В отмщение за причиненный матери стыд, Аполлон и Аретемида поразили стрелами всех детей Ниобеи. От горя Ниобея окаменела. Ее образ стал символом надменности, а также олицетворением безмерного страдания.

  
  12
  
  Пелусий - стратегически важный пограничный городок к востоку от дельты Нила, господствовал над военными и торговыми путями из Египта в Азию. Более тысячелетия являлся египетским таможенным пунктом.

  
  13
  
  Бог войны.

  
  14
  
  Люцифер (лат. 'светоносец') - название утренней звезды Венеры.

  
  15
  
  Селена - богиня луны, сестра Гелиоса, позже была отождествлена с Артемидой.

  
  16
  
  Живописцы, современники Александра Великого, жившие около 356 - 308 гг. до Р. X .

  
  17
  
  Панеум - александрийский сад-парк, посвященный греческому богу Пану.

  
  18
  
  Небольшая река, протекавшая близ Афин.

  
  19
  
  Брухейон - один из районов Александрии, иногда именовался 'царским'.

  
  20
  
  Контргард - сооружение для прикрытия бастиона от вражеских выстрелов.

  
  21
  
  Герофил - греческий врач, первый разработал учение о пульсе.

  
  22
  
  Диоскуры - в греч. мифологии неразлучные близнецы, сыновья Зевса и Леды, Полидевк (Поллукс) и Кастор. Совершили ряд подвигов. Полидевк славился как испытанный кулачный боец, Кастор - как укротитель коней. Изображались в остроконечных войлочных шляпах и с конями.

  
  23
  
  Зоил (ок. IV - нач. III века) - ученик Сократа, философ, ритор; прославился как язвительный и недоброжелательный критик Гомера.

  
  24
  
  Книд - дорийский портовый город на одном из полуостровов Малой Азии.

  
  25
  
  Эразистрат (ок. 300-240 гг. до н.э.) - александрийский врач, ведший обширные анатомические исследования в области физиологии мозга, нервной системы, сердца и кровеносных сосудов.

  
  26
  
  В начале 331 года Александр Македонский двинулся через Ливийскую пустыню к древнему храму оракульного бога Амона, расположенному в оазисе Сива, где жрецы по обычаю посвятили его в 'сына Амона'.

  
  27
  
  Лисимах (ок. 360-281 гг. до н.э.) - военачальник и один из телохранителей Александра Македонского, диадох. С 305 года царь Фракии. Всячески способствовал становлению и других эллинистических монархий.

  
  28
  
  Аттический серебряный талант равен 26, 196 кг; золотой - в десять раз больше.

  
  29
  
  Филетер - командующий крепостью города Пергама при Лисимахе; после гибели последнего в 281 г. до н.э. превратил Пергам в собственное владение и правил им до 263 г. как независимым царством.

  
  30
  
  Эвмен - племянник Филетера и его преемник. С 263 по 241 г. до н.э. царь Пергамского царства Эвмен I.

  
  31
  
  Арсиноя II Филадельфия (ок. 316-270 гг. до н.э.) - дочь Птолемея I, жена Фракийского царя Лисимаха, после смерти которого вышла замуж за своего сводного брата Птолемея Керавна. Во время своего третьего замужества за Птолемеем II являлась фактической правительницей Египта.

  
  32
  
  Точные даты жизни Герофила неизвестны. Если верны современные данные, он родился несколько ранее 300 г. до н.э., и, следовательно, в описываемое время его возраст колебался где-то между тридцатью и сорока годами. Медицинские школы анатома Герофила и физиолога Эразистрата хотя и считались соперничавшими, однако на самом деле взаимно дополняли и обогащали друг друга.

  
  33
  
  Палестра - гимнастическая школа для мальчиков; место для спортивной борьбы, иногда значит то же самое, что гимнасий.

  
  34
  
  Эфебы - свободнорожденные юноши 18-20 лет, обучающиеся военному искусству. Они вносились в гражданские списки и служили два года в воинских формированиях.

  
  35
  
  Каллимах (не позднее 300-ок. 240 гг. до н.э.) - александрийский поэт, чьи произведения считаются венцом александрийской поэзии, был также выдающимся ученым. Он по поручению Птолемея II составил каталог Александрийской библиотеки в 120 книгах. Этот каталог, ставший для греков основой их филологии, утерян.

  
  36
  
  Антиох I (324-261 гг. до н.э.) - сын основателя династии Селевкидов диадоха Селевка, царь Сирии и Вавилонии с 281 г.

  
  37
  
  Кирена - город-порт; с 630 г. до н.э. административный центр основанной в Северной Африке греческой колонии Киренанки, которая в 298 г. до н.э. была присоединена к Египту Птолемеем I (современный Ливийский город Шаххат).

  
  38
  
  Она находится в Гизехском музее, близ Каира.


Другие авторы
  • Литке Федор Петрович
  • Бешенцов А.
  • Мережковский Дмитрий Сергеевич
  • Галанский Сергей
  • Зилов Лев Николаевич
  • Ожегов Матвей Иванович
  • Трофимов Владимир Васильевич
  • Крымов Юрий Соломонович
  • Трефолев Леонид Николаевич
  • Энгельгардт Анна Николаевна
  • Другие произведения
  • Соловьев Сергей Михайлович - Начала Русской земли
  • Ходасевич Владислав Фелицианович - Богданович
  • Катков Михаил Никифорович - Необходимость обнажить корень зла вполне
  • Евреинов Николай Николаевич - Школа этуалей
  • Хирьяков Александр Модестович - Во время оно
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Московские записки
  • Анненков Павел Васильевич - Записки о французской революции 1848 года
  • Черемнов Александр Сергеевич - Стихотворения
  • Ибрагимов Николай Михайлович - О синонимах
  • Миклухо-Маклай Николай Николаевич - Раствор для сохранения крупных позвоночных для анатомического исследования
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
    Просмотров: 435 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа