Писарев Дмитрий Иванович - Очерки из истории труда

а нашей породы, того большинства, от которого безусловно зависит наше существование и которому мы, в награду за пропитание, с такою благосклонною улыбкою бросаем трогательное название наших младших братьев. Эти младшие братья везде и всегда стояли вне истории, но зато отсутствие их везде и всегда налагало печать бесплодия на все цивилизации, сооружавшиеся старшими братьями для собственного обихода. Везде и всегда эти цивилизации оказывались таким пустоцветом, о котором невозможно сказать ни одного доброго слова. Везде и всегда эти цивилизации, подобно роковому камню Сизифа,²⁴ срывались с самой верхушки горы и скатывались в бездну в ту самую минуту, когда старшие братья считали свое дело почти законченным и собирались праздновать полную победу человека над дикими силами окружающего мира и над противообщественными стремлениями своей собственной породы. Победа никогда не оказывалась полною и прочною, и триумф всегда приходилось откладывать до другого, более удобного времени. Разнообразные опыты многих веков говорят, наконец, старшим братьям, что крепка, прочна и богата благодетельными последствиями будет только та цивилизация, которая будет улучшать быт и развивать умственные силы всех людей, составляющих данное общество. Неизбежным спутником такой прочной цивилизации и вернейшим ручательством ее живучести будет развитие рационального земледелия, развитие именно той отрасли деятельности, которая была запущена и заброшена всеми исчезнувшими цивилизациями. Рациональное земледелие будет в одно и то же время самым величественным продуктом и самою непоколебимою опорою той бессмертной цивилизации, которой выпадает на долю задача сгладить навсегда позорное различие между старшими и младшими братьями.

   Если мы рассмотрим те условия, при которых становится возможным существование и всеобщее распространение рационального земледелия, то мы увидим, что этот род деятельности неразрывно связан с богатством, просвещением и всесторонним благоденствием тех масс, которые до сих пор везде и всегда трудились через силу и, несмотря на то, постоянно оставались впроголодь. Мы уже видели, как много должен знать тот земледелец, который желает заниматься своим делом не как азартною игрою, а как выгодным и верным ремеслом. К этому можно прибавить, что ни одно ремесло не имеет перед собою такой широкой будущности, как земледелие; ни одно ремесло не способно к такому бесконечному совершенствованию, как обработка земли, потому что в основании этой обработки лежит самое разностороннее изучение природы, постоянно обогащающееся новыми фактами, опытами и наблюдениями. Все знания, необходимые земледельцу, лежат в области естественных наук, а всем известно, что естественные науки самым радикальным образом уничтожают предрассудки и очищают засорившиеся мозги. Следовательно, земледелец, сознательно занимающийся своею работою, незаметно и нечувствительно для самого себя выметет из своего домашнего быта и из своего миросозерцания ту безобразную паутину суеверия, которая до сих пор повсеместно застилает младшим братьям свет божий Бэкона, Галилея, Коперника и всех других светил человечества, светящих только для старших братьев.

   Но для водворения рационального земледелия недостаточно одного распространения полезных знаний. Этого мало, если земледелец будет знать, что ему следует делать; необходимо, кроме того, чтобы он имел возможность действительно выполнять то, что он справедливо считает полезным. Агрономические сведения наших крестьян чрезвычайно скудны, но и эти скудные сведения большею частью составляют мертвый капитал, потому что они далеко превышают меру практического могущества земледельцев. Крестьяне знают, что землю следует удабривать, и знают, чем ее удабривать, но это полезное сведение в большей части случаев остается неприменимым. Удобрения взять неоткуда, когда не на что завести и кормить скотину и когда хлеб приходится возить на продажу или даже отправлять за море, бог знает в какую даль. Самый просвещенный агроном ничего не сделает со всеми своими сведениями, когда ему придется отсылать сырой продукт за тысячи верст и получать за каждые десять пудов хлеба по фунту сукна или по полуфунту обделанной стали. Ни сукна, ни стали не положишь в землю, а сырой продукт уехал за море, и заключавшееся в нем удобрение навсегда потеряно для страны. Очевидно, стало быть, что для развития рационального земледелия, кроме распространения между массами полезных сведений, необходимо еще повсеместное разнообразие занятий и повсеместное же образование мелких центров притяжения, в которых постоянно переработывались, потреблялись и превращались бы в удобрение сырые продукты, добываемые из земли окрестными жителями. Близость рынков к месту производства и непосредственное сближение земледельца с ремесленником, производителя с потребителем - ведут за собою, во-первых, возможность возвращать земле взятый от нее сырой продукт в виде удобрения и, во-вторых, возможность разнообразить посевы и уменьшать таким образом количество неблагоприятных шансов, угрожающих успеху земледельческого труда.

   Первое следствие приближения рынков понятно и не нуждается в дальнейших объяснениях. Второе следствие этого приближения также объясняется очень легко и просто. Когда рынок далек, тогда земледелец принужден возделывать на своих нивах только такие растительные продукты, которые выдерживают далекую перевозку, следовательно, такие, которые продаются по дорогой цене, не отличаются особенною громоздкостью и могут быть доставлены на далекий рынок в неиспорченном виде. Земледелец не может отправлять за тысячу верст репу или картофель, потому что цена этих громоздких продуктов не окупит их перевозки; точно так же сельский хозяин не может отправлять за тысячу верст яйца или свежие ягоды, потому что первые перебьются в дороге, а вторые - непременно загниют и испортятся. Всего удачнее выдерживает перевозку зерновой хлеб, да и цену за него дают такую, которая окупает труды земледельца и перевозочные издержки; поэтому для продажи на далекие рынки производится исключительно зерновой хлеб разных сортов и достоинств. Земля любит перемену; для земли было бы полезно, чтобы за пшеницею следовал, например, картофель, а за картофелем - кормовые травы; земледелец знает это свойство земли, но он опять-таки не может воспользоваться своим знанием; разводить картофель и кормовые травы невозможно, потому что сбывать их вблизи некуда, а везти на далекий рынок не стоит; не сеять пшеницы также невозможно, потому что если земледелец не доставит на рынок пшеницы, то земледельцу не на что будет купить себе рубашку и кафтан, не на что будет приобрести новый топор или соху. Поневоле, подчиняясь требованиям далекого рынка, земледелец сознательно истощает свою ниву постоянно повторяющимися посевами пшеницы, ржи и других зерновых хлебов. Он знает, что следовало бы распоряжаться иначе, он и рад был бы вести свое хозяйство разумнее, но это полезное познание добра и зла и эта добродетельная готовность покаяться в сознанных заблуждениях оказываются совершенно бессильными перед неотразимыми требованиями материальной необходимости. Засеяв все свои поля зерновым хлебом, земледелец поставил на одну карту весь свой годовой заработок. Перемена погоды, неблагоприятная для зернового хлеба, разом губит все законные надежды хозяина. Этого не могло бы случиться, если бы рынок находился под рукою. Тогда хозяин добывал бы с своего участка земли, кроме разных сортов хлеба, всякого рода овощи, фрукты и ягоды, кормовые травы, красильные и лекарственные вещества; близость сбыта и беспрерывность запроса возбудили бы в земледельце предприимчивость и изворотливость, смышленость и старательность, которые совершенно немыслимы и почти бесполезны в человеке, живущем вдали от всякого промышленного движения. Разделивши свою ниву на мелкие участки, возделывая на каждом из них именно то растение, которое соответствует составу и свойствам данного участка, переменяя каждый год назначение этих участков и, сверх всего этого, заваливая каждый участок удобрением, земледелец, живущий возле самого рынка, может, конечно, уменьшить до самой незначительной величины риск, сопряженный с его занятиями. Та или другая перемена погоды может быть неблагоприятна только для одной какой-нибудь части его будущего дохода; что повредит, например, овощам, то, может быть, принесет пользу пшенице и не произведет никакого влияния на фрукты; потерявши на каком-нибудь одном продукте, хозяин будет всегда в состоянии вознаградить свой убыток на другом, и средний уровень его дохода в большей части случаев останется почти неприкосновенным. Конечно, может случиться такая засуха, которая все зажарит, или такой град, который перепашет заново все поля, но такого рода случайностям подвержено вообще всякое дело рук человеческих; и фабрика может загореться от грозы, и дом может быть разрушен наводнением, землетрясением или ураганом; против таких случайностей есть одно средство - застрахование, и это средство, как всякий согласится, находится также всего больше в ходу и прилагается всего чаще там, где существует разнообразие занятий и где совершается деятельное движение, продуктов, капиталов и идей.

   Мы видим таким образом, что для развития рационального земледелия необходимы два условия: распространение полезных сведений между массами и разнообразие занятий, неизбежно ведущее за собою образование местных центров производства и притяжения. Должно заметить здесь, что эти два условия всегда бывают неразлучны между собою и, собственно говоря, составляют только две различные стороны того нормального процесса, который порождает рациональное земледелие. Действительно, полезные сведения никакими искусственными мерами не могут быть привиты к жизни такого населения, которое разбросано по большим пространствам земли, непривычно к промышленному сближению и угнетено бедностью и однообразием занятий. Никакие благодетельные попечения мудрых правительств о земледельческих и реальных школах, никакие заохочивания, поощрения и приневоливания к учению не улучшат приемов земледельческой рутины и не расширят умственного горизонта трудящихся миллионов. Массы воспитываются не школьною указкою, не крупицами, падающими с умственной трапезы пресытившихся старших братьев, а исключительно только правильным, здоровым и незадержанным развитием общественной и экономической жизни. Когда устраняются препятствия, лежавшие на пути этого развития, когда появляется свобода труда, когда этому свободному труду открываются разнообразные приложения, тогда каждый отдельный кусочек серой массы начинает чувствовать себя человеком и быстро схватывает себе на лету те сведения, которые необходимы ему для жизни. Тогда, и только тогда, становятся действительно полезными и школы, стоявшие прежде пустыми, и популярные руководства, которые до сего времени никого не могли научить уму-разуму. Не школа преобразовывает жизнь, а, напротив того, жизнь создает для себя школу и приспособляет ее к своим потребностям и стремлениям.

   Пробуждение масс, необходимое для вступления людей в истинную цивилизацию, всегда производится только каким-нибудь решительным поворотом в течении общественной и экономической жизни, а не громкими и гуманными кликами старших братьев, подвизающихся на пользу младших в литературе и на различных кафедрах. Каждый поворот, действующий освежительно на жизнь и самосознание масс, обыкновенно заключается в том, что эти массы освобождаются от какой-нибудь стеснительной опеки и полнее прежнего предоставляются естественному ходу собственных инстинктов и стремлений. Чем больше эта темная масса, о которой так соболезнуют просвещенные деятели, получает возможность жить собственным дрянным умишком, тем удобнее она устраивает свой быт, тем быстрее она богатеет, тем рациональнее становится ее земледелие, и тем человечнее делается каждый из ее отдельных кусочков. Если бы масса с самого начала истории была предоставлена собственной горькой участи, то рациональное земледелие давно утвердилось бы во всем мире, и мы бы теперь не имели случая восхищаться тем, что в том или другом государстве большая часть жителей умеют читать и писать. Но зато история была бы совершенно лишена того удивительного драматизма, который придают ей великие подвиги и кровавые перевороты. История была бы утомительно однообразна, как нравоучительная биография добродетельного семьянина. Старшие братья никак не могли допустить подобного оскорбления законов эстетики, и они начали заботиться о массах с той самой минуты, как сознали свое старшинство и вникли в свои обязанности к младшим. Они тотчас начали вовлекать своих неэстетических братьев в драматические войны, в эпические торговые предприятия и в трагикомические ошибки по части мануфактурной конкуренции. Усилия просвещенных эстетиков увенчались более или менее полным успехом, и совокупность этих успехов составляет канву той весьма изящной драмы, которая называется всемирною историею. Где не мешаются в дело старшие братья - там мир и богатство; где они мешаются - там драматизм и эффектность.

   Одно другого стоит, но так как старшие братья более или менее везде болели душою об участи младших, то драматизма и эффектности оказывалось и до сих пор оказывается на белом свете несравненно больше, чем мира и богатства. Рациональное же земледелие до сих пор принадлежит везде к далекой области мечты и желания. Правильный прогресс прямо ведет в эту область, но когда начнется этот прогресс и когда он дойдет до своих результатов - это вопросы интересные, но нерешенные.

  

  

   На всех материках и островах земного шара, за исключением полярных льдов и песчаных пустынь, человек окружен неисчислимыми и бесконечно разнообразными богатствами. Богатства эти заключаются в тех сырых материалах, которые производит земля или которые она может производить при соответственной обработке. Богатства эти нигде и никогда не даются человеку сразу; человек должен трудиться, чтобы овладеть ими; он должен наблюдать и размышлять, чтобы заметить их существование и оценить их значение. Человек начинает свою борьбу с природою там, где природа слаба и бедна и где она вследствие этого скорее и легче уступает его усилиям. Он обращает в свою пользу мягкую медь прежде, чем твердое железо; он покоряет слабую овцу и козу прежде, чем сильного быка; он расчищает и засевает тощую почву холмов прежде, чем тучную землю долин и речных берегов. Пока продолжается борьба человека с слабою и бедною природою, пока одерживаются над нею первые победы, покупаемые дорогою ценою и приносящие мало непосредственных выгод, до тех пор человек сам остается слабым и бедным. Он слаб и беден, потому что ему помогает малочисленная горсть людей и потому что сам он, со всеми своими помощниками, неопытен и несведущ. Он слаб и беден, но могущество и богатство его постоянно увеличиваются вместе с каждым новым приобретением опытности и вместе с каждым приращением в числе трудящихся людей. Он слаб и беден, но потомки его непременно будут богаты и могущественны, если только они не будут уклоняться в сторону с пути терпеливого труда и внимательного изучения природы.

   Все богатство человека заключается в сырых материалах, добываемых из земли; все могущество человека заключается в умении переработывать и обращать в свою пользу добываемые материалы. Эта истина поразительна по своей простоте. Эту истину несчетное число раз внушали людям, под страхом земных и загробных наказаний, все гражданские и нравственные законоположения, предписывавшие человеку уважать права чужой личности и чужого труда. Ни простота этой истины, ни авторитет законов и законодателей не могли предупредить или удержать в должных границах бесчисленные и гибельные уклонения нашей породы с дороги производительного труда, с той единственной дороги, которая могла привести человечество к богатству и к полноте жизненных наслаждений. Бессилие законов объясняется особенно удовлетворительно тем обстоятельством, что большая часть законодателей, толковавших очень красноречиво и убедительно о необходимости уважать чужое право, - сами, своими же законами, так же красноречиво и убедительно освящали важнейшие и вреднейшие уклонения своих сограждан и современников с пути производительного труда, с того единственного пути, который всегда и везде совпадает с требованиями справедливости. Римское право, освящавшее рабство, превращавшее жену в собственность мужа и сына в собственность отца, проводившее строгое различие между римским гражданином и провинциалом, между патрицием и плебеем, между вольным и вольноотпущенным, - римское право, говорю я, конечно, никому не могло внушить достаточного уважения к тем предписаниям, которыми оно старалось обуздать хищные наклонности бедных и буйных граждан. Другие кодексы также не могли претендовать на особенную чистоту и выдержанность основного принципа. Люди обыкновенно издавали кодексы отчасти для того, чтобы дать определенную и прочную форму своим любимым заблуждениям, отчасти для того, чтобы пугнуть себя и своих современников строгими требованиями одностороннего идеала казенной нравственности. Ни та, ни другая цель не достигалась. Любимые заблуждения отживали свой век и разрушались, несмотря на определенность и прочность приданной им формы, а застегнутый на все пуговицы идеал никого не запугивал своими требованиями и решительно никого не обращал на путь истины. Ошибались и падали отдельные личности; безвинно, невольно и бессознательно вовлекались в ошибки и доводились до падения целые народы. Отдельные личности быстро расплачивались за свои ошибки и обыкновенно, согласно букве того или другого кодекса, оканчивали свое земное существование в мучениях, делавших большую честь остроумию изобретателей и усердию исполнителей. Невольные ошибки народов, напротив того, не замечались и не считались ошибками. На них не указывал никакой кодекс. Им обыкновенно сочувствовал, их часто вызывал сам законодатель. Ошибки народов воспевались поэтами, превозносились историками и ставились в пример потомству неподкупными моралистами. Эти ошибки анализировались холодными мыслителями и оказывались великими проявлениями народного гения. На этих ошибках строились и до сих пор строятся целые политические и экономические теории. Когда ряд великих проявлений народного гения вдруг приводил к резкому падению, которое, повидимому, должно было бы окатить бочками холодной воды всех певцов, мечтателей и спокойно упорных теоретиков, - тогда это падение приписывалось посторонним и случайным причинам; песнопения продолжались, тем более что падение давало им новый эффектный мотив; историки попрежнему что-то превозносили и что-то анализировали; теоретики торжествовали, потому что всякая теория одарена удивительною гибкостью и растяжимостью; а в это время массы, о которых пелись дифирамбы, писались исследования и сочинялись победоносные теории, массы несли тяжелое вековое возмездие за ошибки, привитые к их тихой и темной жизни посторонними двигателями событий. Массы доходили до дикого состояния, теряли всякую власть над питающими их силами природы и, умирая от лишений, превращали целые области в дикие и печальные пустыни, в которых все говорило о бывшей деятельности человека, о его предсмертной борьбе и о его страшной кончине. Такими пустынями покрыты все те места, на которых в былое время кипела историческая жизнь и на которых жизнь эта замерла вследствие непроизвольных, но неисправимых ошибок, совершенных целыми народами и истощивших до последней капли их живые силы.

   Ошибок этих, в большей или меньшей степени, не минует в своем существовании ни один народ. Народ, как дерево, растет и в ствол и в сук; он, как крепкий организм, может уклоняться от строго гигиенического образа жизни, он может болеть и выздоравливать; он много испытаний может перенести не надламливаясь и не хирея; но чем сильнее сук перевешивает ствол, чем значительнее делаются уклонения от разумной гигиены, чем продолжительнее и чаще болезненные припадки, тем опаснее становится положение колоссального пациента и тем ближе надвигается грозная катастрофа.

   Богатство и могущество народа, равносильное благосостоянию всех составляющих его единиц, заключается в добывании и целесообразной переработке различных сырых продуктов, доставляемых землею. Земледелие и мануфактурная промышленность, взаимно поддерживающие друг друга, составляют естественные и необходимые занятия народа, стремящегося к благоденствию. Все, что отвлекает народ от этих производительных занятий, все, что нарушает необходимое равновесие между земледелием и мануфактурами, составляет ошибку и ведет к бедности. Наука, расширяющая ум человека, и искусство, обновляющее его силы живым наслаждением, не могут быть названы помехами для производительных занятий; но при этом должно заметить, что наука и искусство не имеют ничего общего со многими современными фокусами праздного ума и дряблой фантазии, несмотря на то, что фокусы эти стараются прикрыть себя разными почтенными именами. Кроме того, не мешает помнить, что наука и искусство только тогда будут в состоянии жить естественною и здоровою жизнью, когда будут удовлетворяться насущные и грубые потребности человеческих организмов. Музыкальная консерватория - учреждение очень хорошее, но она доставит мало наслаждения такому народу, у которого не хватает хлеба. Ученое путешествие на берега Тигра для чтения гвоздеобразных надписей²⁵ - дело очень похвальное, но оно произведет слабое впечатление на черствую душу лапотника, не умеющего разбирать печатные буквы собственного языка. Совестно назвать науку и искусство затеями, отклоняющими силы ума от настоящего дела; в отношении к естественным наукам такое суждение было бы совершенно нелепо и несправедливо; но приходится сознаться, что наука и искусство до сих пор оставались совершенно бессильными и не имели никакого влияния на умственное состояние масс. И наука и искусство были по меньшей мере красивым анахронизмом. Это - подснежники, распустившиеся задолго до наступления весны; им приходится ежиться и дрожать от холода или с похвальным благоразумием укрываться в теплицы, построенные и протапливаемые трудами масс и называющиеся музеями, академиями, консерваториями и другими именами, которые для масс столько же новы, сколько вразумительны. Я вовсе не думаю становиться здесь на славянофильскую точку зрения и декламировать о ложности и чужеземности нашей цивилизации. Наша цивилизация ничем не лучше и ничем не хуже всех остальных; наука и искусство везде прозябают в оранжереях, и массы, оплачивающие эти оранжереи, везде интересуются ими так же сильно, как, например, внутренним содержанием египетских пирамид или вопросом о Железной маске. ²⁶ Какое дело английскому фабричному до Британского музея? Что общего у немецкого работника с Мюнхенскою глиптотекою?²⁷ Какую точку соприкосновения имеет парижский блузник²⁸ с Французскою академиею?

   Мы уже так присмотрелись к этим академиям, что нам могут даже показаться наивными и странными подобные вопросы, если только они не покажутся нам лукавыми и безнравственными. Впрочем, как ни смешна кружевная заплата наук и искусств на изорванной сермяге, составляющей драпировку масс, должно, однако, сознаться, что эта резкая несообразность принадлежит к самым невинным уклонениям от правильного и разумного развития народной жизни. С тех пор как солнце светит и весь мир стоит, ученые и художники не погубили еще собственными силами ни одной цивилизации; справедливость побуждает нас заметить, что они также ни одной цивилизации не поддержали; они только украшали их, подобно тому как мох украшает стволы вековых деревьев; когда дерево падает, мох продолжает украшать его, и украшает его в то самое время, когда оно лежит на земле, гниет и истачивается муравьями.

   Губителями цивилизаций оказываются два класса людей - воины и купцы, вовлекающие народы в две роковые ошибки: систематизированную войну и в изнурительное развитие торгового паразитизма. Я уже упоминал об этих двух видах присвоения, но теперь мы знаем все средства, находящиеся в их распоряжении, и потому можем проследить шаг за шагом их возрастание и усложнение. Война и торговля появляются сначала на свет в самом простом и бедном виде. Первое генеральное сражение производилось, наверное, кулаками за обладание каким-нибудь кокосовым орехом; первая торговая операция, по всей вероятности, клонилась к тому, чтобы выманить этот же кокосовый орех за гнилой банан, которого гнилость утаивалась тщательно, но неискусно; за горячею схваткою могла следовать торговая сделка, а коммерческие переговоры в свою очередь могли прерываться воинственными демонстрациями. Всякий был и воином, и купцом, и работником; всякий мог заметить, что число наличных бананов увеличивалось не во время драки, не во время торговых совещаний. Сомнительная выгода, извлекавшаяся из единоборств и из мелких мошенничеств, по всей вероятности подорвала бы во мнении людей этот род занятий, если бы только не открылась возможность образовать коллективные драки и крупные обманы. Опираясь на ассоциацию, война и торговля расширяют круг своих действий и облекаются в новые формы. Предприимчивый юноша собирает вокруг себя других юношей, уступающих ему в изобретательности, но равных ему по отваге. Ассоциация, составляющая верное средство для развития производительного труда, делается, таким образом, орудием войны и является самым сильным средством для разрушения труда, самым серьезным препятствием на пути его совершенствования. Храбрые витязи удалой дружины тотчас делаются старшими братьями собирателей бананов и тотчас начинают смотреть на вещи такими широкими взглядами, которые совершенно недоступны младшим. Затем является настоятельная необходимость кормить ассоциацию, и тогда собирателям бананов вменяется обязанность приносить в жилище своих старших братьев определенное количество плодов земных. Таким образом, среди населения, собирающего бананы, образовалась сначала небольшая добровольная ассоциация; это ядро привлекло к себе других людей, частью обольстительными обещаниями, частью рассчитанными угрозами, частью скрытою силою. Но вовлечь в воинственную ассоциацию всех собирателей бананов неудобно, потому что тогда некому будет кормить удалую дружину. На этом основании разросшаяся ассоциация прилагает свои силы к тому, чтобы держать всю совокупность собирателей бананов в состоянии недобровольной ассоциации. Эта недобровольная ассоциация и состоит в том, что целые тысячи людей содействуют своими трудами выполнению таких возвышенных замыслов, о которых они не имеют никакого понятия и которые не приносят им ни малейшей выгоды. Мы видели например, что пути сообщения должны служить к образованию местных центров разнородной деятельности; мы видели также, что количество всяких бананов может увеличиваться только тогда, когда существуют такие местные центры; но система недобровольной ассоциации этого не знает и рассуждает совершенно по-своему. Где есть бананы, думает она, там прежде всего должна чувствоваться сила дружины. На основании этого рассуждения все важнейшие дороги прокладываются так, что они увеличивают притяжение центра, усиливают в этом центре искусственное движение и ослабляют естественные проявления жизни во всех далеких оконечностях страны бананов.

   Изобретения, относящиеся к механической и химической переработке сырого материала, должны вести к тому, чтобы все люди питались, одевались и жили лучше прежнего, чтобы сберегалось как можно больше человеческого труда и чтобы этот сбереженный труд употреблялся на усиление производительных сил земли и на развитие беспредельных способностей человеческого ума. Но эта цель вовсе не соответствует великим интересам и строгим замыслам той системы, которая выработалась из первобытной дружины. По соображениям системы, добываемые металлы должны превращаться не в заступы, плуги и паровые машины, а в сабли, копья и ружья; строевые деревья должны употребляться не на постройку домов, мельниц и плотин, а на сооружение огромных кораблей; из меди должны делаться не самовары, а пушки; порох должен служить не для истребления хищных зверей, не для добывания мехов и дичи, а для отбивания человеческих рук, ног и голов; из камня должны строиться не мосты и набережные, а такие стены, которые будут разбиваться чугунными ядрами и взрываться порохом. Таким образом, рабочая сила и изобретательность нашей породы должны направляться не к тому, чтобы увеличивать существующие удобства жизни, а к тому, чтобы руками одних людей как можно быстрее и искуснее разрушать то, что сделано руками других.

   Кто следил за современными открытиями Армстронга и Уайтворта, кто помнит происхождение "Мерримака" и "Монитора",²⁹ кто слышал о любопытной борьбе английского адмиралтейства, стремящегося создать для кораблей непроницаемую обшивку, с английским артиллерийским ведомством, порывающимся разбить вдребезги всякую обшивку, тот, конечно, скажет, что XIX век в своих нелепостях так же велик и последователен, как в своих общеполезных открытиях и человечных стремлениях. Но нелепость немедленно получает себе практическое применение, а человечные стремления, по недостатку материальных сил, останавливаются обыкновенно на одной теоретической последовательности. Можно сказать без преувеличения, что остроумные изобретения Армстронга и подобных ему благодетелей человечества причинили Англии больше вреда, чем длинный ряд сильнейших неурожаев. Если бы не было этих изобретений, то старые корабли, старые укрепления и старые пушки оставались бы совершенно годными для употребления, а теперь благодаря остроумию изобретателей приходится тратить без всякой пользы огромные количества дерева, железа, меди и, главное, человеческого труда. Вред не ограничивается Англиею, потому что за нею, волею или неволею, из чувства самосохранения, тянутся все остальные державы. Но кому же все эти усилия приносят пользу? Никому. Кто выигрывает от этих всеобщих непроизводительных затрат? Никто. Всем известно, что финансы сильнейших государств Европы обременены страшными долгами и что долги эти произошли от прежних войн; всем известно далее, что чуть ли не три четверти ежегодных доходов употребляются на уплату процентов и на содержание армий и флотов, все знают, что эти издержки постоянно увеличиваются, потому что каждая держава боится своего соседа и старается превзойти его силою вооружения. Спрашивается, есть ли возможность своротить с этой дороги извращенного и постоянно ускоряющегося прогресса? Ответа на этот вопрос не решится дать ни один глубокий политик, но очевидно, что этот вопрос для всей европейской цивилизации равняется вопросу: быть или не быть?

  

  

   Дружинники, не производящие ничего, подчиняют своей власти работников, производящих пищу, одежду, жилища и инструменты. Торговцы, не производящие также ничего, точно так же подчиняют своему произволу производителей, владеющих продуктами, и потребителей, платящих за эти продукты трудом и другими продуктами. В действиях дружинников преобладает насилие; в распоряжении торговцев на первом плане стоит элемент хитрости и обмана; за исключением этого оттенка различия поступательный ход войны и торговли оказывается тождественным. Подобно войне, торговля обращает в свою пользу ассоциацию, пути сообщения и технические открытия, и, подобно войне, она искажает все то, к чему прикасается. Не увеличивая количества продукта, она обирает в пользу торгового посредника трудящиеся классы общества; разоряя производителей, она уменьшает их силу над природою, истощает плодородие земли, перегоняет людей с богатой почвы на бедную и превращает заселенные области в мертвые пустыни. Торговля овладевает перевозочными средствами и, взимая в пользу торгового посредника большую перевозочную плату, старается увеличивать необходимость в перевозке; таким образом увеличивается ценность продуктов и уменьшается их польза, таким образом отрываются от производительных работ тысячи рук, которые могли бы усиливать плодородие земли. Когда прокладываются пути сообщения, торговля всегда старается проложить их так, чтобы они усилили притяжение главного центра; централизация выгодна для торгового класса, потому что она поддерживает бедность областного населения, которое, таким образом, остается в безответной зависимости от диктатуры купцов, покупающих их продукты и продающих им разные удобства жизни по произвольно назначаемым ценам. Стремления торговли здесь, как и везде, совершенно сходятся с стремлениями войны и совершенно расходятся с инстинктивными или сознательными желаниями всех производительных классов. Последние желают непосредственного сближения между собою, а системы, развившиеся из войны и торговли, желают, чтобы производители оставались разъединенными и чтобы каждый из них поодиночке находился в зависимости от центрального пункта. Война извращает технические открытия. Торговля также извращает их тем, что стремится их монополизировать. Все люди желают переработывать добываемые ими продукты на месте, а это желание вполне естественно и разумно, потому что переработка на месте сберегает время и избавляет от всех хлопот, издержек и опасностей перевозки. Торговец, напротив того, хочет, чтобы сырой продукт был перевезен на его корабле или повозке и чтобы ему за перевозку заплатили побольше денег; потом он хочет, чтобы перевезенный продукт был переработан на его фабрике, его машинами и чтобы за переработку ему опять заплатили; потом он хочет, чтобы переработанный продукт был перевезен на его же корабле к первому производителю и чтобы за эту вторичную перевозку было также заплачено. Очень понятно, что торговец не останавливается на одном желании, его интересы принимаются горячо к сердцу людьми, имеющими в руках действительную силу, и вся политика целых передовых государств направляется к тому, чтобы желания торговца были действительно исполнены. И, разумеется, они исполняются. Результат оказывается тот, что индус или плантатор южных штатов продает английскому купцу хлопчатую бумагу по той цене, которую последнему заблагорассудится дать, а потом покупает у того же купца коленкор по той цене, которую достойному джентльмену угодно будет взять. Плантатор и индус беднеют, но английские работники, переработывающне в коленкор хлопчатую бумагу большей части земного шара, от этого не богатеют, точно так же как не богатеют матросы тех купеческих кораблей, которые заработывают груды золота своим хозяевам. Матросы и фабричные получают жалованье и перебиваются им, как хотят или как могут. Хозяин покупает их труд как можно дешевле и затем берет себе все результаты их труда, как бы они ни были велики. Труд их не прибавляет в стране ни одного зерна хлеба и только увеличивает силу их хозяина над трудом индуса, негра или английского пролетария. Если бы в стране было только то число фабрик, которое необходимо для превращения сырого материала, производимого местною почвою, если бы индусу и негру была предоставлена возможность переработывать свои продукты у себя на месте и если бы все излишнее количество пролетариев, работающих на теперешних бесчисленных фабриках, получило средство приложить свою рабочую силу к улучшению земли, - то Индия и южные штаты обогатились бы вследствие учреждения местных центров и введенного разнообразия занятий, Англия обогатилась бы в барышах, потому что капитал, приложенный к развитию сил земли, дает прочный и постоянно увеличивающийся доход.

   Из всего, что было говорено в этом очерке, мы можем вывести довольно важные и плодотворные заключения. Человеческое общество в первоначальной его форме можно представить себе в виде пирамиды, разгороженной на несколько этажей. В самом нижнем этаже работают люди, добывающие сырые материалы; они находятся в непосредственном соприкосновении с землею, и их этаж составляет основание всего строения, потому что в остальных ярусах люди только переработывают или передают друг другу из рук в руки то, что отрывают от земли обитатели нижнего яруса. Во втором этаже совершается механическая и химическая переработка добытых материалов. В третьем этаже действуют люди, занимающиеся перевозкою и устроивающие пути сообщения. В четвертом обитают все разнообразные классы людей, живущих производительным трудом нижнего этажа.

   Равновесие этой общественной пирамиды будет тем устойчивее, чем обширнее будут нижние два этажа в сравнении с верхними и чем значительнее вес нижних этажей будет превышать тяжесть верхних. Нижние этажи должны быть обширнее - это значит, что большее число людей должно заниматься добыванием и переработкою сырых продуктов, а не перевозкою их с места на место и не разнообразным переливанием из пустого в порожнее. Нижние этажи должны быть тяжелее. Так как специфическая сила человека заключается не в мускулах, а в мозгу, то весом человека в переносном смысле может быть названа сумма его деятельных умственных способностей. История показывает нам, что приобретает и удерживает господство в обществе именно тот класс или круг людей, который владеет наибольшим количеством развитых умственных сил. Преобладанию аристократии во Франции пришел конец, когда перевес ума, таланта и образования оказался в рядах достаточной буржуазии, а преобладанию буржуазии также придет конец, когда тот же перевес перейдет в ряды трудящегося пролетариата. Следовательно, когда мы говорим: "нижние этажи должны быть тяжелее", это значит, что в массах земледельцев и фабричных должно сосредоточиваться и обращаться больше знаний, чем в кучках людей, занимающихся очень неголоволомным делом исключительного потребления продуктов.

   В тех цивилизациях, которые уже погибли, и в тех, которым угрожает погибель, нарушались и нарушаются самым неосторожным образом оба условия, необходимые для поддержания устойчивого равновесия. В каждой из пирамид, соответствующих этим цивилизациям,устроен очень замысловатый механизм, посредством которого большая часть продуктов, добываемых и превращаемых в двух нижних этажах, с мгновенною быстротою переносятся в верхний ярус, где они тотчас же и потребляются. Благодаря этому механизму жильцы четвертого этажа пользуются изобилием и имеют возможность употреблять значительную долю своего вечного досуга на развитие умов и сердец. Обитатели нижних этажей знают, что на антресолях жить очень весело; поэтому во всей пирамиде господствует неистовое желание карабкаться кверху; кверху лезут и гастрономы, и честолюбцы, и тщеславные посредственности; но туда же лезут и замечательные таланты и люди безукоризненные в нравственном отношении, потому что только в верхнем этаже можно найти умственную деятельность и некоторую степень нравственной самостоятельности. Красота, ум, талант, богатство, железная воля - все, что в каком-нибудь отношении составляет силу человека, все это употребляется на переправу в верхний этаж. Внизу остаются только те, которых природа и обстоятельства лишают всякой возможности подняться. Эти невольные обитатели нижних ярусов бедны, тупы, слабы и забиты. Кто поднялся наверх, тот старается удержаться наверху и упрочивает там квартиры для своих детей. Кто не может быть бароном наверху, тот идет наверх в лакеи, потому что лакея кормят и одевают лучше, чем производительного работника.

   Кроме тех людей, которые попадают наверх по собственной охоте, есть и другие, которых затаскивают туда насильно. Конскрипции³⁰ Наполеона I затащили в высокие хоромы более миллиона французских граждан, которые предпочли бы оставаться внизу, за сохою или за ткацким станком.

   Когда, таким образом, все, что сильно, умно и талантливо, лезет или привлекается наверх, тогда, конечно, производительные работы нижних этажей идут вяло и плохо. Жильцы беднеют, ссорятся между собою за кусок хлеба и производят преступления против личности и собственности. Чтобы разбирать ссоры, необходимы судьи и адвокаты; чтобы предупреждать и преследовать преступления, необходима разнообразная полиция; чем больше ссор и преступлений, тем больше судей, адвокатов и полицейских, которые все также живут в четвертом этаже и, увеличивая его тяжесть, увеличивают неустойчивость общего равновесия. Чем беднее жильцы нижних этажей, тем более они зависят от произвола верхних капиталистов; чем невыносимее жизнь внизу, тем сильнее и беспокойнее стремление наверх; люди бегут из нижних этажей и кверху и совсем вон из пирамиды, куда-нибудь в Америку или в Австралию. Камни пирамиды вынимаются, таким образом, из основания и кладутся на вершину или выбрасываются вон. Основание постоянно становится уже, а вершина шире и тяжелее. Вся эта история неминуемо должна кончиться тем, что пирамида рухнет и превратится в безобразную кучу мусора. Это уже дело бывалое. Такие пассажи сделаются невозможными только тогда, когда работник будет образован и доволен своим положением. Мы уважаем труд, но этого мало. Надо, чтобы труд был приятен, чтобы результаты его были обильны, чтобы они доставались самому труженику и чтобы физический труд уживался постоянно с обширным умственным развитием. Пока это не будет сделано, всякая цивилизация будет находиться в неустойчивом равновесии перевернутой пирамиды. А как же это сделать? Не знаю. Рецептов предлагалось много, но до сих пор ни одно универсальное лекарство не приложено к болезням действительной жизни.

  

   1863 г. Сентябрь.

  

  

   Первые двенадцать глав впервые опубликованы в журнале "Русское слово", 1863, кн. 9, где они датированы: "1863 года 23 августа". Остальные главы - в кн. 11-12 журнала в том же году с подзаголовком "статья вторая" и с особой нумерацией глав (I-XI). В конце второй статьи дата: "1863. 17 сентября". Затем "Очерки" вошли в ч. 7 первого издания сочинений (1866 г.). В первом издании под статьей общая дата: "1863 г. Сентябрь". В тексте гл. XII (второй абзац с начала главы) в первом издании по сравнению с текстом журнала имеется небольшой пропуск (отсутствуют слова, выделенные далее разрядкой): "Чем многолюднее общество, т_е_м з_н_а_ч_и_т_е_л_ь_н_е_е м_о_ж_е_т б_ы_т_ь р_а_з_д_е_л_е_н_и_е т_р_у_д_а, т_е_м б_е_с_п_р_е_р_ы_в_н_е_е и б_ы_с_т_р_е_е м_о_ж_е_т с_о_в_е_р_ш_а_т_ь_с_я о_б_м_е_н у_с_л_у_г, тем деятельнее, умнее, богаче и свободнее может становиться человек, тем сильнее должны понижаться ценности предметов и тем сильнее должна возвышаться их польза". В гл. XIX в первом издании (см. в этом томе стр. 306) сравнительно с журналом имеет место смягчение текста. В "Русском слове" было: "Вот чего желают, вот о чем по крайней мере мечтают все капиталисты". В первом издании слово в_с_е заменено на: м_н_о_г_и_е. И далее - во фразе: "К этой-то цели и направляются усилия всех капиталистов всех наций" в первом издании слова: "все капиталисты" были заменены на: "близорукие капиталисты". Остальные расхождения между текстом журнала и первого издания не существенны. Здесь статья воспроизводится по тексту первого издания, за исключением указанного места в гл. XIX, явно смягченного по цензурным соображениям в первом издании. По тексту журнала исправлены также отдельные мелкие погрешности, допущенные в первом издании.

   Цензор, рассматривавший в 1866 г. ч. 7 первого издания после ее выхода, сделал следующее заключение: "Хотя... статья написана весьма умеренным тоном, но и в ней нельзя не заметить социалистических тенденций. Автор постоянно проводит ту мысль, что в основание всего человеческого общества, как древнего, так и нового, легло присвоение чужого труда, угнетение или эксплуатация слабых и бедных сильными и богатыми и что улучшения можно ждать не от улучшения религиозных или нравственных понятий, а от лучшего понятия людьми их собственных выгод" (цит. по статье В. Евгеньева-Максимова "Д. И. Писарев и охранители" - "Голос минувшего", 1919, No 1-4, стр. 152). Это определило судьбу статьи при последующих ее перепечатках в шеститомном собрании сочинений Писарева (особенно в изданиях 1894 и 1897 гг., подвергшихся жестокой предварительной цензуре). Все наиболее острые места статьи, отмеченные цензором еще в 1866 г., в которых говорилось об антагонизме между трудом и капиталом, об эксплуатации трудящегося большинства, о противоречивом характере прогресса при капитализме и где подвергались уничтожающему разбору взгляды буржуазных экономистов - апологетов капиталистического строя, были в первых изданиях шеститомника исключены или искажены (особенно сильные цензурные пропуски или искажения имели место в гл. IV, VII, XII, XIV, XVI, XX, XXI; почти целиком была исключена цензурой последняя глава). Эти цензурные искажения были устранены лишь в пятом издании шеститомника, но и там статья появилась под явно смягченным подцензурным заглавием "Зарождение культуры", как это имело место и в предшествующих изданиях шеститомника. История этой статьи дает один из наиболее ярких примеров преследования боевой публицистики Писарева со стороны царской цензуры.

  

   ¹ ...следующие очерки, излагающие идеи... Кэри... - Ссылка на идеи американского экономиста Кэри, одного из типичных представителей вульгарной буржуазной политической экономии, апологета капитализма, имеет здесь определенное назначение: усыпить бдительность царской цензуры, выдав изложение собственных взглядов за пересказ Кэри, популярного в те годы среди русских реакционных и либеральных экономистов. На самом деле очерки Писарева, дающие яркую картину социального антагонизма в буржуазном обществе и направленные против эксплуатации человека человеком и против буржуазных экономистов, оправдывающих ее, не имеют в своей основе ничего общего с антинаучными реакционными утверждениями Кэри о "гармонии интересов" в буржуазном обществе, о том, что рабочий получает полностью при капитализме продукт своего труда и т. п.

   ² Ср. в стихотворной повести В. А. Жуковского "Пери и ангел":

  

   Однажды Пери молодая

   У врат потерянного рая

   Стояла в грустной тишине.

   . . . . . . . . . . .

   И тихо плакала она

   О том, что рая лишена.

  

   ³ Пандора - в древнегреческой мифологии - первая женщина, созданная богом Гефестом; боги, наделив ее дарами, дали также ящик, заключавший несчастья людей. Открыв из любопытства ящик, Пандора выпустила на свет заключенные в нем беды. Таким образом выражение ящик Пандоры означает: источник всех несчастий.

   ⁴ Наименования различных штатов на юге США. Элебама - в принятом теперь написании и произношении: Алабама.

   ⁶ Самнитские холмы. - Самниум - гористая область в Италии, к северу от Кампании, в древности населенная сабинско-оскскими племенами. - Вейи - город этрусков севернее Рима. - Альба-Лонга - древний латинский город юго-восточнее Рима.

   ⁶ Цизальпинская Галлия - часть древней Галлии, охватывающая территорию Северной Италии.

   ⁷ Виотия (по иному, принятому теперь произношению: Беотия) - область в Средней Греции.

   ⁸ Имеются в виду примечания к переводу кн. 1 "Оснований политической экономии" Милля, впервые опубликованные в "Современнике" за 1860 г. (кн. 2-12), а также "Очерки из политической экономии (по Миллю)" Чернышевского ("Современник", 1861 г.). Критика антинаучной теории Мальтуса с особенной силою дана Чернышевским в "Замечаниях на последние четыре главы первой книги Милля" (см. Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. IX, М. 1949, стр. 251-334). К. Маркс, высоко оценивая труд Чернышевского, писал, что Чернышевский мастерски выяснил здесь "банкротство "буржуазной" политической экономии" (К. Маркс, Капитал, т. I, Госполитиздат, 1949, стр. 13).

   ⁹ Наши разноцветные публицисты - представители либерально-охранительной журналистики, постоянно высказывавшие похвалы "политической мудрости" и буржуазному позитивизму Милля.

 &n