е вижу причины бояться ее. Разве все мы не христиане, и разве каждый из нас не боится Бога, не чтит своего короля? Если она - дьявол, то она только водяной дьявол, а не береговой. Это я вам сейчас докажу. Разве не явилась она на судно среди моря в темную бурную ночь? А когда я завязал ее в мешок из-под сухарей и бросил в воду, разве она не вернулась как ни в чем не бывало? И разве когда капрал швырнул ее за борт, она опять не явилась тут как тут? Из этого ясно, что она имеет власть на воде и что в воде ее не потопить, а потому и пытаться больше не стоит, так как это водяной дьявол! Теперь я напомню вам другое: отправилась она на берег, и ей выбили глаз. Из этого я заключаю, что на суше она никакой власти не имеет. Но если ей можно было вышибить глаз, то можно и дух из нее вышибить, если только ударить пошибче! Кто слышал когда-либо, чтобы дьяволу вышибли глаз или вообще причинили ему какой-нибудь вред? Никогда! А это потому, что настоящий дьявол имеет силу и на суше, и на воде, это же - просто водяной черт или дьявол, и на суше его можно убить. Вот мое мнение! И как только я залучу эту скотину на берег, посмотрю, что с ней можно будет сделать!
Такова была убедительная речь Костлявого, и так как в ней данный вопрос был исчерпан до дна, то немного погодя все разошлись по своим койкам.
ГЛАВА ХХIII. Обиды, огорчения и утешения мистера Ванслиперкена
Между тем у лейтенанта было далеко не весело и легко на душе. То, что капрал ван-Спиттер стал уверять, что видел черта у него за спиной, было во всяком случае крайне неприятно: если это было так, как он говорил, то, очевидно, дьявол считает его своим, а г. Ванслиперкен принадлежал к числу тех людей, которые любят делать всевозможные гадости, совершать какие угодно преступления, но вместе с тем желают идти прямо в рай. Если же этого не было, то, значит, капрал, которого он считал верным, преданным другом, изменил ему. Единственным утешением явилась мысль, что продолжительное пребывание в студеную ночь в открытой шлюпке, гонимой волнами, не осталось без последствий и несколько расстроило умственные способности капрала.
В то время, когда Ванслиперкен предавался такого рода размышлениям, капрал ван-Спиттер тоже измышлял способ, как бы ему загладить свое странное поведение и вернуть себе расположение командира. После очень долгих усилий он, наконец, набрел на удачную, как ему казалось, мысль.
Когда рассвело, он явился к лейтенанту, призвавшему его для того, чтобы предать Шорту, чтобы все было готово, так как с утра "Юнгфрау" снимется с якоря.
Выслушав почтительно приказание, капрал сказал:
- Я полагаю, мингер, что вы приняли меня вчера за сумасшедшего, когда я сказал вам, что видел черта у вас за спиной! Но поверите ли, мингер, я сегодня ночью два раза видел его там, на палубе!
- Вы два раза видели его?
- Да, мингер, два раза! Я вижу его теперь довольно часто после того, как чуть не утонул тогда на шлюпке!
- Я так и думал! - сказал Ванслиперкен. - "Потрясение той ночи в шлюпке не прошло для него даром!" - мысленно добавил он. - Ну, хорошо, я был очень раздражен против вас вчера, думая, что вы позволили себе большую вольность, но теперь вижу, что дело обстоит иначе. Постарайтесь теперь не волноваться, а когда мы придем в Портсмут, советую вам бросить немного крови!
- Сколько прикажете, мингер?
- Ну, восемь, девять унций! Думаю, что это вам будет полезно!
- Слушаю-с, мингер! - ответил капрал и, повернувшись на каблуках, вышел их каюты.
Такое решение вопроса было чрезвычайно приятно обоим. Ванслиперкен был успокоен объяснением капрала, а последний - чрезвычайно доволен тем, что так легко обманул своего начальника.
Капрал, по-видимому, продолжал не ладить с экипажем, притеснял Костлявого и по-прежнему пользовался полным доверием Ванслиперкена.
Между тем в свое время куттер пришел в Портсмут. Нет надобности говорить, что Ванслиперкен тотчас же поспешил съехать на берег и посетить прелестную вдовушку, но прежде всего он должен был явиться в адмиралтейство и представить отчет о своем плавании. В адмиралтействе ему сообщили весьма неутешительную весть, что он должен немедленно готовиться выйти в море, так как наутро ожидались новые депеши английского короля Генеральным Штатам.
Ванслиперкен, видя, что он имеет в своем распоряжении очень мало времени, поспешил ко вдове. Та приняла его с распростертыми объятиями и чуть не кинулась ему на шею. Когда же он вручил ей привезенный им из Амстердама пакет, и она вскрыла его, в нем оказались два письма, одно лично ей, а другое на чье-то имя.
- Письмо это очень спешное, - сказала она, - но доверить его никому нельзя! Не возьмете ли вы, друг мой, отнести его по адресу и собственноручно передать его тому лицу, кому оно адресовано? Я бы сделала это сама, но тогда был я не успела позаботиться, как следует, об обеде: ведь вы сегодня отобедаете со мной, мой дорогой друг? Кроме того, я желала бы, чтобы вы познакомились с этим человеком, - добавила Нанси, - он нам может быть очень полезен!
"Нам", "полезен нам!" Эти слова привели Ванслиперкена в неописанный восторг. Он вскочил с своего места, схватил шляпу и готов был бежать в ту же минуту. Вдова стала его уговаривать вернуться скорее и ласково проводила его до дверей.
Ванслиперкен, разыскав дом, указанный на конверте, постучался, и ему отворил старый еврей, который, проведя его длинным коридором, ввел в небольшую комнату и плотно притворил дверь.
- Вы г. Лазарус? Я имею к вам письмо из Амстердама!
- Шш! Тише! - сказал еврей, беря из рук лейтенанта письмо и кладя его в ящик стола. - Это от моего приятеля! Ну, как он поживает? Здоров? Когда же вы отправитесь обратно, мистер?
- Завтра поутру!
- Прекрасно! Мои письма уже готовы; вы их сейчас возьмете?
- Да! - сказал Ванслиперкен, предвидя новое вознаграждение по прибытии в Амстердам.
- Да уже, кстати, я дам вам и немного денег!
- Еще денег! - подумал Ванслиперкен, совсем не ожидавший этого.
Еврей вышел и через минуту вернулся со сверточком червонцев и тщательно заделанным пакетом.
- Это пакет чрезвычайной важности, мингер, - заявил старик, - а вот и ваши деньги. А теперь будете добры подпишите здесь ваше имя: я должен отдавать отчет в каждой копейке! - и старик положил перед ним расписку в получении 50 гиней без упоминания, за что именно.
Ванслиперкен неохотно подписывался вообще. Но как было отказаться? Тем не менее он попытался возражать.
- Но почему вы не хотите подписать? Ведь мои деньги пропадут, если у меня не будет этой расписки! - говорил еврей. - Никто не платит таких денег задаром. Вы не бойтесь, мы вас не выдадим, а если нас повесят, то всех вместе!
Это казалось плохим утешением для Ванслиперкена, который был согласен получать деньги, но вовсе не желал быть повешенным.
- Ведь вы получили приличное вознаграждение и здесь, и там. Теперь вы - один из наших и не можете уйти от нас, так как это будет стоить вам жизни! - продолжал еврей. - Подпишите же, сделайте милость; все равно вы не выйдете из этого дома, пока не подпишете этой расписки! Не так же мы глупы, чтобы давать вам наши деньги и затем предоставить вам донести на нас и подвести нас всех под виселицу!
Старый, тощий еврей сам по себе, конечно, не мог бы ничего поделать с лейтенантом и не мог помешать ему уйти из комнаты, но он позвонил, и в коридоре послышались тяжелые шаги нескольких человек. Ванслиперкен, видя, что в случае, если он не подпишет, старик не остановится перед насилием, поспешил подписаться и уйти, обещав зайти; по возвращении из Амстердама.
Все это было крайне неприятно Ванслиперкену; он чувствовал себя как бы в тисках, но ощупав в кармане тяжелый сверток червонцев, несколько утешился, а очутившись снова в присутствии прелестной вдовушки, окончательно повеселел. Во время дружественной послеобеденной беседы он вскользь упомянул о том, что ему было неприятно давать свою подпись, на что Нанси отвечала:
- Но ведь это необходимо во всяком деле! Да и почему же не подписать? Я знаю, что ведь вы наш и телом, и душой, и мне, право, кажется, что именно эта ваша преданность нашему делу заставила меня полюбить вас. Я страстная сторонница нашего законного короля и ни когда бы не согласилась стать женой человека, который не был бы готов во всякое время пожертвовать жизнью за своего законного государя, как вы, мой друг! Я не говорю уже о том, что это прекрасно вознаграждается!
За обедом, обласканный вдовою, лейтенант много ел и много пил и, улучив удобную минуту, страстно признался ей в любви и просил ее руки. Она конфузилась, подносила платок к глазам. Наконец, было решено не откладывать свадьбы; сроком было назначено время его ближайшего приезда.
Опьяненный вином и надеждами, Ванслиперкен вернулся на куттер, нимало не подозревая того, что в его отсутствие творилось на судне. Несмотря на воспрещение лейтенанта, Могги Салисбюри явилась на судно, как только командир съехал на берег, и кинулся в объятия своего дорогого, возлюбленного Джемми. Вскоре эта любящая парочка удалилась в дальний угол и долго серьезно совещалась о чем-то. Едва вступив на палубу своего судна, Ванслиперкен заметил у гакаборта женскую юбку и сердито спросил, что там за женщина. Гнев его усилился еще более, когда он узнал, что это жена Салисбюри. Он потребовал к себе капрала и приказал немедленно высадить женщину на берег. На замечание Ванслиперкена, каким образом Могги очутилась на судне, ван-Спиттер отвечал, что ей разрешил мистер Шорт, и что вообще настроение умов очень беспокойное, и ему удалось подслушать, как некоторые грозили большой бедой командиру. Разговор Ванслиперкена с капралом был прерван прибытием посланного от адмирала, командира порта, с приказанием немедленно сняться с якоря и идти в Амстердам, чтобы, не дожидаясь ответных депеш, снова вернуться в Портсмут.
Могги была отправлена на берег, но она уже успела переговорить с мужем об интересовавшем ее деле. Нанси нашла в Могги прекрасную помощницу себе и отчасти заместительницу, но Могги не соглашалась вступить в общину контрабандистов, если и ее муж не будет таковым.
Сэр Джордж Барклай дал Нанси благоприятный ответ, говоря, что ему очень может пригодиться хороший рулевой, и он готов принять Джемса Салисбюри в общину контрабандистов. Как только куттер вернулся, Могги поспешила о всем сообщить своему мужу и стала уговаривать его дезертировать, но Джемми весьма основательно возразил ей, что если он поступит так, как она того желает, то ему никуда нельзя будет показаться; его всякий узнает, и тогда ему грозит виселица.
Он сказал, что ничего не имеет против вольной профессии контрабандиста, и что ему надо дослужить свой срок или получить через друзей Могги указ об отчислении его от экипажа куттера. На этом супруги и порешили, а на следующее утро, на рассвете, куттер "Юнгфрау" снялся с якоря и направился свой курс на Тексель.
ГЛАВА XXIV. Тяжелые дни для мистера Ванслиперкена
Едва только "Юнгфрау" ушла из гавани, как Могги поспешила к Нанси и передала ей ответ своего супруга. Нанси нашла его резоны вполне разумными и обещала исхлопотать ему отчисление. В то время многие лица, занимавшие высшие должности, были тайными сторонника короля Якова, и сношения их с якобитами низшего сословия были настолько тесны, что последние могли сделать многое, когда им того было нужно.
Итак, спустя несколько дней, приказ об отчислении Джемса Салисбюри с куттера "Юнгфрау" был уже в руках Нанси, которая и передала его Могги.
Мистер Ванслиперкен своим порядком прибыл в Зюйдер-Зее и бросил якорь в гавани Амстердама, а час спустя отправился на берег, но в тот момент, когда он садился в шлюпку, весь экипаж, с Джемми во главе, обступил его, заявив, что желают знать, могут ли они воспользоваться отпуском на берег, на что Ванслиперкен ответил, что отправит их ко всем чертям, а не в отпуск. Затем он сам отплыл и прямо с пристани отправился к иезуиту. На этот раз он не видел ни вдовы Вандерслуш, ни Бабэтт и полагал, что и они его не видели. Вручив иезуиту предназначенный ему пакет и получив определенное вознаграждение, Ванслиперкен спросил, нельзя ли будет доставить ему письма прямо на судно, так как ему лично заходить каждый раз за ними не совсем удобно. Иезуит согласился, и Ванслиперкен откланялся. Выходя от французского агента, он опять увидел громоздкую фигуру вдовы и Бабэтт за ее спиной, но сделал вид, что не узнал их, и поспешил обратно на судно.
- Аа, вот как, г. Ванслиперкен! Посмотрим, посмотрим, что из этого выйдет... Вы уже три раза приходили сюда и каждый раз уходили с 50 гинеями в кармане! Хорошо! Измена оплачивается высокой ценой, но изменника вешают еще выше! Ха, ха, ха! Я положительно не понимаю, как может бедный капрал служить под начальством такого изменника и негодяя! - говорила вдова.
- Быть может, капрал зайдет сюда сегодня? - заметила Бабэтт.
- Нет, нет, он ни за что не отпустит его! - отвечала вдова, но потом решила, что может быть капралу все-таки удастся как-нибудь отлучиться, и она приказала на всякий случай приготовить полдюжины вина, а сам пошла принарядиться.
Вернувшись на судно, лейтенант поспешно прошел в свою каюту и, заперев дверь на ключ, стал считать свои деньги.
Капрал ван-Спиттер, подслушивавший по привычке у дверей, слышал звон монет, и в душе его закипели злоба и зависть, так как все это могло бы теперь принадлежать ему. Подождав немного, он постучался и, получив разрешение войти, попросился на берег.
- На берег? Как, капрал, вы раньше никогда не просились на берег!
- Я хочу расплатиться с людьми, у которых я ел и пил, и жил, когда был последний раз на берегу!
- Ах, да, я и забыл об этом! В таком случае поезжайте, только поторопитесь обратно: экипаж очень склонен к бунту; я не могу обойтись без вас!
Капрал удалился и поспешил на берег, где был принят с распростертыми объятиями вдовой Вандерслуш.
В дружественной беседе перед бутылкой лучшего пива любящая парочка говорило о своих делах, причем озлобленная на Ванслиперкена вдова объявила, что не выйдет замуж прежде, чем не увидит лейтенанта на виселице. Ее нареченный горячо поддержал ее в этом, и кроме того, выразил мысль, что для того, чтобы успешней действовать, необходимо не только не дать заметить лейтенанту об их взаимном расположении, но даже сделать вид, будто она (вдова) ищет с ним примирения, а он (капрал) страстно влюблен в Бабэтт. Мало того, общими силами было написано лейтенанту довольно любезное письмо от имени вдовы, которое капрал взялся передать по адресу.
Явившись к командиру, который все это время, услаждая себя мыслю о своем будущем благополучии с прекрасной вдовушкой, был теперь в самом прекрасном настроении духа и стал расспрашивать капрала, что он делал на берегу. Ван-Спиттер в восторженных выражениях передал, что познакомился с Бабэтт, и она сказала ему, что ее госпожа очень удивляется, почему г. Ванслиперкен не заходит к ней, что она была очень тронута его последним письмом и была бы рада его видеть, а он, капрал, сказал, что лейтенант убил свою собаку.
- Напрасно вы, капрал, это сказали! - воскликнул Ванслиперкен. - И если вы еще раз будете на берегу, скажите, что лейтенант Ванслиперкен наплевать хочет на такую старую бабу, что пусть она прельщает своей старой рожей кого другого, а он не хочет дотронуться до нее даже щипцами! Запомнили это, капрал?
- Да, запомнил! - скрежеща зубами, ответил капрал. - Да, мингер, я хорошо запомнил! - добавил он многозначительно, оскорбленный в лице своей нареченной.
Когда стемнело, на куттер явился какой-то человек, пожелал видеть командира и, войдя в каюту, молча положил на стол письма, повернулся, вышел и, не сказав ни слова, уехал.
С рассветом "Юнгфрау" снялась с якоря и с попутным ветром пошла в Портсмут.
С шибко бьющимся сердцем сел Ванслиперкен в шлюпку, одетый с иголочки, помня обещание прекрасной вдовушки и сгорая нетерпением поскорее обнять ее.
Заглянув в адмиралтейство и явившись своему начальству, он почти бегом направился в Кэстель-Стрит, но здесь ему отворила дверь старая незнакомая женщина и на его вопрос о вдове отвечала, что эта молодая дама, жившая в этом доме, выехала вчера с каким-то господином. Осведомившись затем, не он ли командир королевского куттера, женщина достала из кармана под фартуком письмо и вручила его лейтенанту.
Ванслиперкен выхватил из рук старухи письмо, вбежал в первую комнату и, присев к столу, принялся читать. В скорбных, душу раздирающих выражениях, пересыпая каждую фразу словами "мой ненаглядный", "мой незабвенный", "мой вечно любимый и дорогой", красивая вдовушка сообщала, что она в отчаянии и решила покончить с собой, так как муж ее, которого она считала умершим, вдруг возвратился и увез ее с собой, что она умрет от отчаяния и тоски и прощается с ним навеки.
Прочтя это письмо, Ванслиперкен почти без чувств упал на спинку стула; старуха заботливо дала ему выпить несколько глотков воды, смочила ему голову и лицо. Несколько придя в себя, он схватился обеими руками за голову и долго сидел неподвижно, как окаменелый, затем встал и молча вышел.
Он сам не знал, как он очутился, наконец, у дверей комнаты матери.
- Войди, сын мой, - сказала старуха, - я тебя сегодня видела во сне, а это всегда предвещает что-нибудь недоброе, если я кого увижу во сне!
Ванслиперкен вошел, опустился на какой-то ящик и, сжав голову руками, как бы застонал.
- Да, да, сын мой, и я так стонала, когда у меня жгло голову после того, знаешь... Скажи, что ты сделал, излей свои чувства перед твоей матерью! Скажи, привез ли ты денег?
- Я все утратил!
- Все утратил? Значит, надо начинать сначала и отнять у людей вдвое больше! В этом все удовольствие!
С минуту Ванслиперкен молчал, потом стал рассказывать матери все, что с ним было.
- Что же, не все ли равно, та или другая вдова?! - отвечала достойная маменька. - Ведь и у той есть деньги! Не все ли равно, которую обманывать! А по любви ты, сын мой, никогда не женись, а то жена сделает из тебя круглого дурака! Ты счастливо избежал этой опасности. А где те деньги, что ты получил за измену?
- Я привезу их завтра сюда, матушка!
- Привези непременно, слышишь? Я еще не скоро умру, а тебя, быть может, уличат, быть может, повесят, золото же твое все-таки будет цело! Если тебе что обидно, так ты отомсти на других втрое, вдесятеро, и тебе станет легко и отрадно! Я всегда так делала!
И Ванслиперкен послушался совета матери; он, казалось, разом возненавидел весь мир и хотел отомстить за свою неудачу всем, начиная с Костлявого и с Салисбюри. Теперь он находил в своей измене некоторую усладу, так как она приносила ему много золота, а в настоящий момент жадность к деньгам пересиливала в нем все остальные чувства.
Вернувшись на судно, он нашел у себя предписание начальства отчислить Джемса Салисбюри немедленно. Это еще более усилило в нем ненависть к этому человеку, и он решил, не объявляя об этом распоряжении, прежде подвергнуть Джемми Декса строжайшему наказанию за его дерзкие выражения о начальстве. Но его предупредила Могги, уже успевшая побывать на куттере и вручить мужу бумагу, полученную ею из адмиралтейства, в которой он отчислялся и увольнялся от службы на куттере. Ванслиперкен призвал на совет капрала, который сказал ему, что Джемми уже известно об его отчислении. Но гнев Ванслиперкена не знал пределов; он выбежал на палубу и приказал вызвать всех наверх для наказания. Капрал успел вовремя предупредить Джемми, и тот не стал свистать, когда ему было приказано.
- Где этот негодяй, Джемми Салисбюри? - кричал Ванслиперкен.
- Здесь Джемс Салисбюри!
- Я не числюсь на этом судне! - заявил Джемми.
- Капрал ван-Спиттер! Где ван-Спиттер?
- Здесь, сэр! - отозвался капрал, поспешая с напускным усердием.
- Привести сюда этого Салисбюри! Как он смел уйти?
- Слушаю, сэр! - и капрал направился на бак.
Но команда решила не допустить наказания. Салисбюри уже не числился на куттере, и хотя все знали, что капрал теперь стоит на их стороне, все-таки обступили Джемми, решив не выдавать его. Капрал вернулся доложить, что его не допустили к Салисбюри. Вдруг из-за борта послышался громкий женский крик.
- Что? Пороть моего Джемми?! Да разве ты смеешь это сделать? Ведь уж он не числится на службе! Вот что я говорю вам, лейтенант, не попадайтесь вы мне на берегу, не то запоете у меня такую песенку, что сами не возрадуетесь!
В этот момент лодка ее причалила к судну, и Могги в одну минуту очутилась на палубе, нос с носом с Ванслиперкеном.
- Я у вас требую своего мужа, г. лейтенант! Слышите?
- Капрал ван-Спиттер, выгоните эту женщину отсюда!
- Выгнать меня? Законную жену, которая именем королевского указа требует своего мужа! Ах, вы...
- Позовите ваших солдат, капрал!
- Я звал их, мингер, но они все заодно с экипажем! - отвечал капрал, стоя навытяжку и держа руку под козырек. - Вы да я, нас осталось только двое!
Что теперь было делать? Ванслиперкен пришел в настоящее бешенство, все в нем клокотало; в глазах вертелись красные и зеленые круги. Обратиться к вмешательству властей он боялся, так как у него было много нечисто, кроме того, он отлично знал, что не имел права подвергать наказанию человека, который уже отчислен от его судна.
Могги стояла и ждала, чтобы Ванслиперкен отпустил ее мужа, капрал ожидал дальнейших приказаний. В это время Снарлейиоу, взобравшись на край мостика, с любопытством смотрел туда, где находилась лодка, в которой приехала жена Джемми.
В одно мгновение Могги подбежала к собаке и сбросила ее через борт прямо в лодку, сама сбежала туда же и приказала гребцу несколько отчалить. Держа за шиворот собаку, Могги крикнула:
- Ну, теперь собака в моих руках и, если я захочу, приготовлю из нее сосиски! Если вы сейчас не отпустите мне моего Джемми и не выдадите ему все его документы и квитанции на получение жалования, то поминайте, как звали вашу собаку!
- Спустить шлюпку, людей на весла! - закричал Ванслиперкен, но никто не шевелился.
Могги между тем, выхватив у гребца висевший у него на поясе нож и потрясая им в воздухе, кричала:
- Смотрите! Видите это? Одна минута, - и я прирежу этого паршивого пса! Говорят вам, отпускайте сейчас же моего Джемми!
- Смилуйся! Смилуйся! Не убивай, добрая женщина, моей бедной собаки! Не тронь ее, - и я сейчас отпущу твоего мужа! - завопил лейтенант, видя, что решительная женщина не шутит.
- Со всеми документами и квитанциями?
- Да, да! Сейчас! Только не троньте моей собаки!
- Ну, так живее, я долго ждать не буду, у меня уж руки чешутся!
- Сейчас! Сейчас!.. - и Ванслиперкен, приказав спустить шлюпку, чтобы отправить Салисбюри со всеми его имуществом, сам спустился вниз - подписать его бумаги и квитанции. Он страшно спешил, опасаясь, чтобы Могги не исполнила своей угрозы, пока он находился в каюте.
Сундучок и койка Джемми были уже в шлюпке, сам он прощался с экипажем, после чего, получив из рук капрала свои документы и бумаги, сел в шлюпку, которая отвезла его на берег. Когда Джемми вышел и вынес свои вещи, Могги швырнула собаку в шлюпку, крикнув: "Мое слово крепко, лейтенант, вот ваша собака! Но помните, что я еще рассчитаюсь с вами!"
ГЛАВА XXV. Лейтенант Ванслиперкен доказывает свое непреодолимое отвращение к холодной стали
Все потрясающие события этого дня до того расстроили Ванслиперкена, что он забыл о письмах к еврею Лазарусу, а ему, чтобы забыть получить деньги, нужны были очень серьезные причины.
Он кинулся на постель совершенно одетый в порыве гнева, бессильного бешенства и горькой обиды, и почти сразу заснул тяжелым, томительным сном.
Проснувшись поутру и размышляя о неповиновении и почти открытом бунте экипажа и солдат, Ванслиперкен почему-то приписал все это козням Костлявого и почувствовал к нему такую ненависть, что был способен задушить его собственными руками.
Призвав капрала, он стал с ним советоваться, чтобы сделать с Костлявым. Тот некоторое время отвечал уклончиво, а затем признался, что Костлявый, подобно Снарлейиоу, по всеобщему убеждению, существо сверхъестественное, и что он, капрал, своими глазами видел черта у изголовья Костлявого, а другой раз заметил, что черт беседовал с ним; кроме того, сам Костлявый сознался однажды в присутствии всех, что ни его, ни собаку вода никогда не примет! Подтверждение этого факта видно из того, что было уже несколько попыток потопить собаку, но она всякий раз оставалась невредима; Костлявый тогда кинул ее, завязав в мешок, в канал, а она все-таки выплыла. - Ах, негодяй! Да я его в куски изрублю! Вы говорите, что вода не может повредить ему, так я посмотрю, что может сделать пистолет! Можете идти, капрал, вы мне больше не нужны!
Ванслиперкен положительно был вне себя от бешенства, но не знал, что предпринять немедленно.
Вдруг он вспомнил, что не доставил еще писем, порученных ему французским агентом; поспешно одевшись, он приказал подать шлюпку и поспешил к дому Лазаруса.
Здесь он застал молодого человека чрезвычайно красивой наружности в платье кавалерийского офицера того времени. Этот молодой человек сидел в небрежной свободной позе, и при входе лейтенанта даже не привстал; старый еврей при нем тоже не садился, и Ванслиперкену не предложили стула.
- Вы офицер, командующий куттером "Юнгфрау"? - спросил молодой человек тоном высокомерного презрения.
- Да! - ответил Ванслиперкен не особенно вежливым тоном.
- Вы пришли в Портсмут вчера утром! Почему же, сэр, эти письма не были доставлены нам немедленно?
- Потому, что у меня не было времени!
- Не было времени? Что вы хотите этим сказать, сэр? Все ваше время должно принадлежать нам. Вам за это платят; за каждый шиллинг, который вы получаете от правительства, мы вам платим фунты! Пусть этого больше не случается, сэр!
Ванслиперкен был на этот раз не в добродушном настроении и потому отвечал резко и гневно:
- Можете себе искать других для ваших поручений, а я в последний раз исполняю их. Уплатите мне, что следует, и затем прощайте!
- Вот как! Нет, сэр, ошибаетесь! Вы будете исполнять их до тех пор, пока мы этого потребуем! Ведь вы в нашей власти: вы обманываете правительство, которому служите, и мы во всякое время можем погубить вас. Вы должны или служить нам, или умереть; другого выбора у вас нет! А чтобы наказать вас за небрежное отношение к нашему делу, я на этот раз не заплачу вам за доставку этих писем. Вы можете их оставить и отправляться, но не забудьте вовремя уведомить нас, когда будете уходить в Амстердам!
Это уже совершенно возмутило Ванслиперкена.
- Нет денег, нет и писем! - заявил он и, схватив письма со стола, направился к двери.
- Безумец! - с усмешкой крикнул ему вслед молодой человек, не трогаясь с места. Ванслиперкен распахнул дверь, но ему преграждали путь три направленных на него меча. Он невольно отпрянул назад.
- Ну, что? Оставите вы теперь эти письма? - спросил кавалерист.
Ванслиперкен швырнул их на стол и стоял, скрестив руки, бледный, как полотно.
- Теперь я должен вам сказать, сэр, что мы делаем громадное различие между людьми, которые отдаются нашему делу душой и искренно преданы своему законному государю, и людьми продажными, которых нам приходится покупать за деньги, которые отдаются нашему делу только из-за выгод. Первых мы уважаем, а последних презираем, хотя и пользуемся их услугами! Мы можем предать вас во всякое время, предать вас в руки вашего же правительства, нимало не рискуя при этом сами, так как имеем много приверженцев, занимающих высшие государственные должности. Примите это к сведению, сэр!
Ванслиперкен слушал, полный ужаса и удивления, - его трусливый, малодушный характер дал ему понять, что он безвозвратно погиб, и он обещал полное и беспрекословное повиновение.
- А теперь потрудитесь подписать присягу на верность королю Якову II и его законным наследникам, без этого вы не выйдете отсюда!
Ванслиперкен, видя, что другого исхода нет, дрожащей рукой подписал присягу на верность королю Якову и его потомству.
- Теперь можете идти, сэр, делайте ваше дело добро совестно, и вы будете добросовестно вознаграждены за свои труды!
Ванслиперкен поспешил уйти из этого дома; никогда еще он так ярко не чувствовал, насколько презренно ремесло изменника. Возмущенный, оскорбленный, дрожа от страха и в то же время от ненависти и жажды мести, направился он к матери, чтобы отдать ей деньги, которые на этот раз захватил с собой.
- О, я отдал бы душу и тело, чтобы отомстить этому надменному мальчишке! - воскликнул лейтенант, окончив подробный рассказ о всем, что случилось со вчерашнего дня.
- Я узнаю в тебе мое дитя! Так поступала и я, Корнелиус... Мне приятно слышать такие слова из твоих уст! Пусть их готовят заговоры, пусть думают, что все должно удасться; когда они, ослепленные своей самоуверенностью, будут уже торжествовать, тогда, то подкарауль их, тогда придет время отомщения! Даже виселица сладка тому, кто удовлетворил своему чувству мести, сын мой!.. Ну, а где же твое золото?
- Вот оно, матушка! - ответил достойный сын старухи, высыпая на колени ее груду червонцев. - У меня должно быть больше, но... но я отомщу ему за это!
- Не убивай, сын мой, курицы, несущей золотые яйца, пока она их несет! - наставительно заметила старуха.
За эти два дня Ванслиперкен пережил столько обидных, тяжелых и прискорбных минут, что в голове был настоящий хаос. Он чувствовал необходимость сделать что-нибудь, и не будь по природе своей малодушным трусом, он, вероятно, решился бы на самоубийство; теперь же все его чувства как-то безотчетно слились в чувство бешеного озлобления против того же Костлявого; питая в душе самые черные мысли против него, он вернулся в свою каюту.
ГЛАВА XXVI. Мистеру Ванслиперкену является привидение
В то время, когда происходили описываемые события, партия якобитов была в большой силе и употребляла все усилия, чтобы подготовить вторжение в Англию вооруженной силы. Она насчитывала очень много сторонников среди высших чинов государства и в правительственных сферах, но до сего времени вела все свои махинации тайно; теперь же якобиты считали, что настало время действовать смело и открыто. Ввиду этого решено было послать кого-нибудь из доверенных лиц в Амстердам; это лицо должно было войти в сношения с Генеральными Штатами, и так как там государственные тайны были тайною многих, то при умении можно было рассчитывать на то, чтобы эти тайны перестали быть тайной. Выбор якобитской партии пал на молодого Рамзая, зятя сэра Джорджа-Роберта Барклая, брата леди Алисы, который был неразлучен с ним как во время пребывания при дворе короля Якова, так и в операции контрабандистов.
Через своих союзников ловкий, хладнокровный, наблюдательный Рамзай был снабжен надлежащими рекомендательными письмами к представителям Генеральных Штатов, письмами, в которых о нем говорилось как о самом яром приверженце короля Вильяма, и потому он мог рассчитывать на успех своей миссии.
Рамзай решил отправиться в Амстердам на судне лейтенанта Ванслиперкена, и после того разговора, какой он имел с ним, был уверен, что лейтенант не посмеет воспротивиться его желанию. Для Рамзая же было особенно благоприятно прибыть в Амстердам на королевском судне.
Между тем Ванслиперкен, запершись в своей каюте, чувствовал непреодолимую потребность выместить на ком-нибудь душившую его злобу; наиболее подходящим для этой цели предметом после ухода Джемми Салисбюри был, конечно, Костлявый. На него-то и обрушились теперь вся ненависть и злоба Ванслиперкена.
Не давая никаких разъяснений, лейтенант призвал к себе капрала и приказал принести себе пистолет и заряды, затем отпустил капрала, не дав никаких разъяснений относительно того, на что ему понадобились эти предметы. Но у капрала мелькнуло соображение, что Ванслиперкен припасает то и другое для Костлявого, и он на всякий случай сообщил свою догадку юноше, подав ему при этом совет, если лейтенант будет стрелять по нему, притвориться убитым, затем напугать лейтенанта, явясь к нему после того живым и невредимым.
Между тем Ванслиперкен, оставшись один, зарядил свой пистолет и спрятал его под свое одеяло, затем потребовал к себе Костлявого, которому приказал собрать в узел кое-что из теплого платья, подушку и запасное одеяло и быть готовым, когда стемнеет, отправиться с ним на берег, чтобы нести за ним узел, так как он намерен был провести несколько часов где-нибудь среди зелени и поспать под открытым весенним небом.
- Слушаю, сэр! - сказал Костлявый. - А к ночи я вернусь на судно?
- Ну, конечно! - отозвался Ванслиперкен.
Когда стемнело, он приказал себе подать шлюпку и, захватив заряженный пистолет, который он спрятал под своим длинным кафтаном, поместился в лодке с Костлявым, тащившим узел.
Высадившись на берег, Ванслиперкен зашагал крупными шагами вперед и шел так быстро, что Костлявый, нагруженный узлом, с трудом поспевал за ним. Мало-помалу бедняга стал отставать.
- Поторапливайся и не отставай от меня! - крикнул ему Ванслиперкен, еще более ускоряя шаг.
Теперь они уже миновали и укрепления, и крепостной вал, и даже жилые строения предместья и шли по безлюдной сельской местности, где только изредка попадались небольшие фермы или одинокие хижины. Наконец они пришли к довольно высокой каменной стене большого загона, месту, которое показалось подходящим для Ванслиперкена; Костлявый далеко отстал от него, и под кровом густого тумана и наступавшей темноты его на этом расстоянии вовсе не было видно. Рассудив, что, стало быть, и Костлявый не может его видеть, лейтенант спрятался за углом стены загона, и когда Костлявый поравнялся с ним, дал ему пройти мимо себя и отойти шагов на десять, а затем выхватил свой пистолет, навел его прямо в голову Костлявому и спустил курок.
Раздался выстрел, Костлявый громко вскрикнул и, упав лицом вниз, остался недвижим.
Ванслиперкен подошел к нему ближе, посмотрел на него, перевернул на спину, заглянул в лицо, затем бросился бежать, точно за ним гнались все фурии ада. Он бежал до тех пор, пока совершенно не запыхался и не упал от изнеможения. Теперь совесть преследовала его, жгла его сердце, как огнем. Пистолет был еще у него в руке, а при падении он нанес себе курком пистолета сильную рану в висок и лишился чувств.
Очнувшись же, слабый и окровавленный, он поплелся к пристани, где его ожидала шлюпка. Тут он вспомнил, что ему надо объяснить отсутствие Костлявого, и с этой целью рассказал, что на него напали разбойники, что он, отбиваясь, кажется, убил одного из них, и не знает, что сталось с Костлявым, но слышал, как тот кричал, попавшись в руки разбойников, от которых не успел убежать. Капрал, который по его требованию явился перевязать его рану, положительно недоумевал, что там могло случиться: не мог же Ванслиперкен ради правдоподобности своего вымысла умышленно так сильно себя ранить?! С другой стороны, что же сталось в самом деле с Костлявым?
- Какое счастье, что я вздумал захватить с собой пистолет, отправляясь на эту прогулку! - заметил Ванслиперкен. - А то бы и я наверное был убит!
- Да, мингер! - поддакнул капрал, а сам при этом подумал: "необходимо разузнать, что там было".
Ванслиперкен провел страшно тревожную ночь: призрак убитого не давал ему покоя, рана тоже мучила его. Проснувшись перед светом, он увидел, что свеча догорела, и он остался во мраке. Он не мог выносить мрака и позвонил, чтобы принесли огня. Вот вдали замигал огонек, кто-то несет ему зажженную свечу, он открывает глаза, думая увидеть перед собой капрала, и вдруг видит перед собой со свечою в руках тощую, бледную фигуру Костлявого, который смотрит на него, не говоря ни слова.
- Боже! Боже мой! Будь милостив ко мне! - воскликнул Ванслиперкен и закрыл лицо простынею.
ГЛАВА XXVII. Мистер Ванслиперкен научился новому искусству
Заподозрив Ванслиперкена в намерении учинить что-то недоброе, капрал, пользуясь минутой, когда лейтенант был наверху, вынул пулю из его пистолета и, предупредив об его вероятном намерении Костлявого, советовал ему разыграть комедию, будто он действительно убит, а затем явиться к Ванслиперкену, как ни в чем не бывало.
Костлявый в точности последовал этому совету, и обман вполне удался. Как только Ванслиперкен скрылся из виду, мнимо убитый встал и, оставив узел на месте, не спеша направился к пристани, сел в шлюпку и благополучно прибыл на куттер немного спустя после лейтенанта.
На общем совещании экипажа на баке решено было, что Костлявый сделает вид, будто верит, что в него стреляли разбойники; тогда Ванслиперкен еще более убедится, что этот парень заколдованный и из него ничем не вышибить жизнь.
Поутру капрал явился наведаться о здоровье своего начальника и доложил, что Костлявый вернулся цел и невредим. Это очень порадовало лейтенанта, так как теперь он знал, что к нему приходил ночью не дух Костлявого, а сам Костлявый, но вместе с тем при вести о том, что он жив, в нем с новой силой проснулось желание убить его.
Вследствие сильного возбуждения, а отчасти и вследствие своей раны Ванслиперкен прохворал четыре дня и не мог вставать с постели; по прошествии же этого времени получил приказание сняться с якоря возможно скорее и идти в Амстердам с секретными депешами короля Вилльяма. Вспомнив прежде всего о своих новых обязанностях по отношению к якобитам, Ванслиперкен, хотя и чувствовал себя чрезвычайно слабым, не преминул зайти к старику еврею, где опять застал Рамзая, которому и сообщил, что получил приказание отправляться как можно скорее.
- У вас будут секретные депеши? - спросил Рамзай.
- Да, - отвечал Ванслиперкен, - мне должны их доставить прямо на судно.
- Готовьтесь выйти в море сегодня около полуночи, я приеду на судно за четверть часа до этого времени, а теперь можете идти, сэр!
Ванслиперкен сказал, что все будет сделано, но в душе думал только о том, как бы отомстить этому человеку, которому он принужден был повиноваться.
- У нас какие-то новые порядки пошли, Шорт, - говорил между тем Кобль, - вы слышали, что мы снимемся с якоря в полночь?
- Да! - отозвался Шорт.
- Тут кроется что-то неладное! Это совершенно не принято на военных судах уходить из порта ночью: вряд ли это по приказу командира порта. А о Костлявом слышали, Шорт?
Шорт облокотился на перила мостика и тихонько посвистывал. Кобль, видя, что не добьется от него другого звука, повернулся и пошел спать.
За несколько минут до полуночи к куттеру подошла лодка, и на судно взошел Рамзай, за ним человек вынес легкий багаж. Ванслиперкен встретил его наверху и тотчас же проводил в свою каюту. Несмотря на конец марта, погода стояла еще холодная, и в каюте топилась печка. Сняв плащ, Рамзай выложил на стол два заряженных пистолета и стал греться, пока лейтенант был занят наверху.
Час спустя куттер, благополучно миновав все препятствия, вышел в открытое море, - и Ванслиперкен вернулся в свою каюту.
- Теперь, сэр, я прошу вас дать мне ваши секретные депеши! - сказал Рамзай, заперев дверь на ключ.
- Секретные депеши, сэр? Да разве это возможно?
- Прошу не рассуждать! Давайте их сюда сейчас же! Не бойтесь, ни вам, ни мне не грозит от этого ни малейшей опасности, никто об этом не узнает, а вы...
- А я? - угрюмо переспросил Ванслиперкен.
- А вы получите за мой переезд и за эти депеши 100 гиней!
Ванслиперкен достал королевские секретные депеши из ящика своего стола и передал их Рамзаю.
Тот внимательно рассмотрел печати, затем искусно снял их и принялся читать содержание депеш, делая выписки и заметки в своей записной книжке. Покончив же с этим делом, вынул из своей дорожной сумки точно такие же поддельные печати и снова запечатал ими депеши. Во все это время Ванслиперкен молча сидел в стороне, наблюдая за своим собеседником.
- Вот ваши депеши, они мне больше не нужны; как видите, вы ничуть не скомпрометированы!
- Да, действительно, - сказал несколько повеселевший Ванслиперкен, - вы даже навели меня на одну мысль!
- Я вам скажу, на какую: вы подумали, что если бы я вам оставил эти печати, то вы могли бы каждый раз проделывать эту штуку при условии, конечно, что вам за это будут хорошо платить! Не так ли?