Станюкович Константин Михайлович - Похождения одного матроса

ал лошадей, и когда они пошли шагом, голоса певцов не так вздрагивали...

   Они кончили "Не белы снеги" и начали другую - заунывную, жалобную песню.

   И Старый Билль под впечатлением грустной русской песни и сам будто бы загрустил... Но это была жуткая и вместе приятная грусть.

   Когда певцы смолкли, Билль пустил лошадей рысью и, оборотившись к пассажирам, произнес:

   - Какие чудные песни, и как хорошо вы их пели, Дун и Чайк!

   - На привале вечером мы вам еще споем, Билль, если вам понравилось! - сказал Дунаев.

   - Очень поблагодарю вас. Я люблю пение... А эти песни хватают за душу... Давно со мной этого не было, джентльмены... Видно, раскисать стал совсем Старый Билль! - улыбнулся старик. - Однако еще не раскис до того, чтобы дать себя захватить врасплох... Этот разбойник, которого я охотно бы повесил, напрасно рассчитывает на деньги, господа.

   - То-то, и я так полагаю, Билль.

   - Полагаете?

   - И даже уверен, Билль!

   - А на каком основании, позвольте у вас спросить, Чайк?

   Чайкин объяснил.

   - Однако вы умеете хорошо замечать, Чайк! Даже заметили, как я покрикиваю на эту ленивицу, - указав своим грязным корявым пальцем назад, по направлению к левой рыжей лошади, проговорил Билль и рассмеялся громким добродушным смехом... - И спину мою рассмотрели... Что ж на спине написано было, Чайк?

   - А то, что вы спокойны.

   - И вы ведь верно все приметили, Чайк. Я спокоен. Мы не встретимся с агентами... Разумеется, мы бы не осрамились, если б и встретились с ними. Быть может, и прогнали бы их, уложив двух-трех молодцов, но раз мы предупреждены, я не хочу подвергать и вас и себя риску быть пристреленными этими подлецами. Лучше еще поживем, джентльмены...

   - Правильно сказано, Билль! - заметил Дунаев. - Но как же это мы не встретим агентов, Билль... Это довольно мудрено!..

   - И вы, Чайк, думаете, что мудрено?

   - Я думаю, все обладится! - с каким-то убежденным спокойствием сказал Чайкин.

   Билль опять усмехнулся...

   - Странные вы люди, русские! Чайк всему верит, думает, что все "обладится", а Дун легкомыслен, как ребенок... С вами, джентльмены, очень приятно иметь личные дела, но я не подал бы голоса ни за вас, Дун, ни за вас, Чайк, если бы вы балллотировались в президенты республики...

   - А я подал бы за вас свой голос, Билль! - сказал весело Дунаев.

   - И я бы подал, - подтвердил Чайкин.

   - Благодарю вас, джентльмены, но я пока не имею намерения конкурировать с Линкольном, да живется ему хорошо, этому честному, хорошему президенту. А что касается того, как мы не встретимся с агентами, то об этом я объясню вам на привале, когда будем есть ваше жаркое, Дун! Скоро и станция! Надо подогнать рыжую ленивицу. Эй ты, миссис Лодырница! Приналяг! Вези добросовестно, если не желаешь попробовать бича Старого Билля!

   И Билль продолжал вести беседу с лошадьми. Казалось, пение пассажиров привело его совсем в особенное настроение, и суровый Билль сделался добродушен и даже болтлив, к удивлению Чайкина и Дунаева.

   Они, вероятно, и не догадывались, что добродушное настроение Билля зависело отчасти от них. И если Билль, наверное, не подал бы голоса за обоих своих пассажиров при выборах в президенты республики, то, тоже наверное, сделал бы для них все, что только было бы в его возможности, - до того понравились ему оба пассажира, и в особенности Чайк, после его защитительной речи. Билль, впрочем, по-прежнему считал ее ни с чем не сообразной галиматьей, но эта галиматья тем не менее окончательно покорила сердце Билля и заставила его менее скептически смотреть на тех людей, которых он возил и встречал на большой дороге между Денвером и Сан-Франциско.

   - Послушайте, Чайк! - окликнул Старый Билль Чайкина, повернув к нему голову.

   - Что, Билль?

   - Вы долго пробудете во Фриски?

   - Не знаю. Как выйдет место по письму.

   - Во всяком случае, день пробудете?

   - Полагаю.

   - В таком случае не хотите ли вы и Дун пообедать вместе во Фриски, а?.. И позвольте вас угостить... обедом и бутылкой вина... Если согласны, зайдите ровно в шесть часов в контору дилижансов... Mongomerry-стрит, двадцать. Я буду вас ждать. Идет?

   - Идет, Билль!

   - Благодарю вас, Билль!

   - Очень рад, джентльмены... А вот и станция... Мы там пообедаем в комнате. Небось проголодались, джентльмены?

   - Очень, Билль! - отвечал Дунаев.

   - А вы, Чайк?

   - Я мог бы и потерпеть, если бы нужно было.

   - Ооох... Слишком терпеливы вы, Чайк... Как бы вы не провалились здесь с вашим терпением. Пожалуй, вам и жалованья не будут платить, а вы все будете терпеть?

   - Зачем не платить жалованья?..

   - А затем, что вас только ленивый не надует, вот зачем... Ну да вас переделать невозможно. И не надо. Оставайтесь всегда таким, Чайк... Да хранит вас господь! Ну вот и приехали! - прибавил Билль, заворачивая лошадей в ворота небольшой уединенной ранчи.

  

  

   Через десять минут все трое сидели за небольшим столом, в маленькой полутемной и прохладной комнате.

   Красивая молодая мексиканка, жена владельца ранчи, пожилого человека, тоже родом из Мексики, одетая в какую-то легкую яркую ткань, с ленивой грацией подошла к столу, держа в маленькой бронзового цвета руке горшок с молоком и несколько ломтей белого хлеба.

   - Вот все, что я могу предложить гостям! - приветливо сказала она певучим голосом на плохом английском языке, ставя молоко на стол. - Больше у меня ничего нет, джентльмены. Соленую свинину вы есть не станете. Ваша, конечно, свежее! - прибавила она, вскидывая свои большие черные сверкающие глаза по очереди на трех гостей и задерживая свой взгляд чуть-чуть дольше на Чайкине.

   Билль сказал, что у них все есть, и даже фазаны к жаркому, поблагодарил за молоко и хлеб и предложил хозяевам вместе пообедать.

   Но красивая брюнетка отказалась. Отказался и мексиканец.

   Пока Дунаев нарезывал ветчину, Билль спрашивал хозяина:

   - Проезжие перед нами были, Диего?

   - Были, Билль.

   - Кто такие?.. Не прикажете ли стаканчик рома, Диего? А синьора пьет?

   - Синьора не пьет, Билль, по-старому! - отвечал мексиканец. - Ей рано еще пить! - прибавил он. - Ваше здоровье, джентльмены!

   И мексиканец выцедил ром с наслаждением пьяницы.

   - Еще, Диего?

   - Можно и еще.

   - Не много ли будет, Диего? - вдруг проговорила его жена, и темные ее глаза сверкнули холодным блеском.

   - А ты еще здесь? Ты шла бы, Анита, отсюда. Не надо мешать джентльменам! - строго проговорил Диего.

   - Синьора нам не мешает... Чайк! угостите синьору персиками, если она отказывается с нами пообедать.

   Чайкин встал, чтобы поднести корзину, но мексиканка уже подошла и сама взяла несколько персиков, поблагодарив Чайкина ласковым взглядом, и присела в отдалении.

   Диего между тем выпил второй стаканчик.

   - Так кто такие проезжали, Диего?

   - Фургон с пионерами...

   - А еще?

   - Верховой.

   - Не знаете, кто такой?

   - Видал где-то, а не знаю.

   - Какой он из себя, Диего?

   - Рыжеватый, среднего роста...

   - Со шрамом на щеке?..

   - Именно...

   - А лошадь его вороная?

   - Да. Я знаю эту лошадь, - это черная кобыла Джима.

   - В котором часу он у вас был, Диего?

   - В котором часу?.. В котором часу это было, Анита?.. Еще ты подавала тому джентльмену свинину, хлеб и кофе... И он так торопился ехать.

   - Да так часа три тому назад...

   - Это верно, синьора?

   - Полагаю, что верно! - с достоинством отвечала мексиканка.

   После этого Билль принялся есть. Не отставали от него и пассажиры, с особенным удовольствием напавшие на свежий мягкий хлеб, которого они давно не видали. После ветчины принялись за фазанов. Жаркое, приготовленное Дунаевым, оказалось превосходным.

   - А что, Диего... Не пора ли и лошадей закладывать? - сказал Билль. - Только хороших дайте под почту.

   - Дам лучших, Билль. Пойдем, Анита! - обратился Диего к жене.

   - Еще персиков, синьора! - предложил Билль.

   Анита отказалась.

   - Бери, когда предлагают! - проговорил Диего и толкнул Аниту к столу.

   Та вспыхнула и, словно бы извиняясь за грубость мужа и желая показать свою деликатность, взяла один персик. Но Билль заставил взять ее целый десяток. И тогда супруги ушли.

   - Слышали, джентльмены... этот подлый товарищ Дэка опередил нас. Он будет в Сакраменто на день раньше нас, и, следовательно, они нас действительно могут встретить у Старого дуба, как предполагает Дэк. Но мы к Старому дубу не поедем.

   - А как мы поедем, Билль?

   - Я знаю старую, заброшенную дорогу, которая далеко в стороне от большой... Завтра на нее свернем, и, пока молодцы нас будут поджидать у Старого дуба, мы будем подъезжать к Сакраменто. Дорога, правда, скверная, но лучше ехать по скверной, чем по хорошей... Так мудрено или нет не встретиться с агентами? - шутливо промолвил Билль, обращаясь к Дунаеву.

   - Не мудрено! Виноват, Билль! Я и забыл об этой дороге. Слышал только, что была дорога.

   - А я по ней ездил и знаю ее хорошо! - сказал Билль, отхлебывая от кружки молоко. - Чайк прав, положившись на Билля! Агенты не увидят ни ваших денежек, Чайк, ни денежек Дуна...

   Оба супруга вошли в комнату.

   - Что, готовы лошади, Диего?

   - Сейчас будут готовы.

   - Что мы вам должны?

   - Ничего, Билль! - отвечал Диего.

   - А молоко и хлеб?

   - Стоит ли говорить о таких пустяках. Зато вы меня угостили ромом, а Аниту персиками.

   - Ну, как хочешь... Спасибо за угощенье... Да вот еще что: сегодня ночью, верно, к вам приедет один верховой на серой лошади. Зовут его Дэк... Не забудете?

   - Я ему напомню, Билль! - сказала Анита.

   - Так скажите Дэку, верховому на серой лошади, что Старый Билль и его пассажиры кланяются ему и благодарят.

   - А за что благодарят? - спросила мексиканка.

   - Он знает. А вам, синьора, знать этого не нужно!

   - Да я и не желаю! - обидчиво промолвила Анита.

   - Готовы лошади! - крикнул маленький негр, показываясь в дверях.

   - Прощайте, синьоры!

   - Прощайте, Билль! прощайте, джентльмены! Счастливого пути!

   Когда фургон отъехал от ранчи, Старый Билль обернулся к пассажирам и проговорил:

   - От хлопот, я думаю, мы избавимся благодаря тому, что Дэк оказался порядочным парнем... А не то пришлось бы нам посчитаться с агентами. Вы ведь не согласились бы отдать им свои пять тысяч и пожитки в придачу по первой их просьбе?

   - Не согласился бы.

   - И, значит, была бы жаркая схватка... Вы ведь знаете, Дун, агенты не любят, если им вместо денег показывают, как стреляют револьверы...

   - Знаю, Билль.

   - И я, признаться, предпочитаю такой образ действий со стороны пассажиров. Но, во всяком случае, это главным образом их дело, а не мое, и если они не согласны охранять свои денежки, то и я не смею пристрелить агента и... молчу... Со мной был раз такой случай... Вез я четырех пассажиров... здоровые и сильные были джентльмены. Я их предупредил, что агенты шалят и могут напасть, и спрашиваю, что они думают в таком случае делать.

   - Что же они?

   - Струсили, Дун, очень струсили, говорят: "Лучше отдать деньги, чем быть убитым. Деньги наживешь, а жизни не вернешь". Положим, это справедливо, но, с другой стороны, нельзя же позволять себя грабить... Поговорили мы об этом, а на следующий вечер подъехали к нам три джентльмена в масках, верхом, и просят меня остановиться... "А не то, говорят, мы лошадей остановим пулями..." И пассажиры просят остановиться... Ну, я остановился и до сих пор не могу вспомнить хладнокровно, что три агента безнаказанно обчистили четырех пассажиров... Оставили им только сапоги да нижнее белье. И еще посмеялись после: "Добрые, говорят, у вас пассажиры, Билль. Возите таких почаще". С тем и уехали.

   - Действительно, добрые... Таких редко встретишь в здешней стороне, Билль! - заметил Дунаев.

   - То-то, редко... Да и пассажиры эти не янки были.

   - А кто?

   - Евреи.

   - Трусливый народ. И на много их всех обчистили, Билль?

   - Тысяч на пять долларов. Они потом точно исчислили свои убытки... И один из них, старый еврей, утешал товарищей тем, что агенты их только на пять тысяч обчистили, а не увели их... "Тогда, говорит, агенты могли бы лучший гешефт сделать... Выкуп побольше требовать".

   - Разве они были богатые?

   - Имели деньги во Фриски, в банке, и все вместе сто тысяч стоили.

   - А по-моему, - вдруг заговорил Чайкин, - лучше все отдать, чем убить человека!

   - Вы, Чайк, особенный, а я говорю про обыкновенных людей. И так как я обыкновенный, то и на нападение отвечаю выстрелом...

   И Билль повернулся к лошадям.

   Вечером, вскоре после того как дилижанс выехал со станции, на которой переменили лошадей, Билль свернул с большой дороги и поехал в объезд по старой, уже заросшей травой.

   - Скверная будет дальше дорога, джентльмены! - проговорил Билль. - Придется ехать шагом... И будем мы всю ночь ехать. Только часа на два остановимся.

   - А не собьемся ночью с дороги? - спросил Дунаев.

   - Я дорогу знаю. Езжал по ней прежде три года, Дун... Теперь эта дорога брошена, и по ней никто не ездит...

   Скоро лошади поплелись шагом. Дорога действительно была отвратительная. В нескольких местах приходилось вброд переезжать ручьи, и довольно широкие...

   Ночью фургон остановился. Билль отпряг лошадей и пустил их на траву.

   Дунаев и Чайкин хотели было развести костер, но Билль не позволил.

   - Тут иногда индейцы шатаются... Не к чему привлекать их! - сказал он.

   Через два часа снова тронулись в путь. Отдохнувшие лошади прибавили шагу, но Билль их сдерживал. Предстоял еще длинный последний перегон, и Билль хотел сохранить их силы.

   Наконец часу в седьмом утра путешественники увидали небольшой городок, расположенный в котловине между гор.

   - Вот и Сакраменто! - весело сказал Билль. - Агенты, верно, все еще нас поджидают на условленном месте. Думают, что мы где-нибудь заночевали. То-то удивятся, когда в Сакраменто нас увидят!.. - засмеялся Старый Билль, видимо очень довольный, что так ловко провел агентов.

   Лошади еще плелись по каменистой дороге. По бокам ее то и дело попадались небольшие дома и шалаши, и желтая почва была вся изрыта.

   - Это брошенные прииски... Прежде тут копали золото!.. - пояснил Билль.

   - А теперь где его копают? - спросил Чайкин.

   - По ту сторону Сакраменто и во всем его округе... Еще много золота. Только уж нынче больше компании работают... Прежняя горячка прошла, когда сюда со всех стран приезжали искать золото...

   - То-то, я слышал, много народу приезжало... И многие богатыми стали через золото...

   - А многие и нищими стали, Чайк, после того как проигрывали и пропивали свое золото... Всего было... Ну, джентльмены, в Сакраменто мы отлично позавтракаем...

   - Долго мы там будем стоять?

   - Час или два, я полагаю... А завтра утром будем во Фриски! Агентов уж больше нечего опасаться. Дорога между Сакраменто и Фриски людная!

   В восемь часов утра фургон въехал в Сакраменто и остановился у гостиницы "Калифорния".

   - Ну, джентльмены, идите-ка заказывать завтрак, я скоро приду к вам! - проговорил Билль. - Как-то чувствуют себя агенты!? - весело прибавил он.

  

  

   В общей зале было всего несколько человек, доканчивавших свой завтрак.

   Билль, Дунаев и Чайкин с волчьим аппетитом проголодавшихся людей ели бараньи котлеты и ветчину и запивали все это горячим кофе с молоком. Утолив голод, они беседовали между собой, как вдруг в растворенное окно они увидали пять всадников, остановившихся у гостиницы.

   Билль усмехнулся про себя.

   Через несколько минут все пятеро вошли в залу. Они были запылены и, видимо, только что вернулись с дальней дороги...

   При виде Билля и его пассажиров на их лицах выразилось изумление.

   Все они подошли к стойке, выпили по стакану водки и присели в ожидании завтрака к столу. Один из них, высокий, коренастый блондин, подошел к Биллю и, протягивая ему руку, сказал:

   - Здравствуйте, Билль. Что нового?

   - Здравствуйте, Смит... Ничего особенного... А вы откуда?

   - Недалеко тут ездили... Старый прииск нюхали.

   - Удачно? - приятным тоном спросил Билль.

   - Нет. Не стоит ничего... Даром проездили. А вы давно приехали?

   - Час тому назад...

   - Как же это мы вас не встретили, Билль? Мы только что вернулись.

   - Удивляюсь, как не встретили, Смит!.. Верно, дорогой спали, Смит! - иронически протянул Билль.

   Смит рассмеялся и промолвил:

   - Верно, что так, Билль, если только вы не ехали старой дорогой... Так нового ничего не слышно, Билль?

   - Особенного ничего... Разве только то, что одного агента мы, к сожалению, не повесили...

   - Агента?.. О них что-то не слышно в последнее время.

   - Вы, Смит, верно, глухи стали, - оттого и не слышали. А еще, Смит, другая новость.

   - Рассказывайте, Билль...

   - Я шайку агентов провел, как дураков.

   - Неужели? Каким же образом?

   - Они собирались напасть на нас у Дуба... знаете, в двух станциях от ранчи Диего?

   - Знаю. Местечко хорошее для нападения...

   - И так как их было восемь человек против трех, то я и решил провести их, Смит.

   - Да как же вы узнали, что на вас напасть хотят, Билль? Или агенты вас предупредили? - насмешливо спросил Смит.

   - Чутьем, Смит... Я ведь старая лисица...

   - Ну, очень рад, Билль, что все обошлось благополучно... А то, пожалуй, я не имел бы удовольствия пожать вам руку... До свидания, Билль!

   - До свидания, Смит... Желаю вам в следующий раз напрасно не нюхать старых приисков...

   - Спасибо, Билль.

   Смит ушел к товарищам, а Билль продолжал разговор со своими пассажирами.

   Через полчаса четверо джентльменов ушли.

   Коренастый блондин снова подошел к Биллю и, протянув ему руку, сказал:

   - Еще раз, Билль, позвольте сказать, что я очень рад, что вы провели агентов и остались целы вместе с пассажирами.

   - Спасибо, Смит... Что, вы не слыхали, скоро ли повесят некоторых здешних молодцов? - вдруг спросил Билль.

   - Каких молодцов, Билль?

   - А тех, что по дорогам ищут наживы.

   - Трудно их поймать, Билль...

   - А пора бы...

   - Видно, еще не пора.

   - И повесить их пора, Смит. Как вы полагаете?

   - Полагаю, что они не такие дураки, чтобы их повесили, Билль... Будьте здоровы, Билль!

   Когда они ушли, Билль сказал Дунаеву и Чайкину:

   - Знаете, кто такие эти джентльмены?

   - А кто? - спросили оба русские.

   - Агенты. Те самые, которые нас бы укокошили, если бы не Дэк...

   Чайкин изумленно смотрел на Билля.

   - Неужели? Вы, Билль, разве знаете, что они агенты?

   - Отлично. И многие здесь знают.

   - Так как же их оставляют на свободе?

   - Знать не всегда значит иметь доказательства. Они пока не попались и ловко хоронят концы в воду. Этот Смит - хитрая бестия... У него тут есть лавка для отвода глаз, а настоящее его занятие - грабить по дорогам...

   - И убийство? - в ужасе спросил Чайкин.

   - В крайнем случае, если подвергающийся нападению защищается. Месяца два тому назад они ограбили пассажиров дилижанса... И хотя были в масках, но один пассажир узнал Смита по обрубленному пальцу.

   - И что же?

   - Ничего.

   - Отчего же он не жаловался в суд?

   - Оттого, Чайк, что обрубленный палец еще не доказательство, и потому еще, что ограбленный боялся, как бы Смит не отомстил... Ну и молчал. Смит и на свободе, пока его не повесят по приговору суда Линча здешние жители, когда убедятся, что он агент. Однако пора и в дорогу, джентльмены!

   Скоро дилижанс выехал из Сакраменто.

   На следующее утро наши путешественники приехали в Сан-Франциско.

   И Чайкин и Дунаев, прежде чем уйти, горячо благодарили Билля за благополучное путешествие и за то, что Билль был так добр к ним.

   В свою очередь, и Билль, крепко пожимая руки обоим русским, проговорил:

   - Такие пассажиры не часто встречаются... Надеюсь, мы будем хорошими знакомыми.

   И Билль пригласил своих пассажиров пообедать завтра в семь часов вечера в ресторане рядом с конторой дилижансов.

   - А вы, Чайк, редкий молодой человек... да! - прибавил в заключение Старый Билль.

  

  

  

  

  

  

   - Ну, валим, Чайкин! Пойдем искать комнату. День-другой побудешь ведь здесь... Отдохнешь... А там на место поедешь! - проговорил Дунаев, веселый и радостный и оттого, что наконец добрался до Сан-Франциско цел, невредим и со своими тремя тысячами долларов в кармане, и оттого, что увидит невесту, и оттого, что скоро откроет мясную лавку и отлично заживет.

   Будущее представлялось светлым и легко достижимым счастием. Требования у него от жизни были небольшие: быть хозяином мясной лавки, жить спокойно, иметь семью... чего еще больше желать бывшему матросу?

   И Чайкин был очень рад, что добрался до Сан-Франциско и скоро уедет на ферму. Земля его манила. Вместе с тем главным образом его манила свобода. И он за этот год так уже привык к ней, что ему казалось каким-то далеким его недавнее прошлое, когда он был матросом на "Проворном".

   Шагая по улицам, он вспомнил такое же чудное сентябрьское утро год тому назад, когда его наказали, вспомнил, как он опоздал на шлюпку, как его встретил Абрамсон, увел к себе, как он поступил на "Динору".

   Казалось, как все это давно было! Каким он был забитым! Как трепетал он командира и старшего офицера, как боялся он боцмана!

   А теперь?

   Теперь он чувствует, что сам себе господин, и это чувство наполняло его душу радостной уверенностью, что и он человек не по названию только...

   Дунаев привел Чайкина в ту квартиру, где прежде сам стоял и где хозяева были такие добрые.

   Но оказалось, что там давно уж живут другие жильцы, и наши эмигранты наняли комнату в соседнем доме. Комната была небольшая, светлая и чистая. Кроме кровати, был и большой диван.

   - Хватит для нас двоих, Чайкин, кровати и дивана... Небось прежде не так живали?..

   - То-то, живали... А главное не в том, что худо жили, а в том, что в приневольной жизни жили!

   - Я, братец, что было, то словно было и забыл, поживши в Америке... Вольно здесь жить... хорошо!

   Они отправились взять ванну, - заведение ванн было поблизости, - и оба, вымытые, принарядившиеся в свои пиджаки, вернулись домой, чтобы оставить узлы с грязным бельем и дорожным платьем, и затем расстались до вечера.

   Дунаев пошел к невесте, а Чайкин собирался побродить по городу, зайти к Абрамсонам, предъявить рекомендательное письмо капитана Блэка и послушать в парке музыку.

   Чайкин прежде всего погулял по главной улице, вместо того чтобы идти к Абрамсонам, и пошел к набережной... Его тянуло туда - посмотреть на те места, где он впервые ступил, где его, готового уже ехать на вольной шлюпке на "Проворный", встретил Абрамсон.

   Чайкин спустился к пристани. Салуны на набережной были полны. И на набережной было много матросов разных национальностей, с многочисленных судов, стоявших на рейде у пристани.

   Чайкин взглянул на рейд, и крик изумления вырвался у него из груди.

   Невдалеке стоял на якоре клипер "Проворный", такой же щеголеватый, как и прежде, весь черный, с золотой полоской вокруг, с высокими, немного подавшимися назад мачтами и с белоснежной трубой.

   У Чайкина екнуло сердце не то от страха, не то от неожиданности.

   И в то же время ему очень хотелось увидать русских матросов, поговорить с ними, узнать, как живется им, по-прежнему ли трудно, или полегче.

   Он стоял и не спускал глаз с клипера, ожидая, не отвалит ли шлюпка...

   И действительно, к парадному трапу был подан щегольской вельбот, в него спустилась толстая приземистая фигура в статном платье, в которой Чайкин тотчас же угадал капитана, - и вельбот отвалил.

   Усердно налегая на весла, откидываясь назад и выпрямляясь, когда лопасти весел на секунду оставались плашмя в воздухе, матросы гребли с тою однообразною правильностью и с тем мастерством, которым особенно щеголяют на капитанских шлюпках.

   Вельбот быстро приближался к пристани.

   Чайкин отошел немного в сторону от того места, где должен был пристать вельбот.

   - Крюк! - услыхал он отрывистый, сипловатый голос капитана и глядел на его красное бульдожье лицо, обросшее заседевшими черными бакенбардами.

   Матрос на носу шлюпки бросил весло и взял крюк.

   - Шабаш! - раздалась команда капитана.

   И в мгновение ока весла были убраны, и вельбот пристал к пристани.

   Капитан вышел из шлюпки.

   - По чарке за меня! - сказал он, обращаясь к молодому загребному, который вместе с другими гребцами стоял, вытянувшись, перед капитаном и, весь вспотевший, тяжело дышал своей здоровой, высоко выпяченной грудью.

   - Покорно благодарим, вашескобродие! - за всех отвечал загребной.

   - Вельботу быть на пристани в семь часов!

   - Есть, вашескобродие.

   - Слышал?

   - Слышал, вашескобродие, в семь часов.

   - Если минуту опоздаешь... смотри!..

   И с этими словами капитан пошел своей быстрой походкой по пристани, слегка сгорбившись по морской привычке.

   Он был в нескольких шагах от Чайкина, взглянул на него и равнодушно отвел взгляд.

   "Не узнал!" - подумал Чайкин.

   И в ту же секунду в голове его блеснула мысль:

   "А что, если б он узнал да велел отвезти его на клипер?"

   От одной мысли у Чайкина упало сердце, и он инстинктивно отодвинулся.

   Его окрик: "Прикажу вас всех отодрать!" - напомнил Чайкину прошлое и заставил облегченно вздохнуть, когда он, успокоенный, радостно подумал, что теперь никто не может сказать ему этих слов...

   Капитан взял коляску и уехал.

   И гребцы тотчас же выскочили на пристань, исключая одного, и пошли на берег, направляясь, очевидно, в ближайший кабачок, чтобы "раздавить" по стаканчику.

   Тогда Чайкин подбежал к ним.

   - Братцы-матросики, здравствуйте! - радостно воскликнул он.

   - Здравствуйте, земляк! - ответили матросы и, видимо, не узнавая Чайкина, удивленно смотрели на него.

   - Аль не признали, братцы?

   - Да вы кто такие будете? - спросил загребной.

   - Нешто не узнал Чайкина, Вань?

   - И впрямь, не узнал... Здорово, брат... Тебя и не узнать, Чайкин... Совсем форсистый стал... ровно господин.

   Вельботные обрадовались и пожимали руку Чайкина - недаром же его все так любили на клипере. Его оглядывали и дивились.

   - Так ты, значит, остался тогда...

   - Остался, братцы...

   Они вместе пошли в кабачок, и Чайкин на радостях угостил всех по стаканчику и выпил сам пива.

   - Ну что, братцы, как живете?.. по-старому?

   - По-старому! - отвечал загребной. - А ты как?

   - Хорошо, братцы.

   - При месте?

   - В матросах был, а теперь около земли буду... И денег заработал, братцы... И вообще хорошо на воле жить... А старший офицер как?

   - Известно, как... Только, слышно, отмена скоро порки будет! - сказал загребной.

   - Беспременно должна быть... А боцман что? - спрашивал Чайкин.

   - Боцман куражится... Что ему!..

   - Кланяйтесь Кирюшкину, братцы, от меня. И всем ребятам кланяйтесь... А скоро пускать будут команду на берег?

   - Первую вахту завтра...

   - И Кирюшкина пустят?

   - Верно, пустят...

   - Так скажи ему, Вань, что я его беспременно хочу видеть. Добер он был до меня, и я этого не забуду вовек...

   С четверть часа просидели гребцы с Чайкиным в кабачке, и все это время шли взаимные расспросы. Чайкин расспрашивал про житье на клипере, матросы расспрашивали Чайкина, как он этот год жил, и хорошо ли здесь жить, и как он научился ихнему языку, - словом, разговор не иссякал.

   - А очень сердился капитан, что я опоздал тогда, братцы?

   - Очень, и старший офицер тоже.

   Когда загребной объявил, что пора "валить" на вельбот, Чайкин проводил гребцов до вельбота и еще раз просил сказать Кирюшкину, что он ему кланяется и будет завтра поджидать его на пристани... Пусть он позади всех, мол, идет... Затем Чайкин простился со всеми, пожелал, чтобы вышла матросикам "ослабка", и долго еще провожал глазами удалявшийся вельбот.

   Через четверть часа он зашел в один из салунов на набережной и, позавтракавши, направился к Абрамсонам.

  

  

   Переулок, в котором жил старый еврей, Чайкин нашел после долгих блужданий. Наконец он попал в него и узнал дом. Войдя во двор, он подошел к старенькому флигелю и постучал в двери.

   Некоторое время никто ему не отворял. Тогда он стал стучать сильнее.

   - Кто там? Кого нужно? - по-английски спросил молодой голос, по которому Чайкин тотчас же признал Ревекку.

   - Чайк! Русский матрос! - отвечал по-английски Чайкин.

   - Мы не знаем Чайка... И отца нет дома...

   - В таком случае кланяйтесь господину Абрамсону и вашей маменьке, Ревекка Абрамовна, а вас позвольте поблагодарить, что вы ко мне были добры и научили, сколько жалованья требовать... А я в другой раз приду! - проговорил Чайкин по-русски.

   - Так это вы, тот бедный матросик, которого ночью отец привел? - спросила Ревекка, и тоненький ее голос сразу сделался радостным.

   - Я самый, Ревекка Абрамовна!

   - Так подождите минутку. Я сейчас отворю...

   За дверьми торопливо зашаркали туфли.

   Через несколько минут послышались шаги, и двери отворились.

   При виде хорошо одетого Чайкина Ревекка удивленно попятилась назад.

   - И вы, Ревекка Абрамовна, не узнали? - спросил, улыбаясь, Чайкин.

   - Вы тогда были в другом костюме, а теперь такой джентльмен. Пожалуйте в комнату, господин Чайкин!.. Здравствуйте! Очень рада, что вы нас вспомнили! - радостно говорила Ревекка, пожимая руку Чайкина.

   Чайкину показалось, что она похудела и побледнела и ее большие черные глаза как будто ввалились.

   - Чем угощать вас, господин Чайкин? Может быть, рюмку вина хотите?

   - Благодарю... Ничем. Я только что завтракал.

   - Папенька скоро придет... Он по делам ушел, и маменька тоже по делам.

   - А Абрам Исакиевич как поживает?

   - Ничего себе... Все теми же делами занимается! - прибавила смущенно Ревекка.

   Скорбное выражение показалось в ее глазах.

   - Только уж больше грогу мы не даем... Не даем больше грогу тем, кого приводит папенька! - словно бы желая оправдать отца, говорила Ревекка. - А дела плохо идут! - грустно прибавила она.

   - А маменька ваша торгует?

   - Да... старое платье покупает... Кое-как перебиваемся... А ваши дела, видно, хорошо?

   Чайкин сказал, что его дела хороши, что он поступает рабочим на ферму, и прибавил:

   - И все с вашей легкой руки пошло, Ревекка Абрамовна. Дай вам бог всего хорошего! Тогда вы меня надоумили, чтобы я и не пил и дешевле десяти долларов жалованья не брал. Помните?

   - Очень помню. И папенька потом говорил, что вы очень умный человек - не дали себя обидеть. Очень хвалил...

   - А вы как поживаете, Ревекка Абрамовна?

   - Я?.. Нехорошо, Василий... извините... Егорович, кажется...

   - Егорович... Чем же нехорошо?

   - Всем нехорошо!

   И Ревекка рассказала, что она вот уже шесть месяцев, как больна грудью и ходит к доктору. Но доктор ничего не может сделать.

   - Грудь ноет, и по вечерам лихорадка. Разве не видите, Василий Егорович, как я похудела?

   - Немножко похудели...

   - Много похудела... И все худею с каждым днем... И чувствую, что скоро и вовсе не буду на свете жить.

   Чайкин стал было ее утешать.

   - Не утешайте, Василий Егорович... Благодарю вас, но только напрасно... У меня чахотка... хотя доктор и не говорит, а я понимаю...

   - Поправиться можно...

   - При наших средствах никак нельзя... Бедный папенька старается, и маменька старается, чтобы квартиру другую, а ничего не выходит... А помирать не хочется... Ах, как не хочется! - вдруг вырвался словно бы стон из впалой груди молодой девушки, и крупные слезы закапали из ее глаз.

   Чайкину стало жаль девушку, и он сказал:

   - А ежели бы вам в больницу идти? Там поправка бы скорей пошла.

   - В больницу надо деньги платить... А их нет у нас, Василий Егорович. А вон и папенька!

   Ревекка быстро отерла слезы и пошла отворять двери.

   Абрамсон был очень удивлен, увидавши у себя такого приличного гостя, и, не узнавши Чайкина, с самым почтительным и даже боязливым видом подошел к нему и спросил:

   - Чем могу служить вам?

   Чайкин рассмеялся и, протягивая руку, проговорил:

   - И вы не узнали? Помните Чайкина? Вы меня на пристани встретили и к себе увезли и на "Динору" определили.

   Старый еврей был крайне удивлен и джентльменским видом Чайкина и главным образом тем, что он зашел к нему, несмотря на то, что он хотел поступить с ним далеко не хорошо, советуя наняться в матросы за десять долларов в месяц.

   О то