От Киевского жителя к его другу {*}
Карамзин: pro et contra / Сост., вступ. ст. Л. А. Сапченко. - СПб.: РХГА, 2006.
OCR Бычков М.Н.
* Смотр. Вестн. Евр. 1817, No 4-й, стр. 265-269 и No 7-й стран. 190-198. Нам обещано продолжение сей переписки, которая и будет помещаема в Вестнике в свое время. Рдр.
Все, или ничего - говоришь ты в суровом письме своем {Которое ненапечатано, и потому остается неизвестным публике.}, жалуясь на мое молчание! Разве так водится между друзьями? Я имел свои причины к отговоркам. Пускай так; люблю рыться в полусогнивших запыленных рукописях (это по твоему; отыскивать следы давно протекшего времени!), люблю перебирать старинные монеты и читать старинные сказки, похожие иногда на Бову Королевича (по твоему это: смотреть на оставшиеся памятники и на повести о древних происшествиях проницательными очами здравой критики!). Так что ж? Разве по этому должен я беспрестанно твердить одно и то же, или в двадцатый раз повторит в длинном письме то, о чем столь часто мы с тобою говаривали и в несравненном Петрополе и в Москве белокаменной! Будет материя, будет и речь; а ты не ленись, и продолжай писать ко мне об искусствах изящных, которыми всегда восхищаюсь, и о которых желаю, непременно желаю знать твое умозрение.
У нас в Киеве, как и везде, с жадным удовольствием читают Историю государства Российского, - с удовольствием и признательностию за долговременный труд, предпринятый почтенным автором, дабы. Смело повторю слова его - сделать Российскую историю известнее для многих даже и для строгих судей его. Что имели мы до сих пор со времени появления наук в России? Простые выписки из летописей различно понимаемых, выписки более или менее многословные, без соображений, без исторической критики. Даже на Ломоносова в его Российской Истории смотри с любопытством единственно как на великого человека: как основатель Петрополя и с повелительным скипетром в деснице и с орудием хирурга для нас равно чудесен. Без сомнения, материалы исторические доныне еще не собраны, не изданы, не очищены критикою; но в последние шестьдесят лет одни иностранцы сколько сделали полезного для истории нашего Отечества, хотя большею частию трудились для посторонней цели! Если прибавить, что историограф пользовался такими пособиями и средствами, которые для прочих любителей отечественных древностей недоступны; если прибавить наконец, что пленительный талант его многих заохотит ко чтению давно ожиданной истории: тогда всякий согласится со мною, что важный труд сей будет иметь полезное влияние на умы и что каждый благомыслящий сын России должен принять его с чувством признательности. Вот моя мысль, вот мысль многих наших знакомых.
Но отдавая должную справедливость труду и таланту, я весьма не согласен с закоренелыми поклонниками, которые хлопочут о том единственно, чтобы божок их всем и каждому казался совершен, непогрешителен, как тибетский Далай-Лама. Такое смирение, весьма странное в сем случае, может быть еще и весьма вредным для успехов здравой словесности. Она не терпит ни олигархии, ни деспотизма: благоразумная свобода есть стихия, которою живет она и без которой мертвеет. Либеральные правила суть краеугольный камень литературной конституции у всех образованных народов, во всех странах просвещенных. Там журналисты дают отчет о выходящих в свет книгах, предлагая о них суд свой, который по крайней мере занимает публику, показывает ей предметы с разных сторон, дает пищу ее любопытству. Чем важнее сочинение, тем скорее узнают об нем любители чтения, тем быстрее сообщаются или отталкиваются мнения, тем более в умах жизни, движения, тем более побудительных причин к новым розысканиям. А у нас? Вышла История государства Российского, и тотчас господа редакторы журналов, каждый в свою очередь, отдали честь ей высокопарным приветствием, как военные караулы мимо едущему генералу отдают честь игранием на трубах или барабанным боем. Генерал проехал, и все затихло. Ни один из редакторов не взял на себя труда, прочитавши творение, сказать что-нибудь дельное, полезное или хоть занимательное для публики (если не для автора, ибо он может и не читать рецензий)! А что причиною сему? Конечно, не лень тех редакторов, которые хотели бы сказать свои мысли о книге, предложить свои суждения, заметить ошибки и показать источник оных; нет, а закоренелая привычка некоторых читателей к первым впечатлениям. Или лучше скажу, их собственная лень, не дозволяющая им немного приподняться, посмотреть вокруг себя на все стороны, сравнить предметы одни с другими, подумать о том, что было прежде и что впредь быть может. Кому приятно видеть вокруг себя нахмуренные лица? Отчасти по сей причине наша критика ищет себе легкой добычи, или сбирает плоды с одного невежества, как говорит Батюшков1, в досаде на лень журналистов. Ты сам уведомлял меня о литературном гонении на Мерзлякова2 за то, что разбирая сочинения Сумарокова3, Хераскова4, Озерова5, он дерзнул найти в них между прочим слабые места и недостатки. Вот награда мужеству! Его же за этот мнимый грех назвали естетиком, и разборы его сочинений естетическими! Как, неужели сим знаменитым покойникам, неужели же почтенным теням их нужно притворство наше и ласкательство, ко вреду здравого вкуса? Находясь в обиталище жизни бесконечной, они более не требуют фимиама похвал суетных и ничтожных, и если желания их простираются до юдоли здешнего мира, то без всякого сомнения клонятся ко благу той республики, в которой оные подвижники были деятельными, полезными и знаменитыми гражданами.
Нет, я не люблю такого мучительного принуждения; я желал бы, чтобы редакторы журналов имели более уважения истинного к достопамятным феноменам в нашей литературе. Долго ли одни иностранцы будут провозвестниками и судиями авторских произведений нашего Отечества!
Не снесу, не стерплю, не допущу, и на первый случай, к стыду столичных ваших журналистов, примусь рассматривать
предисловие к Истории государства Российского, в котором многие места восхищают мою душу, но где также есть кое-что вовлекающее слабую голову мою в соблазн
критикования. Ты первый получишь писание мое с полным правом напечатать его где угодно, хотя бы то было в Калькуттских журналах, или Пекинских придворных ведомостях. Vale et me ama {Будь здоров и люби меня
(лат.).}.
P. S. Не забудь же об изящных искусствах; а иначе, страшись моего... молчания.
Впервые: Вестник Европы. 1818. No 18. С. 122-127. Печатается по первой публикации.
Каченовский Михаил Трофимович (1775-1842) - историк, переводчик, критик, издатель, общественный деятель. В своих лекциях и статьях по истории Каченовский развивал идеи, так называемой, скептической школы, основателем которой в России он считается наряду с Н. С. Арцыбашевым. Полагая, что каждый народ имеет в своей истории "баснословный" период, Каченовский требовал критического отношения к древнейшим письменным источникам; исходя из мысли о культурной отсталости Древней Руси, он отвергал достоверность многих известий "Повести временных лет" и "Русской правды". "Историю государства Российского" Карамзина Каченовский считал примером ненаучного подхода к историческим источникам и с 1818 года вел систематическую критику этого труда. В "Письме от Киевского жителя к его другу" (Вестник Европы. 1819. No 2-6) выступил с критикой "Предисловия" Карамзина к его "Истории".
Каченовский восстал против "преувеличений" Карамзина, изобразившего прошедшее "колоссальным", "величественным", "старался привести русскую историю к ее естественным размерам, снять с глаз повязку, которая показывала многое в превратном виде, и возвратить или, правильнее, привести нас к воззрению, равному времени, в которое совершались события" (Кавелин К. Д. Собр. соч. СПб., 1897. Т. 1. С. 100).
Но проводя "здравый взгляд на историю", отлично понимая ложность преувеличений Карамзина, Каченовский сам "впал в крайность, которая существенно повредила его делу". "Вместо того, чтобы из самой летописи и источников показать младенческое состояние нашего общества в IX, X, XI и последующих веках, он старался опровергнуть самые источники" (Там же).
Карамзин избрал его в члены Российской Академии и признал его критику "весьма поучительной и добросовестной" (Письма Карамзина к Дмитриеву. СПб., 1866. С. 261).
Кроме того, Каченовский охотно помещал в "Вестнике Европы" полемические заметки против Карамзина, например, "Розыскания касательно Русской истории" за подписью З. Доленга-Ходаковский (Вестник Европы. 1819. No 20). Карамзин не отвечал Каченовскому. Выступления против Карамзина и дальнейшая журналистская деятельность Каченовского окончательно утвердили его общественную репутацию согласно пушкинской эпиграмме 1821 года "Клеветник без дарованья...".
После выступления Каченовского с критикой "Истории государства Российского" карамзинисты перестали сотрудничать в "Вестнике Европы". В полемику с Каченовский вступил П. А. Вяземский: эпиграммы 1818 (см. Русская эпиграмма. No 846-849); "Послание к М. Т. Каченовскому", 1819 (Сын Отечества. 1821. No 2); Каченовский перепечатал его под названием "Послание ко мне от Вяземского" со своими язвительными примечаниями (Вестник Европы. 1821. No 2), а затем напечатал послание С. Т. Аксакова к Вяземскому, сам озаглавив его "Послание к Птелинскому-Ульминскому" (Вестник Европы. 1821. No 9).
Критические отзывы о Каченовском как критике Карамзина появились в "Благонамеренном" (1818. No 8. С. 219), "Сыне Отечества" (Н. Д. Иванчин-Писарев - 1819. Ч. 57. No 342), в "Отечественных записках" (1822. No 27. С. 3-27, 99-109).
1 Батюшков Константин Николаевич (1787-1855) - русский поэт.
2 Мерзляков Алексей Федорович (1778-1830) - русский поэт.
3 См. прим. 13 на с. 870.
4 См. прим. 1 на с. 888.
5 См. прим. 2 на с. 892.