Шуф Владимир Александрович - На Востоке

какой я встретил в греческой армии и в Афинах, нельзя было бы ожидать от самого варварского народа. Говорят, что турки прекрасно обращаются с корреспондентами и умеют их отличить от шпионов.

   - "Греция всегда давала уроки Европе"! - сказал мне один греческий коммерсант, хвастливо играя бриллиантовыми перстнями на пальцах.

   Когда я жаловался на притеснения и несправедливости, которые испытываю, мне отвечали: "a la guerre comme a la guerre"! или "вы - русский, зачем же вы приехали в Грецию"? Но, мне кажется, во время войны сражаются ружьями и пушками, а не клеветой и низкими обвинениями. Ненависть к нации только у варваров переносится на отдельную личность.

   Случай, бывший со мною, отлично доказывает несостоятельность публикации греческих министров о безопасности иностранцев в Афинах и во всех провинциях Греции. Когда афинская толпа 25-го марта ломилась даже во дворец и побила камнями королевского адъютанта г. Боцариса, то может ли греческое правительство защитить иностранца? Наше посольство в Константинополе предупреждало меня, что ехать теперь в Грецию небезопасно. Тогда я в этом сомневался, но теперь испытал это на самом себе. Доноса армянского проходимца было достаточно, чтобы на меня взвели серьезное обвинение, подвергавшее меня опасности быть побитым каменьями толпы. Недоставало только, чтобы меня расстреляли по скоропалительному приговору военного суда в Лариссе.

   Впрочем, говоря откровенно, я доволен этим приключением. Устав от однообразной петербургской жизни, я поехал в Грецию искать сильных ощущений и получил их в избытке. Над моей головой свистели пули в Изеттине, в Лариссе и Афинах я видел перед собой озлобленную толпу. Когда я приехал в Афины, мои знакомые тревожно справлялись, правда ли, что меня и моего слугу связали и посадили в тюрьму. Этого не было. К сожалению, я не испытал положения военнопленного. Должно быть, неприятно. Помните стихи Лермонтова? -

  

   "Когда зари румяный полусвет

   В окно тюрьмы прощальный свой привет

   Мне, умирая, посылает,

   И опершись на звучное ружье,

   Наш часовой, про старое житье

   Мечтая, стоя засыпает..." и т.д.

  

   Когда я припоминаю о случившемся, мне смешно, что мой Осман Мамут наделал столько тревоги в греческом войске и в Афинах. "Турецкий офицер", отличающийся изрядной физической силой и довольно плохой сообразительностью, несколько раз просил у меня позволения побить напиравших на нас греков, но я его отговаривал, убеждая, что Эдхем-паша еще успеет это сделать лучше его. Зачем же лишать лавров Эдхем-пашу?

   Но довольно об этом. Я еще ничего не сказал вам о прелестном мысе Сунион, мимо которого плыл наш пароход по пути в Афины. Синее море, ясное, лазурное небо, и между ними, на дикой скале, мраморный храм Минервы. Это Сунион. Развалины древнего храма еще достаточно сохранились, и с моря кажется, что храм стоит во всей своей минувшей красоте, кажется, что проплываешь мимо древней Греции, тысячи лет тому назад, когда прекрасные боги царили над классической Элладой, и она не делала современных глупостей в политике и военной стратегии. Да пребудут над ней Марс и Афина!

  

  

  

   Вы, быть может, удивляетесь, что я попал в Малую Азию? Я тоже. Это совсем не по пути из Пирея в Константинополь. Но что же делать? Пароход "Мемфис", принадлежащей французской компании "Messagerie", заходит в Смирну - поклониться Востоку: для "Мемфиса" сто верст" - не круг: он идет очень быстро.

   С какою радостью я покинул берега негостеприимной Греции, где pусcкие теперь чувствует себя очень нехорошо. Только на "Мемфисе", под защитой французского флага, я очутился в безопасности. Но даже на палубе этого парохода греки грозили мне кулаками и задорно кричали: "Рyccкий! Русский!" Это было в Пирее.

   - Я удивляюсь, - сказал мне один пассажир, - что вы вышли целы и невредимы из Греции. Как вас там не укокошили? Греки - премилый народ и очень похожи на итальянцев: они улыбаются, любезно разговаривают с вами и, едва вы повернулись, пускают вам пулю в спину. Видно Бог вас хранил!

   Этот пассажир, официальное лицо, имени которого я не имею права назвать, оказывается, прекрасно знал бывшую со мною историю в Лариссе и Афинах, и объяснил мне ее совсем иначе. Он был знаком с подробностями дела. По его словам, от меня хотели избавиться в Афинах, так как я был в это время единственным в Греции русским корреспондентом, и здесь были хорошо осведомлены об эллинофобском направлении моих корреспонденций. Я не сочувствовал Греции, и это знали. Меня не хотели допустить в Лариссу, но не было благовидного предлога удалить русского корреспондента.

   Греческие политики, однако, продолжают еще подражать восточным дипломатам. Кроме того у них был прекрасный классически пример - письма Белерофонта. Меня, под видом любезности, снабдили подобным письмом в Лариссу. Я его считал рекомендацией и находил неловким вскрыть конверт.

   Да мне и не приходила в голову мысль о предательстве. Ко мне также, под видом переводчика, был подослан тайный агент, выдававший себя за армянина, а на самом деле грек. Благодаря его содействию, нашли предлог заподозрить меня и моего слугу в шпионстве и поднять историю, вынудившую меня покинуть Грецию в самую интересную минуту военной кампании. Дела греческой армии в это время были уже плохи, что тщательно скрывалось от Европы. Грекам было неудобно иметь в Лариссе русского корреспондента и лишнего свидетеля их неудач, не расположенного писать в пользу Греции. Подробности бывшего со мною вы уже знаете, Это беспримерное, по своей дикости, отношение к литератору, к которому в военном лагере должны были бы относиться, как к парламентеру. Но что же делать? Несмотря на вражду к русским в Греции, я пробыл на своем посту до последней возможности, и не моя вина, если я его покинул. Вот объяснение бывшей со мной истории, которое я слышал. Не смею ни утверждать, ни отрицать его достоверности, хотя, на мой взгляд, это объяснение довольно правдоподобно. Покидая Грецию, я, однако, не думаю перестать писать вам о ней и о современных событиях в Фессалии. Я только меняю наблюдательный пункт и, вместо Афин, буду переписываться с вами из Константинополя. Это даже выгоднее: письма отсюда доходят в Петербург на два дня раньше.

   Пароход компании "Messagerie", на котором я еду, правду говоря, довольно скверный. Чуть ли не грузовой. Он по крайней мере грузится углем в Смирне, и весь покрыт мелкой угольной пылью, так что нельзя ни к чему прикоснуться, не сделавшись трубочистом. Каюты освещены электричеством, но совсем не так роскошны, как например, на египетском пароходе, на котором я ехал в Пирей. "Эль-Кагира" лучше "Мемфиса". Кроме того "Мемфис" нагружен плохо и все время идет, наклонясь на бок. Капитан, любезный француз, почему-то объясняет эту неисправность войною, но я извожу его французской известной песенкой, применяя ее к "Мемфису".

  

   "Il etait un petit navire,

   Quи n'avai jamai naviue"

  

   Был один маленький кораблик,

   Который еще никогда не плавал.

  

   Вообще на "Мемфисе" больше французской любезности, чем удобства для пассажиров. Если бы не две хорошеньких турчанки, едущие с нами, наше плавание можно было бы назвать несчастным. Двое суток в довольно бурном море! Два раза заходило солнце за островами Греции и Малой Азии, две ночи крупные звезды, с Большой Медведицей в зените светят над палубой нашего "Мемфиса".

   На заре второго дня мы были в Смирне, важнейшем торговом порте Малой Азии, о котором вы имеете понятие по небольшому кружку, обозначенному на географической карте. На самом деле, Смирна на этот кружок вовсе не похожа. Огромный полуазиатский, полуевропейский город виднелся перед нами на низком берегу, за которым подымались невысокие, лесистые горы. Справа они походили на "твердыни застывших волн", по выражению поэта Мицкевича. И точно, зеленые горы здесь были волнисты и напоминали гребни брошенных на берег волн. Над Смирной темнели развалины стен и башен древней крепости, которая, как здесь говорят, была построена Александром Македонским. Этот великий завоеватель до сих пор почему-то популярен в Смирне, и во всех кафе висят его лубочные изображения, хотя героем современной Македонии является не Александр, а Эдхем-паша.

   Зеленая полоса кипарисовой рощи, ряд минаретов, потерявшихся в пестрой массе домов, - вот общий вид Смирны. В Смирне превосходная набережная и каменный полукруг мола, делающий удобную бухту одним из лучших портов Средиземного моря.

   Но прежде, чем попасть на берега Малой Азии, я совершенно неожиданно очутился на русской территории на нашем военном клипере "Вестник". "Вестник" стоял в бухте Смирны вместе с целой эскадрой французских, американских и итальянских броненосцев, из которых особенно хороши были два белых, как снег, американских чудовища с огромными пушками и бравыми солдатами в кепи.

   Кстати: около Пирея, притаясь между скалами, стоит английский броненосец... что бы это означало? Отчего он не на рейде Пирея, и о его присутствии здесь никто не ведает? Разве одни греческие министры... Афины под охраной английских пушек! Турецкий каик с загнутым килем подвез меня к русскому пароходу.

   - Земляки можно к вам на корабль? - крикнул я матросу, мывшему палубу. Матрос весело осклабился и смотрел на меня в недоумении: откуда русский человек взялся в Смирне? Тотчас на трапе парохода показался молодой офицер и крикнул мне:

   - Пожалуйте! Милости просим! Только простите: у нас уборка!

   Я взобрался по сходням на мокрую палубу и тотчас очутился в кружки русских моряков, дружески пожимавших мне руку. Меня пригласили пить чай в кают-кампанию. Начались расспросы о Петербурге, об Афинах. "Вестник" уже целый год в плавании. Право, кто не был на чужой стороне, среди враждебного народа, тот не знает, как весело и хорошо вдруг, неожиданно, очутиться среди земляков и соотечественников, да еще наших милых и радушных моряков. Я готов был расцеловать первого попавшегося матроса.

   Офицеры "Вестника" просили меня послать приветы их родным и знакомым в Петербурге.

   Нашу беседу прервала церемония поднятия русского флага, на этот раз, по случаю страстной недели, менее торжественная: без музыки. Раздались свистки боцманов, офицеры вышли на палубу и русский флаг взвился и развернулся над мачтой...

   Через час я был в Смирне. Это шумный портовый город, с железнодорожной ветвью, со множеством турецких кофеен и магазинов. На пристани целый лес корабельных мачт, снастей, парусов и красных турецких флагов с белым полумесяцем. Суда нагружены лимонами, апельсинами, - целый фруктовый рынок на море.

   В городе несколько сот тысяч жителей, среди которых сорок тысяч греков. Этим сорока тысячам предложено оставить Смирну в пятнадцатидневный срок. Греков высылают по случаю войны, опасаясь бунта, так как дознано, что им посылают оружие и боевые припасы из Греции. Было арестовано несколько ящиков ружей, тайно привезенных в Смирну. Я вышел на берег в сопровождении турецкого консула. Он тотчас познакомил меня с моим смирнским собратом по перу, эфенди Гакки, редактором газеты "Смирна", с турецким адвокатом Рифат-эфенди и начальником порта Мемет-Джемалом. Я давно не встречал такого чисто восточного гостеприимства, какое нашел в Смирне. К русским здесь относятся превосходно. Мне показали весь город, начиная с великолепного "чарши" - рынка. Это ряд улиц, похожих на крытые галереи, под навесами которых ежеминутно проходят целые караваны нагруженных верблюдов - косматых чудовищ со стальными сетками на зубах. Кругом пестрые восточные магазины с лакомствами, оружием, знаменитыми смирнскими коврами и благовониями - ладаном, миррой. Тут же продают гашиш. На каждом шагу порталы мечетей, тихо журчащие фонтаны. По всему рынку снует яркая живая толпа в фесках, чалмах, тюрбанах. Арабы в белых бурнусах, черные негры с лицами, словно вычищенными ваксой, женщины, закутанные в покрывала, турки, курды, арнауты, евреи, греки - весь Восток, столпившийся в Смирне. Меня таскали по всем кофейням, дарили мне разные безделушки, четки из розового дерева, восточные кошельки с золотой вышивкой. Много расспрашивали меня о России и справедливо упрекали русских за то, что в Смирне нет ни одного русского торговца. Но что же делать? У нас даже в Константинополе всего одна русская лавка. Мы всю торговлю на Востоке отдаем в руки греков и англичан, и еще хотим, чтобы наше влияние там было равносильно английскому. В Смирне, богатейшем городе Малой Азии, масса иностранных магазинов, европейских товаров и ничего русского. На берегу Малой Азии, близ Смирны, сосредоточены турецкие войска, переправляемые на Крит и в Фессалию. Берег на несколько верст белеет палатками. Страшная сила движется в Европу с Востока.

   Я имел честь представиться генерал-губернатору Смирны, Камиль-паше, и Осман-паше, командующему войсками. Осман-паша, - другой, не тот, которого вы знаете, - старый приветливый генерал в мундире, вышитом золотом. Он принял меня в своем кабинете, долго говорил по-французски о том, что участвовал в севастопольской кампании и в последней русско-турецкой войне.

   - Мы часто дрались с русскими, но мы их любим! - улыбаясь, сказал мне Осман-паша. Я ответил, что и с французами у нас было много войн, но мы теперь добрые друзья.

   Осман-паша отправляет войска на остров Крит. Он очень жалел, что по случаю праздника, Пятницы, не может показать мне учения турецких солдат. В победе Эдхем-паши он не сомневается и уверяет, что Ларисса уже взята.

   Адъютант Осман-паши проводил меня до ворот смирнских казарм и скомандовал часовым:

   - Селям-эт!

   Четыре часовых в фесках сделали мне на караул, чему я несколько удивился в качестве мирного статского. Это была любезная почесть, которой меня проводили, как русского корреспондента.

   Мимо меня красивым маршем прошел полк молодцеватых солдат редифа, и железные ворота казармы закрылись.

   Меня провели в роскошный дворец генерал-губернатора Смирны, потонувший среди зелени апельсинных и лимонных деревьев. Два офицера по высокой лестнице террасы ввели меня в прохладную гостиную с мягкими диванами и восточной утварью. Хрустальная люстра спускалась с потолка, как в мечети. Это был дворец во вкусе сказок Шехерезады. Шамиль-паша отправлялся в мечеть и мог принять меня только на минуту. В гостиную вышел немного сгорбленный старичок с лукавыми глазами, острым носом и седой бородой.

   - Ларисса взята! - прямо сказал мне Шамиль-паша, показывая телеграммы "New York Herald'a".

   Турецкая кавалерия разрезала линию греческих войск и заняла долину Фессалии. Греки отступили, Ларисса была окружена турками.

   Признаюсь, я плохо поверил этому известию, хотя оно было не из турецких источников. Надо его проверить в Константинополе. Ничего нет невозможного, что после четырехдневного генерального сражения, греки отступили перед превосходными силами турецкой армии, но плоха верится в столь быстрое окончание кампании.

   Если взята Ларисса и занята турками долина Фессалии, - война окончена. Европа может предложить Греции отозвать войска с Крита, если Греция желает, чтобы турки ушли из Фессалии. Тогда сложный политически вопрос разрешится сам собою, и Греция не в состоянии будет упорствовать доле.

   После короткого разговора с Шамилем-пашою я откланялся и вышел из дворца. Было уже 4 часа, и надо было спешить: "Мемфис" должен был сняться с якоря в 5 часов, чтобы завтра к утру поспать в Дарданеллы, так как проход через Дарданеллы разрешается только днем. Таким образом в плаванье мы будем трое суток! Праздник Светлого Христова Воскресенья я встречу на "Мемфисе" в Мраморном море.

   В заключение маленький эпизод, который мне рассказан сейчас на палубе. Он очень характерен для греков. В Лариссе греки едва не убили г. Кожека, сына покойного австрийского посланника в Афинах, и г-на Бурэ, сына французского посланника, которые, вместе с двумя французскими корреспондентами, разговаривали за столиком кафе, не совсем благосклонно отзываясь о Греции. Два офицера греческой армии подслушали разговор и подняли целую историю. Толпа накинулась на иностранцев и хотела бросить их в Пеней. Отряду жандармов едва удалось их спасти. Точно также в Константинополе греки, без всякого повода, напали на двух русских и одного австрийского офицеров. Греция, очевидно, переживает сильнейший кризис национального возбуждения, сопровождаемый припадками буйства. Очень опасный вид национальной "Mania grandiosa".

  

  

  

   Ларисса взята. Это совершилось так неожиданно быстро, что я сначала не решался поверить. Только по приезде в Константинополь я убедился в достоверности факта, получив подтверждение в нашем посольстве. Взятие Лариссы - начало конца греко-турецкой войны.

   В ночь на 5-ое апреля, когда я был в Лариссе, турки неожиданно перешли в наступление. Армия Эдхем-паши двинулась от Элассоны к границе Фессалии, и турецкий авангард пытался занять выгодную позицию в пограничных горах. Сверх ожидания встретив здесь греческую артиллерию, турецкие солдаты отступили. Война перешла на границу Македонии, но, после трехдневного генерального сражения с главными силами Эдхем-паши, греки стали отступать к Лариссе. Эвзоны напрасно старались задержать неприятеля. Эдхем-паша превосходно воспользовался преимуществами своей армии. Он постоянно вводил в сражения новые свежие силы, полки сменяли полки, и наконец атака великолепной турецкой кавалерии совершенно сломила неприятеля. Кавалерия прорвала линию греческих войск и заставила их в беспорядке отступить к Лариссе. На берегу Пенея греки снова успели укрепиться и построить редуты. Ларисса еще держалась в течение одного дня. Заняв долину Фессалии, турецкая армия окружила Лариссу.

   Греки бежали, но турецкая пехота еще не решалась войти в оставленный город. Опасались, что Ларисса минирована. Наконец, вслед за кавалерией, на улицы города вошли войска редифа. Магометанское население Лариссы, с муллами во главе, вышло на встречу Эдхем-паше. Радость мусульман была неописуема. В мечетях служили молебствия. Ени-шеер, Новый город, как турки называют Лариссу, снова сделался турецким городом. Эдхем-паша остановился во дворце, еще вчера бывшем резиденцией принца Константина. Турецкая армия в побежденном городе вела себя превосходно: ни грабежа, ни насилия, ни убийств. На улицах сохранялся образцовый порядок. Честь победы и взятая Лариссы всецело принадлежала турецкой кавалерии. Эдхем-паша оказался превосходным тактиком. План кампании, диспозиция генерального сражения были выполнены почти с пунктуальной точностью. Взятие Лариссы совершилось так быстро, что Эдхем-паша мог бы повторить классическую фразу: "veni, vidi, vici!" - пришел, увидел, победил. Не более недели тому назад я видел Лариссу, наполненную греческими эвзонами и карабинерами. На площади военный оркестр играл опереточные мотивы, во всех кафе греческие офицеры курили и играли в трик-трак. Но выиграть партию в трик-трак легче, чем выиграть битву. Теперь в руки турок досталась артиллерия, амуниция, ружья Гра и масса провианта, оставленные греками в Лариссе. Красные фески наполнили улицы Ени-шеера, и Эдхем-паша, как обещался, пьет кофе в главной квартире греческой армии.

   Но окончена ли война со взятием Лариссы? Что делает теперь побежденная греческая армия? Говорят, принц Константин ранен в ногу и бежал в Афины, где теперь будто бы вспыхнула революция. Этим слухам надо верить с осторожностью. Война еще не окончена. Отступив, греческие войска заняли сильную позицию вблизи бухты Воло. Эта позиция, помимо полевой артиллерии, защищена пушками греческих броненосцев, стоящих на якоре у берегов бухты. Весьма осторожный, Эдхем-паша не решился преследовать греков. Он благоразумно обошел опасную позицию близ Воло и оставил ее пока в стороне. Его войска двинутся на Трикколо и разобьют по частям, вплоть до Арты, стоящие там греческие полки. Позиция будет взята за позицией, город за городом, вся Фессалия будет очищена от греческих солдат, и тогда настанет участь последнего укрепления близ Воло. Так опытный и не увлекающийся шахматный игрок берет фигуры у своего противника и, обессилив его, дает шах и мат королю главными фигурами. Положение греческого короля теперь самое невыгодное. Офицеры взяты в плен, не осталось ни одной туры, партия проиграна. Одна надежда, что противник прозевает выгодный ход, но этого трудно ожидать от такого ловкого и внимательного игрока, как Эдхем-паша. Он играет лучше Стейница, Ласкера и Чигорина.

   Даже после взятия позиции близ Воло греческая армия может отступить в горы, и тогда начинается долгая и трудная партизанская война, весьма невыгодная для турецкой регулярной армии. Турецкие генералы опасаются именно этого маневра. У греков много хороших горцев; горы южной Фессалии и Румелии, дикие и скалистые вершины Пинда представляют укрепленные самой природой позиции.

   По опыту нашей войны на Кавказе, мы знаем всю трудность партизанской войны в горах, где нельзя дать ни одного правильного сражения, где личная храбрость заменяет искусство и тактику полководцев.

   Турция прекрасно понимает затруднительность подобной войны, и она отправила в Фессалию одного из лучших своих генералов, - знаменитого Осман-пашу, героя русско-турецкой военной эпопеи. Только армейская молодежь в Турции мечтает о триумфальном шествии турецкой армии в Афины. Дипломаты и генералы более осторожны. Если вмешательство Европы не прекратит войну в Греции, мы будем присутствовать при крайне интересной борьбе победителей и побежденных.

   Турция в горах Фессалии может выиграть победу Пирра. Я не сомневаюсь в победе Турции, но эта победа обойдется ей дорого. После поражения в Лариссе, греческая армия пала духом, но может вспыхнуть народная война, когда каждый грек возьмется за ружье. Национальное возбуждение в Греции слишком велико. Получив прекрасный урок в Лариссе, греки едва ли опомнятся. Они полезут как медведи на рогатину. Их самолюбие слишком сильно задето. Помилуйте! Они воображали, что с первых же шагов побьют турков, и вдруг такой афронт! Теперь окажутся виновны решительно все: король, принц Константин, г. Дельянис. Как они решились начать войну, когда греческая армия не была к ней достаточно подготовлена? В Афинах забудут, что войны требовал народ, а не король. В Константинополе носятся слухи, что г. Дельяниса уже убили. Если это и неправда, то очень характерно. Я не желал бы быть теперь в Афинах. Воображаю, что там делается. Принц Константин до последней минуты телеграфировал, что все обстоит превосходно, и вдруг - поражение под Лариссой, бегство греческой армии, массовая гибель солдат, потеря провианта и артиллерии! Этого скрыть нельзя...

   Турция если и напрягает последние финансовые средства для войны с Грецией, находится все же в несравненно лучшем положении, чем ее противница. При мне еще в Афинах оставалось не боле двух сотен солдат: все, даже жандармерия, отправлено на границу. Военные силы истощены. Константинополь, наоборот, переполнен отборным войском Турции. В Фессалию отправлены только войска редифа и несколько эскадронов кавалерии. Из Малой Азии идут прямо полчища. Я невольно сравниваю великолепную турецкую кавалерию на чистокровных арабских лошадях с тощими конными карабинерами Греции, маленьких эвзонов в юбочках с плохими ружьями Гра-Шаспо в руках и молодцеватых низамов и редифов в фесках с ружьями Мозера и Мартини. Можно ли сомневаться в победе Турции? Мусульманский Восток еще слишком силен и воинствен. Даже для громадной России были нелегки войны с Турцией, а затеянную Грецией войну надо считать прямо политическим и национальным безумием, от которого Грецию могут излечить только холодные души, вроде принятого ею в Лариссе. Кроме того, надо прибавить, что в греческой армии нет ни одного талантливого генерала, могущего соперничать в искусстве с Эдхемом или Осман-пашою. Разве полковник Вассос, но и он похож на герцога Альбу скорее наружностью и жестокостью, чем способностями полководца.

  

  

  

   По приезде в Константинополь, я был окружен неожиданным вниманием. Моя история в Афинах здесь, оказывается, была известна. Газеты "Саба" и "Икдам" напечатали обо мне самые лестные для меня статьи, в которых рассказывается о моих приключениях в Греции.

   В иллюстрированном журнале "Малюмат" мой портрет.

   Константинопольское общество сделало мне самый любезный прием. Ежедневно я получаю визитные карточки от совершенно мне незнакомых лиц. Меня посетили Сулейман Фейзулла, драгоман е.в. султана, Сеид Амед, адъютант султана, Фуад-бей, генеральный консул в Батавии, Хашик-эфенди, член бюро иностранной прессы в Константинополе, и многие другие. Меня приглашают обедать, кататься, на вечера и рауты. Я боюсь даже, что мне не останется времени писать мои корреспонденции. Но, во всяком случае, я очарован турецким, чисто восточным гостеприимством и милой любезностью константинопольского общества. Симпатии к русским здесь очень велики и достаточно было русскому корреспонденту встретить недружелюбный прием в Греции, чтобы найти самое искреннее расположение в Константинополе.

   Я был у Тевфик-бея, одного из высших чиновников министерства иностранных дел. Меня пригласили в его кабинет в министерство. Паша сидел за письменным столом, окруженный несколькими чиновниками. Он был в мундире и феске, довольно полный, с рыжеватой бородой и карими, острыми глазами. Он любезно протянул мне руку и пригласил садиться. По восточному обычаю мне подали маленькую чашку кофе.

   - Нас считают варварами в Европе, - сказал Тевфик-бей, но вы сами имели случай убедиться, что греки, которые хвастаются своей цивилизацией, на самом деле, стоят в этом отношении ниже турок.

   - Но зато греки очень храбры, - пошутил я, они смело нападают на журналистов, вооруженных пером, и отступают только перед штыками солдат.

   - Они нападают даже на детей и женщин. Вы, конечно, знаете о зверствах, совершенных греками на Крите. Но я вам сообщу еще один факт: греки украли дочь нашего консула в Воло. Где находится теперь эта несчастная - не известно. Наш консул, по объявлении войны, должен был покинуть Воло, не разыскав дочери. Это дело передано теперь французскому консулу. С пленными турецкими солдатами в Афинах обращаются варварски: им плюют в лицо, бросают в них каменьями...

   - Правда ли, что греки сломали руку вашему консулу в Пирее?

   - Нет, это неверно, но они выбили стекла в нашем посольстве в Афинах.

   Паша сделал мне несколько вопросов о России и сказал на прощание:

   - Нас, турок, очень мало знают в вашей стране, и я очень прошу вас познакомить в своих корреспонденциях ваших соотечественников с нашим народом.

   Тевфик-бей был до известной степени прав. В самом деле, знают ли у нас турок? Я думаю, еще многие представляют себе турецкого пашу сидящим, поджав ноги, на диване, с чубуком кальяна в руках. Турецкие паши очень светские люди, прекрасно говорят по-французски и носят европейское платье, сохранив только национальную феску. Тевфик-бей мало чем отличался от любого из петербургских бюрократов. Точно также министерство иностранных дел в Константинополе совершенно европейское учреждение. Мне позволили осмотреть некоторые его отделения, и директор архива Мустафа Нури-бей лично показал мне свою канцелярию с ее образцовым порядком. Здание Министерства иностранных дел громадно и полно кипучей деятельности. Чиновники получают прекрасное содержание, несравненно большее, чем у нас.

   Подобно Тевфик-бею жаловался на то, что турок мало знают в Европе, известный турецкий журналист и писатель Ахмед Михдат-бей. Ахмед Михдат редактор самой большой в Константинополе газеты "Терджиман-Ахыйхат", считающейся органом султана.

   По крайней мере, эта газета наиболее любима в Ильдиз-Kиocке. Ее редактор один из важных сановников Турции. У него вид профессора.

   - Вы требуете цивилизации от турок, сказал мне Ахмед-Михдат, но дайте же мирное развитие и покой нашей несчастной стране. Помилуйте, война за войною в течение целых столетий! То с Poccиeй, то с Грецией! У нас возбуждают раздоры, разжигают религиозные и национальные страсти. Чего хочет от нас Англия? Армянская смута была посеяна англичанами. До сих пор армяне и турки жили, как братья. Посмотрите - армяне занимают у нас высшие должности, они руководят нашей торговлей, они были всегда нашими лучшими друзьями. Но Англия через созданные ею революционные комитеты возбудила армян против нас. Армяне, на глазах толпы, разорвали на клочки 12 маленьких девочек, шедших из школы, армяне чуть не взорвали наш банк, они нарочно вызывали резню... Неужели чернь могла быть равнодушна? Если бы у вас в России, евреи, положим сделали то же самое, толпа начала бы их бить. У вас бывали еврейские погромы. Но я вам скажу, что когда били армян на улицах Константинополя, многие мусульманки прятали и спасали их в своих гаремах, отворяли им двери своих домов, рискуя жизнью. И виною всех армянских ужасов, повторяю, была Англия. Я всегда был русофилом и думаю, что Россия наш лучший друг. Только ее политике мы можем доверять. Европа хочет разделения Турции... но неужели это так легко? Ведь Турция - живое тело, и, чтобы разнять его части, потребуется слишком кровавая операция. Она может вызвать общую войну. Англия первая обратится против Poccии.

   - Признаться, - сказал я, - я плохо понимаю, как может Англия воевать с Poccиeй? Англия - морская держава, Россия - сильна на суши. Ведь это будет война кита с медведем! Кстати, в русских газетах писали о плохом состоянии вашего флота. Правда ли это?

   - У нашего флота есть свои недостатки и главный из них тот, что наши броненосцы вооружены старыми крупповскими пушками. Пушки греческого флота - новейшей системы и стреляют дальше наших. Но вопрос о флоте теперь не так важен. Вы видите, греки разбиты на всех пунктах. Со взятием Лариссы, война еще не окончилась, но теперь она не продлится долго.

   - Правда ли, что сербский посланник отозван из Константинополя?

   - Я не думаю, что этот факт означает войну. Тут есть другие, частные причины. Вы в Константинополе в первый раз? Теперь наша общественная жизнь стихла, благодаря войне и армянским неурядицам, но я уверен, что в другое время Константинополь вам очень бы понравился.

   Я сказал, что люблю Константинополь, и мы простились. На другой день я познакомился с талантливым турецким художником, Хашик-эфенди. Он портретист. Долго жил в Италии, прекрасно изучил живопись, говорит очень горячо об искусстве, и его картины могли бы сделать честь любой из наших выставок. В Петербурге имеется всего одна работа этого художника - портрет графини Монтебелло. Я видел его этюды, полные жизни и экспрессии. Хотя формально живопись запрещена Кораном, это искусство начинает развиваться в Константинополе. Среди пашей и сановников Порты много меценатов.

   Мы так мало знаем Турцию, что я был удивлен, встретив артиста и художника в феске. Мы сошлись с ним в любви к Востоку, к его ярким краскам, пестрому колориту и своеобразной красоте. Из работ Хашик-эфенди мне особенно понравился этюд молодого турка в тюрбане, со странными, задумчивыми глазами на смуглом лице... Какая великолепная фигура!

   Я познакомился также с несколькими блестящими офицерами турецкой кавалерии. Это настоящая jeunesse d'or Константинополя. Особенно очаровали меня своею любезностью два брата. Оба адъютанты и такие красавцы, которых можно встретить только в Турции. Если бы наши петербургские дамы видели их где-нибудь за городом, во время прогулки в изящном экипаже, их сердце было бы в положении города Лариссы. Ларисса была бы взята турецкими офицерами.

   Я видел также турчанок - под покрывалом. Это сказочные красавицы в прозрачных черных вуалях на лице, в черных фереджэ. Они, как тени, проходят по улицам при ярком солнце, и черный цвет их одежды, совсем монашеской, странно противоречит полным жизни, розовым лицам и блестящим, горячим, нежным глазам. Они мелькают мимо за стеклами карет во время обычных прогулок у Золотого Рога или в Скутари. Я когда-нибудь на досуге расскажу вам маленькие секреты Стамбула и выдам тайны современных гаремов. Шехерезада еще рассказывает свои пикантные сказки, и тысяча и одна ночь в Константинополе полна любви и очарований.

   Вчера был в Скутари, на азиатском берегу. Здесь у волн Босфора - совсем венецианские домики, ступени их крыльца купаются в воде, лодки входят прямо во двор через ворота над волнами... А кругом кусты цветущей сирени, темные кипарисы, лиловые кисти глициний... Какая красота, как уютно и хорошо здесь! Но дальше - пестрый и грязный восточный базар, за ним мечеть вертящихся дервишей, а потом бесконечное, мрачное кладбище в лесу темных кипарисов. Каменные, старинные памятники в чалмах и тюрбанах... Я ехал верхом по дороге, идущей в Багдад... Вдали виднелось Мраморное море и минареты Стамбула. Солнце заходило за холмистые горы азиатских берегов, и мне чудилось, что все это странный, сказочный сон.

  

  

  

   Я имел случай беседовать с Тевфик-пашою, министром иностранных дел Турции. Высшие сановники Оттоманской Порты очень недоступны, и только благодаря любезному содействие лиц нашего посольства, а также тем симпатиям, которыми теперь пользуются русские в Константинополе, мне удалось получить аудиенцию у министра.

   Тевфик-паша живет в Пере в деревянном, очень оригинальной архитектуры доме, из окон которого открывается прелестный вид на Босфор. Меня ввели в гостиную, убранную по-европейски роскошно, но без претензий на излишний блеск. Ничего бросающегося в глаза. Меня встретил брат министра, с которым я имел случай познакомиться несколько раньше. За дверью, ведущей в кабинет министра, были слышны голоса. Тевфик-паша был занят, но, получив мою карточку, тотчас же прервал свои занятия, чтобы переговорить со мною. В гостиную вошел высокий, плотный, лет 42, человек с необычайно светлым и приветливым лицом. Умные глаза, над орлиным, очень типичным носом, добрая улыбка, мелькающая под светлыми усами.

   Тевфик-паша - блондин, что очень редко встречается у турок. У него светлая борода, мягкие волосы. Лоб очень высокий. Он в феске и черном смокинге. Министр держится просто, безо всякой натянутости в обращении. Он сел на диван у окна и осведомился, давно ли я в Константинополе.

   После нескольких любезных фраз я спросил у министра, что он может сказать русской публике о современной политике и событиях в Греции.

   - Благодаря благосклонности России и ее дружеским отношениям к нам, - сказал Тевфик-паша, - а также благодаря ее добрым советам быть умеренными в наших действиях по отношении к Греции, все пока благополучно.

   - Можно ли считать войну окончившейся?

   - Что касается войны, я надеюсь, что ее почти можно считать окончившейся.

   Тевфик-паша, как все восточные дипломаты, очень осторожен в своих словах и старается сказать как можно меньше, взвешивая и обдумывая каждое слово. Он заговорил со мною о своем пребывании в России и Петербурге, спрашивал меня о Греции Он превосходно говорит по-французски и настоящей европеец. Я простился с ним, очарованный его любезностью, но очень мало узнав о его политических взглядах. Впрочем, то немногое, что сказал мне Тевфик-паша, весьма значительно, если допустить комментарии. Турция, конечно, легко могла уничтожить греческую армию, когда она еще была недостаточно организована в Воло и Лариссе. Но Турции советовали ждать и быть умеренной. Об умеренности в требованиях к Греции Тевфик-паша говорит и теперь, когда победа на стороне Турции. К России министр относится с большой симпатией. Все это доказывает, что со стороны Порты ничто не угрожает европейскому миру. К Греции победители готовы отнестись великодушно. Все это указывает на то, что мир с Грецией скоро будет заключен, и никаких дальнейших осложнений нам не угрожает. Но, что означает фраза министра "все пока благополучно"?

   Я думаю, действия турецкой армии будут до конца победоносны. Почти вся Фессалия находится в руках Эдхем-паши. Калампакка, Трикколо, важнейшие пункты и позиции греков, пали после незначительного сопротивления. Теперь предстоит еще одно генеральное сражение при Фарсале, где грекам удалось сосредоточить остатки своей разбитой армии. Сражение при Фарсале, знаменитое в глубокой древности, еще ничего не говорит о сражении при современной Фарсале. Классические воспоминания в войне ни при чем.

   Греческая армия, составленная из плохо обученных резервистов, волонтеров, и т. п. едва ли будет в состоянии противиться хорошо дисциплинированной армии Эхдем-паши. Дух греческих солдат совершенно упал. В Афинах происходит кавардак, перемена министерства, внутренняя неурядица. Масоны-трикуписты и сторонники г. Ралли займут первое место в парламенте. Г. Дельянис, наиболее способный человек в греческом министерстве, отставлен по указу короля. На г. Дельянисе греки срывают злость за свои неудачи. Надо же обвинить кого-нибудь! Народ требовал войны, - ее нельзя было не начать, а раз война проиграна, виновным оказывается не народ, желавший воины, а г. Дельянис, которого за его осторожную медлительность называли Фабием Кунктатором и изображали едущим на черепахе. Такова справедливость в Афинах. Если уж ссылаться на древние примеры, то надо вспомнить, как афиняне отравили Сократа. Лучших своих людей они убивали или подвергали остракизму. Теперь они едва ли благодарное. Г. Дельянис несомненно опытный и талантливый политик, масоны едва ли будут лучше его.

   Турецкая армия наверное скоро будет в Воло, из которого поспешно отправлены все женщины и дети.

   Английский и итальянский крейсеры стоят в бухте.

   Эдхем-паша, так как его армия разделилась для оккупации Фесеалии, потребовал подкрепления. К нему послано 12 батальонов редифа. Таким образом, для сражения при Фарсале, уже состоявшегося, как известно из телеграмм, в пользу турок, Эдхем-паша располагает достаточными силами.

   Если мне придется отправиться в действующую турецкую армию, я надеюсь проехать из Салоник в Воло на турецком пароходе. К этому времени Воло будет взят. Кстати, об армии Эдхем-паши. Турецкая регулярная армия действует удивительно корректно. Она прекрасно дисциплинирована. О "турецких зверствах" теперь нет и помину. Башибузуков Эдхем-паша или вовсе не принимает, или зачисляет их в ряды регулярных солдат, лишая их этим возможности грабить и убивать.

   С пленными, в противоположность грекам, турки обращаются превосходно. Вчера в Константинополь прибыл первый транспорт с больными и ранеными солдатами. Что касается константинопольских греков, - они пока держат себя смирно. Пасха прошла безо всяких инцидентов. Грекам в Константинополе предложено: или принять турецкое подданство, или покинуть город в течение недели. К остающимся в городе грекам турки не проявляют ни малейшего недоброжелательства. Им оказывают всевозможные льготы.

   Многие греческие купцы горько жалуются на разорение, которое причинили им их соотечественники в Афинах своим бестолковым шовинизмом. Критские и константинопольские греки не проявляют никакого сочувствия к воинственным афинянам.

  

  

  

   Я читал несколько русских и французских описаний "селамлика", и ни одно из них не показалось мне удовлетворительным, когда я сам увидел это действительно великолепное зрелище, посмотреть которое нарочно приезжают из Лондона, Парижа, Петербурга... Это нечто восхитительное, трудно поддающееся описанию. Я удивляюсь, что ни один художник до сих пор не изобразил "селамлика" на картине. Какой богатый сюжет для колориста! Сколько ярких красок, пестрых фигур, блеска и красоты! Право, точно видишь живую иллюстрацию к сказке о Гарун-Аль-Рашиде!..

   Селамликом, как вы знаете, называется торжественный выезд султана в мечеть, повторяющийся каждую пятницу. Благодаря любезности г. Яковлева, второго драгомана нашего посольства в Константинополе, я имел в самый день селамлика карточку посла, с которой можно было получить пропуск в павильон для иностранцев, считающихся на селамлике гостями султана. Меня сопровождал посольский кавас в расшитом шнурками турецком платье, в феске, с турецкой саблей на боку и револьвером в раззолоченной кобуре. Очень эффектный наряд...

   Еще по дороге к Ильдиз-Киоску нам попадались войска; кавалеристы, спешившись, стояли у тротуаров; улицы были запружены народом. Мой экипаж обгоняли посольские коляски с кавасами на козлах, щегольские кареты пашей, за которыми скакали верховые ординарцы. По склонам холмов и в садах виднелись закутанные в белые покрывала фигуры турчанок. Около мечети Xaмидиэ экипаж остановился, и кавас провел меня в павильон для иностранцев, показав карточку адъютанту султана, блестящему офицеру в аксельбантах и синем мундире с красными откидными рукавами. Адъютант любезно улыбнулся, сделал под козырек и по-французски попросил меня войти. Павильон, разделенный на несколько комнат, был наполнен элегантной публикой. У каждого окна было человек по пяти, и я предпочел выйти на маленькую площадку перед павильоном, откуда можно было лучше видеть. Тут под деревьями стояли русские матросы, францисканские монахи, какая-то хорошенькая дама под руку с мужем, несколько турецких офицеров и корректных англичан в перчатках и цилиндрах. Площадка и павильон выходили на короткую, очень покатую улицу, начинавшуюся от дворцовых ворот Ильдиз-Киоска и кончавшуюся у чугунной решетки перед мечетью Хамидиэ. Собственно, на этом небольшом пространстве сосредоточивалась вся церемония селамлика. Дальше виднелся широкий двор мечети и ниже огромная площадь, на которую отрядами прибывала кавалерия. Она двигалась и скакала вдали бесконечной лентой среди целого леса пик и красных значков. Чудный вид на Босфор и Константинополь открывался в перспективе этой картины.

   Улица перед павильоном пока была пуста, и по ней двигалось всего пять-шесть маленьких повозок, запряженных ослами. Турки-чернорабочие лопатами доставали желтый песок из повозок и разбрасывали его по улице. Но вот издали донеслись звуки военного марша, и показались ряды солдат в красных фесках и синих мундирах. Впереди шел оркестр, блестевший медными трубами. Несколько тысяч солдат со знаменами входили на площадь и улицу, шпалерами становясь вдоль тротуаров. За турецкой пехотой шли молодцеватые арнауты, и наконец показались зуавы. Представьте себе несколько сот рослых красавцев-арабов со смуглыми, темными лицами, в красных фесках, перевитых искусно свернутой зеленой чалмой. Это зуавы, великолепное войско из дальней Аравии и Египта. На красавцах солдатах синие куртки со шнурками, красные шальвары и белые штиблеты. К ружьям, вместо штыков, привинчены короткие прямые сабли, ярко блестящие на солнце. Под музыку марша арабы шли красивым, церемониальным шагом, выкидывая правую ногу, будто танцуя чардаш. Декорация Босфора, великолепная мечеть, музыка и эти полки арабов, пестрые, яркие, переносили воображение в сказочное царство востока. Казалось, что видишь не действительность, а оперную или феерическую сцену, полную движения, музыки и красок. Зуавы стали внизу, под каменной стеной площадки павильона, и когда один из арабов, улыбаясь и оскалив белые зубы, подняла, голову и посмотрел на нас, - мне