Сочинен³я Графа А. Голенищева-Кутузова.
Изъ отчета о десятомъ присужден³и Пушкинскихъ прем³й въ 1894 году.
Замѣтки о Пушкинѣ и другихъ поэтахъ
К³евъ, 1897
Между нашими поэтами послѣдняго пер³ода гр. А. А. Голенищевъ-Кутузовъ уже давно занимаетъ очень видное мѣсто. Поэтовъ мы разумѣемъ въ тѣсномъ смыслѣ этого слова, т. е. тѣхъ, которые пишугъ стихами. Послѣдн³й пер³одъ нашей поэз³и мы считаемъ приблизительно съ турецкой войны. До этого времени продолжалось еще вл³ян³е, извѣстное подъ назван³емъ шестидесятыхъ годовъ; тогда поэз³я была въ загонѣ, и крѣпко держались и писали только три извѣстныхъ поэта: Майковъ, Полонск³й и Фетъ, такъ что историкъ нашей поэз³и долженъ будетъ этими именами обозначить цѣлый пер³одъ своей истор³и. Но къ концу семидесятыхъ годовъ стали появляться новые писатели стиховъ и понемногу ихъ явилось чрезвычайное множество; восьмидесятые годы представляютъ такое обил³е стиховъ и стихотворцевъ, какого никогда не бывало въ русской литературѣ. Въ этой толпѣ показался и гр. Кутузовъ и постепенно занялъ свое выдающееся положен³е. Эпохою, когда установилась его извѣстностъ, нужно считать появлен³е трехъ его поэмъ: Старыя рѣчи, 1879 года, Дѣдъ простилъ, 1881 года и Разсвѣтъ, 1882 года.
Увлечен³е стихотворствомъ, пережитое, или переживаемое нами, большею част³ю есть явлен³е неправильное, указывающее на то, что въ литературѣ понизились строг³я требован³я и получили просторъ низменные вкусы. Стихи плѣняютъ читателей и писателей прежде всего однимъ своимъ звукомъ; для многихъ достаточно правильнаго размѣра и риѳмъ, чтобы получить большое удовольств³е. Является, такимъ образомъ, возможность удовлетворять себя и другихъ самымъ дешевымъ способомъ, достигнуть цѣли одною внѣшнею постройкой. Если затѣмъ вложить къ эту постройку доброе чувство, обращен³е къ религ³ознымъ, или патр³отическимъ предметамъ, или же выражен³е любви, печали, радости, и т. п., то выйдетъ стихотворен³е, лучше котораго мног³е и желать не хотятъ. Самый ясный примѣръ такихъ произведен³й - тѣ стихотворен³я, которыя пишутся въ различныхъ сектахъ протестанства и употребляются тамъ при богослужен³и. Въ сущности это - только риѳмованная проза.
Конечно, стихотворцы часто идутъ дальше, пытаются подражать тѣмъ истинно-поэтическимъ стихотворен³ямъ, которыя имъ извѣстны. Но и тутъ совершается тоть же обманъ: когда писатель больше или меньше успѣетъ поддѣлаться подъ форму, онъ бываетъ увѣренъ, что достигъ дѣйствительной поэз³и. Онъ усвоиваетъ чужой языкъ и чужое течен³е рѣчи и думаетъ, что какое бы то ни было содержан³е такимъ образомъ уже получитъ поэтическое достоинство. Красота и сладость стихотворной рѣчи не всѣмъ доступны, однакоже дѣйствуютъ на очень многихъ, и тогда обыкновенно сильно дѣйствуютъ. И вотъ является желан³е подражать, а подражан³е, которое само въ себѣ ничего дурного не представляетъ, здѣсь опасно, такъ какъ можетъ остановиться на внѣшности и не достигнуть внутренняго зерна.
Какъ бы то ни было, на Руси всегда было много охотниковъ писать стихи. Въ послѣдн³й пер³одъ они только выступили публично, стали печататься - чего не смѣли дѣлать прежде, когда въ журналахъ и въ публикѣ требован³я были очень подняты, и стихи, чтобы появиться въ печати, должны были имѣть высокое достоинство. Послѣ Пушкина и Лермонтова, рядомъ съ Майковымъ, Полонскимъ и Фетомъ, нельзя было являться съ слабыми стихами,- такъ требовала тогдашняя строгая критика. Но постепенно литература расширилась, понизилась, и вступлен³е недаровитаго новичка въ литературу перестало быть событ³емъ, для кого-нибудь замѣтнымъ.
Самое дурное въ этомъ обил³и стиховъ не то, что большинство ихъ слабы, а то, что и у тѣхъ ихъ стихотворцевъ, которые обнаруживаютъ нѣкоторое дарован³е, мы находимъ отсутств³е школы, не видимъ вл³ян³я нашихъ великихъ поэтовъ. Русская школа стиховъ уже существуетъ со временъ Пушкина, и даже можно сказать со временъ Жуковскаго и Батюшкова. Но, вмѣсто того, чтобы сохранять превосходныя предан³я этой школы, наши новые стихотворцы, будучи, очевидно, очень мало знакомы съ нею, принимаются писать по руководству своего собственнаго вкуса, не воспитаннаго на чтен³и свѣтилъ родной поэз³и, или же подражаютъ современнымъ европейскимъ поэтамъ, всегда находящимъ у насъ себѣ читателей. Дѣло дошло до того, что явились даже подражатели французскимъ декадентамъ. Въ этомъ отношен³и гр. Кутузовъ представляетъ замѣчательное и очень пр³ятное явлен³е,- онъ истинный питомецъ русской школы, онъ можетъ быть даже прямо названъ подражателемъ Пушкина. Вслѣдств³е этого вышло, что онъ очень замѣтно выдѣлился среди другихъ своею безупричност³ю, безукоризненнымъ вкусомъ. Велико или мало его дарован³е, много или не много онъ создалъ, но все имъ написанное чуждо явныхъ и грубыхъ недостатковъ; ни одна пьеса не оскорбляетъ вкуса. Друг³е стихотворцы, не лишенные таланта, страдаютъ или напыщенност³ю и вычурност³ю языка, или надуманност³ю и напряженност³ю чувстъ и мыслей, или темнотою, бездорйдкомъ, растянутост³ю, незаконченност³ю изложен³я. У гр. Кутузова не видно было такихъ грѣховъ, хотя бы его пьесы и не имѣли въ себѣ ничего блестящаго и поразительнаго, какъ онѣ обыкновенно у него и не имѣютъ.
Русская школа стиховъ, полный представитель которой - Пушкинъ, есть очень строгая школа. Она не терпитъ ничего фальшиваго, искусственнаго, смутнаго, она стремится къ правдивости, простотѣ и опредѣленности. Таковъ въ музыкѣ Глинка, а въ поэз³и Пушкинъ. Въ этомъ ихъ высшая, несравненная красота. Мериме справедливо говорилъ, что у Пушкина "поэз³я чуднымъ образомъ расцвѣтаетъ, какъ бы сама собой, изъ самой трезвой прозы".
Можно сказать, что эта сдержанность и строгость обнаружен³я, составляющая главную черту всякаго изящества, доведена у гр. Кутузова до послѣдняго края, до какой-то стыдливости и стѣсненности. Онъ боится повысить голосъ; онъ такъ упорно избѣгаетъ всего эффектнаго, крика, рѣзкаго поворота рѣчи, что иногда впадаетъ въ монотонную скороговорку. Вообще, звучность, пѣвучесть рѣдко встрѣчаются въ его стихахъ, хотя онъ, очевидно, къ нимъ способенъ; большею част³ю стихи его не имѣютъ яснаго напѣва и не легко остаются въ памяти.
Приведемъ стихотворен³е, которое пояснитъ наше замѣчан³е:
О муза, не зови и взоромъ не ласкай!
Во взорѣ этомъ и призывѣ,
И въ сердца сладостно-мучительномъ порывѣ
Мнѣ чувствуется вновь утраченный мой рай.
Но въ свѣтломъ томъ раю я гость чужой и лишн³й,
Повсюду за собой влача унынья гнетъ.....
Къ чему жъ подъ пепломъ жаръ давнишн³й
Мнѣ душу черствую порой томитъ и жжетъ?
Не вспыхнетъ пламень чудотворный,
Не вырвется изъ устъ напѣвъ былой любви.....
Въ чертогъ с³яющ³й изъ мрака ночи черной
Умолкшаго пѣвца, о муза, не зови!
(Т. I, стр. 215).
Въ этомъ стихотворен³и очень мало пѣн³я, хотя оно разбито на куплеты. Между шестистопными ямбами здѣсь замѣшаны три четырехстопныхъ стиха,- въ первомъ куплетѣ второй стихъ, во второмъ куплетѣ - трет³й, въ третьемъ куплетѣ - первый. Такимъ образомъ нѣтъ правильной мелод³и. Далѣе стихъ:
"И въ сердца сладостно-мучительномъ порывѣ"
имѣетъ цезуру тамъ, гдѣ остановка произношен³я почти невозможна.
По этому, и по вялости нѣкоторыхъ другихъ стиховъ, стихотворен³е похоже на прозу, хотя оно хорошо по содержан³ю и по точности и выразительности словъ и оборотовъ.
О стихотворномъ течен³и рѣчи вообще говорить трудно; но, намъ кажется, достаточно одного, двухъ примѣровъ, чтобы убѣдиться, что поэтъ не очень чутокъ къ требован³ямъ пѣн³я рѣчи. Напримѣръ стихъ:
"И кажется мнѣ - ихъ покой" (I, 214)
для другого поэта показался бы нестерпимымъ. Или, другой поэтъ вмѣсто стиха:
"Слеталися со всѣхъ сторонъ" (I, 213)
непремѣнно поставилъ бы:
Со всѣхъ слеталися сторонъ;
вмѣсто:
"На твой вызовъ смѣло я отвѣчу" (I, 16)
поставилъ бы:
Смѣло я на вызовъ твой отвѣчу;
вмѣсто:
"Я пристально порой гляжу назадъ" (I, 203)
поставилъ бы:
Порой гляжу я пристально назадъ.
И такъ далѣе.
Разбирать так³е случаи, показывать, почему ударен³е второго ямба должно быть очень ясное, чтобы стихъ лучше звучалъ,- это завело бы насъ слишкомъ далеко. Мы хотѣли только подтвердить примѣрами, что нашъ авторъ, очевидно, не гонится за звучнымъ пѣн³емъ словъ. Отсюда объясняются разные мелк³е недочеты, попадающ³еся у нашего поэта. Онъ вообще не отличается звонкост³ю риѳмъ, но иногда это доходитъ до крайности, напр.:
"Но ужасъ жизни созналъ я
И слезъ потокомъ залился!" (II, 22)
Намъ встрѣтился также - horribile dictu! - шестистопный стихъ безъ цезуры; именно:
"Когда къ потерянному чувству нѣтъ возврата"
(II, 183)
Эта малая забота о звучности указываетъ намъ на вкусы поэта. Съ этими вкусами совершенно согласно то, что его почти неизмѣнный размѣръ - ямбы, какъ у Пушкина, при томъ не только четырехстопные, а часто пятистопные и еще чаще - шестистопные. Шестистопный ямбъ, какъ извѣстно, отличается монотонност³ю; между тѣмъ, можетъ быть за это самое онъ особенно любимъ нашимъ поэтомъ, который владѣетъ въ совершенствѣ этимъ спокойнымъ размѣромъ и даетъ ему, смотря по надобности, очень различныя течен³я. Вотъ напр. стихотворен³е, включенное въ поэму Въ туманѣ:
"Давно ль та ночъ была? Давно ль та пѣснь звучала
Побѣдной радостью? Но, горечи полно,
Раздумье блѣдное теперь намъ отвѣчало:
Давно!
Уже ль всему конецъ"? Уже ль предъ злою силой,
Слѣпой, какъ смерти мракъ, Случайной, какъ волна,
Должна смириться страсть? Сознанье говорило:
Должна!
И, какъ дитя, упавъ предъ милой на колѣни,
Я плакалъ, я молилъ: бѣжимъ въ далек³й край!
Но взоръ ея твердилъ на всѣ мольбы и пени:
Прощай! (II, 206)
Мелод³я этихъ стиховъ очень своеобразна.
Таковы особенности стихотворнаго склада у гр. Кутузова. Что касается до языка, то въ немъ очень ясно слышно подчинен³е Пушкину. Лексическ³й составъ - тотъ же самый; гр. Кутузовъ любитъ употреблять даже слова пушкинскаго языка, которыя уже устарѣли, напр. заутра вмѣсто завтра, предразсужден³е вмѣсто предразсудокъ, и т. п. Вообще, можно замѣтить, что нашъ поэтъ охотно держится такъ называемаго стихотворнаго русскаго языка, говоритъ ложе, чело, уста, вмѣсто постель, лобъ, губы и т. д. Нѣкоторое излишнее пристраст³е къ этому языку иногда даетъ неправильный тонъ стихамъ. Вотъ, напримѣръ, начало стихотворен³я Зарница:
Въ дни дѣтства, помню я, бывало, передъ сномъ
Встревоженъ отблескомъ далекихъ молн³й ночи,
Я ложе покидалъ и, стоя подъ окномъ,
Въ мерцающую даль вперялъ съ тревогой очи.
Полна, казалось мнѣ, грозой ночная тишь.....
Но отворялася сосѣдняя свѣтлица,
И няня старая входила... "Что не стпишь?"
Шептала мнѣ она, "не бойся - то зарница.....
Ни бури, ни грозы не будетъ".-И внималъ
Я съ дѣтской вѣрою словамъ успокоенья.
"Зарница," - отходя ко сну, я повторялъ,
И тих³я ко мнѣ слетали сновидѣнья... (I, 197).
Поэтъ дальше сравниваетъ эту сцену съ тѣмъ душевнымъ состоян³емъ, когда уже "наступилъ вечеръ его жизни", но въ душѣ иногда вспыхиваютъ мерцан³я страстей. Приведенное начало этого прекраснаго стихотворен³я имѣетъ, намъ кажется, какую-то невѣрность въ тонѣ. Ребенокъ, "покидающ³й ложе", "вперяющ³й очи" и т. д. представляетъ слишкомъ много торжественности.
Предыдущ³я замѣчан³я могутъ показаться придирчивыми или мелочными; но мы хотѣли ихъ исчерпать, чтобы сперва характеризовать по возможности внѣшнюю форму нашего поэта, форму, которая отсутств³емъ блеска, уклонен³емъ отъ всякаго эффекта можетъ на первый разъ произвести невыгодное впечатлѣн³е. Теперь мы обратимся къ внутреннему содержан³ю, заключенному въ этой формѣ.
Гр. Кутузовъ подражаетъ Пушкину въ стихосложен³и, въ языкѣ, во вкусѣ, простотѣ,- но онъ старается подражать ему также въ правдивости, и слѣдовательно перестаетъ быть какимъ бы то ни было подражателемъ, какъ только вопросъ касается самаго существа его поэз³и. Въ самомъ дѣлѣ, едва ли возможно указать, что его образы и настроен³я навѣяны на него произведен³ями какого-нибудь другого поэта. Эти попытки высказаться такъ серьозны, идутъ изъ такой сердечной глубины, что и въ мысль не приходитъ сомнѣваться въ ихъ самобытности. Меньше, чѣмъ о комъ-нибудь другомъ, можно сказать, что гр. Кутузовъ шутитъ или играетъ поэз³ею; эта сдержанная муза никогда не улыбается и говоритъ лишь то, что ею прочувствовано, да и это говоритъ лишь на половину. Такимъ образомъ, тотъ, кто вчитается въ эти стихи, невольно полюбитъ пробивающуюся въ нихъ золотую струю неподдѣльной поэз³и.
Сочинен³я гр. Кутузова состоятъ изъ лирическихъ стихотворен³й, заключающихся въ первомъ томѣ, и изъ поэмъ, занимающихъ второй томъ; среди поэмъ есть, впрочемъ, одна "драматическая сцена", Смерть Святополка.
Лирическ³я стихотворен³я раздѣлены на шесть отдѣловъ. Очень жаль, что не указаны годы стихотворен³й, какъ это сдѣлано относительно поэмъ. Но невозможно сомнѣваться, что порядокъ стихотворен³й приблизительно хронологическ³й. Первый, слѣдовательно самый ранн³й отдѣлъ (стр. 1-40), имѣетъ смѣшанное содержан³е. Второй отдѣлъ (стр. 43-64) посвященъ войнѣ, именно нашей послѣдней турецкой войнѣ. Трет³й отдѣлъ (стр. 67-94) весь занятъ любовью, отношен³ями, какъ кажется, къ одному и тому же любимому существу. Четвертый отдѣлъ (стр. 97-116) состоитъ изъ стихотворен³й, называемыхъ "на случай". Пятый отдѣлъ (стр. 119-166) содержитъ наиболѣе "объективныя" произведен³я, даже переводы и подражан³я. Наконецъ, шестой отдѣлъ (стр. 169-218) есть уже чисто субъективный, вполнѣ лирическ³й; вмѣстѣ съ тѣмъ этотъ отдѣлъ. очевидно послѣдн³й по времени, есть самый большой и самый важный.
Въ этой лирикѣ душевное настроен³е поэта, характеръ его музы успѣлъ выразиться со многихъ и различныхъ сторонъ. Тутъ мы можемъ изучать постоянныя черты этой поэз³и. Намъ кажется, главныя черты выступаютъ въ слѣдующемъ стихотворен³и:
Какъ странникъ подъ гнѣвомъ палящихъ лучей.
Средь Богомъ сожженныхъ, безводныхъ степей,
Бреду я житейскимъ путемъ,- и давно
Усталое сердце тоской сожжено
На тѣни отрадной, ни жизни кругомъ,
Ни тучи, ни бури на небѣ моемъ!
Безгромное небо, безбрежная даль,-
Нѣмое раздумье, нѣмая печаль.....
Но изрѣдка видятся въ смутной дали
Предѣлы цвѣтущей и юной земли,
Подъемлются призраки рощъ и садовъ,
Сверкающихъ водъ и зеленыхъ холмовъ.
Въ прохладѣ незримой воздушной волны
Струится дыханье любви и весны,
Таинственно кто-то манитъ и зоветъ,
Желаннаго счаст³я вѣсть подаетъ.
И духъ, оживая, стремится туда,
Гдѣ зыблются рощи, гдѣ свѣтитъ вода,
Гдѣ отдыхъ и тѣнь, и любовь, и привѣтъ,
Какихъ на землѣ не бывало, и нѣтъ! (I, 184).
Мы видимъ тутъ, какого рода та тоска, которая такъ часто выражается у нашего поэта. М³ръ, въ которомъ онъ совершаетъ "житейск³й путь", кажется ему жестокою степью. Такъ и Пушкинъ считалъ себя "изгнанникомъ"
Въ степи м³рской, нечальной и безбрежной,
и находилъ отраду лишь въ томъ, что
Кастальск³й ключъ волною вдохновенья
Въ степи м³рской изгнанниковъ поитъ.
Этотъ мрачный взглядъ на жизнь въ большей или меньщей степени встрѣчается у всѣхъ поэтовъ, и Гёте остроумно замѣчаетъ, что нужно темное облако для того, чтобы радуга нарисовалась на немъ во всей красѣ. Мракъ, которымъ облекается м³ръ у поэтовъ, происходитъ отъ того, что, какъ говоритъ нашъ поэтъ, для нихъ въ "смутной дали"
"Подъемлются призраки рощъ и садовъ,
Сверкающихъ водъ и зеленыхъ холмовъ".
Призраки, идеалы живутъ въ ихъ душѣ, так³е свѣтлые и прекрасные, что все вокругъ кажется тусклымъ и безобразнымъ. У нашего поэта этотъ идеалъ такъ силенъ и нѣженъ, что поэтъ даже отказывается искать на землѣ прекрасной дѣйствительности; онъ прямо говоритъ, что ему видятся радости и красоты,
"Какихъ на землѣ не бывало и нѣтъ!"
Вотъ настроен³е, которое отзывается во многихъ стихотворен³яхъ поэта. Онъ прислушивается къ звуку и присматривается къ формѣ своихъ неуловимыхъ мечтан³й, и онъ твердо въ нихъ вѣритъ, онъ думаетъ, что все совершится, все достигнется, но только не на землѣ, а тамъ, за предѣлами нашей жизни,
"Подъ солнцемъ вѣчнаго покоя и любви". (I, 180)
Разумѣется, эти общ³я черты еще не исчерпываютъ образа этой музы. Напримѣръ, ея тоска не носитъ въ себѣ какого-нибудь отчаян³я, или мучительныхъ порывовъ, или презрѣн³я и ненависти къ людямъ. Поэтъ просто жалуется на "житейскую тьму", на пустоту, холодъ, истому, чаще всего на безплодную "суету" жизни. Но все это истинно тяготитъ его, и онъ нигдѣ забыть не можетъ ни своей степи, ни своей жажды Кастальскаго ключа. Вотъ одно изъ прекраснѣйшихъ его стихотворен³й:
Въ альбомъ Г. П. Данилевскому.
Я измѣнилъ служенью музъ,-
И ужъ давно м³рскою степью,
Съ Парнаса сосланный, влачусь,
Гремя суетъ житейскихъ цѣпью.
Но вы вашъ заповѣдный храмъ
Вдругъ растворили предо мною:
Какой блестящею толпою
Избранниковъ я встрѣченъ тамъ!
Со страхомъ въ сонмъ ихъ величавый
Вхожу, цѣпей своихъ стыдясь,
И посреди любимцевъ славы
Привѣтствую смиренно васъ. (I, 112)
Намъ кажется, что всяк³й читатель узнаетъ здѣсь и пушкинск³й стихъ, и пушкинск³й языкъ, и пушкинск³й вкусъ; но выражен³я - "Гремя суетъ житейскихъ цѣпью" и "Вхожу, цѣпей своихъ стыдясь", во-первыхъ превосходны и представляютъ тотъ же стихъ, языкъ и вкусъ, а во-вторыхъ по смыслу своему очень характерны для гр. Кутузова. Да и смирен³е, котораго, конечно, не могло быть въ этомъ случаѣ у Пушкина, не составляетъ здѣсь простой учтивости.
Тоскующ³й поэтъ смотритъ на весь м³ръ своимъ особымъ взглядомъ. Онъ зорокъ, онъ не принадлежитъ къ тѣмъ, которые углублены въ себя и питаютъ свою поэз³ю лишь своими чувствами. Онъ видитъ и любитъ природу, и, можетъ быть, о ней написалъ лучш³е свои стихи; онъ видитъ людскую жизнь съ ея красотой и ужасомъ; онъ видитъ не только свою любовь, но и ту женщину, которую любитъ. Но на всѣхъ его картинахъ лежитъ особый оттѣнокъ. Изъ всѣхъ временъ дня онъ считаетъ лучшимъ временемъ - ночь; изъ временъ года его больше всего привлекаетъ зима; изъ всякихъ мѣстностей онъ считаетъ лучшею - лѣсъ; изъ всѣхъ минутъ жизни онъ готовъ считать не только самою важною, но и самою свѣтлою минутою - смерть.
Война вызвала у нашего поэта рядъ стихотворен³й, превосходныхъ по глубокому и чистому чувству. Онъ полонъ ужасомъ отъ ея страдан³й и высоко вдохновленъ героизмомъ страдальцевъ и тѣмъ милосерд³емъ, которому война бткрываетъ такое широкое поприще. Тутъ у поэта является и горяч³й патр³отизмъ, и та энерг³я стиха и языка, которая у него, большею част³ю, неожиданна. Напримѣръ, описывая Шеств³е войны, онъ говоритъ:
Она идетъ - и смерть за ней вослѣдъ,
Безглазая и жадная, несется.....(I, 48)
Или вотъ начало стихотворен³я Въ ожидан³и, изображающаго время предъ взят³емъ Плевны:
Какимъ-то медленнымъ огнемъ
Душа усталая томима.
За часомъ часъ и день за днемъ,
Ненастье, желтые листы,
Осенней вьюги завыванье,
Въ умѣ недвижныя мечты,
Въ груди немолчное страданье!
Примчится вѣсть издалека,
Кругомъ запахнетъ кровью братской,
И вновь безмолв³е, тоска,
Покой - ужаснѣй муки адской! (I, 55)
Кто помнитъ ту осень, тотъ найдетъ это описан³е не преувеличеннымъ. А стихъ "кругомъ запахнетъ кровью братской" безподобенъ, особенно въ своемъ контекстѣ.
Полнѣй взглядъ поэта на войну высказанъ имъ въ стихотворен³и "Средь камней и крестовъ безвременныхъ могилъ" (I, 62).
Любовь къ женщинѣ у нашего поэта лишена того пыла и порыва, которые свойственны страсти; чувство сосредоточивается на глубокой и простой нѣжности къ любимому существу и очень отчетливо переходитъ въ совершенно одухотворенное отношен³е. Очень типическимъ можетъ считаться слѣдующее стихотворен³е:
Мой другъ, когда во дни разлуки,
Печально голову склоня,
Одна, сквозь слезъ сердечной скуки,
Ты ропщешь и зовешь меня;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда на вздохъ твой затаенный
Украдкой ночь даетъ отвѣтъ
И въ мракѣ призракъ мой влюбленный
Призывно шепчетъ страсти бредъ,-
Мечтой свѣтящ³яся очи
Ты въ этотъ мракъ не устремляй,
Не вѣрь, не вѣрь обманамъ ночи
И на призывъ не отвѣчай!
Знай: эта ночь, и звѣздъ мерцанье,
И бредъ, и призраки впотьмахъ,
И страсти знойное дыханье -
Все это тлѣнъ, все это прахъ!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда въ живыхъ меня не будетъ,
А дума вѣрная твоя
И въ той разлукѣ не забудетъ
Ни дней минувшихъ, ни меня;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда душѣ не станетъ мочи
Ввѣряться новымъ, лживымъ снамъ -
Къ тебѣ придутъ иныя ночи,
И ты вздохнешь къ инымъ звѣздамъ.
На вздохъ тоски той одинокой,
Средь безразсвѣтной темноты,
Въ ночи холодной и глубокой
Призывъ мой вновь услышишь ты.
Тогда... тогда лишь безъ сомнѣнья
Повѣрь ему и отозвись:
Ни лжи, ни лести, ни забвенья,
Ни самой смерти не страшись.
Что смерть! Изъ мрака дольней бездны
Возьметъ безтрепетно тебя
И унесетъ въ чертогъ надзвѣздный
Любовь безсмертная моя! (I, 81)
Стоитъ сравнить это стихотворен³е съ Лермонтовскимъ Любовь мертвеца, чтобы почувствовать разницу между беззавѣтною, но чистою любовью, и чувственною страстью, доведенной до чудовищности, а потому и не содержащей дѣйствительнаго чувства.
Множество другихъ предметовъ, которыхъ касается нашъ поэтъ, могли бы послужить поводомъ къ характеристикѣ его поэз³и. Онъ любитъ деревню, любитъ русскую природу и, кажется, чѣмъ она проще, тѣмъ ему любезнѣе. Два стихотворен³я: Родному лѣсу (I, 186) и Духъ рощи (ты. 188) рисуютъ съ особенной любовью впечатлѣн³я лѣса, съ трудомъ уловимыя словами, смутныя, но по своему сильныя.
Но не лирическ³я отихотворен³я, а поэмы составляютъ, по нашему мнѣн³ю, самую важную часть произведен³й гр. Кутузова.. Этимъ поэмамъ онъ больше всего обязанъ своею извѣстност³ю; и въ нихъ дѣйствительно его талантъ обнаружился въ наибольшемъ размѣрѣ своихъ силъ. Для лирика у него часто не достаетъ порыва, его стихъ не довольно быстръ, пѣвучъ и громокъ. Для эпоса эти свойства менѣе нужны; спокойный разсказъ движется медленнѣе, свободнѣе и тонъ его ровнѣе. Между тѣмъ, авторъ получаетъ полный просторъ для воплощен³я своей мысли, и по мѣстамъ, гдѣ течен³е событ³й ускоряется, самъ увлекается этимъ течен³емъ и достигаетъ выразительности даже высшей, чѣмъ въ своей лирикѣ. Мастерство разсказа тогда становится удивительнымъ. Вотъ, напримѣръ, мѣсто изъ поэмы "Дѣдъ простилъ":
И князь проснулся; понемногу
Пришелъ въ себя. Со всѣхъ сторонъ
Все было тихо .... "Слава Богу,
Крестясь, сказалъ онъ,- это сонъ!"
И въ то же самое мгновенье
Шаговъ раздалось приближенье;
Дверь отворилась .... Князь глядитъ:
Предъ нимъ слуга его стоитъ,
Въ смятеньи странномъ шепчетъ что-то,
Потупивъ въ землю робк³й взоръ:
"Княжны нѣтъ въ спальной.... видѣлъ кто-то
За садомъ тройку" .... Что за вздоръ?
Старикъ тревожно усмѣхнулся:
"Я не совсѣмъ еще проснулся",
Подумалъ онъ; взглянулъ вокругъ,
Потомъ, не говоря ни слова,
Закрылъ глаза, открылъ ихъ снова
И въ ужасѣ поднялся вдругъ.
"Гдѣ дочь?... Кто говоритъ: не знаю?
Сейчасъ найти, позвать ее!
Иль нѣтъ... постой... не понимаю..."
Но онъ ужъ понялъ - понялъ все! (II, 141)
Тутъ душевныя движен³я начерчены съ совершенной отчетливост³ю. Выписки, впрочемъ, не могугъ дать полнаго понят³я о достоинствахъ отдѣльныхъ сценъ, потому что сила каждой сцены опирается на все предшествующее описан³е лицъ и событ³й. Очень хороши, напримѣръ, въ этой же поэмѣ описан³я метели (II, 144, 145) и грозы (тж. 160-161), но сила этихъ описан³й безмѣрно увеличивается отъ того, что съ метелью борется князь, а грозы съ волнен³емъ ждетъ его страдающая дочь.
Сюжеты трехъ главныхъ поэмъ гр. Кутузова, безъ сомнѣн³я, составляютъ самое лучшее въ его создан³яхъ; такъ что, если мы и найдемъ недостатки въ развит³и и выполнен³и, то не можемъ, однако, не чувствовать глубокой силы мыслей, положенныхъ въ основан³е этихъ поэмъ, и не видѣть ясной образности того воплощен³я въ лицахъ и дѣйств³яхъ, которое далъ своимъ мыслямъ поэтъ. Замыселъ вездѣ имѣетъ простоту и неотразимую силу. Это - немногосложныя, обыкновенныя, очень ясныя и глубоко трогательныя истор³и. Общая тема та, что среди житейской тьмы, житейской суеты вдругъ пробуждаются въ душахъ людей новыя чистыя чувства. Память смертнаго часа, какъ извѣстно, считается лучшимъ средствомъ, чтобы сохранять насъ отъ грѣха и подцерживать на правомъ пути. Такъ и у нашего поэта - появлен³е смерти заставляетъ людей одуматься и понять суету своихъ страстей. Въ другомъ мѣстѣ я уже говорилъ о томъ свѣтломъ видѣ, въ которомъ нашему поэту является смерть {Замѣтки о Пушкинѣ, Стр. 243-247.} Какъ Баратынск³й, онъ готовъ сказать ей:
Ты - дочь верховнаго Эѳира,
Ты - свѣтозарная краса ....
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты - всѣхъ загадокъ разрѣшенье,
Ты - разрѣшенье всѣхъ цѣней.
Въ поэмѣ "Старыя рѣчи" завязывается страстная любовь между молодымъ человѣкомъ и замужнею женщиной. Уже назначено первое свидан³е, какъ вдругъ мужъ попадается въ бѣду,- проигрывается и подвергается припадку, приводящему его на край гроба. Жена вдругъ чувствуетъ жалость къ человѣку, который былъ ей ближе отца и матери, и чувствуетъ стыдъ передъ мысл³ю о своихъ любовныхъ затѣяхъ. И отвергнутый обожатель тоже начинаетъ понимать, что пробужден³е этихъ чувствъ дало любимой имъ женщинѣ "новую чистую красоту". (II, 109)
Въ поэмѣ "Дѣдь простилъ" власть м³рской суеты обнаруживается въ томъ, что дочь убѣгаетъ отъ отца, чтобы выйти замужъ за любимаго человѣка. Такимъ образомъ завязывается тотъ узелъ, на которомъ основаны всѣ три поэмы, узелъ, состоящ³й въ томъ, что счаст³е одного человѣка составляетъ горе для другого. Дочь приходитъ къ отцу просить прощен³я, когда онъ уже умеръ; и вотъ она чувствуетъ за собою вину непоправимую, неизгладимую. Вина передъ умершими, вообще,- жестокая вина; столько же, какъ любовь, она составляетъ обыкновенно опору для нашихъ вѣрован³й въ загробную жизнь. Начинается драма, въ которой покойникъ дѣйствуетъ какъ живое и властное лицо. Дочь смотритъ на себя, какъ на непрощенную грѣшницу и сокрушается:
Съ боязнью страстной и тоскою
Повсюду кары ищетъ слѣдъ
И мнитъ себя одну виною
Всѣхъ золъ, и недуговъ, и бѣдъ.
Ей въ жизни все едино стало.
По цѣлымъ днямъ она, бывало,
Сидитъ недвижно, затая
Въ душѣ завѣтное желанье,
Сидитъ и смотритъ внутрь себя
И слушаетъ свое страданье.
Летятъ часы, проходятъ дни ...
Не властны, мнится ей, они
Страдан³й тѣхъ исполнить мѣру.
Она сама теряетъ вѣру,
Ждетъ - и не ждетъ... Но наконецъ
Надъ нею сжалился отецъ! (II, 154)
Послѣ этого краткаго, точнаго и сильнаго описан³я того, что дѣлается въ душѣ героини,- слѣдуетъ развязка - ее убилъ громъ среди того дождя, о которомъ она молилась. Тутъ всѣ обстоятельства такъ тѣсно и искусно связаны, что нельзя не подивиться мастерству этихъ страницъ. Вотъ разрѣшен³е узла, завязаннаго жизн³ю. Эта смерть лучше, чѣмъ эта жизнь. Какъ въ первой поэмѣ отречен³е отъ страсти прекраснѣе, чѣмъ увлечен³е страст³ю, такъ и здѣсь въ смерти больше благости и красоты, чѣмъ въ жизненныхъ радостяхъ и стремлен³яхъ этихъ людей. Мы вмѣстѣ съ поэтомъ подымаемся въ область идей, высоко парящихъ надъ земнымъ добромъ и зломъ.
Третья поэма "Разсвѣтъ" есть самое совершенное произведен³е гр. Кутузова. Молодой человѣкъ пр³ѣзжаетъ въ деревню на свадьбу дѣвушки, съ которой былъ коротко знакомъ лѣтъ пять назадъ. Между ними возникаетъ такая сильная любовь, что невѣста отказываетъ жениху наканунѣ дня свадьбы. Женихъ посылаетъ вызовъ герою; они стрѣляются и герой раненъ такъ, что находится на волосъ отъ смерти. Тутъ въ немъ происходитъ глубок³й переворотъ: онъ видитъ разсвѣтъ новаго лучшаго пониман³я жизни и м³ра. Въ немъ утихаетъ всякая страсть; онъ понимаетъ красоту смерти и холодно отворачивается отъ любимой дѣвушки. Полное отрѣшен³е отъ жизни изображено съ удивительною ясност³ю и силою. Справедливо кто-то замѣтилъ, что это описан³е напоминаетъ сцены, когда князь Андрей (въ Войнѣ и Мирѣ) лежитъ раненный на Аустерлицкомъ полѣ, когда потомъ снова раненъ подъ Бородинымъ и, наконецъ, когда умираетъ. У гр. Кутузова своеобразенъ очень свѣтлый характеръ этихъ минутъ душевнаго возвышен³я надъ м³ромъ.
Мы говорили здѣсь не о всѣхъ произведен³яхъ нашего поэта, даже не о всѣхъ наибо³ѣе замѣчательныхъ. Намъ хотѣлось только показать, что его поэз³я можетъ достигать величайшей глубины и красоты. Два тома его стиховъ очень обильны содержан³емъ, и если бы останавливаться на всѣхъ счастливыхъ образахъ, на всѣхъ глубокихъ и вѣрныхъ чертахъ, на каждомъ живомъ, искреннемъ и простомъ чувствѣ, то мы не скоро бы кончили.
Во всякомъ случаѣ. по нашему мнѣн³ю, сочинен³я гр. А. А. Голенищева-Кутузова составляютъ дѣйствительное пр³обрѣтен³е нашей литературы, очень цѣнное и прочное пр³обрѣтен³е, и, конечно, вполнѣ достойны, чтобы увѣнчать ихъ полною Пушкинскою прем³ею.