| Главная » Книги |
Пумпянский Лев Васильевич - Ломоносов и немецкая школа разума, Страница 2
Пумпянский Лев Васильевич - Ломоносов и немецкая школа разумалиным? Только эстетика школы разума. В литературную психологию ее придворно-академического крыла ему надо войти, и насколько это трудно, видно из явной слабости первой (совершенно официальной) оды, написанной в Петербурге (I, с. 24-31): неумелый синтаксис (после поразительно сильного языка Хотинской оды!), алогизмы ("Иоаннов нектар пьет мой ум", хотя произносящей оду предполагается "Россия"), рифмы ниже минимума, неудобный план, который не удается выдержать, нетвердая словарная норма ("пустить цветочки", "сдивиться", "деет"), - все это поражающим образом ниже даже самых слабых строф Хотинской оды. Недаром ода подымается в строфах 9-10 (подражающих Малербу) и особенно в строфах 16-17 (подражающих своей же Хотинской оде).
Что же дали петербургские немцы? Прежде всего навыки, относящиеся к придворно-официальной стороне оды и опиравшиеся на представление об оде как части нелитературного целого. Теоретически оно было для Ломоносова не ново; вся Европа (и тем более отсталая Германия) была насыщена этой, так сказать, эстетикой включения, но практически усвоить ее Ломоносов мог только в Петербурге. Техника поднесения оды, прочтение, учет театрального церемониала, частью которого она предназначена быть, {Ср. блестящие замечания Г. А. Гуковского (Гуковский Р. Очерки по истории русской литературы XVIII века. М.; Л., 1936, с. 13-14).} приспособление размеров оды, плана, стиля, слов к этой первичной ее функции, - все это знали Юнкер и Штелин (только это они и знали!) и теперь должен узнать Ломоносов. Роль учебника сыграли двуязычные оды (немецкий текст их и перевод его).
Далее, типичная для петербургской немецкой поэзии жанровая и метрическая узость. Два единственные ее жанра, ода и надпись, до конца останутся главными для Ломоносова; с 1743 г. начнется процесс расширения, появятся псалмы, натурфилософская ода, сама торжественная ода дифференцируется, но это уже будет история выхода Ломоносова за пределы той неширокой территории, которая у него с академическими немцами была общей. Что ж до метрики, то, за немногими исключениями, выхода не произойдет вовсе. Четырехстопный ямб, созданный Ломоносовым еще в Германии, укрепится, окончательно установится в роли метрического языка оды; но в этом нет ничего специально петербургского: связь оды с четырехстопным ямбом (у французов с восьмисложным стихом) была общеевропейским явлением (французского происхождения). Второй обычный у Ломоносова метр, александрийский стих, как будто теснее связан с петербургско-немецкой поэзией, потому что Штёлин и др. постоянно употребляли его в надписях (точь-в-точь как Ломоносов), а также потому что первый у Ломоносова (а следовательно, первый на русском языке) александрийский стих появляется в оде 1742 г., переведенной из Юнкера (I, с. 63-85); но совершенно зрелая фактура стиха в этой оде доказывает, что до нас не дошли несомненно бывшие более ранние образцы александрийского стиха Ломоносова. Сложился этот стих вне всякого влияния Юнкера, а под общим влиянием всей немецкой стихотворной культуры, что особенно сказалось в правильном у Ломоносова решении вопроса о двух типах александрийского стиха. Более чем столетняя уже немецкая практика легализовала второй его тип, с ослабленной (дактилической) цезурой:
Durch deine Wachsamkeit, durch deine klugen Sorgen.1
(I, с. 66)
1 "Твоею бодростью, твоими мудрыми заботами" (нем.).
Ломоносов в оде 1742 г. тоже свободно пишет:
И верность истинну и вольну мысль в совете.
(I, с. 69)
Ничего специально Юнкерова здесь нет. У Юнкера на 280 стихов второму типу принадлежат около 40 (в цезуре слова вроде Redlichkeit, Wissenschaft, sterblicher {"Честность, наука, смертный" (нем.).}), у Ломоносова (на те же 280 стихов) - только 25 (в цезуре слова: купечеству, с ревностью, всесильного и т. п.). Соответствий нет, т. е. стих первого типа:
Dass sie bewoglich sey, ob sie sich gleich verstärkt1
(I, с. 76)
1 "Что она подвижна, хотя вместе с тем и крепка" (нем.).
Ломоносов свободно переводит вторым:
Что склонна к милости, хотя полки крепит,
(I, с. 77)
и обратно. Несоответственны и сгущения (у Юнкера строфы 8, 9, 10, у Ломоносова - 23). Очевидно, Ломоносов задолго до 1742 г. пришел к твердым взглядам на природу русского александрийского стиха (в этом вопросе параллельного немецкому) и в переводе оды Юнкера только применяет эти взгляды. Правильность ломоносовского решения вопроса подтверждается всей дальнейшей историей александрийского стиха (Сумароков, Херасков, Пушкин и др.); любопытный вопрос, можно ли построить определенную кривую соотношения обоих типов, принадлежит общей истории русского стиха.
Переходя к главному вопросу о размерах возможного влияния петербургско-немецкой поэзии на тематику Ломоносова, заранее оговариваемся, что пока немецкий материал не собран, возможен только приступ к исследованию. Как раз для тематики нужен весь материал. Просмотр доступной нам его части (отдельные издания од, "Материалы для истории имп. Академии наук", комментарии в академическом издании Ломоносова, "Сборник материалов для истории имп. Академии наук в XVIII веке" А. А. Куника и т. д.) привел пас к предварительному, но вполне вероятному выводу: серьезно считаться исследование должно с одним всего произведением немецкой музы на Неве, с известной нам уже одой Юнкера 1742 г. Все прочие академические произведения дают ряд деталей, иногда близких к тематическим деталям у Ломоносова, но эти детали всегда оказываются общими всей европейской классической оде. Так, например, Академия в 1732 г. пишет на приезд Анны Иоанновны: quam ingeniose noctes etiam laetissimis diebus fuerint adiectae... armorum terribili fragore in solemnem laetitiam converso; {Материалы для истории имп. Академии наук, т. II, с. 99, No 117. "Как остроумно даже и ночи служили продолжением радостных дней... так как страшный гул орудий превратился в торжественную радость" (лат.).} у Ломоносова тоже неоднократно огни фейерверка ночь превращают в день и гром артиллерийского Марса возвещает столичное торжество. Но то и другое входило в обязательный арсенал столичной оды, которая всегда и всюду, в Париже Малерба, в Лондоне Драйдена и в Амстердаме ван-Вонделя, была условно-официальной летописью столичной жизни. Ломоносов как поэт фейерверков и пальбы выполняет это обязательство, как до него и при нем выполняли его (только без таланта) немцы; здесь тематическое сходство объясняется одинаковостью академического положения и родственностью (самой общей и широкой) литературных взглядов на функцию оды. В оде 1736 г. Юнкер пишет:
Das unerschöpfte Russenreich
Empfindt nunmehr die gülden Zeiten.1
1 Материалы для истории имя. Академии наук, т. VI. с. 423. (Миллер Г. Ф. История Академии наук). "Неистощимая Российская держава переживает отныне златое время" (нем.).
Это похоже на "златой настал России век", частое у Ломоносова. Но "златой век" был общим местом всякой комплиментарной оды. Для такого рода общих мест (особенно в стихотворном объяснении эмблем и в иллюминационных надписях) можно допустить известное влияние выработанных академическими поэтами шаблонов, но сами эти шаблоны сложились из элементов общеевропейской, Ломоносову и без того прекрасно известной, придворной культуры. Скандальная преувеличенность похвал (у Ломоносова, кстати, заметная только в первых петербургских одах) тоже не была специально петербургским явлением; "героизмом лести" (слова Гегеля) отравлена вся классическая ода; авторы ее возводили себя к Пиндару (которого на деле, после Ронсара, не читал никто), но действительным учителем комплиментарной оды был, из древних, автор "Панегирика Траяну" Плиний Младший.
Остается, повторяем, ода Юнкера 1742 г., лучшее произведение Юнкера, лучшее и единственное талантливое произведение во всем стихотворном наследии петербургской немецкой поэзии. Недаром в Академии наук эта ода долго считалась образцовой. Штриттер (продолжатель Миллеровой истории Академии наук), описывая торжественное заседание Академии наук 29 апреля 1742 г. по случаю коронации Елизаветы Петровны и пересказывая содержание выпущенной по этому случаю программы академических торжеств, об этой оде Юнкера говорит так: ...das Gedicht des H. Juncker... welches an Schönheit seine übrigen Gedichte übertreffen soll {Там же, с. 550. "Стихотворение г. Юнкера... которое, как говорят, красотой превосходит прочие его стихотворения" (нем.).} (= "по общему мнению превосходящее"), следовательно, ссылается на установившуюся оценку. Миллер помнит оду Юнкера еще через 16 лет и собирается в 1758 г. послать в Кенигсберг Боку, как лучший образец петербургской немецкой поэзии, "ein Gedicht des seligen H. Juncker... welches er den 29 April 1742 in einer öffentlichen Versammlung der Academie abgelesen". {Ломоносов М. В. Соч., т. II, примеч., с. 216 (цитата Сухомлинова из ненапечатанных бумаг Миллера). "Стихотворение покойного г. Юнкера... которое было им прочитано 29 апреля 1742 г. на публичном заседании Академий" (нем.).} Итак, через 16 лет после прочтения оды и через 12 лет после смерти автора в академических кругах еще жива память об opus magnum {"Великое сочинение" (лат.).} Юнкера. Ниже мы увидим, что эти слова объясняются не одними ее литературными достоинствами (были и более серьезные причины), но и литературно ода 1742 г. Юнкеру удалась; сам Готшед не написал бы лучше. И вот, некоторые темы этой оды сыграли известную роль в тематическом сложении поэзии Ломоносова. Во-первых, формула протяжения России.
У силлабиков мы не нашли ее ни разу. Тредиаковский в парижской оде 1728 г. исчисляет все "славы" России, упоминает даже здоровый климат и единоверие, но о протяжении не говорит ни слова: очевидно, то, что нам теперь кажется общим местом оды, родилось вовсе не сразу и не само собой, а сложным путем тематического развития. Нет протяжения России и в первых одах Тредиаковского после приезда из Парижа, коронационной 1730 г., новогодней 1732 г. и Гданской 1734 г. Есть намек на эту тему в его оде 1742 г.:
О честь Европска и Азийска.1
1 Тредиаковский В. К., Соч. СПб., 1849, т. I, с. 294.
но эта ода, написанная уже под влиянием Ломоносова, не идет в счет.
В Хотинской оде есть у Ломоносова формула четырех стран света:
Чрез нас предел наш стал широк
На север, запад и восток.
На юге Анна торжествует...
(I, с. 16)
Есть столь частая впоследствии формула севера ("страны полночной героиня") и даже формула восточных границ (правда, не территории, а славы: "в Китайских чтут ее стенах"), но знаменитой синтаксической формулы "от - до" в Хотинской оде, примечательным образом, нет. Появится она впервые только в Петербурге, в 1741 г. в упоминавшейся выше неудачной оде:
От теплых уж брегов Азийских
Вселенной часть до вод Балтийских
В объятьи вашем вся лежит,
(I, с. 25)
как прямое, по-видимому, заимствование из общего фонда европейской оды, для которой формула эта давно уже была привычным элементом то придворного комплиментирования, то национально-патриотической гордости. Например, у Малерба (в стансах 1615 г.):
Voyez des bords de Loire et des bords de Garonne,
Jusques à ce rivage où Thétis se couronne,1
1 Malherbe F. Poésies. Paris, 1757, p. 245. "Взгляни на берега Луары и берега Гаронны, Вплоть до прибрежья, где увенчана Фетида" (франц.).
и т. д. По особенностям политической географии Германии немецкая ода могла применять эту формулу не к протяжению территории, а к "пределам славы", например:
Er, der vom Tagus bis zum Phrat
Der Prinzen Schmuck und Ehre worden,1
1 Oden der deutschen Gesellschaft in Leipzig. Hrsg. von J. Ch. Gottsched. Lpz., 1728, S. 36. "Он, кто от Тахо до Евфрата Стал красою и честью государей" (нем.).
но как только Готшеду пришлось писать оду на русскую тему, известную оду на смерть Петра Великого, формула сразу ярко ожила:
Und Moscau macht ein Freuden-Fest
Das sich vom Eismeer an bis Derbent spüren lässt.1
1 Там же, с. 33. "И Москва справляет торжество, Которое чувствуется от полярного моря до Дербента" (нем.).
Наконец-то немецкая ода нашла страну с географией, благоприятствующей территориальному комплиментированию! Юнкер в оде 1742 г. уверенно и развернуто пишет (быть может, не без влияния этой оды Готшеда):
Dies ist der Wunsch vom Belt bis zum Japaner-Meer,
Von der Hircaner-See bis, wo der weisse
Bär Den Eisberg übersteigt, am äussersten der Erden.1
(I, c. 82)
1 "Таково желание - от Балтийского до Японского моря, От Каспийского моря вплоть до того [места], где белый медведь перебирается через ледяные горы, на краю земли" (нем.).
a Ломоносов переводит:
Желая то гласят брега Балтийских вод,
До толь где кажет свой японцам солнце всход;
И от Каспийских волн до гор, где мраз насильный...
(I, с. 83)
Не Юнкер подсказал эту формулу; мы только что видели, что уже в 1741 г. Ломоносов ее применил; она была общеевропейской; ходячим был и синтаксический ее механизм (de ... à, von ... bis). Ода Юнкера могла здесь только утвердить Ломоносова в понимании политико-литературной значительности этой империальной формулы. Дальнейшая ее история - у самого Ломоносова, у его учеников, у Державина, у архаистов, у Вяземского (хотя он в 1831 г., забыв свои же стихи, а заодно совершенно не поняв Пушкина, либерально протестовал против "географических фанфаронад"), до великолепно развернутого ее применения у Пушкина ("от финских хладных скал..."), до "Спора" Лермонтова ("От Урала до Дуная..."), - история эта очень сложна и в целом представляет превращение комплиментарного общего места в серьезный элемент русской политической поэзии. Замечательно, что Сумароков и его школа, Карамзин и карамзинисты не прибегают к ней в тех вообще редких случаях, когда им приходилось писать оды: очевидно, она неотделима от ломоносовского стиля. Пушкин в 1831 г. обращается к ней именно как к жанрово-политическому ломоносовскому сигналу. Этот сигнальный смысл утвердился уже в XVIII в., что видно из (дилетантской) оды Шувалова на смерть Ломоносова:
Des confins du Sarmate aux climats de l'Aurore,
Où renait chaque jour l'Astre que l'on adore,
Des rochers du Caucase aux limites du Nord...1
1 Куник А. А. Сборник материалов..., ч. 1, с. 206. "От границ сармата до областей Авроры, Где каждый день возрождается звезда, которой воздают почести; От скал Кавказа До крайних пределов севера..." (франц.).
тем более что вся ода Шувалова написана строфой новой (Ж. Б. Руссо и Вольтера) и языком модернизированной (вольтеровой) оды. Итак, для русской поэзии формула "от - до" осталась сигнатурой национально-государственной темы Ломоносова. Гораздо важнее роль юнкеровой оды в сложении той темы Ломоносова, которая развернется позднее в образ Фелицы у Державина. Зародыш этой темы есть в оде 1742 г., в которой Юнкер последовал давней традиции немецкой оды (восходящей к Малербу) эротически окрашивать одический комплимент, если адресат - женщина. Это было настолько в духе придворной оды, что уже в прошлом (1741) году Штелин писал:
Die Schönheit, dein geringstes Teil
Wird mit Bewundrung zwar erblicket.1
(I, c. 44)
1 "Красота, хотя и малейшая тебя частица, Вызывает восхищение" (нем.).
и уверял, что и до переворота прирожденное величество Елизаветы видно было:
Aus Bildung (=осанка), Gang, Gesicht und Wesen,1
(I, с. 44)
1 "По виду, по поступи, по лицу и повадке" (нем.).
что Ломоносов перевел, еще более развернув эротический характер комплимента:
На полном благ лице твоем
И велелепном купно теле.
(I, с. 45)
Юнкер в оде 1742 г. поступает тоньше Штелина; он не просто называет красоту, а старается найти отличительную черту красоты Елизаветы; находит он "кротость" (sanfte Freudigkeit, Milde {"Тихая радость, кротость" (нем.).}), "небесность" лика:
Aus deinem himmlischen der Welt geschenkten Bilde.1
(I, с. 66)
1 "Твоим небесным образом, дарованным миру" (нем.).
Ломоносов переводит:
Как ясный солнца луч в немрачный утра час,
Так твой приятный взор отрадой светит в нас.
В тебе с величеством сияет к нам приятство
и т. д.
(I, с. 65, 67)
Дальнейшее развитие этого специально елизаветина варианта комплиментирования женщины на троне чрезвычайно сложно и далеко выходит, уже у Ломоносова, за предел простого комплимента. Заметим, кстати, что известная дальнейшая игра значением имени Елизаветы ("тишина") с немецкой поэзией, по-видимому, не связана: уже Сильвестр Медведев, опираясь на значение имени Софии ("мудрость"), убеждает ее стать княгиней мудрости на Руси (т. е. открыть в Москве Академию). В формах комплиментирования поэты эпохи абсолютизма умели бороться за кровное для многих из них дело культуры. Ломоносов позднее разовьет эту борьбу до уровня основной и первенствующей темы своих будущих главных од. Отчасти так произойдет и с эротическим комплиментированием: много позже, в известном "Разговоре с Анакреоном" (1764 г. по условной датировке Сухомлинова), Ломоносов создаст из накопленного им же "елизаветина" материала образ женщины-России:
Огонь вложи в небесны очи
Горящих звезд в средине ночи...
Возвысь сосцы, млеком обильны...
И полны живости уста
В беседе важность обещали и т. д.
(II, с. 282-283)
Что Державин исходит из этого эротизированного образа "России" в своей трактовке (неоднократной) образа Фелицы, заметил уже Грот (в примечаниях к "Изображению Фелицы"). Из сказанного ясна и сложность истории этой темы, и общее направление этой истории: от зародыша, входившего составным элементом в тематический арсенал придворной оды (в данном случае оды Юнкера),- к сложному, исторически значительному образу большой обобщающей силы. От форм придворной оды к разрушению придворной оды - таков путь Ломоносова-одописца.
Попутно несколько слов о самом этом поразительном явлении комплиментирования. Дважды окрасило оно русскую классическую поэзию, в первый раз придя из Польши, а теперь, в 1730-1740-е гг., привезенное во всеоружии специальных учебников академиками-немцами. В западнорусской поэзии оно известно уже с конца XVI в. (см. первые острожские виршевые оды); в Киеве при Могиле, потом при Хмельницком и особенно при Мазепе комплиментирование расцвело в безобразно-уродливых формах под прямым влиянием польско-иезуитской культуры. Но теперь у петербургских немцев дело поставлено "научным" образом! Дело в том, что, несмотря на религиозную антипатию, иезуитская комплиментарная теория и практика имели в лютеранской Германии громадный успех, и притом не у силезских маринистов (представителей патрицианской бюргерской идеологии), а как раз в кругах, выдвинувших школу разума. Не кто иной, как Хр. Вайзе написал учебник "Politischer Redner" (1677), один из любопытнейших памятников социальной патологии: сама природа учит комплиментам; цветы раскрываются утром, приветствуя восход солнца, своего повелителя, птицы в честь его начинают петь; железо движется, едва почувствовав влияние магнита; вообще die ganze Welt ist voiler Complimenten, {"Весь мир исполнен комплиментов" (нем.).} a потому искусная лесть (arguta adulatio) - важная, нужная наука. {Пересказываем по упоминавшейся выше книге Боринского о Грасиане. (Borinski К. Baltasar Gracian und die Hofliteratur in Deutschland, S. 130). Серьезная история придворной оды, особенно немецкой, невозможна без исследования всей этой литературы "учебников лести". Они были патологической побочной ветвью всей абсолютистской культуры, уродливым сопровождением трактатов Грасиана и "Аргениды" Барклая.} Так как книга Вайзе стала учебником, по которому Бессеры и Кениги изучали свое печальное ремесло, то естественно предположить, что она была в Петербурге на руках у Юнкера, ученика и последователя Кенига (ЗС, с. 178-179), и что в первые петербургские годы в нее приходилось заглядывать и Ломоносову при сочинении по необходимости чисто комплиментарных од (впрочем, даже в этих раннепетербургских одах Ломоносов всегда перерастает рамки комплиментирования). Возможно, что первая петербургская ода 1741 г. (I, с. 24-31), решающая абсурдную задачу прославления ребенка (Ивана Антоновича), написана с помощью какого-нибудь параграфа книги Вайзе, разъяснявшего, как быть в тех затруднительных случаях, когда приходится комплиментировать лицо без заслуг и даже без возможности заслуг, например знатного новорожденного.
Все вышеизложенное направлено к определению связи между немецко-петербургской одой, особенно одой Юнкера 1742 г., и смертной, исторически непродуктивной, условий времени не перерастающей стороной раннепетербургского Ломоносова. Чтобы измерить гениальность Ломоносова, всегда полезно представить себе то, что ему суждено было перерасти, т. е. ту литературную обстановку, которая создана была петербургским филиалом немецкой буалоистской придворной оды.
Но была в юнкеровой оде одна тема, восприятие которой стало для Ломоносова исторически продуктивным зародышем важной линии его будущего развития.
4. Экономизм и приглашенные Музы Комплиментирование было политическим фактом, т. е. вопреки поговорке того века: un complimenteur est un accompli menteur, {"Любитель говорить комплименты - совершенный лжец" (франц.).} не всегда было ложью, а когда было ложью, то и ложь эта тоже что-то политически означала, например, порабощенность бюргерской интеллигенции. В этом случае комплиментирование превращалось в явление социальной патологии, иногда беспримерно одиозной, - беспримерно в новой Европе: предками комшшментаторов эпохи абсолютизма были adulatores {"Льстецы" (лат.).} позднего императорского Рима. Но именно вследствие Политического Характера всего явления, оно значительнее, сложнее, чем то, что покрывается прямолинейно упрекающими терминами (ложь, сервилизм, лесть). В формах комплиментирования могла происходить и действительно происходила политическая борьба. Относительно Ломоносова позднейших лет это несомненно: Елизавете Ломоносов будет упорно приписывать большую индустриальную и научно-техническую программу, настолько величественную по прозорливости мысли, пронзающей века, что мы сейчас справедливо считаем себя, племя социализма, ее осуществителями. И эту программу научного руководства беспредельно развивающейся цивилизацией:
Где нет ни правил ни закону,
Премудрость тамо зиждет храм -
(I, с 151)
Ломоносов принужден будет связать с именем веселой и малограмотной помещицы Елизаветы! Специалист говорит о "параллелизме правительственного внимания к дворянству и буржуазии" в царствование Елизаветы; {Любомиров П. Г. Крепостная Россия XVII-XVIII вв.- В кн.: Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. Изд. 7-е. М, [1940]-1948, т. 36, ч. 3 (1934), с. 595.} оды Ломоносова, ни единым словом не откликающиеся на интересы дворянства, восторженно поющие научно-индустриальное развитие страны (уж, конечно, не с точки зрения интересов заводчиков), были, следовательно, в комплиментарных жанровых формах явлением глубоко оппозиционным. В происхождении своем они, конечно, связаны с "большим хозяйственным оживлением" в 1740-1750-е гг., {Там же, с. 596.} но настолько и так гениально перерастают его масштабы, что было бы абсурдно видеть в оде 1747 г. литературное выражение промышленной или горнозаводской деятельности правительства. Другой пример. Та же ода 1747 г. поет "тишину" и, в условиях комплиментирования, настойчиво приписывает Елизавете отвращение к войнам. Казалось бы, ясно: Ломоносов славит царицу за мирную ее политику, которой он сочувствует. Между тем это совсем не так. В 1747 г. опасность войны (и притом ненужной), вызванная переговорами о помощи так называемым морским державам, была весьма реальной; {Подробности сложного положения тогдашних дел в Европе и объяснение политического смысла оды Ломоносова см. в кн.: Соловьев С. История России с древнейших времен. М., 1872, т. 22, гл. 5, с. 307-308.} Ломоносов, упреждая несостоявшееся еще решение правительства, от имени Елизаветы (фикция) вмешивается в политическую борьбу эпохи и блестяще излагает программу мира - свою собственную (реальность). Такой глубокий историк эпохи, как С. М. Соловьев, умел прекрасно это понять. Так как нужно полное знание политических обстоятельств времени, чтобы разобраться в действительном, часто весьма не официальном смысле самых официальных од, и так как историки поэзии таким полным знанием, естественно, не обладают, то настоящей истории европейской и русской оды эпохи абсолютизма в науке еще нет, Через всю историю этой оды как раз и проходит одно основное, ведущее противоречие между комплиментарностью жанра и реальным политическим содержанием каждой оды в отдельности. Не знала этого противоречия одна лишь вульгарная комплиментарная ода, ода Бессера и Кенига в Германии, Юнкера и Штелина в Петербурге. Тем более интересно, что среди нескольких десятков вульгарных од петербургско-немецких поэтов есть одна ода с действительно программным политическим содержанием, и притом настолько серьезным, что оно могло стать зародышем одной из важнейших концепций самого Ломоносова.
Вся ода Юнкера 1742 г. проповедует законченную систему взглядов на экономическую жизнь страны и значение в ней торговли. Надо объявить свободную внутреннюю торговлю, усилить внутренний обмен, обезопасить пути, бороться с дискредитирующей Россию практикой торгового обмана иностранцев; торговля - кровообращение государства:
Und Handhmg (=Handel) ist im Staat das, was im Leib das Leben.1
(I, с. 80)
1 "И торговля в государстве - то, что в теле - жизнь" (нем.).
Взгляды эти нисколько не были оригинальны, но они не были и беспартийны. Ученые иностранцы в России были люди без помещичьих связей; специальность связывала их не с аграрными, а с правительственно-промышленными интересами, обслуживать которые они должны были в первую очередь. Сам Юнкер недавно, в 1739 г., был командирован в Германию для осмотра соляных заводов, во Фрейберге знакомился с рудным делом и там, кстати, встретился со студентом Ломоносовым, которому поручил перевести свою докладную записку о соляном деле. Вообще, основное назначение Академии наук (научное руководство индустриальной, а не аграрной экономикой страны) создавало предпосылки для технического и меркантилистского пафоса академической оды. Так было и в Германии самой. В одах школы разума часто мелькают строфы с производственной и технической тематикой. Пример из Кенига, учителя Юнкера:
Fast ailes ist erfüllt vom Berg - und Arbeitsleuten;
Hier räumt und trägt man Holz, dort Stein und Grauss zur Seiten,
Da brennt, hier löscht man Kalk; da gräbt man in den Grund...
Dein Land (Саксония) erfindet jetzt so echten Porzellan
Dergleichen Indien nicht zu uns senden kann.1
1 König J. U. Gedichte. Dresden, 1745, S. 24. "Почти все заполнено множеством рудокопов и работников; Здесь очищают бревна, там относят в сторону камень и щебень, Там жгут, тут гасят известь; там роются в земле... Твоя страна изобретает ныне настоящий фарфор, Подобного которому не может прислать нам Индия" (нем.).
И это пишет не академический, а чисто придворный поэт! Обследование университетского крыла школы разума (Кенигсберг, Галле, Иена и т. д.) обнаружило бы, вероятно, немало экономических од. Ничто так не характеризует бездарность и комплиментарное приниженное раболепие петербургско-немецких поэтов, как их неумение стать академическими поэтами научной работы своей же Академии. Единственное исключение - изучаемая нами ода.
Итак, Юнкер поддерживает этой одой одну из возможных, определенную, с другими несовместимую тенденцию правительственной политики, и притом как раз не дворянскую. Так как в 1742 г. еще совсем не ясно, какова будет хозяйственная политика нового правительства, то Академия могла думать, что она находится в состоянии обороны. Отсюда необходимость объяснительной самозащиты, апологии паук, осложненной, для немцев, апологией иностранных индустриализаторов. По естественной связи с совершенно привычной в эпоху классицизма концепцией странствующих Муз (см. знаменитую оду Ронсара Лопиталю) это дает в оде Юнкера лучшие ее строфы, посвященные апологии приезжих Муз-наук. Как раз эти строфы лучше всего перевел и Ломоносов.
Известны будут нам пауки все тобой...
Чрез оны человек приходит к совершенству...
Вез них мы мрачны как нечищенный алмаз...
Науки вступают с пригласившим их государством в договор; за покровительство они обещают обогащение:
Кто им добро чинит воздать те могут все
И делом кажет нам их свет лице свое.
(I, с. 79)
Кто их ненавидит, тот не монарх, а тиран; монарх их чтит, потому что видит государственную выгоду:
...und wo sic sicher wohnen,
Sind sie der Ländor Glück, sind sic die Zier der Kronen.1
(I, с 78)
1 "...и где они безопасно живут, Они - благополучно страны, они - украшение короны" (нем.)
Но для того, чтобы острый и точный политический смысл оды Юнкера был ясен до конца, надо иметь в виду одно обстоятельство, относящееся к истории европейских поэтических стилей. Неоднократно говорили и говорят об абстрактности и генеральности слова в классической поэзии. Но ведь это не совсем так. Приметой классического стиля является, скорее, парадоксальное соединение крайней общности с крайней же бытовой единичностью. "Молчите, пламенные звуки, - и колебать престаньте свет" переводится: пусть умолкнут артиллерийские орудия. "Санктпетербург... - не может и пространным зданьем - вместить в себе утеху всю, - но мещет вверх огни горящи - и в самых облаках светящи": в добавление к иллюминации сожжен был фейерверк. "Плеск": аплодисменты публики удачному фейерверку. "Верхи Парнасски восстенали": академиками овладело уныние. "И Музы воплем провождали...": приглашенные, но еще не приехавшие в Россию академики оплакивают смерть Петра. "Парнас": Академия наук, стоящая на Васильевском Острову. "Новый Парнас, воздвигшийся в Москве": Университет.
Это не единство общего и единичного, а (в пределе) полное их неразличение, крайний случай догматического мышления эпохи.
Если иметь в виду эту особенность классического стиля, станет ясно, что ода Юнкера представляет вовсе не нейтральное прославление наук, а политическое выступление Академии: "науки", обогащающие гостеприимную к ним страну, это они сами, академики. В 1742 г. можно ожидать реакции, дворянской и церковной. Национальной реакции и ожидать не нужно: она уже произошла в прошлом году, когда весь русский народ, в здоровом чувстве негодования против немецких авантюристов, командовавших им, поддержал эту сторону переворота. Но можно опасаться националистического осложнения в этом мощном пробуждении народного чувства; если это произойдет, то вместе с брауншвейгскими титулованными прохвостами сметена будет группа (численно ничтожная и, после переворота, бессильная) приезжих ученых, большинство которых сознавали (и совершенно справедливо), что они даром русский хлеб не едят. Ода Юнкера хочет провести это размежевание, отделить академиков от Анны Леопольдовны и Аптона-Улъриха и связать их пребывание в стране с универсальным делом разума и Муз. Юнкер хочет в первые же месяцы нового царствования (коронация состоялась ровно через 5 месяцев после ноябрьского переворота 1741 г.) напомнить о выгодах старого курса отношений правительства к Академии, оживить пафос петровского наследия, использовать происхождение Елизаветы для проведения прямой политической линии от отца к дочери:
Giobst Voi'schuh mit Bcdaclil, wio ilin (loin Valcr gab.1
(I, с 80)
1 "Ты подаешь помощь с умом, как делал твой отец" (нем.).
Ты помощь в том даешь, как сам родитель твой.
(I, с. 81)
Впрочем, первым сделал это Новгородский архиепископ Амвросий в прошлогодней еще проповеди на день рождения Елизаветы (18 декабря 1741 г., т. е. через три недели после переворота). Он даже, говорит Соловьев, "этой проповедью ввел в обыкновение начинать прославление Елизаветы прославлением Петра". {Соловьев С. История России с древнейших времен. М., 1871, т. 21, гл. 2, с. 180.} Кстати, план и содержание оды Ломоносова 1747 г. (введение Петра, как второго героя, в оду, адресованную Елизавете) связаны; весьма вероятно, с этим установившимся обыкновением. Итак, не зная еще, как разовьется политика нового правительства, будет ли она только помещичьей или также и производственно-бюргерской, коснется ли ученых немцев всеобщая ненависть к правительственным немцам, возродятся или нет обширные индустриальные планы Петра, Юнкер выступает с одой, в комплиментарных формах совершенно, однако, принципиальной. Он навязывает Елизавете наследие Петра, предупреждая еще невыяснившееся направление правительственной политики, ведя, следовательно, принципиальную борьбу, хоть и с фразеологией покорной монархической лояльности. Весьма возможно, что вся эта ода была написана по поручению целой группы академиков, была, быть может, обдумана или обсуждена коллективно. Многое было бы яснее, если бы мемуарист передал нам беседы, которые велись в латинском квартале на Васильевском острове зимой и ранней весной 1741-1742 гг.; яснее было бы и то, почему Ломоносов переводит (и так хорошо переводит) эту оду. Вряд ли только по обязанности. Великий русский патриот, преданный высшему идеалу будущей научно-цивилизованной России, сам в 1742 г. отделяет нужных России людей труда и науки от международных проходимцев, профессионалов политического авантюризма. Он сам, в этом смысле, принадлежит академической партии. И профессия и участие в общеевропейской научной жизни и общеевропейская научная латынь, на которой он будет писать и, главное, отсутствие помещичьих связей включает его в партию Муз. Даже через 5 лет, в 1747 г., Ломоносов сочтет преждевременным расстаться с иностранными учеными:
О вы, которых ожидает...
(I, с. 152)
Еще ожидает, - следовательно, рано отбрасывать тех, "каких зовет от стран чужих". Тем более в 1742 г. он думал так же. Эта правильная точка зрения стала разделяться и правительством, для чего были очень серьезные основания. Исследование П. Г. Любомирова {Любомиров П. Г. Крепостная Россия XVII-XVIII вв., с. 586 и след.} поколебало традиционный взгляд на царствование Елизаветы как на эпоху помещичьей реакции и только. Любомиров показал, как серьезен был рост русской промышленности за Елизаветино двадцатилетие (100 новых металлургических заводов на 65 созданных до 1742 г.; 20 стекольных и хрустальных заводов на 2 всего старых; всего около 700 предприятий к 1762 г. на 200 с лишним к 1742 г., и т. д.); {Там же, с. 614.} втрое вырос годовой торговый оборот, {Там же, с. 607.} свыше чем втрое объем крупной промышленности. Только на основе этих фактов можно понять работу Академии наук в 1740-1750-е гг.; в стране одной лишь дворянско-церковной реакции Академия просто отмерла бы; между тем как раз при Елизавете начинается блестящий период ее истории. Реальный смысл получает и тематика лучших од Ломоносова и в особенности гениальной оды 1747 г. При таком явном хозяйственном подъеме страны правительство принуждено принять программу оды Юнкера (быть может, эта ода реально повлияла на правительственные круги, - недаром, как мы видели выше, в Академии ее так долго помнили). Академикам не чинится никаких особых стеснений, - во всяком случае, никаких стеснений за чужестранное происхождение (не пересказываем неоднократно излагавшихся фактов). Само экономическое развитие страны, учтенное правительством, привело к тому, что юнкеровы "Музы" не были "изгнаны", и Ломоносов не напрасно перевел его оду.
Не только перевел. Перевод этот дал ему несомненный зародыш одной из основных тем оды 1747 г.; здесь она будет гениально углублена, из эмпирического черновика станет великолепным образцом русской проблемной поэзии, но зародыш восходит к старому переводу. Ближе всего "черновик" подходит к будущему окончательному тексту в той своей строфе (27-й), которая развивает русский вариант общеклассической концепции странствующих Муз. Русский же вариант естественно подчеркивает неизмеримость территории, на которой им предстоит действовать, - "Dein Reich ist recht für sie ein weiter Sammel-Platz"; громадность предстоящей научной работы - "Dort ist noch viel zu tun, da Hegt noch mancher Schatz"; упущенное веками невежества время - "Das jene Zeit versäumt..." с особым (естественным, когда дело идет о России) указанием на ископаемые богатства - "...den die Natur verborgen" {"Твое государство поистине есть для них обширное поле деятельности; Там многое еще предстоит совершить, там многие еше лежат сокровища, Что было упущено в то время... что природой было сокрыто" (нем.).} (I, с. 80). Ломоносов, здесь расходясь с оригиналом, развивает этот геологический намек, благодаря чему перевод этих четырех стихов настолько перерастает подлинник, что вплотную подходит к геологическим строфам оды 1747 г.:
Империя твоя пространный дом для них.
Коль много скрытых есть богатств в горах твоих!
Что прошлый век не знал, натура что таила,
То все откроет нам твоих стараний сила.
(I, с. 81)
Это, в сущности, мнимый перевод. Ломоносов не только развил, отталкиваясь от Юнкера, тему ископаемых богатств, но и создал в сжатом виде конспект самых патетических "рифейских" строф будущей своей оды:
|
Жанры
|
|||||||||||||||||||||
