Шуф Владимир Александрович - На Востоке

очень хотелось набросать этюд этой красивой, типичной головы в зеленой чалме. Штыки зуавов блестели прямо под нами, и страшно было оступиться, чтобы не упасть на их острия. Маркитанты разносили зуавам воду в медных чашках и деревянных кувшинах. Слышались смех и шутки на странном гортанном наречии. Теперь на площади и вдоль всей улицы стояли несметные войска. Между линией войск - пять или шесть оркестров, попеременно игравших марш. Конные турецкие казаки, черкесы, пешие арнауты и зуавы, матросы турецкого флота с палашами в руках и ряды низама. Две линии красных фесок и блестящих штыков. Я невольно вспомнил церемонию 25-го марта в Афинах и сравнил ее с военным парадом селамлика. Маленькая Греция с двумястами маленьких солдат, марширующих по улице Афин перед своим королем, и теперь, здесь, великолепная армия еще могущественной Оттоманской Порты! Какая разница! Какое безумие эта война греков с громадной Турцией! В Константинополе словно не заметили даже взятия Ларисы, Трикколо, Каламнаки. Никакого торжества по этому поводу. Селамлик ничуть не торжественнее на этот раз; да, впрочем, ему и трудно быть еще более блестящим.

   Мои мысли прервала громкая команда, войска взяли на караул, и громовой крик "Падишагин-биньяша!" пронесся по всей линии полков, вдоль улицы на дворе мечети, на дальней площади. Войска приветствовали появление султана. Оркестры играли церемониальный марш. Из ворот Ильдиз-Киоска вышла блестящая свита залитых золотом, орденами и звездами пашей. Они шли в два ряда, по старшинству чинов, один за другими. За свитой показалась великолепная коляска, с раззолоченными кучерами и форейторами. Вороных красавцев коней вели черные негры и египтяне в синих одеждах. По бокам коляски шли конвойные арнауты с оружием за поясом. Я близко видел султана. Он проезжал в двух шагах от меня. Перед ним, в почтительной позе, сидел великий визирь. Сам султан был полною противоположностью окружавшему его блеску и величию. Необычайная простота. Красная феска, как у всех, черная шинель без орденов, золота и украшений. Только кривая сабля, которую придерживал рукою падишах, говорила, что это владыка всего Востока, всего мусульманского миpa, его военачальник, повелитель, светский и духовный глава. Султан -небольшого роста. У него умное лицо с орлиным носом, с короткой, уже седеющей бородой. В спокойных, проницательных глазах видна усталость. Он сидит, слегка сгорбившись, и беспрестанно прикладывает руку к феске, отвечая на поклоны.

   За коляской султана прислужники вели под уздцы его великолепных верховых арабских коней в драгоценных уборах; коляска въехала во двор мечети, и султан медленно поднялся на крыльцо, сопровождаемый свитой.

   Наступил получасовой перерыв. Войска стали вольно. В павильоне разносили угощение: папиросы, чай и печенье. Из мечети доносились изредка выкрикивания муллы. Небольшая группа женщин в белых чадрах толпилась у ограды. Народа вообще было очень мало на селамлике.

   Снова раздалась команда, и войска, сдвоив ряды, стали с музыкой расходиться. Улица опустела. На ней был теперь только ряд мальчиков, важно сидевших на больших лошадях. Мальчики в генеральских мундирах с эполетами и орденами. Мне сказали, что они - сыновья пашей и находятся в свите султана.

   К крыльцу мечети подали другую коляску, запряженную двумя белыми конями такой красоты, каких можно увидеть на картинках волшебных сказок. Султан сел в коляску и сам правил конями. Бешеные на вид и послушные каждому движению вожжей, арабские кони взвились на дыбы и помчались. Толпа пашей и царедворцев вприпрыжку бежала за коляской султана до самых ворот дворца. Толстые паши задыхались и на бегу придерживали сабли.

   За коляской султана проехали две кареты с его сыновьями. Один из них уже взрослый молодой человек в военном мундире, другой - прехорошенький, розовый мальчик со звездой на груди и с гувернером. Потом следовали четыре кареты с султанскими женами. Под прозрачной вуалью покрывал я видел красавиц султанского гарема. Черкешенки, аравитянки, турчанки - прекрасные розы сераля, жемчужины Востока, выражаясь цветистым слогом поэтов. Вы знаете этих волшебниц по сказкам Шехерезады. За каретами гарема шли негры-евнухи, длинноногие, долговязые, в красных фесках и черных длиннополых сюртуках. Безобразные, с толстыми губами черные евнухи неуклюже шагали, размахивая не в меру длинными руками... Весь Восток с его евнухами, красавицами, царственным Гарун-Аль-Рашидом и его великим визирем, с черными воинами и великолепными конями промелькнул передо мною на селамлике. Недоставало только духов и волшебников, и тех сказочных сокровищ, в которых теперь нуждаются турецкие финансы. Но победа и деньги - это почти одно и тоже.

  

  

  

   41®56' северной широты, 0®21' западной долготы... Я снова в Черном море, на палубе парохода "Олег". Лаг показывает скорость 12 миль в час, и завтра утром я увижу знакомые берега Крыма, русскую землю, которую я покинул два месяца тому назад...

   Мою радость омрачило только одно печальное известие, последний отклик войны. Я узнал о гибели человека, которого отличал невольно в толпе греков. Помните Димераса? Я писал вам о нем в первой моей корреспонденции с Востока. Он умер геройской смертью... Боже мой! Еще так недавно я горячо спорил с этим человеком. На этой самой палубе мы долго ходили с ним в лунную ночь. Он был полон надежд, энергии и прекрасных, героических иллюзий. Но он ехал с Кавказа в дальнюю Грецию, чтобы найти там смерть, страшную смерть! Ему отрубили голову и бросили ее собакам...

   Димерас во главе отряда инсургентов, организованного на его собственные средства, проник в горы Македонии. Между Салониками и станцией Дедеагач он успел взорвать динамитом железнодорожный мост, но при отступлении был окружен четырехтысячным отрядом башибузуков. С Димерасом было 120 человек греков. Из них спаслось всего девять в лодке. Остальных перебили. Димерас защищался отчаянно, но один турок сбил его с ног ударом приклада... и под саблей башибузука скатилась с плеч эта умная львиная голова со смелыми глазами и открытым лицом!

   Конечно с инсургентами, действовавшими динамитом и бомбами Орсини, турки не церемонились. Один из спасшихся греков из отряда Димераса рассказал мне сейчас всю эту печальную историю. Он едет со мною на "Олеге" в Севастополь. Он говорит, будто бы турки хотели воткнуть голову Димераса на палку и носить по городу, но этого не допустил английский консул. Я не совсем доверяю этому рассказу. Греки постоянно обвиняют турок в небывалой жестокости. Только смерть Димераса несомненна. Грек показал мне газету, в которой рассказано о гибели их отряда в Македонии.

   Знакомая, окровавленная голова стоит в моих глазах...

   Вы знаете, я далеко не сторонник греков, я не люблю их национального характера, их хвастовства, заносчивости, самохвальства, но прекрасные люди есть всюду. Одним из таких был Димерас. Если греки хотят хвалиться своими героями, пусть вспомнят Димераса, погибшего на полях Македонии. Может быть, в одном Димерасе была последняя искорка героизма древних Фемистоклов и Мильтиадов. Леонид и его 300 спартанцев... Димерас и его 120 греков из Спарты. Разница только в том, что спартанцы Димераса были дрянь, мелочь, и у него одного было благородное сердце. Я ему говорил: один в поле не воин.

   В последний раз я видел Димераса в Афинах. Он был в своей живописной фустанелле, с оружием за поясом. Я просил его дать мне фотографическую карточку, чтобы поместить в нашей газете.

   - Погодите! - сказал мне Димерас. - Это потом, когда вы услышите обо мне.

   И я услышал, но какую грустную новость! Он ушел тогда неведомыми горными тропинками в Македонии, и я потерял его из виду. Он мечтал о подвигах, о смелых ночных переходах и битвах. Он кое-что успел сделать, но одной отваги было мало! Нужно было иметь добрых товарищей и соратников, а их-то и не было среди греков. Я уверен, что они бежали, оставив его одного. Их догоняли и били, и только девять из них успели сесть в лодку на берегу. Три дня без пищи и воды они плавали в море, пока их лодку прибило к острову. Совсем страничка из Одиссеи, если только не врет оставшийся в живых грек. Я плохо верю трусам и беглецам.

   Мне хотелось бы, чтобы в вашей памяти осталась благородная фигура Димераса. Среди жалкой истории поражений и бегства греческой армии хотелось бы остановиться хоть на одном герое. Мне кажется, что таким был Димерас. Это светлое лицо в кровавой комедии, разыгравшейся на Балканском полуострове. Слава Богу, что все это теперь кончилось. Греки разбиты. Даже греческий флот с его образцовыми броненосцами, миноносками и пушками ровно ничего не делал. Во все время войны он простоял в Opeocе, крейсировал у берегов Фессалии и теперь благополучно убрался восвояси.

   Я не могу себе объяснить этих странных морских маневров, ограничившихся пустыми демонстрациями. Хотели разгромить Салоники, Смирну, Дарданеллы и не сделали ни одного выстрела! Между тем, если греки в чем-нибудь были сильнее турок, так это во флоте. Турецкие броненосцы были вооружены устарелыми пушками Крупа, а "Гидра" и "Псара" имели усовершенствованные, дальнобойные орудия.

   И все-таки, греческий флот ничего не сделал!.. Просто была буря в стакане воды, и флот греков не отважился на опасное плаванье. Говорили, что греческая армия укрепилась в Фермопилах, но от Эдхем-паши последние дни не было никаких известий. Этот прекрасный полководец и восточный политик, как уверяют, подготовляет самое лучшее известие к празднику. Завтра турецкий Курбан-Байрам и Эдхем-паша хочет поднести султану в этот день весть о последней победе. Война кончена, и европейские державы уже сделали Греции и Турции представления о заключении мира. Давно пора. Греки совсем напрасно сопротивляются. Лучше поднять белый флаг.

   Фессалия оккупирована турками, Вассос удалился с Крита, - finita la comedia. Новое афинское министерство трикуписта Ралли с талантливым г. Склудисом в роли министра иностранных дел, могло бы прекратить бесполезную резню. Турецкие войска с победным криком "Я Алла!" идут вперед и могут остановиться перед Афинами, если вовремя не заключить мира. Не довольно ли политических треволнений? С каким отрадным чувством я смотрю на спокойное море, полное блеска и лазури! На черте горизонта целая стая крылатых парусов. Скрылись в голубом тумане дальше берега Босфора, пароход ровным бегом несется среди играющих волн, покрытых чешуйчатой рябью... Изредка плеснет дельфин и, прыгнув над водою, уйдет в смутную глубь моря.

   Я, вместе с офицерами "Олега", от нечего делать занялся интересным опытом. Я написал на своей визитной карточке на трех языках адрес нашей редакции и короткую просьбу уведомить о получении. Мы положили карточку в бутылку, тщательно закупорили, прикрепили к пробке маленький флаг и бросили бутылку в море. Через месяц или два ее прибьет течением к берегам Малой Азии, Крыма или Кавказа. Если найдут эту находку, уведомят по почте нашу редакцию. Смотря по тому, к каким берегам пристанет бутылка, можно будет определить течения, очень изменчивые в Черном море. Быть может, шутка удастся. Завтра мы повторим опыт.

   Палуба "Олега" похожа на оранжерею: она сплошь уставлена корзинами клубники и черешен, которые отправляют в Россию целым транспортом. Крупные, спелые ягоды краснеют, точно на клумбах, и наполняют пароход душистым запахом.

   Мирная картинка после военных эскизов и батальной живописи, которыми мне приходилось так долго любоваться...

   Не правда ли, это лучше плодов побед, даже самых кровавых?

   Но что будет теперь с побежденной Гpeцией? Остряки уверяют, что она во всяком случай выиграла.

   Население страны было слишком густо, в пределах прежней Греции становилось слишком тесно, и греки хотели расширить свои границы. Но они достигли своего желания обратным путём: границы остались те же, но население убавилось, благодаря пушкам и ружьям турок. Теперь в Греции уже не будет тесно.

   Жестокая шутка! Греция получила такой серьезный удар, от которого она едва ли оправится. Это не богатая Франция, которая без особых усилий уплатила контрибуцию в несколько миллиардов. Греция потеряла так много крови на полях Фессалии, что ей грозит жестокая анемия. Если она не скончается в самом скором времени, то это можно будет приписать только искусству европейских врачей.

   Какой рецепт теперь пропишет Греции европейская дипломатия?

  

  

  

   Мир подписан и греко-турецкую войну можно считать законченной, если только неустойчивый Восток нам не готовит какого-нибудь сюрприза, - хотя бы на острове Крите. Магометанская луна изменчива и часто меняет свои фазы. Если бы Греция не была выжата, как губка, в финансовом и политическом смысле, и греческий патриотизм не разрядился при неудачном выстреле в чалму, мы не могли бы ручаться за мир.

   Темперамент и рассудок - вещи различные, а на Востоке все - дело темперамента. В этом мы имели случай убедиться.

   Греция начала войну наперекор воле всей Европы. Даже теперь, сверх всякого ожидания, пока в Элладе действует субсидируемое Англией общество "Heteria Etnike", можно опасаться вспышки темперамента на острове Крите. Амбициозное слово, перебранка - и блеснут ножи. Для Англии всегда может оказаться выгодной вспышка страстей на Востоке.

   Побежденная Греция, потери которой, благодаря нашей дипломатии, сведены до минимума, может теперь убедиться в великодушии России.

   Клевета, ненависть, злословие, сыпавшиеся в Афинах на голову России и русского народа, не помешали нам выгородить в беде наших единоверцев. Греции возвращается ее богатая житница или, вернее, сад - Фессалия; Греция, несмотря на всю невыгоду своего положения, платит Турции минимальную контрибуцию в 4.000,000 турецких фунтов - сумма, едва ли покрывающая затраты Оттоманской Порты на войну. Права и привилегии живущих в Турции греков восстановляются. Кто знает, какой неблагонадежный элемент составляют турецкие греки и как они опасны для турецкого правительства, тот вполне может оценить эту статью договора, включению которой упорно сопротивлялась Порта. Берлинский трактат, парализовавший плоды наших побед после восточной войны, был несравненно более выгоден для России, чем мирный договор, подписанный в Топхане, - для Турции. Победительница на поле сражения была побеждена дипломатией, и Турции остается только слава победы, не заключающая в себе ничего вещественного.

   Греция, наоборот, очутилась в самых выгодных условиях. Она проиграла битву, не потеряв клочка земли. Ничтожные изменения границы в стратегических целях очень несущественны. Греция, в качестве финансового банкрота, платит контрибуцию по пятачку за рубль. Это все равно, что игрок, проигравшийся на зеленом поле в экарте, заплатил бы вместо своего проигрыша лишь десятую долю. "Он плохо играет - с него надо недополучить". Всеми этими незаслуженными выгодами Греция обязана России. Политика России, стремящаяся к миру и благу народов, выше личных счетов. Как бы к нам ни относилась Греция, обвиняя нас во всех бедствиях своей войны, мы не изменим своей политики, в конце концов благоприятной Греции. Собственно говоря, греки не могли заслужить ничьих симпатий. Войну они начали, несмотря на все предупреждения Европы, они могли осложнить восточный вопрос и вызвать общую смуту единственно ради своего национального эгоизма. Героизма в войне они никакого не проявили. Это была позорная для Греции война. История не запомнит таких быстрых поражений. Когда в севастопольскую кампанию Россия была побеждена соединенными силами нескольких государств, героический Севастополь держался одиннадцать месяцев, не имея ни хорошего оружия, ни боевых припасов. Побежденная Россией Турция может указать на славную оборону Плевны. Между тем Греция, несмотря на весь свой раздутый энтузиазм, не способна была удержаться ни в одной позиции, даже в прекрасно укрепленном Фарсале. Но бесславная война закончилась славным миром. В нашей печати смеялись, что Греция, в качестве маленькой, позволяет ceбе не слушаться старших: маленькой - все можно, а теперь маленькую все жалеют.

   Турция все-таки большая, а большие должны уступать детям. Вот логика событий. "Hellas-hйlas! - увы - Эллада!" - можно было сказать, видя поражение Греции, но условия мира столь выгодны, что мы можем ожидать возрождения Греции. Из боевого огня она восстанет, подобно фениксу, и, пожалуй, еще наделает хлопот Европе. Даже автономию Крита Греция могла бы считать национальным удовлетворением, если бы тут дело касалось действительно сострадания и любви к греческим критянам. Война Греции способствовала освобождению критян от турецкого господства. Но, так как подкладка греческих симпатий к критянам была совсем иная, и в территориальном присоединении Крита был заинтересован банк Скюжеса, брата бывшего министра иностранных дел, то автономией Крита в Греции не будут довольны.

   Когда, в 1821 году, греки дрались, одушевленные идеей свободы, увлекшей даже лорда Байрона, они победили турков, но теперь этой идеи не было, и греки проиграли войну. Вот внутренний смысл совершившихся событий.

   Нам, русским, не следует обольщаться надеждой, что вмешательство России в переговоры о мире, принесшее столько выгод грекам, будет оценено в Афинах. Ни благодарности, ни симпатии со стороны греков нам ждать нечего. Теперь, когда подписан выгодный для Греции мир, я убежден, что в Афинах нас ругают ничуть не меньше, рисуют все те же карикатуры на северного медведя, дрессируемого Англией, и прохаживаются насчет русской культуры. Даже собираемые у нас пожертвования в пользу греческих раненых не изменят общественного настроения в Афинах. Ненависть к русским настолько сильна до сих пор, что, как мне пишут из Афин, русские матросы с наших военных судов принуждены разгуливать в Пирее под ружьем, и лодки, высаживающая матросов на берег, снабжены пушкой. Было несколько весьма прискорбных случаев нападения на русских моряков. Разумеется, России нет никакого дела до симпатий и антипатий маленькой Греции, и мы руководствуемся исключительно собственной политикой.

   К неблагодарности наших единоверцев, болгар или греков, нам не привыкать стать. За благоразумие нового греческого министра иностранных дел, г. Склудиса, с которым мне случалось беседовать, когда он был еще только представителем оппозиции в парламенте, можно поручиться. Это человек энергичный, умный и настолько богатый, что Англия не может привлечь его симпатий, разве только они будут вполне бескорыстны. Королевский дом Греции симпатизирует России, и против нас одни национальные страсти народа, весьма, впрочем, сильны. Но я надеюсь, что мудрая Афина не навсегда покинула Грецию, которой так коварно изменил Марс. Исключительно заступничеству России, стоявшей во главе европейского соглашения, обязана Греция тем, что она вся не обратилась в развалины, подобные Акрополису, на котором не раз пировали турецкие паши. Научные и поэтические симпатии к классическому музею Греции привлекли на ее сторону расположение Европы. Было бы очень некрасиво и противно архитектурному стилю, если бы на храме Парфенона была воздвигнута магометанская луна, а к храму Тезея приделали бы минарет мечети. Турки имеют мало вкуса, и они не раз украшали подобным образом развалины античных храмов.

   Россия, встречая Фора, поставила на Невском статую Мира, и ее крылья осенили также маленькую Грецию, которой мы от души желаем растить на богатых фессалийских полях не национальный шовинизм, а оливковые ветви, плоды которых так превосходны в Греции. Под сенью этих ветвей греки теперь могут спокойно кушать свои оливы и посылать нам, если не свои симпатии, то свое отменное оливковое масло. Оливки, как плоды мира, положительно бесценны!