Главная » Книги

Ключевский Василий Осипович - Отзыв о исследовании Н. Д. Чечулина "Города московского государства в ..., Страница 2

Ключевский Василий Осипович - Отзыв о исследовании Н. Д. Чечулина "Города московского государства в Xvi в."


1 2 3

десь перечислены 32 оброчные нивы, все с обозначением прежних владельцев и все, кроме одной, с обозначением настоящих: оказывается, что ни один прежний владелец какой-либо нивы не обозначен в описи настоящим владельцем другой нивы и наоборот; прежние и настоящие владельцы - это два совершенно различных ряда владельцев, в которых нет решительно ни одного общего имени. Это, очевидно, не передел, а полная смена владельцев. Печерский монастырь, прежде не владевший в Изборске ни одною нивой, теперь является здесь владельцем почти трети всего количества нив, именно десяти. Такую же смену замечаем в описании 17 оброчных пожен и 22 огородов. Любопытно, что некоторые из настоящих владельцев нив являются и настоящими владельцами пожен и огородов, а лица, прежде владевшие пожнями или огородными местами, значатся и в числе бывших владельцев нив. К этому надобно прибавить, что сама писцовая книга псковских пригородов 1585-1587 гг. дает указание, достаточно объясняющее такой поворот в их землевладении и устраняющее надобность в какой-либо догадке для его объяснения: эти пригороды описаны вскоре после войны, когда они испытали нашествие Батория и, по основанному на описи расчету автора, потеряли 92 % своего прежнего тяглого населения48.
   Писцовые книги городов XVI в. не ставят вопроса о переделах городских земель, потому что это касалось внутренних отношений городского общества, в которые финансовое управление не вмешивалось. Если бы автор не возбудил этого вопроса; в его книге не образовалось бы заметного пробела. Но есть черты городского быта, которые в городских описях XVI в. как бы подчеркиваются, но не объясняются. Обойти их нельзя, не жертвуя полнотою изображения предмета; но для объяснения их необходимо изучение писцовых книг в полном их составе и даже при содействии других источников. Недостаточность источника, которым преимущественно пользовался автор, нередко мешала ему объяснить такие черты с надлежащей полнотой. Так он останавливается на терминах шабры, суседи и подсуседники, сопоставляет для их объяснения показания писцовых книг, обращается и к некоторым другим памятникам; но читатель не видит, какие отношения выражались этими терминами, чем отличались шабры от соседей" а соседи от подсуседников, не видит даже, различает ли автор соседство общественное, например по улице, и домашнее - по хозяйству49. Точно так же автор не определяет достаточно отчетливо хозяйственно-юридического отношения, которое в новгородских и псковских писцовых книгах выражалось словом позем. "Сопоставление нескольких мест, - читаем у автора, - дает основание считать, что словами "позему дает" и "найму платит" выражаются совершенно одни и те же отношения, т. е. что этим указывается плата отдельному юридическому лицу за пользование землею, ему принадлежавшею"50. Если даже согласиться, что позем и наем означали одно и то же, остается неясным, называлась ли поземом плата за всякое пользование землей и притом одной ли землей и почему автор думает, что так называлась плата за землю именно юридическим лицам, когда поземщики бывали, например, у земцев, лиц физических. Писцовые книги названных областей, городские и уездные, дают не мало указаний для разъяснения этих вопросов.
   Можно отметить еще одну подробность, наглядно указывающую на необходимость для полноты изображения городского быта изучать писцовые книги в цельном их составе, не ограничиваясь описями городов. Описывая по книге 1500 г. население г. Корелы, автор вводит в итог тяглых людей этого города и земцев, которые имели только дворы в городе, а сами жили по своим деревням в уезде, и дворников, живших в их городских дворах, потому что эти дворники "с городчаны в оброк тянут"51. Но в деревне Сандолакше, Кирьяжского погоста, Корельского уезда, жили в 16 дворах еще 24 земца, о которых книга 1500 г. также замечает, что они "тянут с городчаны во все потуги в городок Корелу"52. Неизвестно, следует ли причислять к тяглому обществу г. Корелы этих земцев, о которых автор вовсе не упоминает.
   Несоразмерность основного источника с границами поставленной автором задачи заставляет его обходить и более крупные вопросы. Таков вопрос о земцах, или своеземцах, Новгородской и Псковской области. Не говоря уже о своеобразности и некоторой загадочности этого класса, самая численность его в новгородских пригородах побуждала исследователя пристально в него всмотреться. Так, в г. Яме на 332 человека всех поименованных в книге 1500 г. обывателей, по счету автора, своеземцев значилось 213 человек, т. е. около 2/653. Притом земцы, как городские обыватели, находились в особых условиях, а "воспроизведение со всею возможною подробностью условий жизни" городского жителя автор поставил себе "главною целью". Между тем автор, оговорившись, что об этих земцах мы имеем вообще "очень мало сведений", ограничивается указанием мнений о них некоторых ученых и немногими собственными наблюдениями, которые приводят его к нерешительному заключению, что "земцы были детьми боярскими, быть может, несколько низшими, чем дети боярские остальных областей, но все же какими-то служилыми людьми", и что к концу XVI в. они несомненно исчезли54. Так для читателя исчезла в книге г. Чечулина одна из наиболее характерных особенностей городов названных областей, и это произошло оттого, что земцы, образуя в начале XVI в. заметный класс в составе населения тамошних городов, служили вместе с тем одною из наиболее видных связей этих городов с их округами, а потому их значение не объясняется в достаточной степени писцовыми книгами одних городов. Не для того, чтобы пополнить исследование г. Чечулина, а единственно с целью показать, что о земцах сохранилось очень немало сведений, мы позволяем себе высказать несколько наблюдений и соображений об этом любопытном классе.
   Новгородские писцовые книги конца XV в. сберегли много первобытных особенностей хозяйственного и юридического положения этого класса, которых не успела стереть Москва в 20-30 лет своего владычества. Многие своеземцы имели дворы в том же городе, в уезде которого владели землею, реже в городах других уездов. Одни из них сами жили в своих городских дворах, сдавая земли крестьянам или обрабатывая их своими людьми, т. е. холопами; другие жили в своих деревнях, сдавая городские дворы дворникам, которые за них отбывали городское тягло с этих дворов. Следующий расчет может дать некоторое понятие о размерах земецкого землевладения. К северу от Новгорода в 30 погостах уездов Новгородского, Ладожского и Ореховского мы насчитали по книге 1500 г. 388 своеземцев, на землях которых находилось 636 дворов земецких и крестьянских и засевалось около 5400 коробей, или десятин, ржи. Если существовали и два других поля одинакового размера с озимым, то на двор приходилось пашни около 11 десятин, а на каждого земца - около 18 десятин. Вообще это мелкие землевладельцы, очень похожие на своих крестьян-половников: они часто сами пашут свои земли и их участки вообще не больше крестьянских; Встречаются редкие исключения: у троих Офромеевых 58 десятин ржаной пашни, что при трех полях представляет запашку в 174 десятины; в имении - 16 крестьянских дворов. Это очень порядочное поместье городского дворянина XVI в. в любой центральной области государства. В Новгородском уезде земцам принадлежало немного более 7 % всех описанных в книге земель.
   Новгородские писцовые книги дают много ценных указаний на хозяйственное положение земцев, на котором мы не останавливаемся. Они также не оставляют ничего сомнительного и в юридическом характере земецкого землевладения. Земцы редко владеют землей в одиночку; чаще сидят они родственными гнездами; впрочем, иногда, по-видимому, соединялись во владении и совсем чужие друг другу по происхождению люди. Очевидно, это землевладельческие товарищества, связанные договором, часто еще и родством. Встречаем имение в 5 деревень с 28 десятинами ржаного посева, принадлежавшее 13 совладельцам, кажется, все родственникам; все это имение снято крестьянами. Иные деревни состоят из дворов одних земцев-совладельцев, которые иногда пашут совместно; но иногда даже родные братья имеют особые жеребьи в общей деревне или особые деревни. В одной деревне жили в 6 дворах 7 совладельцев и сеяли вместе 25 коробей ржи; им принадлежало еще 6 деревень, которые снимали у них крестьяне, засевавшие 54 десятины ржи. Несомненно, что земцы-г полные собственники своих земель: они продают и закладывают их, дают в приданое, выкупают; даже женщины, сестры и вдовы являются владелицами и совладелицами таких земель. Есть и прямое указание на вотчинный характер земецкого землевладения: летопись рассказывает, что на третий год после подчинения Пскова московский государь взял с него в смоленский поход 1000 пищальников и псковских земцев; "тогда еще, - прибавляет она о последних, - не сведены быша с своих вотчин"55.
   Гораздо труднее объяснить, как возникло землевладение земцев. Некоторые указания однако приводят к мысли, что первоначально это были не сельские обыватели, приобретавшие дворы в городе, а именно горожане, приобретавшие земли в уезде. Среди них встречаем поповичей, отцы которых служили при городских церквах, также городских ремесленников или людей, родственники которых входили в состав промышленного населения города. В Новгородском уезде встречаем земли, о владельцах которых писцовая книга замечает, что эти земцы с такой-то улицы Новгорода. Сохранилось несколько десятков грамот Соловецкого монастыря XV и XVI вв., данных, вкладных и купчих на земли и угодья, приобретенные монастырем от обитателей Новгородской земли преимущественно в Поморье. Некоторые из этих грамот восходят еще ко временам независимости Новгорода56. Земли, которые приобретал монастырь, рассеяны были по Беломорскому побережью среди обширных владений корельских детей, принадлежавших к пяти родам, и их местоположение обозначается в грамотах выражениями "промежу пяти родов корельских детей" или "куды вся пять родов владеют" и т. п. Из числа этих родов были Ровкульцы, или Рокульский род. Среди своеземцев г. Корелы по книге 1500 г. встречаем целое гнездо богатых землевладельцев Рокульских. Эти корельские дети напоминают тех "молодых людей", или "молодцов" новгородских, о промышленных походах которых говорят новгородские летописи XIV и XV вв. Дружины подобных молодцов из г. Корелы когда-то, в XV в. или раньше, заняли обширные пространства по Беломорью и образовали 5 родственных землевладельческих товариществ, которые некоторое время и под московской властью носили название пяти родов корельских детей. Родственно-товарищеский, сябренный способ приобретения и владения долго и после оставался одной из особенностей земецкого землевладения, отличавшей его от новгородского боярского землевладения. Каждый член такого товарищества располагал своим участком как личной собственностью. В одной грамоте из указанного сборника читаем, что посадник Дмитрий Васильевич купил у принадлежавшей к роду Рокульских Ховри Кукоевой ее "отцину и детину на море на Выгу" и по другим рекам Беломорья, "а продала она Ховра посаднику отцину свою Рокульского, роду". Понятно, что путем отчуждения участков Первоначальный состав родственного товарищества разрушался, принимая в себя чужеродцев; товарищество йрриобретателей распадалось посредством раздела совместно приобретенной земли на отдельные участки. Но некоторая юридическая связь оставалась и при расстройстве родственной цельности и землевладельческой солидарности товарищества. Из одной статьи Псковской Судной грамоты видно, что в случае спора об участке сябренной земли, приобретенном по купчей грамоте, все сябры становились на суд для ответа и клали перед судьями грамоты на свои земли. Есть указания и на другие связи. В 1470-х годах "корельские дети", собрав свои родовые отряды и получив помощь от новгородцев, ходили ратью в Каянскую землю, (Финляндию), мстя за какую-то обиду, нанесенную им каянцами. Память 60 этом походе сохранилась в одной вкладной грамоте Соловецкого монастыря, из которой узнаем, что предводитель рати, некто Федор Иванович, и новгородцы, и дети корельские Вымольцы и Тиврульцы (два рода из упомянутых пяти), и вся рать каянская, ходившая на Ию реку "за обеду детей корельских", по окончании похода пожертвовали на Соловки колокол. О том, как совершались земельные приобретения земецкими товариществами, сохранилось любопытное известие в повести о псковском Печерском монастыре, составленной в начале XVII в., но по более древним источникам. Место, где потом возник монастырь, было пустынно и покрыто лесом, куда обыватели Изборска и других ближних поселений ходили для звериного промысла. Около 1470 г. "ту землю и лес взяша в слободу у всех псковичь с веча люди земцы, градские и сельские ...сие же место около пещеры абие дастся в жребий некому Человеку Ивану Дементьеву, той же Иван постави деревню в подгорий". Из дальнейшего рассказа повести узнаем, что этот Иван Дементьев, участник земецкого товарищества, разделившего приобретенную пустыню на участки между своими членами, был городской земец, который и после рассказанного продолжал жить в г. Пскове и, когда около его деревни в горе построена была пещерная церковь Успения, дал "от своей деревни уделом земли пречистые богородице на память себе" от той церкви "на поприще". Участок, доставшийся Дементьеву, был, очевидно, полной собственностью вкладчика.
   Таким образом, первоначальным юридическим источником земецкого землевладения в областях вольных городов можно признать правительственную раздачу незанятых казенных земель "в слободу", на льготных условиях в собственность землевладельческим товариществам, составлявшимся из горожан и сельчан с целью разработки таких земель. Другие способы приобретения земецких вотчин, вскользь упоминаемые писцовыми книгами конца XV в., куплю, мену и т. п., надобно считать уже вторичными, позднейшими источниками этого землевладения.
   Но едва ли не самый трудный вопрос в истории земцев - их судьба под московской властью. Не осталось прямых указаний на государственные повинности, какие падали на земецкое землевладение во времена вольности Новгорода и Пскова. Во всяком случае с падением обоих городов их земцы в этом отношении должны были подчиниться московским порядкам. Но по этим порядкам недвижимые имущества земцев подлежали двум категориям повинностей: как городские дворовладельцы, они должны были тянуть городское подворное тягло; как на сельских вотчинников, на них падала ратная служба. По-видимому, и во времена вольности земцы как городские обыватели по своим правам и обязанностям ничем не отличались от других горожан - дворовладельцев. В таком же отношении к городу оставила их и Москва: по книгам московских писцов, они жили на тяглых городских местах, тянули в оброк и во все потуги с городчанами и подобно им делились по размерам тягла на лучших, середних и молодших. Словом, земцы как городские обыватели не составляли особого класса в юридическом смысле слова, а отличались от прочих горожан только имущественным положением: тяглый горожанин, приобретавший землю в уезде, становился земцем, но не переставал быть тяглым горожанином. Самые эти звания мешались в книгах: одни и те же люди в перечне городских дворов называются своеземцами, а в описании земецких вотчин в уезде - городскими людьми, а их вотчины - "свое-земцевыми и купецкими землями".
   Не так легко было устроить землевладельческое положение земцев. Здесь московское правительство затрудняли само разнообразие и непривычные для него способы земецкого землевладения. Оно было и единоличное, и коллективное, " и раздельное, и совместное; земцы и сами пахали, и обрабатывали земли своими людьми, и сдавали их крестьянам, и снимали из оброка чужие земли. Московскому взгляду, уже привыкавшему к точной раздельности социальных категорий, земец должен был представляться путаницей общественных состояний, беспорядочным смешением посадского горожанина, служилого землевладельца и оброчного крестьянина. В писцовых книгах и других памятниках уцелели следы той разборки, посредством которой Москва старалась разделить столь спутанные отношения и подогнать их под свои мерки. Руководясь наиболее очевидными признаками, одних земцев, живших в своих деревнях и по землевладельческой обстановке похожих на служилых московских вотчинников и помещиков, верстали в ратную службу, других, менее состоятельных, приписывали к крестьянским обществам. Не ясно только положение земцев, которые, владея значительными вотчинами в уезде, жили своими дворами и промышляли в городе. Их, несомненно, оставили на городском тягле: но нет прямых указаний на то, чтобы городское тягло освобождало их от ратной службы с их вотчин. Такую сортировку облегчало московским писцам то, что некоторые земцы, владевшие мелкими деревеньками, снимали участки у соседних помещиков и сами их пахали, даже селились в помещичьих деревнях наряду с крестьянами и принимали на себя крестьянские повинности57. В одном акте вскрывается такой ход дела. В 1555 г. черные крестьяне двух станов Пусто-ржевского уезда жаловались, что некоторыми деревнями и починками, приписанными писцом к их волостям в тягло, владеют земцы и ямщики и тягла с ними не тянут. Правительство отвечало, что, если те деревни и починки писец действительно записал в один разряд с черными деревнями, они должны тянуть тягло вместе с последними по книгам, а если они записаны за земцами и ямщиками отдельно, не в числе черных деревень, или даны владельцам в поместье, эти владельцы должны и тягло с них тянуть отдельно. Но и в первом случае не предписывается отобрать земли у земцев, следовательно, они в этом случае должны были принять на себя крестьянское тягло, а во втором остаться вотчинниками или помещиками и нести соответственные повинности. И писцовые книги XVI в. указывают на отдельные случаи приписки земецких деревень к дворцовым волостям в крестьянское тягло и даже на целые сельские общества земцев, которые прямо и называются крестьянами58. Здесь земцы оставались землевладельцами, только на другом праве, из вотчинников превращались в тяглых владельцев казенной земли. Поземельное тягло было одним из юридических признаков, что владеемая тяглым человеком пахотная земля с принадлежащими к ней угодьями составляет собственность казны. Другим таким признаком, отличавшим преимущественно отдельные угодья, служил казенный оброк. Если собственник угодья не нес с него ратной повинности, оно облагалось оброком и переставало быть вотчиной владельца. Уцелел документ, в котором описан, по-видимому, случай применения такого московского порядка к новгородскому землевладению. В одной летописи читаем краткое известие, что в 1536 г. прислан был из Москвы в Новгород конюх государев Бунда с дьяком отписать у всех новгородских окологородских монастырей и городских церквей пожни и отдать их "в бразгу, что которая пожня стоит, тем же монастырем и церковником". Сохранилась отписная книга с подробным перечнем пожен, отписанных у церквей и монастырей по этому распоряжению московского правительства59. Из слов летописи и из этой отписной книги видно, что предположено было не фактическое отобрание сенных покосов у церковных владельцев, а изменение их юридического отношения к владеемым ими угодьям: пожни были "пооброчены на великого князя" и отданы в "оброк" за немногими исключениями прежним владельцам, монастырские - игуменам с братией, церковные - притчам церквей; "та пожня, - по обычному выражению документа, - дана тое-же церкви попу с товарищи на весь причет церковный". Это значит, что право собственности церквей и монастырей на отписанные пожни заменено было правом пользования по найму казны, которая стала собственницей этих угодий. Но эта операция не ограничилась монастырскими и церковными пожнями. В том же документе помещен перечень еще нескольких десятков пожен, которые в том же 1536 г. писал и метил Бунда с товарищами и оброчил на великого князя. Эти пожни "косили монастыри и церковные люди и земцы и черные люди без найму", и они теперь также отдавались в оброк большею частью прежним владельцам. При этом владельцы духовные и светские клали перед комиссией крепости, по которым они владели пожнями, "грамоты старые за свинчатыми печатми", купчие своих прадедов, дедов и свои собственные духовные, закладные кабалы: очевидно, отписанные пожни принадлежали владельцам на праве собственности. Впрочем, предъявление таких актов не было непременным условием обратного получения пожни в оброчное содержание прежним владельцем: пожня возвращалась ему и при отсутствии крепости по факту владения; только при столкновении фактического владельца с претендентом по крепости пожня отдавалась последнему. Большинство владельцев отписных пожен - горожане из разных концов и улиц Новгорода, торговые и ремесленные черные, тяглые люди; земцы, отличаясь от них званием, ничем не отличаются ни в происхождении, ни в условиях как прежнего вотчинного, так и нового оброчного владения пожнями. Из всего этого следует, во-первых, что эти земцы по своим положенным в оброк пожням вступали в разряд черных тяглых людей, или, точнее, их пожни были положены в оброк по их экономической и социальной близости как мелких владельцев к черным тяглым людям, и, во-вторых, эта перемена в их юридическом положении произошла от замены местных новгородских источников права новыми московскими: в отписной книге 1536 г. прямо сказано, что отписывали пожни у тех монастырей и церквей, "у которых грамот великого князя жалованных нет и в писцовых книгах им не написано", хотя у них и были на те пожни грамоты старые от времен новгородской вольности. Новые условия владения могли быть не под силу многим владельцам, и в отписной книге встречаем характерное известие об одном земце, который положил перед комиссией духовную грамоту на свою пожню - "да пожни ступился", отказался владеть ею, и она отдана была в оброк другому. Особым образом поступили с значительными земецкими вотчинами, принадлежавшими многим совместным владельцам, из коих каждый, однако, не был в состоянии отбывать службу с своей доли в полном размере: совладельцев, например братьев, заставляли служить "по годом переменяйся", или, пользуясь владельческой солидарностью сябров, одного из товарищей записывали в службу, а другим указывали ему "подмогать" и в случае безпотомственной смерти таких помощников их доли вотчины отдавали взамен подмоги тому, кто служил за них60. Так одни из земцев стали тяглыми, а другие служилыми людьми, и последние по разрядным книгам уже с конца XVI в. отбывали ратную службу с своих вотчин наравне с городовыми детьми боярскими, испомещенными в Новгородской области. Но и у служилых земцев вотчинное право и самые вотчины уходили из рук по разным причинам, прежде всего политическим. Торжество московской власти в Новгороде и Пскове сопровождалось, как известно, обширной экспроприацией местного землевладения: бояр и других крупных вотчинников, как опасных людей для Москвы, массами переселяли во внутренние области, отписывая их отчины на государя. Земецкое землевладение также сильно пострадало при этом: новгородские писцовые книги конца XV в. в перечнях земель, отобранных на государя и розданных московским помещикам, называют множество земцев рядом с бывшими новгородскими боярами. Переход земецких вотчин в казну продолжался и в XVI в.: о многих землях, которыми еще в конце XV в. владели земцы, писцовые книги второй половины XVI в. кратко замечают: "были деревни своеземцевы, а нынеча за государем". Потом надобно предположить в XVI в. какую-либо меру или ряд мер, превративших вотчины многих земцев в их же поместья. Такое предположение вызывается сравнительным изучением земецкого землевладения по писцовым книгам конца XV и конца XVI в. Так, книга Вотской пятины 1582 г., перечисляя порожние земли в Климецком и других погостах, называет их поместьями тех самых земцев или детей тех земцев, которые по книге 1500 г. владели ими как вотчинами. Объяснить это превращение тем труднее, что оно не было общей мерой, лишившей всех земцев права вотчинного владения, и указания на вотчины земцев встречаем в писцовых книгах, хотя и не часто, до конца XVI в.61
   Таким образом, в продолжение XVI в. класс земцев распался. Городские тяглые земцы во всех северных, так называвшихся поморских городах удержали за собою право вотчинного землевладения в уезде; но и с этих вотчин они тянули тягло, и в XVII в. рядом указов таким тяглым землевладельцам из горожан запрещено было отчуждать свои деревенские участки нетяглым людям. Земцы, приписанные к сельским обществам, потонули в крестьянстве; но служилые земцы и в первые десятилетия XVII в. еще не слились с дворянами и детьми боярскими, несмотря на свое сходство с ними в правах и обязанностях. Их верстали поместьями совершенно так же, как и детей боярских, иным назначали оклады даже крупнее, чем иным из последних; они менялись поместьями с детьми боярскими, несли одинаковые с ними службы, подобно им, могли иметь вотчины, входили в состав местных служилых корпораций; писцовые книги и десятни в своих перечнях и итогах считали их вместе с детьми боярскими; в просторечии их. прямо так и называли. При всем том земцы сохраняли свое особое звание, не участвовали в чиновном движении детей боярских; при одинаковых с последними обязанностях их служба заключала в себе некоторые особенности, по которым она носила специальное название земецкой службы; "земецкие земли" составляли как бы особый вид служилого землевладения, описывались в писцовых книгах отдельно от других поместных и вотчинных земель и их старались не мешать с последними, удерживая постоянно в руках земцев62.
   Теперь можно несколько исправить взгляд автора на земцев. Прежде всего надобно различать земцев разных эпох. Во времена независимости вольных городов это были большею частью мелкие землевладельцы-собственники преимущественно из горожан. Под московской властью значительная часть их слилась с сельскими или городскими обществами, и звание земцев удержалось по крайней мере до половины XVII в. только за теми из них, которые несли ратную службу. Эти последние составляли особый разряд служилых землевладельцев туземного происхождения среди переселенных из других областей дворян и детей боярских, не входили в их чиновную иерархию, хотя разделяли их права и обязанности. Значит, о земцах мы имеем не "очень мало сведений", как думает автор, и на основании этих сведений можем сказать, что земцы отличались от детей боярских, хотя и не стояли ниже их, и были не "какими-то", а обыкновенными областными или городовыми служилыми людьми, служившими с вотчин и поместий, и не "исчезли" к концу XVI в.
   Изложив замечания об отдельных местах книги г. Чечулина, выскажем о ней общее суждение. Мы вполне согласны с убеждением автора в возможности полезного исследования, перерабатывающего только данные писцовых книг о городах XVI в. При этом надобно лишь избегнуть указанной самим автором опасности поставить свое исследование в излишнюю зависимость от одного источника. Для автора эта опасность заключалась в трудности установить отношение к вопросам, возбуждаемым писцовыми книгами городов, но не решаемым их указаниями. Чтобы устранить это затруднение, нужно было помощью критического изучения источника соразмерить постановку задачи со средствами, какие можно почерпнуть из него для ее решения. Мы для того и остановились так долго на спорных или сомнительных местах книги г. Чечулина, чтобы яснее показать связь их с постановкой, какую автор дал своей задаче. Поставив себе целью разъяснить положение городов как культурных центров, воспроизвести со всею возможной подробностью условия жизни городского жителя, трудно уже найти такую сторону городской жизни, обойти которую позволяла бы задача, так широко и неясно определенная. Надобно было рассмотреть жизнь города во всей полноте ее интересов и отношений, по крайней мере тех, которых касаются писцовые книги городов, а писцовые книги далеко не разъясняют всего, чего касаются, и не представляют достаточно данных для столь сложного и многостороннего изображения предмета. Описывая церкви, древнерусские писцы пересчитывали и книги, в них находившиеся; но точному определению "тогдашнего уровня умственного развития и знания" едва ли много поможет то, что в церквах некоторых городов автор насчитал по описям не менее 2000 книг63. Побуждаемый широкими требованиями задачи, автор и ставил вопросы, для удовлетворительного решения которых не нашлось достаточно средств ни в самом источнике, ни в распоряжении автора. Между тем среди определений задачи, какие находим у автора в предисловии и введении, есть одно, наиболее соответствующее и свойству его основного источника, и самому плану его труда. "Наше исследование,- пишет автор, - есть главным образом собрание, группировка и разбор данных, представляемых писцовыми книгами"64. В зависимости от этого некоторые вопросы он обещает разобрать весьма подробно, другие по недостатку сведений - менее подробно, а третьих,- можно было бы прибавить, - и вовсе не касаться, как не входящих в состав задачи, так поставленной. Положительные результаты, которых добился автор и которые придают научную цену его книге, прямо отвечают именно на эту задачу. Перечислим теперь эти результаты. Они тесно связаны с планом исследования. Автор поступил очень обдуманно и целесообразно, распределив свой материал географически, по местностям, а не по разным сторонам городского быта. Он разбирает сначала данные об отдельных городах и только в последней главе дает общий разносторонний очерк городов. Сохранившийся запас писцовых книг XVI в. дал автору возможность расположить в своем обзоре описываемые ими города полосами по направлению с северо-запада к юго-востоку. Автор рассматривает сначала новгородские пригороды и г. Торопец вместе с Устюжной, потом пригороды псковские, торг и промысловые заведения г. Пскова, далее города, ближайшие к Москве, и, наконец, города по южной и юго-восточной окраине государства. Неожиданные сочетания в этой группировке - вроде того, что Муром оказался в группе городов, ближайших к Москве, а города, как Зарайск, Тула, Рязань, ближе лежащие к Москве, отнесены к окраиной группе, - не повредили перспективе исследования. Наблюдая в каждой полосе количество городского населения, его общественный состав, численные отношения составных частей, или классов, занятие и повинности городских жителей, землевладение, торговлю, ремесла и промысловые заведения в городах, автор не только тщательно выбирал из своего источника черты, изображающие город со всех этих сторон, но и следил за тем, как во всех этих отношениях различались между собою города разных полос, и старался объяснить происхождение этих различий. Так помощью подробных, иногда микроскопических наблюдений постепенно обозначались в исследовании г. Чечулина местные типы городов. Итоги отдельных наблюдений над социальным составом, экономическим положением и местными особенностями городов сведены в заключительной главе сочинения, представляющей общий очерк положения городов в Московском государстве XVI в. Этот очерк и нам послужит основанием при перечислении главных выводов, к каким пришел автор.
   И в этом очерке повторены многие сомнительные положения, высказанные автором в предыдущих главах, некоторые даже усилены. Так, автор повторяет свое предположение о переделах городской земли; только предположение здесь является уже доказанным выводом, "естественным и несомненным" фактом, даже распространяется и на лавки65. На основании описей только двух городов, Можайска и Коломны, автор решительно утверждает, что к концу XVI в. "в центральных городах черных посадских людей почти уже не было", хотя по цифрам самого автора, приведенным выше, в своем месте его книги, выходит, что в Можайске и в самом конце XVI в. тяглых посадских людей считалось не менее 35 % всего обозначенного в описи населения города66. Но отдельные положения такого рода не закрывают крупных результатов рассматриваемого труда. Ценным делом надобно признать прежде всего самое собрание писцовых данных о городах, которым значительно пополняется и проверяется существующее представление о предмете. Это представление отличается несколько отвлеченным, схематическим характером, что объясняется свойством памятников, на которых оно основано, преимущественно актов законодательных и распорядительных, указывающих больше норму, чем практику отношений. Имея дело с мало тронутыми и большею частью неизданными памятниками, автор, по его словам, считал необходимым "представить читателю по возможности весь материал, все цифры и данные", которые служили ему для того и другого вывода67. Этот обильный статистический материал, хотя и рассеянный в тексте исследования, облегчая читателю возможность проверять и даже расширять выводы автора, вместе с тем дает много конкретных подробностей, изображающих действительное положение русского города в XVI в. Целесообразная группировка этого материала у автора помогает читателю довольно отчетливо представить себе сравнительную населенность городов, степень сложности их общественного состава, наличность хозяйственных средств и напряженность торгово-промышленного оборота. Притом автор не ограничивается сбором, и группировкой писцовых данных, но по возможности разбирает и объясняет их. Он верно отметил особенность своего источника, сказав, что "в писцовых книгах во многих мелких замечаниях, в итогах, в разных определениях, встречающихся при одном и том же собственном имени, раскрываются иногда очень важные данные для решения разных вопросов"68. Если автор не всегда удачно решал такие вопросы, то он подобрал: в писцовых книгах и сопоставил много любопытных указаний, облегчающих их решение. Таковы собранные им и частью объясненные данные о городском дворовладении и землевладении, о городских обывателях, живших в чужих дворах, о значении дворников в осадных городских дворах, о выходах из состояния тяглых посадских людей и многое другое69. Вообще благодаря вниманию, с каким автор вчитывался в изучаемые памятники и старался отмечать в них всякую даже мелкую черту, любопытную в каком-либо отношении, он успешно выполнил одну часть своей задачи - объяснил состав и занятия городского населения, не нашедши в своем источнике средств для выполнения другой части - определения культурного значения города. Особенно ценным результатом труда г. Чечулина надобно признать указание особенностей, какими отличались города разных полос70. В этом отношении автор делит их на три группы: города северо-западные, центральные и города по южной и юго-восточной окраине. Достаточно отметить главные отличительные черты, указанные автором, чтобы оценить значение этой группировки. В северо-западных городах, собственно только в пригородах Новгорода и Пскова, автор отмечает однообразный, почти исключительно тяглый посадский состав населения, его усидчивость и определенность общественных отношений, преобладание земледелия в хозяйственном быту. Напротив, города центральные отличались большею пестротою социального состава, понижением процента тяглого посадского населения, значительным количеством лично зависимых людей, подвижностью населения, выражавшеюся в усиленном бегстве отсюда посадских людей, и вместе большим развитием ремесленной деятельности на счет хлебопашества. В городах по южной и юго-восточной окраине, имевших преимущественно значение крепостей, заметно усиление и даже преобладание военного элемента в составе населения, то же господство ремесла и торговли над земледелием, та же бродячесть сборного населения, неустановленность общественных отношений. Эти выводы не потеряют своей цены, если даже некоторые из них будут исправлены дальнейшим изучением. Во всяком случае благодаря им уже нельзя покрывать одной характеристикой все города Московского государства, как иногда делали прежде. Потому автор имел право указание этих местных различий считать главным результатом своего труда71.
   Сочинение г. Чечулина - добросовестный труд, основанный на внимательном изучении мало тронутого источника, стоивший усиленной борьбы с трудностями этого источника и большой черновой работы над ним, дающий читателю немало ценных, освещающих предмет выводов и еще больше материала для выводов, могущих усилить это освещение. Думаем, что эти качества исследования, несмотря на некоторое несоответствие его задачи средствам и на признаки несколько поспешного его издания, дают достаточное основание удостоить книгу г. Чечулина искомой им премии.
  

КОММЕНТАРИИ

  
   Восьмой том "Сочинений" В. О. Ключевского содержит статья и речи, написанные им в 1890-1905 гг. Это было время распространения марксизма в России, ознаменованное появлением гениальных трудов В. И. Ленина, которые представляли собою новый этап в развитии исторического материализма, давали ключ к пониманию основных моментов русского исторического процесса.
   Буржуазная наука в период империализма переживала состояние кризиса, который отразился и на творчестве В. О. Ключевского Он постепенно отходит от позиций буржуазного экономизма воскрешая некоторые уже безнадежно устаревшие построения более официальной историографии.
   Том открывается большим исследованием "Состав представительства на земских соборах древней Руси" (1890-1892 гг.) Эта работа Ключевского долгое время являлась крупнейшим обобщающим трудом но истории соборов XVI в. Широкое привлечение источников, источниковедческий анализ, прекрасная осведомленность в истории государственных учреждений, яркость изложения конкретного материала отличают статью Ключевского, которая оказала заметное влияние на последующую историографию вопроса Вместе с тем работа В. О. Ключевского свидетельствовала о том, что историк в ряде общих вопросов истории России XVI в возвращался назад, к представлениям "государственной" школы Не случайно и сам его труд был посвящен виднейшему представителю этой школы Б. Н. Чичерину.
   Свое исследование Ключевский начинает с резкого противопоставления земских соборов сословно-представительным учреждениям Запада, вступая тем самым в полемику с В. Н. Латкиным и другими учеными, говорившими о чертах сходства между этими учреждениями. "На земских соборах, - пишет Ключевский, - не бывало и помину о политических правах, еще менее допускалось их вмешательство в государственное управление, характер их всегда оставался чисто совещательным; созывались они, когда находило то нужным правительство; на них не видим ни инструкций данных представителям от избирателей, ни обширного изложения общественных нужд, ни той законодательной деятельности, которой отличались западные представительные собрания... Вообще земские соборы являются крайне скудными и бесцветными даже в сравнении с французскими генеральными штатами, которые из западноевропейских представительных учреждений имели наименьшую силу" {См. выше, стр. 9.}.
   Вслед за Б. Н. Чичериным В. О. Ключевский связывал происхождение земских соборов не с социально-экономической жизнью общества, ростом дворянства и городов, заявлявших свои политические требования, а с нуждами государства. Соборное представительство, по мнению Ключевского, "выросло из начала государственной ответственности, положенного в основание сложного здания местного управления" {Там же, стр. 104 (ср. стр. 101-102).}. Развивая свою антитезу России Западу, Ключевский писал, что "земское представительство возникло у нас из потребностей государства, а не из усилий общества, явилось по призыву правительства, а не выработалось из жизни народа, наложено было на государственный порядок действием сверху, механически, а не выросло органически, как плод внутреннего развития общества" {См. там же, стр. 71.}. Земский собор, - резюмировал Ключевский, - "родился не из политической борьбы, а из административной нужды" {Там же, стр. 110.}.
   Работа В. О. Ключевского писалась в обстановке политической реакции, в годы осуществления земской контрреформы 1890 г., которая фактически упраздняла даже элементы самостоятельности земских учреждений, подчинив их правительственным чиновникам. В таких условиях работа Ключевского, утверждавшего решающую роль государства в создании земских соборов, приобретала особый политический смысл, ибо она как бы исторически обосновывала незыблемость существовавших порядков. Не обострение классовой борьбы, не усиление дворянства и рост городов, оказывается, породили земские соборы, а всего лишь "административная нужда".
   Эта общая концепция В. О. Ключевского проводилась им и при конкретном разборе сведений о земских соборах 1550, 1566 и 1598 гг. Так, говоря о соборе 1566 г., Ключевский считает, что он был "совещанием правительства со своими собственными агентами" {Там же, стр. 49.}. Таким образом, Ключевский замаскированно становился на позиции тех, кто доказывал, что Россия никогда не имела представительных учреждений.
   Впрочем, Ключевский уже отмечал присутствие на соборе 1598 г. выборных представителей местных дворянских обществ {Там же, стр. 64-66.}.
   Концепция Ключевского вызвала возражение еще при его жизни. С. Авалиани в особом исследовании о земских соборах опроверг многие его тезисы. Советская историческая наука продвинула вперед дело изучения земских соборов XVI в. С. В. Юшков отмечал, что земские соборы XVI-XVII вв. являлись сословно-представительными учреждениями {См. С. В. Юшков, К вопросу о сословно-представительной монархии в России, "Советское государство и право", 1950, No 10, стр. 40 и след.}, игравшими видную роль в политической жизни Русского государства. M. H. Тихомиров отметил и то, что сведения В. О. Ключевского о действительно состоявшихся земских соборах XVI в. очень неполны {См. М. Н. Тихомиров, Сословно-представительные учреждения (земские соборы) в России XVI в., "Вопросы истории". 1958, No 5, стр. 2-22.}. Это подтвердилось новыми находками материалов о соборных заседаниях 1549, 1575, 1580 гг. и др., которые не были известны Ключевскому {См. С. О. Шмидт, Продолжение хронографа редакции 1512 г., "Исторический архив", т. VII, М.-Л. 1951, стр. 295. В. И. Корецкий. Земский собор 1575 г. и поставление Симеона Бекбулатовича "великим князем всея Руси", "Исторический архив", 1959, No 2, стр. 148-156. См. также В. Н. Автократов, Речь Ивана Грозного 1550 года как политический памфлет конца XVII века ("Труды Отдела древнерусской литературы", т. XI. М.-Л. 1955, стр. 255-259).}.
   Если общая концепция Ключевского о характере земских соборов в России XVI-XVII вв. даже для своего времени была шагом назад, то многие его конкретные наблюдения, несомненно, интересны. Мысль о связи "соборного представительства с устройством древнерусских земских миров и общественных классов" {См. выше, стр. 15.} заслуживает внимания. Ключевский показал, как дворянский участник соборных заседаний был по существу "естественным представителем на соборе уездной дворянской корпорации" {Там же, стр. 35.}.
   Исследование В. О. Ключевского о земских соборах в дальнейшем было широко использовано автором при подготовке к печати окончательного варианта "Курса русской истории" {См. В. О. Ключевский, Сочинения, т. II, М. 1957, стр. 373-398; т. III, М. 1957, стр. 289-291, 300-318.}.
   В статье "Петр Великий среди своих сотрудников" В. О. Ключевский, очерчивая яркий образ этого деятеля XVIII в., стремился показать, что Петр I будто бы в своей деятельности как правитель проявил новые черты: "это - неослабное чувство долга и вечно напряженная мысль об общем благе отечества, в служении которому и состоит этот долг" {См. выше, стр. 315.}.
   Установление самодержавия в России, конечно, привело к некоторому изменению в формулировках идеологического оправдания самодержавия; в частности, понятие "общего блага", столь характерное для "просвещенного абсолютизма", проповедовалось не одними российскими самодержцами. Однако под этим "общим благом" понимались узкие классовые интересы, в первую очередь дворянства. Личные высокие качества Петра I вызвали стремление дворянской и буржуазной историографии резко противопоставлять деятельность Петра I его предшественникам. Не избежал этого и В. О. Ключевский, нарисовавший явно идеалистический образ царя, будто бы подчинявшего все свои помыслы служению государству.
   В восьмом томе впервые публикуется речь, произнесенная В. О. Ключевским на торжественном заседании в Московском университете 26 мая 1899 г., посвященном столетию со дня рождения А. С. Пушкина {См. статью "Памяти А. С. Пушкина", стр. 306-313.}. В ней В. О. Ключевский подчеркнул не только глубоко национальный характер творчества А. С. Пушкина, но и его значение в развитии мировой культуры, связывая деятельность гениального поэта с развитием русской культуры XVIII в. "Целый век нашей истории работал, - пишет Ключевский, - чтобы сделать русскую жизнь способной к такому проявлению русского художественного гения" {Там же, стр. 309.}. И в своей речи В. О. Ключевский вновь особенно подчеркивает то, что толчок к развитию русской культуры целиком и полностью принадлежал инициативе одного лица - Петра I, который своими реформами, всей своей государственной деятельностью добился того, что Россия впервые почувствовала "свою столь нежданно и быстро создавшуюся международную и политическую мощь". Россия будто бы откликнулась на "призыв, раздавшийся с престола", и выдвинула таких деятелей культуры, как М. В. Ломоносов и А. С. Пушкин {См. выше, стр. 307, 308.}.
   Исследования, посвященные культуре XVIII в., занимают у В. О. Ключевского специальный раздел в его научном творчестве. Среди них прежде всего выделяются две статьи, посвященные крупному дворянскому историку XVIII в. - И. Н. Болтину. В них Ключевский пытается проследить последовательное развитие русской исторической науки, начиная с первой половины XVIII в. Продолжая начатые С. М. Соловьевым исследования о научной деятельности Болтина, Ключевский верно отметил роль последнего в развитии русского исторического знания, стремление Болтина отразить своеобразие русской истории одновременно с применением сравнительного метода при рассмотрении истории России и истории Западной Европы. "Его патриотическая оборона русской жизни превращалась в спокойной сравнительное изучение русской истории, а такое изучение побуждало искать законов местной народной истории и тем приучало понимать закономерность общего исторического процесса" {Там же, стр. 156.}, - в таких словах писал В. О. Ключевский о И. Н. Болтине. Необходимо отметить, что В. О. Ключевский идеализировал взгляды И. Н. Болтина, совершенно опуская из вида его апологетику самодержавного строя России.
   В другой работе, посвященной истории XVIII в., - "Недоросль Фонвизина" - В. О. Ключевский основное внимание уделил уровню образования в среде дворянского общества того времени, используя в качестве примера собирательные образы комедии Д. И. Фонвизина. В этом произведении В. О. Ключевский справедливо увидел прекрасный источник по истории XVIII в. Верно признавая комедию бесподобным зеркалом русской действительности, В. О. Ключевский отметил, что духовные запросы в среде дворянского общества находились на крайне низком уровне и идеи просвещения очень туго усваивались им. Ключевский пытался объяснить это обстоятельство слабостью общественного сознания в среде дворянства, его нежеланием откликаться на предначертания правительства, направленные к тому, чтобы дворянство на себе самом показало "другим классам общества, какие средства дает для общежития образование, когда становится такой же потребно

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
Просмотров: 351 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа