Но, может быть, повествователь оказывается фигурой, которая
преодолевает описываемый им хаос? Отметим, что повествователь многолик,
причем его лики с трудом совмещаются или не совмещаются вовсе. Он грубо
ироничен и прямолинеен в оценке городского общества, порою остроумен и
саркастичен ("Классный наставник - молодой человек до того либеральный, что
не мог называть кота Ваською, а говорил: кот Василий"), порою угрюм. Его
сравнения бывают чересчур контрастны ("Только сравнить: безумный, грубый,
грязный Передонов - и веселая, светлая, нарядная, благоуханная
Людмилочка"). О его "наслажденческой" роли уже было сказано, но любопытно,
что в своих оценках Передонова как "ходячего трупа", "нелепого совмещения
неверия в живого бога и Христа его с верою в колдовство" повествователь
близок позиции ортодоксального христианина. В своих лирических отступлениях
и комментариях, особенно во второй части романа, повествователь выражает
себя как идеолог символизма, причем в таких случаях его речь нередко
становится столь высокопарна, что невольно закрадывается мысль: Надсон был
любимым поэтом не только Саши Пыльникова. "...Воистину,- патетически
восклицает повествователь,- в нашем веке надлежит красоте быть попранной и
поруганной". Не менее патетически он пишет о детях как о "вечных неустанных
сосудах божьей радости", однако реальные образы детей в романе мало
соответствуют "неустанным сосудам": "уже и на них налегла косность... на их
внезапно тупеющие лица".
Состоящий из разноцветных осколков, повествователь "Мелкого беса" сам
воплощает собою хаос и в известной степени соответствует роману о вещном
мире как мире хаоса. В этом его отличие от повествователя реалистической
традиции, который, каким бы нейтральным он ни казался (повествователь
Чехова), являет собой некую цельную фигуру, в своем сознании противостоит
хаосу и открывает путь к надежде. Категория "надежды" в "Мелком бесе"
заменена категорией неизбывной "тоски".
Сочинение Сологуба, разумеется, контрастно в сравнении, например, с
рассказами Чехова, образчиком художественного совершенства. Но с точки
зрения эстетики, имманентной "Мелкому бесу", роман о несовершенстве мира и
должен был быть несовершенным. Я не говорю, что это вполне осознанный
автором феномен. Однако налицо связь с эстетикой позднейшего модернизма;
эта связь не случайна, в исторической перспективе она обладает
символическим характером, ставит роман на грань разрыва с богатой
традицией, предвещая новые явления литературы XX века.