Шуф Владимир Александрович - На Востоке

  

  

  

  

  

   I. На пути

   II. Константинополь

   III. Греция

   IV. Афины

   V. Перед блокадой

   VI. Эллада

   VII. Крит

   VIII. Накануне войны

   IX. Из Афин

   X. 25-ое Марта

   XI. Политика Греции

   XII. Афины

   XIII. Война

   XIV. Инсургенты

   XV. На палубе

   XVI. Фессалия 145

   XVII. Шпионы

   XVIII. Недоразумение

   XIX. С берегов Малой Азии

   XX. Война

   XXI. Стамбул

   XXII. У министра

   XXIII. Селамлик

   XXIV. В море

   XXV. Война и мир

  

  

  

  

   Пишу ночью в каюте парохода "Олег". Сильная качка, плеск волн и песни греческих "патриотов", долетающие ко мне с палубы.

   Едва я переступил борт нашего черноморского парохода, случай сразу толкнул меня в самую сумятицу современных событий на Востоке. Вместе со мной из севастопольского порта отплыла партия греческих резервистов, призванных на службу. С Кавказа, из Крыма, из Екатеринослава ежедневно отправляются теперь в Грецию подобные партии. Среди них немало добровольцев даже из турецких подданных.

   Мирные торговцы бросают свои дела в России и спешат отбывать воинскую повинность в отечестве. На пароходе "Олег" едет 130 спартанцев под начальством "капитана" Демероса, новейшего Леонида. Впрочем, Леонид Демерос и его 130 спартанцев едва ли отстоят современные Фермопилы. Не правда ли, при слове "спартанец", вы представляете себе нечто героическое? Так, по крайней мере, нас учили в гимназии. Увы! Уроженцы современной Спарты менее всего напоминают героев. Они совсем не лаконичны в разговорах, не ограничиваются классической "черной похлебкой" и вид имеют, правду говоря, довольно-таки тщедушный. Демерос уверяет меня, что они поправятся и будут славные "паликари" - "молодцы", когда их подкормят в греческой армии, которая получает отличное продовольствие.

   Перед отплытием из Севастополя греческие резервисты снимались группой на берегу. Я, если позволите, также сниму сних фотографию. Вот несколько оборванцев-чернорабочих, очень веселых, со сладкими греческими -глазами. Большинство малорослы и слабосильны. Плохие солдаты. Вот какой-то длинный грек в очках с интеллигентным лицом, напоминающий не то провизора аптеки, не то служащего в типографии. Тут же несколько торговцев в галстуках и пиджаках. Они, очевидно, состоятельны и едут на пароходе во втором классе.

   Остальные лежат и стоят на палубе. У всех решительно большие греческие носы и глаза вроде маслин. Заметно патриотическое воодушевление, слегка подогреваемое Демеросом. Когда пароход отчалил от пристани, греки нестройно запели национальную песню. Соотечественники, столпившиеся на берегу, махали им платками и шапками. То с берега, то с парохода раздавалось громкое "ура"! Капитан Демерос сердился, махал руками и заставлял кричать греческое "зито", но это не выходило. Большинство греков, долго живших в России, знают русское "ура" и совсем забыли национальное "зито". Греческие подданные у нас обрусели. Когда торжественное прощание с песнями и криком кончилось и пароход отошел дальше в море, группа греков, под аккомпанемент гитары, запела "Маргариту", и я почувствовал себя на Крестовском острове среди Черного моря. "Маргарита, пей и веселися!" странно противоречила только что раздавшемуся гимну свободы "тон эллинон тагиера". Тут было что-то фальшивое в самом настроении духа народа, диссонанс, невольно резавший ухо. Я пишу с натуры, и пусть на меня не претендуют филэллины. В утешение им, я нарисую симпатичную фигуру Панайоти Демероса, искреннего патриота и большого идеалиста. Эта фигура - полный контраст сборной и неосмысленной толпы эллинских "патриотов" и волонтеров, которых Демерос идеализирует, говоря об их мужестве, дисциплине и национальном воодушевлении.

   Демерос взял меня под руку, и мы долго ходили по мокрой и скользкой палубе парохода, балансируя, чтобы не упасть от сильной бортовой качки. Черные с белыми гребнями волны шумно бились о борты, накренявшиеся почти до уровня моря, то вправо, то влево. Ветер попутный, и на пароходе подняли парус.

   - Я спешу в Пирей. Не сегодня-завтра мы перейдем границу Фессалии! - говорил мне Демерос.

   - Вы верите в возможность войны?

   - Если блокада будет объявлена, война тотчас вспыхнет на суше. Сын Гарибальди обещал нам привести сто тысяч добровольцев всех национальностей. Поезжайте в Лариссу, - там вы застанете все пограничные войска.

   Я не стал разочаровывать Демероса относительно новых гарибальдийцев и спросил его, надеется ли он, что турки пропустят греческих резервистов в Константинополь. Среди резервистов много турецких подданных, которым консул выдал паспорта только до Константинополя.

   - О! - воскликнул Демерос, у нас все подготовлено! В Босфоре мы встретим пароход "Царицу", идущий прямо в Пирей. Мы перейдем с палубы на палубу, не сходя на турецкую территорию. Турки не осмелятся тронуть нас на русском пароходе. Но если что-нибудь случится, мы поклялись умереть все до одного. Мы вооружены. У всех револьверы, кинжалы и по 120 патронов.

   Таким образом завтра, быть может, мне придется быть свидетелем резни во вкусе армянских избиений недавнего времени. Впрочем, я думаю, самое большее, что могут сделать турки в данном случае, - это блокировать русский пароход, лишив греков подвоза съестных припасов. Демерос опасается также подобного исхода своего предприятия. Мое положение не менее затруднительно. По вине турецкого консула в Севастополе паспорт мой не успели визировать. Капитан парохода обещает выдать меня за доктора, служащего на "Олеге", и я как-нибудь доберусь на берег к нашему консулу, который, конечно, устроит все остальное, и меня пропустят без визы. Не знаю также, что будет в Греции. Капитан "Олега" говорить, будто к русским там относятся крайне враждебно. В Афинах слуга ресторана отказался подавать обед двум русским, сказав, что "для русских мы не готовим". Демерос, наоборот, уверяет меня в самом дружелюбном отношен и греков.

   Но скажу вам несколько слов о самом Демеросе, который мне кажется типом искреннего патриота.

   Кстати, греки все величают теперь друг друга "патриотами", и у них после каждого слова повторяются "патриа" - отечество и "елевтериа" - свобода.

   Демерос - грек красивого, благородного типа. Он сильно экзальтирован, тон речи повышенный, глаза лихорадочно блестят. Он охрип от команды и почти не спал три ночи. Демерос занимался торговлей на Кавказе, в Италии, во Франции. Прекрасно говорит на нескольких европейских языках. Теперь он бросил все свои торговые дела и стал во главе партии резервистов, отправляющихся в Грецию. Он снабдил их оружием и съестными припасами на свой счет. Демерос страшно увлекается и, на мой взгляд, не может выйти из новейшего лабиринта на острове Крите - из лабиринта политики, в которой крайний филэллинизм играет роль Минотавра. Нить Ариадны, протянутая грекам Европой, - автономия Крита, только еще больше запутала греческих патриотов, жаждущих войны вопреки очевидной опасности положения. Тезеи не справятся со своими Минотаврами - не выйдут из лабиринта. Минотавр национализма требует новых жертв. Это печальный миф.

   Демерос говорил мне, что сам король не в состоянии остановить панэллинистического движения, что отовсюду стекаются пожертвования, идут волонтеры, что война вспыхнет вопреки желанию Европы. "Мы не можем смотреть равнодушно, как турки режут наших братъев, их жен и детей!" - волнуется Демерос. Он толкует о возрождении героизма древних эллинов, о Фемистокле и Перикле, о памятниках Акрополиса, о лорде Байроне... Демерос -энтузиаст, и ему суждено разочароваться. Греция и древний эллинизм не возродятся. Народ, подобно человеку, не может жить дважды, а греки уже сыграли свою роль в истории.

   Резервисты следуют за Демеросом по обязанностям службы, а его добровольцы - большею частью голытьба, которой все безразлично, лишь бы давали хлеб и деньги. Быть может, я ошибаюсь, но первое впечатление, говорят, бывает верно. Правда, некоторые греки пытались проникнуть на пароход даже без паспорта, и одного из них наши жандармы извлекли из-под койки парохода, куда он спрятался, но что же это доказывает? Демерос говорит, что это - патриотизм. Не знаю...

   В кают-компании тушат лампы, и я должен оставить перо. Очень трудно писать: чернильница, бумага, перо - все путешествует по столу и готово упасть на пол. Пароход скрипит от качки по всем швам. Завтра утром мы будем у берегов Босфора.

  

  

  

   Это сказка из "Тысяча и одной ночи". Мне рассказывает ее сама действительность, принявшая образ Шехерезады. Купола колоссальных мечетей, стройные минареты подымаются в голубое небо, на берегах Босфора теснятся в зелени кипарисов мраморные дворцы, мавританские киоски, стрелы обелисков древнего Египта и мрачные развалины старой Византии. Это Константинополь. Вот гавань Золотого Рога с целым лесом корабельных мачт, снастей и парусов, вот пестрое Скутари и малоазиатский берег со снежной вершиной Вифинского Олимпа.

   "Олег" прошел, убавляя пары, среди грозных батарей Босфора и бросил якорь. Я съехал на берег в лодке с русскими монахами и, благодаря всесильному в Турции бакшишу, очутился на улицах Стамбула, хотя паспорт мой не визирован турецким консулом. Пестрая толпа в чалмах и фесках движется кругом среди уличного гама и грохота. Дервиши, муллы, гордые курды, вооруженные с ног до головы, попадаются на каждом шагу. Столица падишаха имеет военный вид, полна ожидания и тревоги. Конные и пешиe патрули проходят по улицам через каждые пять минут. Солдаты низама в синих шинелях и красных фесках стоят на карауле у перекрестков, у мостов, у дверей Оттоманского банка. Всюду блестят штыки и слышна команда. С броненосцев доносится протяжный крик "Алла-а!". Вот проскакал отряд всадников - гвардия султана в казацких папахах, с золотым полумесяцем на груди. Говорят, что в Стамбуле теперь сосредоточено нисколько сот тысяч солдат. Патрули и караулы усилены после армянской резни.

   Накануне моего приезда в Стамбул случилась страшная катастрофа: один из турецких броненосцев ударился о сваи моста и разбился вдребезги: масса народу, женщин, детей упала в волны Золотого Рога. Уверяют, что никто не утонул, но этому трудно поверить. Раненых -множество. Правду сказать, мосты в Константинополе ужасны: деревянные, плохо сколоченные. Хуже, чем некоторые в Петербурге.

   Вдобавок за переход по этим дребезжащим мостам взимают плату. Своеобразная "мостовая" повинность. Можно рекомендовать ее нашей Думе в качестве новой статьи дохода. На Троицком мосту можно будет поставить сборщиков податей, обирающих прохожих, и "Батиньоль" окупится в один год. Как вам нравится мой проект? Он немножко напоминает турецкое зверство.

   Благодаря усиленной охране, Константинополь спокоен. Я присматривался к настроению толпы и не заметил в ней особенного возбуждения. О событиях в Греции турки говорят без раздражения, с видом глубочайшего презрения к военным силам Греции. О "священной войне" нет и помину. Турки величественно курят кальяны в кофейнях, как будто ничего особенного не случилось. Симпатии к России очень сильны. Во всех кафе, ресторанах, общественных собраниях висят портреты нашего Государя и Государыни. Уличные торговцы продают эти портреты тысячами. Я пытался говорить с константинопольскими греками о событиях на Крите, но греки пугливо озирались и спешили ответить, что они верные подданные падишаха. Стены Стамбула имеют глаза и уши. Я невольно сравнивал спокойствие мусульман с общим возбуждением греков.

   Турки не верят в возможность войны. Они рассчитывают на воздействие держав Европы на маленькую и задорную Грецию. Греки, наоборот, хотят войны и ждут только наступления 25-го Марта, - дня, в который вспыхнула война за освобождение Греции в1821 году. К этой эре греки хотят приурочить первое движение своих войск на границах Фессалии.

   Спокойствие Стамбула показалось мне странным, даже мертвенным. Патрули, войска - это какая-то внешняя тревога. Так волны моря движутся и шумят на поверхности, а в глубине темно и тихо. Мусульманский фанатизм стих после резни армян. Улицы кишат народом, в гавани множество судов, но в городе нет ни денег, ни торговли. Все дела стали. Стамбул, великолепный торговый город, по местоположению долженствующий играть важную роль в международной торговле, имеющий все условия для обогащения, сидит без гроша денег, уснул в бездействии и обеднел. Политические события последнего времени убили в нем жизнь, а мусульманский мир не имеет энергии, могущей дать новый толчок жизненной деятельности одного из величайших городов Востока. Это заживо погребенный город. Только другой народ, другие люди могут воскресить покойника, которого называют почему-то "больным человеком". Больной давно умер.

   Я говорил на эту тему с одним из константинопольских дипломатов.

   - Да, - сказал он мне, - Стамбул не живет более. Он был силен и могуществен, пока являлся военным станом мусульманства. Коран создал только воинов и ничего более.

   Боевой Восток был страшен. Но теперь его военные силы ничтожны в сравнении с вооруженной Европой. Воинственный дух мусульман угас. В Стамбуле вы видите только казовую турецкую армию. Она еще достаточно сильна, чтобы оказать сопротивление Греции, но она не спасет Константинополь от падения. Этот город утратил свой "raison d'etre" Он существует, пока Европа не пожелает взять его в свои руки. Дела Константинополя -дела банкрота, которые требуют учреждения администрации. Современная политика не может допустить раздела Турции, требующего, подобно разделу Польши, многих жертв и крови, но события недалекого будущего могут ускорить разрешение Восточного вопроса.

   Я не совсем был согласен с суждениями моего собеседника. Мне кажется, Константинополь умер, как торговый город, - в нем опустели даже торговые ряды пестрого "Безистана", где прежде виднелись товары всего Востока, роскошные материи, азиатское оружие, - но если смотреть на Константинополь, как на военный лагерь мусульманского мира, то в нем еще довольно силы. Стоит взглянуть на этих бравых и хорошо вооруженных солдат, ловких матросов и красавцев-офицеров. Странно видеть молодой, сильный и здоровый народ в умирающем государстве. Я был в редакции лучшей турецкой газеты "Саба" - "Утро". Это турецкое "Matin". Профессор Гассан Эддин, редактор газеты, встретил меня очень любезно и забросал вопросами о России. Гассан Эддин - человек вполне интеллигентный, с тонкими и красивыми чертами лица. Он заговорил со мною на прекрасном французском языке и был очень удивлен, когда я ответил ему по-турецки. Он не ожидал знания этого языка от русского журналиста. Гассан Эддин жаловался на стеснения турецкой цензуры. В газетах Константинополя пишут очень мало о современных событиях, ограничиваются обиняками и заведомо искажают известия, сообразно политике Ильдиз-Киоска. Из турецких, газет ровно ничего нельзя узнать о Крите и Греции. Гассан Эддин находит, что военные действия могут не сегодня-завтра открыться на границах Фессалии и боится общеевропейской войны.

   Он тонко улыбается, говоря, что весь мир и каждая нация отдельно считают "наш Константинополь своим". В современной политике Гассан Эддин видит преобладание личных интересов и эгоизма нации над общими идеалами и идеями цивилизации.

   На другой день после моего визита в редакцию "Саба", я в этой газете прочел целую статью, посвященную мне. Оказалось, что я был интервьюером и сам подвергался интервью в то же время. Турецкие журналисты очень любезны и сообщили не только о моих взглядах на события, но и о моей наружности.

   Я был в нашем посольств, где мне посоветовали тотчас ехать в Афины. "Там теперь узел всех политических событий, - сказали мне в посольстве. - Мы сами получаем известия из Афин. Если воины не будет и начнутся реформы в Турции, тогда центр всех интересов будет опять перенесен в Константинополь".

   Меня предупредили, однако, что в Афинах сильное возбуждение, и греки очень дурно относятся к русским. Двум русским отказали в обеде в ресторанах и не дали номеров в отелях. Я решил все же отправиться завтра же на быстроходном египетском пароходе "El Кahira" в Пирей.

   Вечером я бродил по улицам Константинополя и встретил в одной кофейне нашего старого знакомого борца Кара Ахмета, недавно восхищавшего в Петербурге любителей атлетики. Кара Ахмет мне очень обрадовался и сопровождал меня весь вечер. С таким телохранителем я чувствовал себя в полной безопасности и решался заходить даже в буйные кафе-концерты Галаты. В темной улице до нас долетел отчаянный крик из одного из соседних домов. "Режут кого-то", - равнодушно заметил Кара Ахмет. У меня невольно сжалось сердце от этого крика. Крик боли даже у мужчины переходить в какой-то жалобный женский или детский стон. Несмотря на этот кровавый эпизод, на движение вооруженных патрулей по полутемным улицам, столица Падишаха кажется очень веселой. В кафе-концертах играет турецкая музыка, арабские танцовщицы танцуют и поют во вкусе известной Бен-Байя. В паланкинах проносят по улицам закутанных в белые фереджэ турчанок... Ясный, теплый воздух так непривычен после нашего северного петербургского неба. Сказка Шехерезады снова охватывает ваше воображение и заставляет на миг забыть политику. Умирающий Стамбул все еще прекрасен, полон таинственными чарами Востока, и полумесяц ярко горит над ним в темной синеве ночного неба.

  

  

  

   "El Кahira", быстроходный, делающий 17 морских миль в час пароход египетской компании, вышел из Константинополя, прошел Мраморное море и Дарданеллы, и ранним утром я увидел Эгейское море, острова и берега Греции.

   На палубе парохода в живописных позах расположились пестрые группы турок и арабов, ехавших в Мекку: фески, чалмы, зеленые и красные тюрбаны, черные лица. На цветных коврах и подушках арабы молча курили кальян. Но вот, среди плеска волн, на палубе прозвучал призыв к молитв. Кричал муэдзин. Поклонники пророка обратились лицом к берегам Греции, протянули руки, и возгласы "Алла! Алла!" странно прозвучали у этих берегов, теперь враждебных Востоку. В молитве мусульман слышалась какая-то угроза, мусульманский мир, призывавший Магомета у самых берегов Греции, казался еще грозным, могучим и сильным.

   Кругом катились и плескали ясные и лазурные волны Эгейского моря, виднелись легкие очертания Циклад и скалистый, дикий берег острова Евбеи. В маленькой и прекрасной Греции также раздавались теперь угрозы, военные крики, которые мне пришлось так скоро услышать... Я мечтал о классической Элладе, мне грезилась тень Одиссея, плывущего по этим волнам, но, вместо поэзии, в Греции меня ожидала политика, национальные страсти, борьба и смута. От самого Пирея до Афин, над которыми царили величавые развалины храма Парфенона на холме Акрополиса, мне встречались толпы солдат и греческих волонтеров, оборванные беглецы с острова Крита, дети, марширующие с бумажными знаменами. На платформе железной дороги толпились резервисты, отправлявшиеся партиями в Фессалию.

   Под окнами отеля, в котором я остановился, на площади, на главной улице "Стада", раздаются крики разносчиков газет. Во всех кафе, в табльдоте отеля говорят только о политике, о бомбардировке Малаксы, об отъезде принца Константина в Фессалию. Афиняне страшно возбуждены. "Если не будет войны, будет революция!" -говорят они. Король Георг не пользуется расположением за то, что он благоразумнее своих подданных.

   - Чего же вы хотите? - спрашивал я греков.

   - Мы хотим "Маседуан!" - отвечали мне по-французски.

   Я сначала не понял, какого маседуана желают греки? Маседуан - очень вкусная вещь, но зачем он теперь понадобился эллинам? Впрочем, "маседуан" оказался политическим, и греки хотят получить Македонию, если им не дадут Крита.

   Я говорил с некоторыми профессорами афинского университета, и они мне сказали, что Греция, быть может, удовлетворилась бы автономией Крита под условием, что островом будет управлять королевич Константин. "Мы не можем уступить Европе, - говорили мне, - Крит нам стоит больших денег и, кроме того, нам нужна Македония. Нам слишком тесно в границах теперешней Греции".

   - Вы хотите восстановить Грецию в границах древней Эллады и, быть может, вам нужен Константинополь?

   - Константинополь, конечно, только pium desiderium Греции - ответил мне г. Димерас, профессор римского права. Нам нужны, по крайней мере, острова. Если Греции теперь не удастся осуществить свои национальные стремления и привлечь симпатии Европы, ей это не удастся уже никогда.

   Но Европа не желает войны, думал я. Какое дело Европе до греческого национализма, который может очень дорого ей обойтись. Греция хочет нажиться за счет Турции, отобрать у нее в свою пользу несколько провинций, - вот весь смысл греческой политики.

   Мне наговорили много жалких слов редакторы афинских газет: "Акрополиса", "Аети" и других. Но требуют ли общие интересы Европы изменения ее географической карты? Сколько жертв и крови может быть принесено на алтарь эллинофильства!

   Настало ли время решить окончательно восточный вопрос? Европа не хочет и боится войны. Маленькая Греция, начав военные действия, может дать толчок, который вызовет общую борьбу, столкновения интересов различных государств на Востоке, целую мировую катастрофу! Греческий национализм не более, как греческий эгоизм в данное время. Но греки так возбуждены теперь, что не могут рассуждать хладнокровно и не поймут интересов, существующих у других наций. Не только простые аргументы, но и более веские - бомбы интернационального флота не убеждают греков.

   Вчера я беседовал с г. Скужесом, греческим министром иностранных дел. Это очень любезный политик, немножко бюрократического типа, с умными глазами и черными бакенами. Он весьма дипломатично отвечает на некоторые вопросы легким вздохом, двусмысленной улыбкой, пожиманием плеч, - мимикой, которую можно растолковать, как угодно, и ни к чему не обязывающей жестикуляцией.

   - Я был в России! - сказал мне министр, когда я вошел в кабинет, менее роскошный, чем у любого директора департамента в Петербурге.

   - Вы были в Петербурге? - спросил я, обменявшись предварительными любезностями.

   - Нет, только на юге России - в Одессе, в Севастополе.

   - Вы разрешите мне получать сведения в вашем министерстве?

   - Все что могу, к вашим услугам. О, блокада Крита не делает чести гуманным чувствам Европы! Критяне получают съестные припасы извне, и блокада поставит их в крайне тяжелое положение. Греция снимает теперь с себя всякую ответственность за участь своих братьев на Крите.

   - Критяне желают присоединения острова к Греции?

   - Они патриоты, как мы.

   - Вы думаете, что война с Турцией будет?

   - Нас вынуждают к войне. Конечно, Греция не может бороться с целой Европой, - это ребенок в пасти льва! Вы давно приехали в Афины?

   - Два дня. Мне говорили, что в Афинах относятся очень недружелюбно к русским. Мне передавали случай, будто в отеле двум русским отказали в помещении, а в греческом ресторане не дали обедать.

   - О, это совершенная неправда! Вы, надеюсь, сами это видите?

   - Со мной не случилось ничего подобного. В Афинах я всюду встретил любезный прием.

   - Вы, конечно, напишете об этом в вашей газете?

   Мой визит был кончен, и я простился с министром.

   На другой день я получил официальное уведомление за подписью министра внутренних дел Мавромихали и префекта полиции Байрастариса, извещающее всех иностранцев, что их безопасность, несмотря на политическая события, совершенно обеспечена как в Афинах, так и в провинции. Я получил также любезное приглашение от филологического общества "Парнас".

   Недружелюбное отношение к русским сказывалось только в сумрачных взглядах, которые бросали на меня греки на улице. В кафе и за табльдотом отеля со мною беседовали без малейшего оттенка неприязни. Греки почему-то считают нас туркофилами, хотя наша политика направлена только к сохранению мира в Европе.

   Греция деятельно готовится к войне. Патриотическое общество "Heteria Etnike" имеет большие средства, деньги и орудие. Каждый день прибывают партии резервистов и волонтеров. Вчера две тысячи волонтеров устроили демонстрант. Они ходили по городу с распущенными знаменами и барабанным боем. Греческие войска в Афинах довольно красивы, хотя солдаты малы ростом. Особенно эффектна гвардия королевы в национальных костюмах, фустанеллах - широких белых юбках со складками и красных греческих фесках с длинными кистями.

   Греки уверяют, что их армия в военное время достигнет 250,000 солдат, но теперь на границах Фессалии сосредоточено всего 80,000.

   Если война будет объявлена, я думаю отправиться в Фессалию к двум пограничным городам, которые можно видеть только на большой карте Греции.

   Эти города называются - pardon - Скотина и Каналья. Право, я не виноват, что они так называются. Очень курьезные, по-русски, названия. Близ Скотины и Канальи греческие патриоты откроют пальбу по туркам. В Афинах очень боятся, что порт Воло будет блокирован европейским флотом, и тогда путь для греческих войск будет отрезан в Фессалии. Останется только трудная дорога через горы.

   Получены подробные известия о бомбардировке Малаксы. Греческие инсургенты на Крит взяли Малаксу и перебили турецкий гарнизон. Флот открыл канонаду по инсургентам. Выпущено 60 снарядов. Инсургенты отступили. Малакса вся в пламени.

   Сегодня я был в королевском дворце у моей знакомой, русской графини. Во дворце настроение удрученное. Не знаю, удастся ли мне получить аудиенцию у короля. Я буду у министра президента - г. Дельяниса.

  

  

  

   День манифестаций и демонстраций. Королевич Константин сегодня отправляется в Фессалию, где примет начальство над войском. С королевичем едут до Воло его супруга, принцесса София и сестра, принцесса Мария. Афины с нетерпением ждут отъезда королевича, любимца афинян, на которого возлагаются надежды нации. Около дворца королевича большая толпа народа. Изредка раздаются аплодисменты, выражающие нетерпение. Афиняне ждут выхода из дворца депутации, отправленной городом к королевичу. Адрес, подносимый депутацией, гласит: "Победа или смерть!" - древнее спартанское изречение "Со щитом или на щите!". Греки, как все южане, любят эффектные фразы. Наконец, из стеклянных дверей мраморного дворца выходят депутаты, останавливаются на ступенях крыльца и передают от королевича Константина толпе очень политичный ответ: "Я сделаю все, что возможно". Так говорил в Дельфах оракул. Королевич говорит, что уезжает сегодня в Фессалию между 9-ю и 11-ю часами вечера и просит не делать шумных оваций. Толпа встречает этот ответ восторженно: аплодисменты, крики "зито". Дворец эффектно освещается красным бенгальским огнем. К девяти часам толпа возрастает неимоверно. Тут, на площади, все население Афин, насчитывающих 120 тысяч жителей. В тишине вечернего воздуха то здесь, то там раздаются револьверные выстрелы - салют. В половине десятого королевич выходит из дворца и садится в карету, которая должна отвезти его в Пирей. Толпа бежит за каретой, машут шапками, кричат "Зито! Да здравствует Эллада! Да здравствует королевич Константин! Да здравствует королевская фамилия!". Револьверные выстрелы переходят в целую пальбу, и эта баталия продолжается по всей дороге в Пирей.

   После отъезда королевича толпа долго не расходится. По улицам движутся процессии с пением национального гимна и греческих песен. Настроение восторженное. Вспыхивают огни иллюминации. Теперь уже поздняя ночь, а под окнами отеля все еще слышны голоса и пистолетные выстрелы. Афины в самом боевом настроении.

   Греки пока ограничиваются пальбой холостыми зарядами и, кажется, не думают, что взрыв греческого энтузиазма может также оказаться холостым выстрелом... Недавно, впрочем, афинские студенты застрелили на конке своего 15-ти-летнего товарища, пытавшегося уклониться от демонстрации. Пока это единственный случай успешной пальбы. Философ Сократ едва ли похвалил бы студентов современной Греции за этот поступок.

   Сегодня я был в Акрополисе. Какими маленькими кажутся Афины с его высоты! Грандиозные колонны мраморного Парфенона говорят о величии древней Эллады, прошедшее насмешливо смотрит на новую Грецию, и по ступеням храмов, куда всходили Перикл, Сократ и Фемистокл, едва ли подымется теперь равный им мудрец или полководец. Храм победы стоить в развалинах на холме Акрополиса, и афиняне едва ли сумеют его подновить. Вместе с дорическими колоннами упали устои Греции. Современная Греция напоминает ремонтированный для новейших Олимпийских игр стадиум, от которого осталось только прежнее место, да дюжина мраморных обломков. Ремонт сделан, но Греция не воскреснет. Я вижу с высот Акрополиса туманные очертания знаменитого Саламина, голубой остров Эгину, дальше горы Пелопонеза.

   Сколько тут великих и славных воспоминаний, и какой контраст с Афинами и Элладой наших дней! На горах Гимеда до сих пор пчелы приносят ароматический мед, воспетый древними поэтами, но от прежних греков остались только большие греческие носы. Эллины выродились, смешались с другими нациями, и в громких фразах афинских патриотов слышны фальшивый ноты деланного героизма:

   - Мы или победим, или умрем. О падении Греции и нашей славной смерти тогда, по крайней мере, будет говорить история!

   Греки возлагают большие надежды на свой Акрополис: они говорят, что Европа не может отнестись равнодушно к стране, где возвышаются развалины Парфенона.

   Но что общего между новой и старой Элладой?

   Новая Эллада безжизненна. Это бедная страна, в которой нет ни крупной торговли, ни живой деятельности. Театр в Афинах пустует, потому что афинянам нечем платить артистам.

   Несмотря на неимоверную дешевизну, жить в Афинах трудно. Все жалуются на отсутствие дел точно также, как в Константинополе. Страна выжжена солнцем, растительности почти не видно, лишь кое-где встречаются виноградники, оливковые и апельсиновые деревья. Греки уезжают в чужие страны, чтобы торговать и работать. В Афинах труд плохо оплачивается.

   А как хорошо в Греции! Какое солнце, какое ясное южное небо! У нас в Петербурге теперь снег и холод, а в Афинах в саду перед дворцом на деревьях краснеют созревшие апельсины. На улицах продают массу цветов. Все ходят в одних сюртуках, жара невыносимая даже в марте. Невольно жалеешь, что теперь не носят туник и сандалий. Кстати, в наших газетах писали, что афинские дамы решили переодеться в туники. Ничего подобного. Я интервьюировал за табльдотом одну прекрасную афинянку, и она только смеялась выдумки наших газет. Туники носят в Греции только летом в деревне и на морских купаньях. Афинянки одеваются по картинкам из Парижа и не отстают от остальной Европы, по крайней мере, в модах. Впрочем, теперь афинские дамы занимаются исключительно политикой. В газете "Асти" я прочитать, что одна спартанка просила у министра разрешения поступить солдатом в фессалийскую армию и хотела во что бы то ни стало драться с турками. Пенелопы хотят затмить Ахиллесов. Что касается прекрасных Елен, то в Афинах их очень мало. Они, вероятно, погибли под развалинами Трои. Хорошеньких гречанок почти не видно на улицах. Турчанки красивее. В этом отношении я грешу менее всего туркофильством и совершенно беспристрастен. Если гречанки сделают меня эллинофилом, я буду очень рад. Но, может быть, я не вижу в Афинах живых богинь потому, что здесь слишком много мраморных, и я не могу сравнить афинских дам с классическими Венерами, Дианами и Афинами?

   Однако вернемся к политике. В Афинах произвел сенсацию слух, что во фронте турецкой армии находятся два русских офицера. Не знаю, так ли это, но на службе у турок всегда было много иностранных офицеров. Греки почему-то ужасно этим возмущены, и "Акрополис" сообщает, что командир греческих инсургентов в Фессалии обещал албанцам вознаграждение в 2,000 драхм за голову иностранных офицеров, служащих в рядах турок. Греческие газеты сообщают много вздорных известий. Афинские журналисты интервьюировали меня в кафе, и на другой день напечатали в газетах такое, чего я вовсе не говорил или сказал из любезности.

   В отеле, где я остановился, есть несколько английских корреспондентов. Это бессовестные люди, не говорящие ни на одном языке, кроме собственного. Англичане думают, что все обязаны говорить по-английски. Они должны жестоко в этом разочароваться, по крайней мере, в Афинах. По-русски тут говорят гораздо лучше.

   Видел несколько номеров афинских юмористических журналов. Им недостает аттической соли, особенно когда они рисуют карикатуры на русских. Изображать Россию в виде северного медведя совсем не ново и не оригинально. В одном журнале северный медведь изображен даже с крылышками, которые подрезывает ножницами Греция. Греция, подрезывающая крылья России! Какое курьезное национальное самомнение! Англию греческие журналы изображают симпатично. Это весьма характерно для современной политической настроенности Греции.

   Но пора кончить письмо. Я в отчаянии: почта в Россию идет из Афин только три раза в неделю, и в остальные дни я нахожусь в положении блокированного полковника Вассоса: никакого сообщения с родиной! В довершение всего, письма путешествуют по всей Европе с вольностью туристов, останавливаются в Вене, осматривают музеи древностей и попадают в Петербург чуть ли не на десятый день.

  

  

  

   Афины взволнованы известием о блокаде. Нота союзных держав категорически заявляет правительству Греции, что в случае, если греческие войска не будут отозваны из Фессалии, через тридцать шесть часов, союзный флот блокирует порты Воло, Арту и Пирей. Босоногие мальчишки, разносчики газет, с неистовым криком "блокада! блокада!" бегают по всем улицам. Газеты раскупаются нарасхват. Я отправился в министерство финансов, чтобы переговорить с первым министром. Дельянисом, но в министерстве происходил спешный совет министров по поводу блокады и ответа на ультиматум держав. Г. Дельянис обещал принять меня завтра в 8 часов вечера. Когда я возвращался в свой отель, толпа народа загородила мне дорогу, махали шапками, кричали "зито!". Голубое знамя Греции с белым крестом развивалось над головами толпы. Это была новая демонстрация перед отелем, в котором остановился датский офицер, прибывший в Афины с двумястами волонтеров. Датчанин вышел к толпе на балкон, и его переводчик, от его имени, сказал речь, Раздались громкие аплодисменты и неистовое "зито!".

   Я думаю, что греческим министрам снова придется ответить на ультиматум Европы жалкими словами о гуманности и филантропических чувствах. Отозвать войска из Фессалии невозможно по той простой причини, что они не захотят вернуться. Возбуждение греков слишком велико. Правительство, потеряло всякую власть и плывет по течению. Гг. Скужесу и Дельянису остается петь: "плыви мой челн по воле волн, куда влечет тебя судьба!" В парламенте предстоит бурное заседание. Военный министр завтра отправляется к войскам в Фессалию.

   От Лариссы до Арты, по границе Фессалии расположились два фронта войск: греческие войска под начальством принца Константина и турецкие под начальством Этем-паши. У Арты, вопреки берлинскому трактату, турки построили укрепления и батареи с огромными крупповскими пушками. К греческому фронту прибывают все новые партии волонтеров, среди которых много иностранцев, любителей сильных ощущений: тут есть итальянцы, англичане, датчане. Греческая армия теперь достигает ста тысяч. Если Воло и Арта будут блокированы союзным флотом, греческое войско очутится в критическом положении: оно будет отрезано от остальной Греции. Позади фронта трудно проходимые горы Фессалии. Армии неоткуда ждать подкрепления, и при первом поражении она будет уничтожена турками. Но греки очевидно не боятся потерять голову в битве, так, как они уже потеряли ее в политике.

   Я отправился к греческому митрополиту Прокопию, чтобы побеседовать с ним о событиях. Монахи ввели меня в залу, сплошь увешанную портретами митрополитов и патриархов. Через несколько минут ко мне вышел сам митрополит Прокопий и любезно пригласил сесть. Он в черном монашеском одеянии, в греческой скуфье, расширенной кверху, с орденом и крестом на груди. Черная с легкой проседью борода, карие, добрые и серьезные глаза.

   - Я очень рад, что вы посетили меня! - сказал мне митрополит: я люблю русских.

   - Вы так хорошо владеете русским языком?

   - Немудрено. Я получил образование в

   Москве и долго жил в России. Часто и здесь вижусь с отцом Сергием, протоиереем здешней русской церкви. Вы у него еще не были?

   Лакей митрополита, в светском платье, подал мне две золотых чаши с водой и блюдечко с апельсинным вареньем.

   - Кушайте, пожалуйста! - приветливо сказал митрополит.

   - Что вы думаете, ваше преосвященство, о современных политических событиях? - спросил я.

   - Я далек от политики. Здесь у меня мир и тишина. Прискорбно, конечно, что русские и греки, два народа, связанных одинаковой религией, враждебно относятся друг к другу, но что же делать, если этого требуют обстоятельства.

   - Разве Греция не может обойтись без войны?

   - Мы не в состоянии равнодушно смотреть, как турки режут наших братьев на Крите.

   - У нас произвело дурное впечатление, что греки, христиане по религии, также режут турок, их жен и детей.

   - О, уверяю вас, это неправда! Ничего подобного не было на Крите! - горячо сказал митрополит.

   Он, очевидно, не хотел обвинять греков.

   - Неужели война будет и после блокады? - спросил я.

   - Союзные государства хотят принудить греков голодом... Тяжелое, грустное время!

   Митрополит стал перебирать черные четки, висевшие на его руке. Я спросил его, много ли церквей в Афинах, много ли духовенства, и поднялся, чтобы откланяться.

   - Я прошу вас не писать в вашей газете против греков! - приветливо сказал митрополит, прощаясь со мною.

   Не писать против греков... думал я, уходя. Но мне хочется быть только справедливым, и с какой стати нам, русским, руководиться греческим патриотизмом? У нас есть свои национальные задачи. Я говорил с одним молодым греческим патриотом, принадлежавшим к богатой афинской фамилии. Он прямо заявил мне, что греки хотят получить Константинополь, что границы Греции должны быть у волн Босфора. Расширение греческого королевства и усиление его идет прямо в ущерб нам. Кроме того, мы, вместе со всей Европой, хотим мира, а не войны. И может ли быть восстановлена старая Греция?

   Когда я бродил по афинскому музею, "среди саркофагов и урн погребальных", среди античных статуй с отбитыми носами и руками, которых, кстати сказать, в музее очень немного, и все больше позднейшие копии с работ Фидия, современная Греция казалась мне живым саркофагом минувшего. Вся страна, с ее античными развалинами, производит грустное впечатление гробницы. Все великое и прекрасное в ней давно миновало и умерло... Современные греки, малорослые, узкоплечие, кажутся выродившейся нацией. Их патриотизм, их теперешнее увлечение национальными идеями, быть может, симпатичны, но трудно верить в осуществление их греческих мечтаний.

   Чтобы немного развлечься и уйти от политики, я отправился в Фалеро - место приморских купаний. Из Афин идет туда паровой трамвай. Дорога довольно живописна и тянется под стенами Акрополиса среди целых рощ оливковых деревьев, уже покрытых зеленью. Фалеро - два: старый и новый Фалеро. В новом есть летний театр с открытой сценой, несколько хорошеньких вилл и множество кафе. Тихо плещется море. Вдали туманные горы острова Эгины. Дамы, велосипедисты - словно у нас в Петербурге. Сюда, в Фалеро, по вечерам собирается подышать морским воздухом все афинское общество. Но теперь даже в этом мирном уголке, слышались бряцание оружия и пальба. Трамвай был переполнен греками с ружьями в руках. Греки ехали в тир близ Фалеро упражняться в стрельбе. Ружья системы Гра, которыми вооружена греческая армия, продаются теперь в Афинах по 7 рублей за штуку. Они ввозятся без пошлины. В Фалеро я видел группы критян: они носят безобразные, черные шаровары, болтающиеся, как зоб индийского петуха. Вышитые золотом национальные костюмы гречанок с Крита гораздо красивее. Критянки, подобно турчанкам, носят золотые монеты на лбу и на груди.

   - Слышали новость? - спросила меня греческая дама за табльдотом, когда я вернулся в отель. - В Пире греки освободили 300 закованных армян, которых везли на египетском пароходе в Константинополь. Пароход взяли на абордаж, перебили всех турок... Какой героизм!

   - Я слышал, madame. Но на пароходе было всего три турецких жандарма, которые сдались без сопротивления.

   Так преувеличиваются все известия в Афинах. Здесь циркулирует слух, что в Фессалии из турецкой армии оспа уносит ежедневно по две тысячи солдат, что албанские солдаты возмутились, не получая жалованья, и т. д. Говорят, под Артой уже было сражение. Турки стреляли в греческие суда, и суда отвечали им залпом оруди