Эдельсон Евгений Николаевич - Несколько слов о современном состоянии и значении у нас эстетической критики

  

  

   Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века / Подгот. текста, сост., вступ. статья и примеч. В. К. Кантора и А. Л. Осповата. - М.: Искусство, 1982.- (История эстетики в памятниках и документах).

   OCR Бычков М. Н.

  

   Бывают в литературе периоды, когда, будто долго собираясь и копясь, вдруг появляются в ней живые, свежие силы, самостоятельные и первоклассные таланты. Общее сочувствие встречает тогда новое направление, потому что, какие бы недостатки ни оказались за ним впоследствии, оно вносит нечто новое в общество, среди которого явилось, трогает его живые струны. Критике не остается почти ничего делать в таком случае; разве только, увлекшись этим новым направлением, отстаивать его от людей запоздалых и неблагонамеренных, быть толковательницею его перед публикою. Но в руководстве ее новое направление мало нуждается. В себе самом, в своей прочной связи с жизнью, откуда взялось, в своей самостоятельности и в даровитости своих представителей находит оно силы и твердость идти по прямому пути и увлекать за собою массу. Таково, например, было движение, сообщенное нашей литературе Пушкиным и Гоголем. Но бывают другие периоды, когда как будто затихает движение в изящной литературе, когда высокоталантливые личности, совокуплявшие в себе все требования эпохи, исчезают или замолкают и на литературную арену выходит толпа писателей, иногда не лишенных дарования и некоторой оригинальности, но, в сущности, подчиненных направлению, сообщенному предшествовавшими великими деятелями. Не обладая той великой, природной силой, которая спасает писателя от уклонений с прямой дороги, ни той энергией, с которою выступает обыкновенно всякое самостоятельное начинание и которою загораживаются на время его недостатки, - новые писатели бросаются на вновь открытый им путь почти без всякой внутри их лежащей охраны, прельщаемые легкостью торной уже дороги и сочувствием публики к новому направлению. Оттого, с одной стороны, сами писатели доходят скоро до самых странных крайностей, с другой стороны, публика, обманувшись несколько раз в том, что предлагаемо ей было под видом нового направления, начинает чувствовать недоверие к достоинству самого направления. Смысл даже его затеривается в сознании, наступает в литературе безурядица. Те, кто не смел и показаться прежде, при господстве даровитых деятелей, выступают также на арену; наряду с доведенными до нелепости произведениями нового направления безнаказанно появляются в литературе самые уродливые произведения, не имеющие никакого направления, и публика, затерянная в этом хаосе, не зная, чему нести свое сочувствие, начинает становиться равнодушною ко всем литературным явлениям. В таких-то случаях критика должна стоять неусыпно на страже против грозящей литературе безурядицы. В таких-то случаях и литераторам и публике должна она прийти на помощь. Литераторам должна она помогать теми теоретическими знаниями, которые в гениальных деятелях присущи их таланту, но которых недостаток часто и резко кидается в глаза в произведениях писателей, не одаренных особою творческою силою, хотя и не лишенных таланта. Точно так же нужна в такое время критика и публике, потому что часто ей приходится иметь дело с произведениями, имеющими неяркие достоинства, в которых критика обязана указать ей настоящее направление, выставить на вид те стороны, каких, может быть, и не заметило бы само собою большинство, но которые служат несомненным признаком прямого пути, избранного писателем, и т. д. С другой стороны, критика должна предостерегать публику от тех уродливых произведений, которые, пользуясь случаем, употребляют все средства для того только, чтобы подделаться под вкус большинства, угодить его самым грубым и причудливым требованиям, и которые по этим самым причинам имеют много способов бросаться в глаза большинству, ослепить его и загородить от него те скромные, неяркие, но добросовестные создания, которые поддерживают и предохраняют от порчи вкус публики в промежуток времени между появлением ярких и самобытных талантов.

   Современное состояние нашей литературы несколько похоже на подобную пору застоя и затишья. Нельзя пожаловаться на отсутствие талантливых писателей, но нельзя не согласиться также, что у некоторых из них проявляются погрешности странные и непростительные или выдаются произведения бесцветные и слабые. Нельзя не заметить также наплыва в литературу произведений бездарных и фальшивых, выступающих с особенною дерзостью и, к несчастью, находящих сочувствие. Если это справедливо, то справедливо и то, что для спасения литературы необходима строгая, добросовестная и чуткая критика. Но кто же не согласится, что недостаток ее у нас крайне ощутителен?

   Нам кажется, что в подобном положении всякий голос лишь бы серьезно и благонамеренно взявшегося за дело человека может принести некоторую пользу, и потому-то, в ожидании лучших и полнейших статей о том же предмете, мы решаемся сказать свое слово о недостатках современной критики, чувствуемых всеми без исключения, но еще не приведенных в ясность и не исследованных.

   Было уже не раз говорено, что литература наша сосредоточилась в журналах¹; еще правильнее будет сказать это про критику. Отдельное критическое сочинение или специально критический сборник² даже немыслимы в настоящее время, для них едва ли бы нашлись читатели. Конечно, есть много причин этому, но одна из главных - это странное и жалкое состояние самой эстетической критики.

   Самое дурное в этом деле то, что многие не видят даже этого упадка критики и воображают, что все идет как следует. А между тем стоит только взглянуть прямыми глазами на дело, стоит только уяснить себе те побуждения, какие руководят по большей части нашими критиками при составлении журнальных отзывов и статей, обнаружить поразительное отсутствие в них всякой системы, их весьма малую и крайне условную пользу для публики и самих писателей, наконец, необыкновенное отсутствие живых и освежающих мыслей, чтобы изумиться, как не нашлось еще у нас ни одного голоса в обличение такого безобразия.

   Было бы, конечно, очень интересно разобрать причины, доведшие нашу эстетическую критику до такого состояния, но мы не беремся теперь за это дело и ограничимся изображением тех особенно рельефных недостатков, которые, как нам кажется, должны бросаться в глаза каждому, кто только внимательно вглядится в дело. При этом обзоре мы, разумеется, будем иметь в виду наши периодические издания, но считаем ненужным называть по именам журналы, ибо поставили себе целью не полемику, но пользу общую.

   Чтобы исполнить взятую нами на себя задачу с возможной полнотой, мы будем держаться некоторой системы в изложении, постараемся свести недостатки, замеченные нами в различных критических статьях, к общим чертам, которые и расположим в известной последовательности, начиная с худших.

   Прежде всего, разумеется, должны быть поставлены здесь критики, написанные под влиянием тупой вражды ко всему свежему и молодому, критики, принадлежащие таким лицам, которым бы хотелось, чтобы в литературе не было ничего такого, что напоминает об их отсталости и дает наглядно чувствовать скудость и фальшивость произведений, которые предлагали они публике в свое время и которые читались тогда с охотою и считались дельными. Но такие голоса, к счастию, все реже и реже раздаются в нашей литературе, и притом всем слишком ясны побуждения, их порождающие, для того чтобы стоило долго на них останавливаться.

   Недобросовестность другого рода играет в наше время большую роль - это недобросовестность, проистекающая из журнальных партий. Для того чтобы быть в наше время журнальным критиком, - а других критиков, как известно, нет у нас в литературе, - необходим не столько природный талант, благонамеренность и другие свойства, сколько знание всех отношений журнала к другим журналам или к современным деятелям в литературе, и это, вместе с известною ловкостью, составляет едва ли не главное достоинство критики в наше время. Но так как ловкость, при всех своих достоинствах, все же не то, что правда, то, разумеется, она должна иногда обличать себя, и обличать, без сомнения, комическим образом. И действительно, в литературе нашей весьма возможны подобные комические примеры. Положим, например, что известный писатель, почему-нибудь не любимый двумя журналами, помещает свою повесть или комедию в каком-нибудь издании. Первая мысль обоих журналов: разругать новое произведение. Но к соображению того и другого приходят различные обстоятельства. Один, например, рассуждает так: довольно уже мы бранили этого писателя за то, что он напечатал прежде, надобно же наконец показать наше беспристрастие, и, вследствие такого решения, он выписывает новое произведение целиком или отрывками и вообще относится о нем с похвалою. Другой журнал руководствуется в этом отношении совсем другими побуждениями: нет, рассуждает он, не надобно потакать этому автору, что ж за беда, что написанное им вновь хорошо, нельзя же нам похвалить его за какое-нибудь небольшое произведение, когда мы написали уже о нем бранную статью, и вот те же отрывки из новой комедии или повести появляются тоже в выписках, но уже как пример безвкусного и бесталантливого. Трудно поверить, а случается³. Хороший и опытный критик принимает даже в соображение не только то, как отзывался его журнал прежде о каком-нибудь писателе, но и то, в каком издании помещено новое произведение и в какое вообще издание он перенес свою деятельность. Разумеется, положительный суд произносит он над таким автором, который, по своим убеждениям, он знает, не будет участвовать в его издании. Совсем иначе поступают с писателями, только что появляющимися, но уже хорошо принятыми публикой и потому могущими дать вес журналу. Разобрать, как составляются статьи о таких писателях, было бы поучительно в высшей степени. Принять в соображение обстоятельств нужно множество. Нужно, во-первых, быть беспристрастным, да пока еще ничто сильно и не мешает этому беспристрастию; во-вторых, хвалить очень сильно не годится, потому что тогда нужно будет хвалить его и в том случае, если он станет помещать свои произведения в журнале враждебном. Конечно, можно будет в последнем случае отозваться, хотя и с похвалою, но слегка, в двух-трех словах, но все же это не совсем ловко; в-третьих, нужно остеречься, чтобы не сказать при оценке нового писателя чего-нибудь такого, что бы противоречило прежде высказанным мнениям журнала, а то беда! враги тотчас поймают и выставят противоречие в журнале; в-четвертых, нельзя, например, останавливать очень много внимания на истинных достоинствах писателя, нельзя выставлять их на глаза публики как необходимые свойства хороших произведений, потому что иначе она прикинет, пожалуй, эти мысли к другим повестям и романам, помещенным в той же или предыдущих книжках журнала. И много других обстоятельств нужно принять в соображение. Где же, при всей этой массе данных, которые нужно постоянно держать в голове, сохранить критику истинные отношения к тому, что подлежит его разбору; где же устоять его, иногда и от природы слабому, эстетическому чутью против наплыва сильно заложенных в душе практических соображений? Зато иной уже не хлопочет о дельности и добросовестности своих рецензий, а только об их ловкости в упомянутом выше отношении. Свои эстетические сведения и кое-какие наблюдения, вынесенные им из чтения произведения, подлежащего разбору, он употребляет только как послушный материал для составления статьи, план которой формируется по задаче, совершенно посторонней делу. Любопытно иногда, вооружившись психологическим анализом, разобрать подобную статью на ее составные элементы, то есть взять из ее содержания все то, что вызвано не истинным отношением критика к произведению, представляет не задушевную его мысль, но плод журнальных и личных отношений. Иногда за всем этим в статье не останется ровно ничего.

   В журнальной тактике такие люди имеют большие достоинства и составляют драгоценное приобретение для журналиста. Зато уж если журнал имеет такого критика, он дорожит им больше всех других сотрудников и держит его до самой смерти, несмотря на дряхлость и неспособность, как держат иногда на фабрике мастера при каком-нибудь секретном производстве, несмотря на то, что он уже давно сделался ненужным. Опасно выпустить. Знакомый со всеми сплетнями и закулисными тайнами, он может сильно повредить журналу, передавшись его противникам.

   Разумеется, в отношении к писателям, имеющим сильный талант, все подобные критики вредят мало, и общее мнение все-таки составляется в пользу их; но нельзя, однако, сказать, чтобы они не мешали публике стать в верные отношения к писателям и, следовательно, не действовали обратно своему назначению. Не говорим уже о вредном влиянии всякой лжи и недобросовестности, которая рано или поздно открывается всем и порождает недоверие к критике, ложные отношения к литературе, фальшивые интересы и т. д. Главное зло во всем этом, во-первых, промышленное направление журналистики, во-вторых, недостаток откровенности и, наконец, в-третьих, как уже сказано, владычество ловкости в журнальном деле. Неловким считается признаться в своей ошибке, неловким считается переменить свое мнение о писателе; неприличным - жарко и с увлечением высказать свое суждение о каком-нибудь явлении в журнале, о котором привыкли отзываться с неудовольствием или пренебрежением. Журнал или даже литератор считается не за человека, способного ошибаться, менять мнения, подчиняться влияниям каких-нибудь случайных обстоятельств и т. д., но какой-то математической машиной, которая, будучи заведена однажды, говорит всегда одно и то же. Из всего этого выходит, что каждый журнал, которому, разумеется, собратия его указывают на его недостатки, односторонность и т. д., становится упрямее с каждым годом и считает это упрямство за верность направлению. Образуется, разумеется, свой круг читателей у каждого журнала, который разделяет и его упрямство и возрастающую вражду к другим журналам.

   Так как зашло дело о недобросовестности, то стоит упомянуть также и еще об одном ее виде - недобросовестности бессознательной, если можно так выразиться. Известно, что существуют люди весьма различных убеждений, и по общей всем слабости каждый считает свои убеждения наилучшими и желал бы их исключительного господства во всех умах. Известно также, что господствующим в известном кругу убеждениям подчиняются иногда писатели, не одаренные самобытным, оригинальным талантом, хотя и не лишенные его, в известной степени. Что же случается? Произведения такого писателя расхваливаются до небес людьми одних с ним убеждений и ругаются наповал людьми убеждений противных. И все это делается иногда бескорыстно, искренно и добродушно людьми в сущности довольно справедливыми ради будто бы высших интересов, как будто есть какой-нибудь интерес выше правды?

   Но довольно об этом; еще много недостатков критики, кроме недобросовестности, ждет нас впереди - хоть бы, например, пустота содержания, случайность и произвольность того, что обыкновенно пишется в журналах о вновь появляющихся изящно-литературных произведениях. Еще для разбора плохих повестей или мелких стихотворений находятся средства у наших критиков. Здесь есть чем наполнить статейку и дать ей вид как будто дельной. Можно искусными выписками и замечаниями достаточно позабавить публику, можно написать несколько общих мест об упадке литературы, о ложном направлении, можно, наконец, подробно и не без остроумия рассказать, как в одном доме было очень скучно и потом, когда взялись за одну книжку, всем стало весело. Все подобное пойдет у нас за критику. Оттого некоторые критики даже с большею охотою берутся разбирать плохие и пустые вещи, нежели такие литературные явления, которые стоят подробного и дельного разбора. В первом случае можно писать что хочешь, во втором - так легко нельзя отделаться.

   Зато и действительно некоторые критики пишут что хотят... Приступая к рецензии, они не берут на себя никаких обязанностей ни перед публикой, ни перед разбираемым произведением. Что напишется, то и хорошо. Само по себе это бы еще не большая беда; в литературе нашей довольно органов для выражения мнений о всяком новом явлении, и нельзя требовать от фельетониста какой-нибудь газеты, чтобы он, в срочной болтовне своей, высказывал такие же дельные и основательные суждения, каких мы вправе ожидать от журналов серьезных. Но беда в том, что критики и в этих журналах по большей части мало чем отличаются от фельетонной болтовни, и часто все это отличие ограничивается только несколько более серьезным или, скорее, сухим тоном статьи, отнимающим у нее и последнее достоинство - живость и легкость. Беда также в том, что публика, обращаясь иногда с доверием к журнальным статьям, имеющим по наружности более серьезный характер, скоро замечает, что она обманулась в своих ожиданиях и что в этих статьях господствует та же пустота, случайность и произвольность. Чтобы показать, что мы недаром и не без основания придаем эти три эпитета большей части наших журнальных рецензий, вникнем внимательнее в дело.

   Разве, например, не пустые для читателей такие статьи, в которых, пожалуй, с известною долею правды, но преимущественно с ловкостью, высказываются критиком некоторые внешние заметки о том, что разбирается; хвалятся или порицаются известные стороны произведения, иногда и довольно справедливо, но на таких основаниях, которые скрыты для читателей и остаются личным достоянием критиков, ибо, при своей непрочности и случайности, могут быть взяты не иначе, как на память. Да и что же существенного могут они сообщить читателям, когда авторы их нисколько не заботятся о том, чтобы возвести к сознанию и выставить на общее созерцание все то существенное, что положено в данном произведении, но преимущественно о том, чтобы показать самих себя, сказать что-нибудь остроумное, вообще поумничать и пофигурировать насчет произведения?

   Нужно ли входить в подробные объяснения о том, что мы называем случайностью и произвольностью журнальных рецензий? Кто не согласится, что есть у нас рецензенты, которые, садясь писать, сами не знают, какова будет их статья, для которых вся задача состоит не в том, чтобы высказать свою твердо установившуюся мысль о разбираемом произведении, но вообще написать статейку побольше и половчее, хотя бы иногда и без всякой связи с делом? От безделья и неименья ничего за душой, что бы просилось высказаться, критик, чтобы сколько-нибудь оживить свою рецензию и избежать всем наскучивших общих мест, начинает даже иногда капризничать; вдруг, например, отступится от принятых всеми положений эстетических или станет хвалить какую-нибудь совершенную дрянь, ссылаясь на свой личный вкус. И все это - дело минуты, все это сформируется в голове, может быть, уже в то время, когда перо в руках и надо писать рецензию.

   О произвольности и говорить нечего. Всякий считает себя в полном праве иметь свое мнение и полагает, что, высказав его, он напишет критику. В этом отношении многими очень справедливо журнальные рецензии не считаются даже совсем за дело. Для составления дельной книги, например, нужен ум, познания, способность излагать дело; для составления рецензии об ученой книге нужно также многое. Для того чтобы написать повесть, комедию, нужен талант, и все обижаются, если кто-нибудь возьмется за одно из этих дел, не имея к этому никаких способностей. Но от рецензента на произведения художественные не требуется ровно ничего. Мнение свое имеет всякий, и нельзя же сердиться, если один понимает дело так, а другой иначе. Оттого так и спешат многие из наших критиков сказать свое мнение. Не умея разъяснить читателям разбираемого произведения, не чувствуя в себе никаких средств и прав на произнесение основательных и положительных суждений о нем, они стараются по крайней мере воспользоваться правом, принадлежащим бесспорно всякому человеку,- сказать свое личное мнение. И потому, если вы иногда и не узнаете ничего нового из журнальной рецензии, то почти всегда услышите от критика, нравится или не нравится ему разбираемое сочинение. При этом иной так снисходителен к публике, что объясняет ей некоторые обстоятельства из своей прошлой жизни или настоящей обстановки, образовавшие в нем сочувствие или несочувствие к чему-нибудь. Другой умалчивает обо всем подобном и просто предлагает читателям результат суждений своего доморощенного вкуса, оставляя их самих догадываться о влияниях житейских или книжных, которым подвергался этот вкус в своем развитии.

   Вследствие всего этого эстетические критики сделались у нас каким-то ничего не значащим и, в сущности, ненужным дополнением к изящно-литературным явлениям. Интересуются ими разве люди, которые верят всему печатному, да охотники до литературных сплетен, которых занимает не дело, высказываемое в критических статьях, а то, как отзовется такой-то журнал о таком-то писателе после того, что случилось; как поведет себя такой-то критик в отношении к хорошей помести, напечатанной в враждебном журнале, и т. д.

   Вся эта безурядица происходит оттого, что при недостатке настоящих, призванных критиков всякий считает себя способным быть критиком... Откуда взялось такое убеждение?

   Если появляется сочинение, принадлежащее к области какой-нибудь науки, то, конечно, есть люди, которые, например, совсем не любят наук или этой науки или которые вообще питают мало доверия к систематическому знанию; однако такие люди не возьмутся писать разбора вышедшему сочинению или по крайней мере, высказав свои личные и уродливые воззрения на него, не найдут к ним никакого сочувствия в публике: читатели очень хорошо знают, что не всякий способен к этого рода критике и что мнение лица, основанное на его личном вкусе, не имеет никакого весу в деле науки. Истинного суждения, на которое бы можно было положиться, они ждут от ученого, и взоры их невольно обращаются к тому из ученых, который, занимаясь тем же предметом, внушает им наибольшее доверие. Точно то же бывает при оценке всякого другого произведения, принадлежащего к какой-нибудь специальной области.

   Совсем другое дело в эстетической критике. Здесь всякий знает, что эстетический вкус есть достояние каждого человека, и потому многие читатели думают, что все искусство критика состоит в уменье остроумно и ловко высказать свое мнение о литературном явлении; причем, главнейшими и единственными качествами критика должны быть ум и добросовестность. Точно то же думают и некоторые из самих критиков. О потребности врожденного таланта к этому делу многие даже и не подозревают.

   Среди всего этого хлама попадаются, конечно, хотя и изредка, критики другого рода, критики с направлением более серьезным и благонамеренным. К ним-то и спешим мы перейти теперь, чтобы оценить их значение в литературе. Для большей ясности постараемся и здесь свести все те направления, какие случалось нам замечать в различных критических статьях, к общим чертам, даже позволим себе в этом отношении некоторую идеализацию⁴. Этим мы избежим, во-первых, всяких личных намеков, а во-вторых, будем иметь возможность к более полному анализу.

   Прежде всего следует указать на некоторые критики стихотворений, из которых иные отличаются верным чутьем, правильным взглядом и уменьем взяться за дело. Конечно, понять и оценить достоинства стихотворений, в особенности мелких лирических, легче, чем, например, произведения драматические или повествовательные. По большей части краткие и вылившиеся одним разом, одним, так сказать, порывом вдохновения, они удобнее дают чувствовать свою целость и стройность или недостаток того и другого. Точно так же шероховатость или достоинство стиха, истинность или фальшивость чувства, положенного в основу стихотворения, грациозность образов и картин чувствуются и оценяются по достоинству легче, нежели все те разнообразные данные, которые подлежат оценке в романе, комедии или драме. Критик в отношении к ним легко становится на настоящую точку зрения, которая дает ему возможность и право судить их на основании их самих, а не из посторонних, принесенных извне понятий. По всем этим причинам порядочные стихотворения всегда были встречаемы с одобрением нашими журналами и оцениваемы более или менее удовлетворительно. Конечно, нельзя, чтобы и здесь не было исключений. И здесь являются иногда выходки грубые и безобразные, но они проистекают уже не от недостатка уменья, а из литературной наглости, которая, ради каких-нибудь целей, готова признаться, например, что не может отличить очень хороших стихотворений от пародий, как это бывало в нашей литературе. Но где же нет исключений?

   Но и в других родах эстетической критики встречаются явления более или менее утешительные. Так, например, если выходит в свет литературное произведение, имеющее неотъемлемые и большие достоинства, возбудившее толки своим появлением и притом принадлежащее автору непричастному или еще не успевшему подпасть литературным сплетням, - тогда ничто не мешает добросовестной журнальной оценке нового явления; и действительно, во всех наших журналах появляются статьи не в пример обыкновенным. Пишутся ли они другими людьми, или те же самые критики особенно напрягают в этот раз свои умственные способности, это решать не беремся; дело в том, что тут случаются иногда статьи, заслуживающие внимания по своему серьезному содержанию, иногда дельному взгляду и добросовестной оценке. Достоинства эти встречаются, впрочем, что само собою разумеется, не во всех статьях в равной степени. Некоторые отличаются, например, только желанием сказать посильную правду и известною ловкостью в составлении; другие сообщают действительно верный, в общих чертах, суд и обличают в авторе их природный вкус и способность становиться в живые отношения с тем, что разбирается. Видно, что критик понимает настолько дело, чтобы не обмануться грубыми эффектами, вычурностью, претензиями и вообще всем тем, чем иногда закрывается бездарность от людей неопытных и малообразованных. Но далее общих и очень немногих эстетических положений он не идет, полного возведения к сознанию всех данных художественного произведения не ищите в его статье. Иные, наконец, особенно богаты в своей общей, вступительной части. Посвящая не много места разбору самого произведения, они сообщают публике много дельных эстетических положений, знакомят ее с высшими интересами искусства и вообще много содействуют к распространению теории эстетики в том виде, какою она выработалась лучшими мыслителями по этой части. Но разберем подробнее и попробуем оценить по достоинству заслуги каждого из этих родов более или менее серьезной и потому стоящей внимания критики. Для этого войдем в жизнь литературы и постараемся застигнуть, так сказать, в самом действии влияние подобных статей на публику.

   Положим, вы прочли какую-нибудь новую повесть, роман, комедию или что-нибудь подобное; новое произведение затронуло вас, вы чувствуете, что в голове вашей зароились новые мысли, душа обогатилась свежими образами, обрисовались незнакомые вам прежде интересные положения; но в самом ли произведении нет достаточной оконченности и ясности, или вы сами не привыкли к анализу ваших эстетических впечатлений, только вы замечаете некоторую смутность в общем впечатлении, вынесенном вами из чтения; прожитые вами, по воле автора, события и прошедшие пред глазами вашими лица не покоряются вашему разумению, не группируются так, чтобы образовать полное и совершенно ясное впечатление. Вы сами знаете, что прочитанное вами хорошо, на многое действительно хорошее вы даже можете указать, и указать безошибочно, но вам хочется знать все о данном произведении, вы хотите исчерпать все данные, в него положенные; вы хотите стать в нем хозяином, чтобы получить полное право судить о достоинствах и недостатках его. И вот вы обращаетесь к журнальным рецензиям. Что же находите? Не говорим уже о тех пристрастных, легких, капризных и других отзывах, которые сразу не удовлетворят вас и даже не остановят вашего внимания. Но вот, например, статья, по всем приметам серьезная.

   Предисловие написано скромно, но и дельно, автор довольно основательно говорит о характере того рода литературных созданий, к какому принадлежит данное. Вы с нетерпением приступаете к самому разбору. Но, к крайнему удивлению, замечаете с первого же шага, что вы не вынесете ничего из этой критики для лучшего понимания прочтенного вами, например, романа, что рецензент сам ходит ощупью около него, будучи не в силах собрать в одно целое всех вынесенных им впечатлений, и напрасно старается для составления статьи привязать свою мысль то к тому, то к другому в данном произведении. Прочтя всю критику, вы выносите еще и другую мысль из этого чтения, именно, что рецензент, может быть, даже уступает вам в способности чувствовать достоинства изящного и вся разница между им и вами, если вы не писатель, состоит только в привычке его - выражать свои мысли и составлять вообще журнальные статьи с помощью известных общих приемов. Впрочем, на самом деле не так легко убедиться в подобной пустоте иной журнальной рецензии. Для этого необходимо, во-первых, чтобы вы приступали к ней с довольно ясно сознанными требованиями; во-вторых, чтобы вы твердо верили в ваше непосредственное чувство; и в-третьих, наконец, чтобы вы не пугались набора мыслей и ловко составленных фраз; одним словом, нужно, чтобы вы решились твердо искать дела за всею путаницей и имели хотя некоторое предчувствие того, что ищете. Без этих условий статья вас обморочит точно так же, как обморочила она и самого автора. Вы примете за дело чужие положения эстетические, приведенные рецензентом довольно кстати и с известною ловкостью. Вы примете также за дело некоторые отрывочные и не проистекающие из живого понимания дела заметки рецензента об идее, характерах и т. д. Вы, наконец, можете отступиться от ваших собственных свежих впечатлений в пользу натянутых суждений критика, которые имеют перед вашими то преимущество, что связаны с теорией, имеют некоторый вид логичности и возводят вас к общим положениям. Если же вы победите все эти трудности, то убедитесь, без сомнения, в совершенной бесполезности для вас подобной рецензии, как часто убеждаетесь в бесталантливости иного трудолюбивого, опытного и даже ловкого романиста.

   Что касается до критических статей второго рода, то есть такие, которые сообщают более или менее голословное мнение о достоинствах и недостатках разбираемого произведения и имеют лучшим своим качеством верность суда, основанного на природном вкусе, и некоторые хотя и в общих чертах, но ясно высказанные эстетические положения, то главнейшее достоинство их состоит в том, что они верно рекомендуют читателям хорошие сочинения и устраняют их от чтения произведений, портящих вкус. Они могут с успехом отстаивать литературу от наводнения ее сочинениями бездарными или ложными по направлению. При энергии со стороны критика он может даже навязать читателям свои главные эстетические положения, вследствие которых они приобретут возможность, рассудив, сказать, что такое-то произведение хорошо, а такое-то не художественно, - это будет эстетический суд по известным приметам, сообщенным критиком. Что действительно критик может навязать своим читателям несколько верных эстетических положений, не развив нисколько их вкуса, доказывается несомненно явлением, которого нам часто случалось быть свидетелем. Благодаря некоторому распространению в нашей литературе правильных эстетических положений мы все более или менее знаем, чего должно требовать от романа, повести или комедии, и говорим, что они хороши, если, по нашим соображениям, удовлетворяют этим требованиям, - дурны, если не удовлетворяют. Это чисто суждение ума. Как же только дело касается непосредственного вкуса каждого, так являются странные противоречия. Иной, хваля произведение, скучает над ним, или, браня другое публично, называя уродливым, наслаждается им втайне. Таким образом, влияние таких критик, хотя и без сомнения полезное для литературы, ограничивается, однако, преимущественно действием на умы и, следовательно, на людей мыслящих и занимающихся литературой как серьезным делом. Прямого же влияния на вкус большинства они не имеют, не будучи в состоянии поставить ничего прочного для тех людей, которые при чтении руководствуются только впечатлениями и не привыкли давать много места и значения суждениям по правилам. Такого рода критики особенно полезны, если они печатаются постоянно и продолжительное время в журналах, пользующихся особым доверием публики, и вообще имеют заслуги систематического и справедливого преследования какой бы то ни было лжи.

   К этому же разряду (не по характеру, но по влиянию) можно отнести критические статьи, принадлежащие лицам, не одаренным от природы значительным вкусом, но развившим себя образованием, знакомым с лучшими произведениями иностранных литератур и с выработавшимися уже приемами эстетической критики. Не встречая затруднений в технической, так сказать, стороне критики, они имеют готовые уже рамки для оценки произведения, к какому бы роду оно ни принадлежало. Всякое отступление от установленной формы они тотчас заметят и укажут, имея пред глазами совершеннейшие образцы. Точно так же способны они заметить и выпуклые достоинства, насколько они могут быть подведены под образовавшуюся в их голове теорию. Но не ищите в них того особенного чутья, которое открывает искру таланта иногда под грудою безобразного хлама, не ищите в них также сочувствия к тем оригинальным проявлениям таланта, которые выбиваются из-под всяких, уже установившихся форм; не думайте, наконец, чтобы они способны были заметить и оценить вполне те живые стороны творчества, в которых пробивается народность с ее особенностями, энергиею и неизбежными при всяком начинании ошибками; они не дадут ей сочувствия до тех пор, пока все эти еще бродящие элементы не выработаются до общих и строгих форм, выносящих с собою готовую уже теорию, такую же полноправную, как и теории, взявшие себя из художественной деятельности других наций. Поэтому они полезны настолько, насколько нуждается каждый народ в распространении истинных мнений, добытых опытом других народов; насколько полезно все теоретическое, то есть разумное, как оплот от безурядицы и всяких беззаконных явлений. Но, ограждая литературу от произведений, носящих только форму художественных, обличая бездарность и притязания, распространяя вообще верные и разумные эстетические положения, сочувствуя, наконец, в своей литературе таким достоинствам, которые имеют уже узаконенное право на признание, они не выполняют назначения критики в отношении к элементам, вновь вступающим в искусство. Они не встретят их приветом и радостью, не обрадуются тому богатству силы и истины, которое таится за их часто не безукоризненною внешностью; но, усмехнувшись на их несколько неловкий вид и робкую поступь, они в полном сознании своего права с укором укажут им на те строгие и величавые произведения искусства, которые завещаны нам десятками веков и выплыли одни из громады других умерших как лучшие представители разновременных движений, совершавшихся в области искусства.

   В таком же роде будет влияние их и на вкус публики. Очищая его от заблуждений на основании существующих уже законов, они не различат в своем гонении тех влечений, которые обнаруживают действительные недостатки эстетического вкуса, зависящие от грубости его и испорченности, с теми, которые условливаются смутным и не сознанным еще чувством своего, народного, близкого по природе, и вместе с грудою предрассудков искоренят и слабые зародыши того, чему еще нет достаточного возбудителя вне писателя, в самой литературе. Таким образом, полезное, без сомнения, влияние их все-таки будет носить на себе печать односторонности и неудовлетворительности.

   Говорить ли еще про один род эстетической критики, стоящий в очень близкой связи с предыдущим, хотя и имеющий особые оттенки. Мы разумеем критики, написанные людьми, получившими классическое образование, знакомыми со всеми лучшими памятниками древнего искусства и глубоко изучившими теорию эстетики, которая, как известно, основана преимущественно на искусстве классическом⁵. Любя, может быть, и сильно искусство, они не в состоянии будут удержаться от несколько высокомерного взгляда на его современные проявления, которые, разумеется, не могут представить им всех тех данных, какие привыкли они встречать в вековых и безукоризненных памятниках древности. Будучи несколько идеалистами в этом отношении, вынося свой суд из самых высших требований, поставленных теориею эстетики и действительно оправданных некоторыми, хотя и весьма не многими, произведениями, они будут уже чересчур строги к произведениям искусства нашего времени и не поймут увлечения, которое могут питать к ним живые современники: правы и не правы будут они в этом отношении своем к искусству новому. Правы, как всякий, кто стоит крепко за раз твердо выработанные идеалы; не правы, как всякий, кто ради идеальных требований закроет глаза на вечно вновь выносимые жизнью свежие элементы и, не находя в них ответа на свои требования, не захочет узаконить никаких их требований. И правота и неправота такого взгляда отразится в суде критика, и та и другая выразятся во влиянии на читателей.

   Указывая, впрочем, на некоторые недостатки последних из исчисленных нами родов критики, мы нисколько не думаем отнимать у них несомненной их заслуги. Даже более. При настоящем состоянии литературы, когда многие, хотя и не лишенные таланта, писатели у нас поражают решительным отсутствием знакомства с верными эстетическими положениями и испорченностью вкуса, когда, с другой стороны, публику, как бы умышленно, осаждают романами, повестями и театральными представлениями, лишенными всякого эстетического достоинства, но зато очень искусно рассчитанными на обольщение большинства, в наше время, повторяем, мы считаем их за крайне необходимые и жалеем лишь о том, что подобные критики так редко стали появляться у нас в последнее время. Но другой вопрос состоит в том, удовлетворили ли бы одни такие критические статьи всем потребностям литературы, в особенности литературы молодой, полной свежих сил, оригинальной и много обещающей в будущем, но вместе с тем требующей поддержки и поощрения? Мы намекнули уже отчасти и прежде на некоторые из этих требований, при дальнейшем же изложении, когда они выступят с большею ясностью, станет более понятным и то, почему мы не удовлетворились вполне ни одним из очерченных выше родов критики.

   Но для того чтобы уяснить наши требования от эстетической критики и обрисовать хотя отчасти настоящего и желаемого критика, необходимо решить предварительно вопрос о цели и задаче эстетической критики.

   Не подлежит, кажется, сомнению, что эта задача есть воспитание вкуса публики с помощью появляющихся в литературе произведений художественных. Давно уже прошло мнение, будто эстетическая критика нужна и полезна преимущественно для самих писателей. Истинный художник творит, повинуясь той внутренней, непосредственной силе, которая и называется талантом; отнимите у него эту силу или замените ее чем-нибудь другим, и будет уже не художник, а умный писатель. Поэтому полезное влияние критики относится только к тем писателям, которые очень удачно, хотя и не благозвучно, названы беллетристами⁶, которые, например, излагают свои мысли в известной художественной форме, причем эта форма не есть существенная, а выбрана писателем только как легчайшее средство привлечь внимание читателя и передать ему в легкой форме иногда серьезные мысли. Здесь можно рассуждать о том, удачно или неудачно выражено то, что хотел сказать автор, - нет ли каких неправильностей в той художественной форме, которую он выбрал и которая им заимствована из других действительно художественных произведений, где она была необходима. Писателю же с истинным талантом, пишущему именно вследствие своего таланта, странно бы было слушаться всех различных советов, которые могут ему сообщить критики, хотя бы они и руководствовались положениями науки. В нем, как говорит Кант, природа дает законы науке, а не наоборот⁷. Если даже и согласиться, что в наше время, когда таких законодательных талантов не появляется, критика может быть полезна кое в чем даже и очень талантливым людям, то все-таки странно было бы ограничить все дело критики этою сомнительною по успеху задачею. Критика не должна забывать, что главнейшим образом все, что она ни делает, должна она делать для публики, которая нам дороже всякого, хотя бы и очень талантливого, лица, и потому, между прочим, что в ее безразличной массе таятся зародыши всякого таланта и, может быть, множество высоких талантов воспитывается в ней под влиянием того, что сообщает ей пишущий мир.

   Итак, эстетическая критика существует преимущественно для публики и имеет главною целью образование ее вкуса. Образовать же вкус - значит развить способность к чисто эстетическому, то есть бескорыстному в обширном смысле наслаждению. Самый лучший способ для этого есть, без сомнения, знакомство с вековыми, классическими памятниками искусства. Особенная заслуга этих произведений в отношении к развитию эстетического вкуса есть та, что они неотразимо нравятся всякому в известной степени образованному человеку, и нравятся именно с своей художественной стороны. Будучи вполне и до малейшей подробности проникнуты оживляющею их эстетическою идеею, достигнув в своей форме совершенной прозрачности, они не могут дать места никакому другому впечатлению, кроме эстетического, и это последнее возбуждают несомненно. Таким образом, под их влиянием вкус публики очищается сам собой, мир искусства отрешается мало-помалу в глазах их от всего постороннего и практически установляются в душе те точки, с которых должно происходить созерцание всякого художественного произведения. Но такого рода эстетическое образование публики не зависит от критика. Это уже дело самих читателей. Критик может только заменить собой отчасти этот недостаток эстетического образования в читателях и вынесенную им из собственного воспитания опытность передать читателям в своем взгляде на разбираемые художественные произведения.

   Но предположив даже, что эстетический вкус самого критика верен совершенно, остается решить задачу, как передать читателям этот верный вкус. Мы уже видели выше, что в этом случае встречаются две крайности: одни из критиков просто высказывают свое личное мнение о произведении, и читатели обогащаются из такой критики лишь новым, лишенным для него всякого основания суждением; другие заботятся о сообщении читателю тех эстетических положений, на основании которых они сами судят о художественных произведениях; но, давая таким образом читателям способы и право судить довольно верно об эстетическом достоинстве произведений, они не могут ему сообщить своей способности действительно чувствовать изящное в произведении (ибо способность эта не может быть передана никакими теоретическими положениями) и, таким образом, очень мало содействуют развитию вкуса в прямом смысле.

   А между тем это-то и есть существенное дело, от которого зависит все остальное. Эстетические положения, например, выработаются сами собой в мыслящих людях, как только образуется их вкус, то есть как только они сделаются способными к правильной и самобытной оценке художественных произведений. И только тогда сделается полезным распространение теорий эстетических, когда приготовится для них благодарная почва в практически-развитом вкусе каждого.

   Поэтому воспитание вкуса публики должно быть преимущественно практическим, то есть критика должна приучать читателей верно смотреть на художественные произведения.

   Но как это сделать?

   Художественное произведение, вышедши из рук автора, является совершенно отдельным бытием и в этом виде делается общим достоянием. То, как чувствовал его сам художник, тот пункт, с которого он смотрел на свое произведение, теряется совершенно для публики, и ей оставляется совершенный произвол, смотря по способностям каждого, его предубеждениям и т. д., смотреть на него с каких угодно точек зрения и чувствовать в нем то, что каждый способен чувствовать. И хотя, конечно, во всяком художественном произведении, поскольку оно имеет право на такое название, лежат необходимые требования быть чувствуему так, а не иначе, но требования эти ясны и обязательны не для всякого. Трудность найти настоящую точку зрения для понимания, является еще большею для произведений литературных, нежели для произведений других искусств. В современном, например, романе, повести, комедии и т. д. читатель находит множество интересов помимо искусства, и, смотря по тому, каким из этих интересов он наиболее сочувствует, взгляд его на самое произведение получает то или другое одностороннее направление, которые так поражают, когда прислушиваешься в обществе к различным толкам о вновь появившемся произведении. Другая трудность настоящего понимания художественных произведений состоит в том, что для доставления чисто эстетического наслаждения они должны быть обняты во всей своей целости, ибо в ней-то и заключается вся их сила; составные же их части суть элементы, которые принадлежат точно так же жизни, как и искусству, и могут нравиться разве только своею верностью действительности. Но необходимо довольно высоко развитое эстетическое чувство для того, чтобы сохранить целость впечатления от какого-нибудь поэтического произведения, которое мы читали или слушали в продолжение весьма долгого времени, последовательно интересуясь различными положениями, характерами и т. д.

   Совсем другого рода дело в искусствах пластических, где ничто не мешает этой целости впечатления, где даже эта целость постоянно представляется нашим взорам, давая увидеть себя, если не вдруг, то хоть понемногу. Трудно не добраться наконец до идеи такого произведения, которая вдруг осветит зрителю все части его с надлежащей стороны. Таким образом, между тем как в ваянии, например, идея и целость произведения стоит пред зрителем, как бы напрашиваясь на его внимание и не развлекая его ничем посторонним, в произведениях литературно-художественных он сам должен вывести эту идею из длинного ряда событий, характеров и положений, между тем как множество сторонних интересов и возникающих по поводу их размышлений затрогивают беспрестанно его душу и, очевидно, мешают ему сохранить необходимую целость впечатления. Таковы препятствия, мешающие иногда обыкновенному читателю понять и оценить весь смысл какого-нибудь литературно-художественного произведения. Но есть и другие трудности, которые стоят в этом отношении на пути и записному критику, если он, даже и при некоторой образованности, не одарен от природы эстетическим тактом. Дело в том, что творческая сила есть сила живая и, следовательно, часто уходящая из-под тех законов, которые могут поставлены быть ей научно - a priori. He нужно забывать этого и в том случае, когда критик, вследствие довольно широкого образования своего, может, по-видимому, успокоиться на том систематическом понимании изящного, которое удалось ему вывесть и из изучения прежних памятников искусства и из чтения эстетических сочинений. Ибо как ни важно так называемое образование и развитие вкуса, но, падая на неблагодарную почву, оно может иногда образовать в человеке только призрачное присутствие вкуса, то есть дать ему возможность умственно постигать некоторые достоинства и недостатки художественных произведений и судить о них довольно верно, не получая от них в самом деле всех тех впечатлений, какие предполагаются полученными. При таком недостатке свежего и живого впечатления нужны большие усилия, чтобы по принципам оценить верно и вполне разбираемое сочинение (даже и настолько, насколько возможна вообще