Станюкович Константин Михайлович - Похождения одного матроса

ал ставить на туза. О, черт возьми! С вами просто страшно играть. Вы опять выиграли. Туз на левой стороне, и у вас в кармане полтора доллара. Получайте их!

   И господин в кожаной куртке вынул из кармана штанов кучку золота и серебра и, бросая на стол монету в пять долларов, проговорил:

   - Три с половиною дайте сдачи и ставьте теперь карту по своему выбору, а то я советую на свою голову!

   - Что вы? Я разве взаправду играл? Вы только учили! - проговорил Чайкин, отодвигая от себя монету.

   - А я полагаю, что деньги ваши... Я бы на вашем месте спокойно их взял.

   - Нет, не мои! - протестовал Чайкин.

   - Ну, как хотите... Спорить не будем... Ставьте карту по-настоящему и положите на нее монету, которую вам не жаль проиграть. А перед этим хлебните коблера...

   - Благодарю вас. Я не пью. И карты не поставлю... Я не буду играть.

   Несколько пассажиров, сидевших в большой общей каюте, безмолвно наблюдали эту сцену. Некоторые улыбались. Только один пожилой, прилично одетый господин, по-видимому возмущенный поведением человека в кожаной куртке, встал с лонгшеза и, подойдя к столу, за которым сидел Чайкин, обращаясь к брюнету, проговорил резким тоном:

   - Что вы пристаете к джентльмену!.. Разве вы не видите, что он иностранец, не желающий пользоваться счастием в игре. Не хотите ли, я воспользуюсь им?.. Вынимайте-ка из кармана деньги... Я их переложу в свой...

   - С удовольствием обчищу ваши карманы. Как прикажете вас звать, так как я не имею чести знать вашего имени.

   - Капитан Бутс. А вы?

   - Шкильнер, агент по всяким делам... к вашим услугам! - сказал брюнет и, вынув из кармана, положил на стол кучку денег.

   То же самое сделал и капитан Бутс, пока агент по всяким делам тасовал карты.

   - Сколько ставите, капитан, и на какую карту?..

   - Доллар для начала, - отвечал капитан, выдвигая монету, - а карту... не будете ли вы добры, молодой джентльмен, вынуть мне карту. Я буду играть на ваше счастие! - обратился он к Чайкину. - Вы, по-видимому, очень счастливый человек... Как позволите назвать вас?

   - Чайк...

   - Так выньте-ка карточку...

   Чайкин вынул тройку. Она выиграла, и капитан, утроив куш, опять попросил Чайкина выбрать карту. И эта выиграла. Шкильнер, казалось, удивлялся и довольно часто вспоминал черта. Через четверть часа вся куча золота перешла к капитану Бутсу. Он сосчитал деньги и проговорил смеясь:

   - Двести долларов пригодятся... Благодарю вас, мистер Чайк. Это ведь я вам обязан... А вы больше не хотите, видно играть, агент?

   - Буду, если только мистер Чайк не станет выдергивать карт. Ему нестерпимо везет!

   Тогда капитан Бутс обратился к Чайкину и сказал:

   - А знаете ли что, мистер Чайк? Давайте-ка пополам играть. Тогда он не может запретить ставить карты по вашему выбору, и мы дочиста обчистим агента. Идет, что ли, агент?..

   Шкильнер, казалось, не решался.

   - Что, струсили, агент?..

   - Так и быть, проиграю вам еще сто долларов! - наконец сказал он и бросил на стол билет в сто долларов.

   - Сколько поставим, мистер Чайк?.. Назначайте вы куши, и карты ставьте вы...

   У Чайкина заблестели глаза. И он уже было решился рискнуть пятью долларами, как, бросивши случайно взгляд на пожилую женщину, сидевшую за большим обеденным столом с книгой в руках, увидал, что она быстро покачала головой, словно бы давая знать, чтобы он не играл. В то же время Чайкин вспомнил, что говорил Блэк-Джемсон про шулеров.

   Он тотчас же одумался и сказал:

   - Извините... Я не буду играть... Играйте одни...

   И с этими словами он встал и пошел вниз в свою каюту.

   В двойной довольно просторной каюте Чайкин после ухода Блэка был один. В Батонруже никого не посадили к нему. И он был очень этим доволен, напуганный только что сделанным знакомством и своим соблазном играть в карты. Теперь он готов был чуть ли не в каждом пассажире видеть мазурика, имевшего намерение посягнуть на его деньги, и решил вперед быть осторожным и избегать разговоров с пассажирами, а то того и гляди объегорят.

   "Вот только этой доброй барыни, что головой махнула, нечего опасаться. Спасибо ей!" - подумал Чайкин и стал глядеть в открытый большой иллюминатор на реку и на берег, покрытый густым зеленеющим лесом. По временам пароход шел близко к берегу, и тогда Чайкин видел высокие, стройные сосны, дубы и другие деревья, которых не знал. Довольно часто попадались и поселки, а то и одинокие бревенчатые дома в лесу.

   И чем более глядел Чайкин на лес, тем задумчивее и грустнее становилось добродушное лицо его.

   Он снова испытывал жуткость одиночества среди чужих людей, в чужой стороне, в которой очутился неведомо как и из которой нет ему возврата. И хотя, слава богу, жизнь на чужой стороне впереди ему как будто и улыбалась, и он не чувствует себя теперь таким подневольным, каким чувствовал раньше, и вдобавок имеет такие деньги, о которых не посмел бы и думать ни в деревне, ни на службе, - тем не менее тоскливое чувство давало себя знать...

   Чтобы размыкать его, Чайкин запел вполголоса родную песню. Но заунывный, полный тоски напев не размыкал тоски. Напротив, он пел, а голос его вздрагивал и слезы тихо катились из его глаз...

   А он все пел и как будто духовно сливался с родиной и словно бы видел перед собой и родной лес, куда нередко ходил, и речонку, и почерневшие избы, и свою Пегашку, с которой он делал свое любимое мужицкое дело.

   Уже темнело. То и дело на берегу светились огоньки в одиноких домах.

   "И они в одиночку здесь больше живут. Не так, как у нас в России - деревнями. Здесь будто и деревень нет!" - подумал Чайкин, переставая петь.

   В это время раздался у каюты звонок. Чайкин догадался, что зовут обедать. Он зажег в кенкетках свечи и, оправившись перед зеркалом, вышел из каюты, по роскошному, обитому ковром трапу поднялся в следующую палубу и вошел в ярко освещенную обеденную залу, где большой стол, сверкавший белизною белья, графинов, стаканов и рюмок, был уставлен вазами с персиками, сливами и грушами, среди которых возвышались очищенные ананасы. Лакеи-негры были во фраках и в нитяных перчатках.

   Чайкин смущенно озирался вокруг. Пассажиры первого класса еще не собрались, и в зале было только несколько человек. Но вот раздался второй звонок, и публика стала собираться. Чайкин заметил, что дамы принарядились. Пока шли разговоры, Чайкин сидел в стороне и глазами искал капитана Бутса и агента по всем делам, но их, однако, не было. Прозвонил третий раз, и все стали садиться за стол. Подошел и Чайкин, но не знал, куда ему сесть.

   - Вот ваше место, сэр! - указал ему старик негр. - Тут на карточке ваше имя.

   Чайкин сел около пожилой дамы в черном платье, которая его остановила от игры. По другую сторону сидел высокий, рыжеватый молодой человек.

   Несколько сконфуженный соседством, Чайкин сосредоточенно и серьезно ел суп.

   - Вы, верно, недавно в Америке? - спросила его соседка.

   - Недавно.

   - То-то я сейчас же это и заметила... Вы отлично сделали, что не играли.

   - Благодарю вас, что вы предупредили меня... Но кто были эти господа?

   - Известные шулера из Нью-Орлеана... Они ездят на пароходах, чтобы излавливать доверчивых людей.

   - Так они знали друг друга?

   - Еще бы. Они компаньоны. Играли нарочно, чтобы втянуть вас в игру.

   - Я раз проиграл им пятьдесят долларов! - заметил рыжий молодой человек.

   - Но где же они? - спросил Чайкин.

   - Остались в Майерсвиле, чтоб сесть на пароход, который пройдет сверху... Они - профессиональные шулера. Капитан - такой же капитан, как я король, а агент - такой же агент, как вы принц! - рассмеялся рыжий молодой человек. - И советую вам никогда не играть в карты с незнакомыми людьми!..

   К концу обеда соседка спросила Чайкина, какой он нации, и, узнавши, что русский, обрадовалась. Она оказалась полькой и говорила по-русски. И с какою радостью оба они заговорили по-русски! После обеда они долго еще беседовали вдвоем, и Чайкин ушел спать значительно повеселевший. Ему еще два дня предстояло удовольствие говорить на родном языке, так как случайная знакомая ехала до Сан-Луиса, где имела магазин. Она рассказала Чайкину свою историю. Муж ее, механик, во что бы ни стало хотел разбогатеть, и они, имея две тысячи рублей, переселились в Нью-Йорк двадцать лет тому назад, через несколько месяцев после свадьбы. Но разбогатеть было не так-то легко, как казалось. Скоро часть денег была прожита, часть пропала в спекуляциях, и они бедовали долго, пока муж не получил наконец хорошего места на одном заводе в Нью-Йорке. Они вздохнули, зажили хорошо, но мысль сделаться богатыми не давала мужу покоя, и, когда в Калифорнии открыто было золото, муж оставил место и уехал в Сан-Франциско.

   - Мужу посчастливилось, - рассказывала полька, - и он в три месяца нашел золота на сто тысяч долларов и вернулся в Нью-Йорк. Казалось бы, чего больше желать? Но человек никогда не бывает доволен. Муж построил завод и разорился дотла. Приходилось начинать все снова. А муж начинал прихварывать. Мы переехали на юг, сперва жили во Флориде, а потом в Нью-Орлеане. Опять наши дела несколько поправились... Муж заведовал мастерской пароходной компании, а сам все мечтал сделаться миллионером и вернуться домой в Варшаву. Все разные изобретения по машинной части выдумывал, бедняга, и пять лет тому назад умер... Тогда я переехала в Сан-Луис и открыла там маленький магазин дамских нарядов. Прежде я была портнихой и хорошо кроила. Знание и пригодилось. Дело пошло, и я, слава богу, живу безбедно и воспитываю двоих детей. Одно только жалко: не с кем перемолвиться на своем языке, - со вздохом прибавила полька.

   - А с детьми? - спросил Чайкин.

   - Они почти не говорят по-польски. Родились здесь и настоящими американцами стали. Один уж скоро собирается на завод поступить, - ему шестнадцать лет, хочет сам зарабатывать деньги, - а другой еще ходит в школу...

   - А на родину вам не хочется?

   - Еще как хочется!.. как уедешь?.. Дети держат... А им какая работа на родине, если они и языка не знают...

   - А на побывку съездить?

   - То-то хоть взглянуть на родные места да на маму... Она еще жива и все зовет приехать. Вот, бог даст, подрастет Влодек и станет на свои ноги, тогда я непременно поеду погостить домой!.. Непременно поеду!.. Сдам магазин помощнице и поеду... Да, господин Чайкин, здесь в Америке хоть и недурно, господь не оставил меня своей милостью, - а все-таки нет на свете места лучше родины. Каждого кулика к своему болоту тянет.

   - Это верно. На чужбине - словно в домовине, говорят люди.

   Полька глубоко вздохнула и сказала:

   - В двадцать лет, что мы здесь, поневоле свыкнешься, а в первые годы сколько я слез пролила, тосковавши... И боже мой!.. Да и теперь как вспомнишь о родине, так и защемит сердце. Так, кажется, и полетела бы в Варшаву, хоть бы только глазами взглянуть на свой город...

   - А вы, значит, из Варшавы сами?

   - Там родилась, там выросла, там замуж вышла... Думала, что и умру там, а вышло по-иному. Видно, здесь придется помереть.

   Эти слова напомнили нашему матросу, что ему никогда не вернуться в Россию, и его лицо омрачилось.

   - Мне так никогда не видать своих мест! - уныло промолвил он.

   Полька не расспрашивала почему. Она догадалась, что новый ее знакомый один из тех многих в Америке людей, которые имеют счеты со своей родиной.

   Она только сочувственно промолвила:

   - Кто знает? Может быть, и увидите...

   Два дня Чайкин пользовался возможностью говорить по-русски. Как только новая его знакомая показывалась в общей каюте, он подходил к польке, и между ними начинался разговор и оканчивался только поздно вечером, когда они расходились спать. И эти разговоры имели своим предметом преимущественно воспоминания. Словоохотливая полька словно хотела себя вознаградить за долгое молчание, чтобы поговорить хотя бы на родственном языке о своей Варшаве, о родителях, о своей молодости, о том, как она жила швеей в одном русском доме и выучилась хорошо по-русски.

   В свою очередь, и Чайкин познакомил госпожу Згрожельскую со своей историей, чем рассеял подозрения польки, подумавшей было, что Чайкин бежал с родины вследствие свершенного им какого-либо преступления.

   Она слушала с большим сочувствием рассказ Чайкина о том, как тяжело было служить матросом на клипере, как он остался в Сан-Франциско, и очень волновалась, когда Чайкин рассказывал о плавании на "Диноре" и о том, как часто все рисковали быть на морском дне во время бурь... Говорил он и о капитане Блэке.

   Когда он произнес эту фамилию, госпожа Згрожельская сказала, что она еще недавно где-то читала о каком-то капитане Блэке, который под другим именем был известен как начальник шайки разбойников на пустынных дорогах Запада.

   - Это, наверно, не мой капитан.

   - Не ручайтесь... Когда мы жили в Сан-Франциско, то знали одного очень приличного джентльмена, который потом был наказан судом Линча... Его повесили ночью в парке...

   - Что ж он делал?

   - Тоже занимался разбоем: по ночам выезжал за город в маске и грабил и убивал, но все не попадался в руки правосудия. Его и осудили своим судом... Здесь это часто бывает... Так вы едете в Сан-Франциско?

   Чайкин объяснил, что он хочет поступить работником на ферму в тех местах.

   Госпожа Згрожельская очень одобряла планы нашего матроса заняться землей и, если бог даст, завести свою ферму.

   Она сама давно мечтала о ферме и о тихой жизни на лоне природы, вдали от города. Она хоть и горожанка, а любит природу. Но пана Згрожельского, ее мужа, всегда тянуло к городу... Он до самой смерти не терял надежды снова разбогатеть и вернуться на родину миллионером. А город и сгубил его. Слишком уж много сил вытягивает город у человека, а муж к тому же был слабого здоровья.

   - Он и сгорел раньше времени! - грустно промолвила полька и прибавила: - Избегайте городов и в особенности спекуляций: один из них богатеет, а сотни разоряются и начинают снова... Такой уж народ эти американцы! Но нам с ними не тягаться... Лучше быть довольным малым, чем гнаться за большим. Не правда ли?

   - И я так полагаю. Да я никогда не думал о богатстве...

   С большим сожалением простился Чайкин с госпожою Згрожельской. Они горячо пожелали друг другу всего хорошего и расстались, быть может, навсегда.

   А впрочем, кто знает?

   Все остальное путешествие на пароходе Чайкин оставался один. Напуганный джентльменами, предлагавшими ему играть в карты, он теперь почти на всех пассажиров поглядывал подозрительно и ни с кем не разговаривал; если же кто-нибудь обращался к нему, он отвечал лаконически.

   В каюту, которую Чайкин занимал, так и не нашлось другого пассажира, и он большую часть времени проводил в ней, спасаясь от жары наверху и от массы мошек, комаров, которые по временам решительно отравляли существование. По обыкновению, он сидел у открытого иллюминатора и разглядывал берег, то покрытый лесом, то представлявший собою роскошный зеленый ковер, пестревший яркими цветами.

   По вечерам, после обильного американского обеда, Чайкин выходил на палубу и ходил взад и вперед, раздумывая о будущем устройстве своей жизни. И он благодарно вспоминал о капитане Блэке, от души желая ему избавиться от "дьявола", о котором рассказывал капитан.

   А на реке было так хорошо после дневного зноя.

   Пароход быстро несся вперед, бороздя воду колесами, и высокая балансирная машина мерно отбивала такт. Темное небо горело мириадами звезд. Огоньки поселков говорили, что близко живут люди и наслаждаются чудным вечером после дневной работы. Изредка встречались лодки и слышен был веселый говор...

   В один из таких вечеров Чайкин стоял, прислонившись к борту, и глядел на реку, залитую лунным светом. Впереди чернела небольшая лодочка... Пароход к ней приближался, как вдруг... что это - во сне или наяву? - как вдруг Чайкин услыхал из лодки звуки русской песни. Два голоса, один тенор, другой баритон, пели:

  

   Вниз по матушке, по Волге...

  

   - Братцы! - невольно крикнул Чайкин.

   - Здорово, земляк! - взволнованно ответили оба голоса.

   Пароход прошел, и песнь полилась снова.

   Чайкин чуть не заплакал.

   Когда его волнение прошло, он обратился к помощнику машиниста, который вышел подышать воздухом и стал вблизи него:

   - Сейчас пели русскую песню. Здесь, значит, живут русские?

   - Тут, в лесном поселке, пять русских живут! - отвечал помощник машиниста.

   - Чем они занимаются?

   - Дровосеки.

   - И давно они здесь?

   - Я пятый год хожу по Миссисипи. Они уж были здесь, только рубили лес в другом месте. Отличные джентльмены, я их знаю. Они прежде дрова нам ставили. Теперь лес сплавляют. Хорошо работают! - прибавил помощник машиниста.

   - У какого-нибудь хозяина живут?

   - Зачем? Они сами хозяева и компаньоны. Они сняли большой участок и все вместе живут в лесу. Там у них домик выстроен. Я был у них в гостях. Очень гостеприимные джентльмены и много могут выпить вина... А вы русский, видно?

   - Русский.

   - Тоже из Сибири удрали? - спросил, подмигивая глазом, помощник машиниста, пожилой господин с длинной окладистой черной бородой.

   - Нет. Почему вы подумали, что я убежал из Сибири? - удивленно спросил Чайкин.

   - Те пять молодцов русских дровосеков из Сибири бежали. Они рассказывали, что там не очень-то хорошо им было. Они находят, что у нас лучше! - засмеялся бородатый господин, пожевывая табак.

   И, сплюнув за борт, спросил:

   - А вам нравится у нас?

   - Очень.

   - Ну еще бы! Свободная страна! - внушительно проговорил машинист.

   И, кивнув головой, ушел в машину.

   "Живут, значит, и здесь русские люди!" - подумал Чайкин, и ему стало легче на душе.

   Чем выше поднимался пароход, тем более менялся вид пассажиров. Когда Чайкин плыл по Миссури, то на пароходе он уже не видал смуглых, загорелых лиц южан, кожаных курток, высоких сапогов, широкополых сомбреро и револьверов за поясами.

   И в общей каюте и на палубе, не стесняясь, бранили "собак южан" и рассказывали о победах северной армии, и о близком торжестве Севера, и об освобождении негров. В маленьких городках, где останавливался пароход, заметно было большее оживление, чем на юге. Продавцы газет являлись на пароход, и тотчас же все пассажиры расхватывали газеты и жадно читали. Покупал газету и Чайкин и читал ее с увлечением, все более и более интересуясь тем, что делается на белом свете.

   Худощавые нервные довольно бесцеремонные в обращении янки понравились Чайкину гораздо больше ленивых и высокомерных южан. Янки, по наблюдениям русского матроса, были "проще". И он заметил, что они и пили водки и вина меньше, и почти не играли в карты и в кости, и обходились с неграми далеко не с тем презрением, как южане.

   И Чайкин уже не относился подозрительно к пассажирам.

   Напротив, он прислушивался к их разговорам в общей каюте и старался понять, хотя и не всегда успешно, их беседы и споры о войне, о политических делах, о генералах. Он только вынес уверенность, что Линкольн, должно быть, хороший человек, так как все превозносили его и говорили о нем с большим почтением.

   Но особенно удивило его, когда он узнал, что президент Северо-Американских Штатов был прежде простым дровосеком.

   В тот день, когда пароход должен был к вечеру прийти в Канзас, Чайкин был несколько озабочен, где ему остановиться на ночь.

   Он хотел было спросить кого-нибудь из пассажиров, но не решался.

   Его озабоченность внушила участие одному старому худощавому господину в черном люстриновом сюртуке и в высоком цилиндре. Он внимательно поглядывал на Чайкина, сидевшего в уголке, в отдалении от других, и наконец подошел к нему.

   - Что приуныли, сэр? Такой молодой человек и как будто не весел! Куда едете? - спросил старик грубоватым, резким, но в то же время полным добродушия голосом.

   Этот старик с выбритыми усами и длинной седой бородой сразу внушил к себе доверие, и Чайкин ответил, что едет в Сан-Франциско и не знает, где ему остановиться в Канзасе на ночь.

   - Чтобы подешевле! - прибавил он.

   - Так вот отчего вы приуныли? - рассмеялся старик. - Ну, я могу вам помочь. Остановитесь в "Золотом якоре" на набережной, прямо против пароходной пристани.

   - Очень благодарен вам! - горячо поблагодарил Чайкин.

   - И скажите хозяину, что вас прислал Старый Билль! Он вам правильный счет подаст и направит вас в контору дилижансов. Завтра и отправитесь на Запад, если торопитесь во Фриски и не намерены пробовать канзасского виски...

   - Я не пью.

   - И хорошо делаете, сэр. Я тоже не пью - и хорошо делаю. Мне шестьдесят лет, а посмотрите, какой я молодец! Не правда ли? - добродушно засмеялся Старый Билль.

   - Правда!..

   - Ну, прощайте. Мне сейчас выходить! - сказал старик, пожимая Чайкину руку. - От души желаю вам успеха!

   Вечером пароход подошел к Канзасу. Чайкин взял свой чемодан и вышел на пристань.

   Пробившись среди толпы, он вышел на ярко освещенную набережную и остановился в стороне, посматривая, где гостиница "Золотой якорь".

   Этой остановкой Чайкина довольно ловко воспользовался маленький мальчик в пиджаке, в соломенной шляпе, из-под которой выбивались непокорные черные кудри; он стоял на тротуаре около ящика, на котором лежали две сапожные щетки. Мальчик схватил ногу Чайкина и поставил ее в выемку на сапожном ящике с такою стремительностью, что Чайкин едва удержался на одной ноге.

   - Держитесь крепче, сэр! Мостовая крепкая!

   Чайкин не успел сообразить, что все это значит, как уж маленький американец, смазавши быстрым движением руки башмак Чайкина ваксой, принялся чистить его двумя щетками.

   Тогда только наш матрос понял в чем дело и добродушно рассмеялся.

   - Давайте-ка я отполирую другую лапу, - приказал мальчик, когда один башмак блестел на диво. - Можете обходиться без зеркала! - прибавил он, не без гордости посматривая на дело своих рук.

   Чайкин поставил другую "лапу".

   Она была в минуту окончена.

   - Сколько следует? - спросил Чайкин.

   - Со всех я беру по доллару, а с вас десять центов! - засмеялся юный канзасец.

   Чайкин отдал монету и спросил:

   - Где здесь гостиница "Золотой якорь"?

   - Вы слепы, что ли? Она прямо перед вами. Вон вывеска! - указал мальчик рукой.

   И в ту же минуту захватил ногу какого-то господина, остановившегося около ящика.

   - Не надо!

   - По-моему, необходимо. Ваши сапоги, сэр, могут пугать публику!..

   Господин рассмеялся и поставил ногу на ящик.

   "Экий дошлый мальчуг!" - подумал, улыбаясь, Чайкин и направился через площадь в гостиницу. В конторе он обратился к хозяину с просьбой дать ему маленькую комнату и сказал, что его прислал Старый Билль.

   - Два доллара вам не дорого?

   - Мне бы в один... если есть...

   - Эй, Сам! покажите джентльмену сто сорок восьмой номер на самом верху!

   Негр взял из рук Чайкина чемодан и повел нашего путешественника наверх.

   Крошечная комнатка под крышей была образцовой чистоты. Ковер покрывал всю комнатку. Кровать с безукоризненным бельем, умывальник, столик и стул составляли все ее убранство.

   Нечего и говорить, что Чайкин остался вполне доволен своим помещением, о чем и объявил негру-слуге. Узнавши от него, что дилижанс, отправляющийся на далекий Запад, уходит на следующий день в три часа дня, Чайкин поблагодарил негра и, раздевшись, заснул как убитый.

  

  

  

   Проснулся Чайкин в семь часов утра. Солнце заливало своими лучами комнатку сквозь маленькое окно и радовало матросика, вселяя в него бодрость и надежду.

   Он встал, помолился богу и, одевшись, веселый и жизнерадостный, спустился вниз, в столовую. Там уже было несколько человек, пивших кофе и завтракавших и сидевших за стаканчиком грога и бренди.

   У прилавка, заставленного бутылками, стоял хозяин, высокий янки с живыми, проницательными глазами, и следил, чтобы посетителям скорее подавалось то, что они требовали. Два негра - слуги сновали взад и вперед с подносами.

   Чайкин подошел к хозяину и поклонился.

   - Хорошо выспались? - спросил американец, протягивая Чайкину руку.

   - Отлично, благодарю вас. Позвольте спросить вас, далеко отсюда контора дилижансов?

   - Близко. Сам проводит вас. А вы в этом костюме намерены ехать? - вдруг спросил хозяин, оглядывая Чайкина с ног до головы.

   - В этом.

   - Не годится! - отрезал янки.

   - Какой же костюм надо, позвольте узнать?

   - Кожаные куртку и штаны, высокие сапоги и широкополую шляпу. Недурно запастись и теплым плащом, если у вас его нет. В горах холодно. А револьвер есть?

   - Есть.

   - Все вещи можете купить в моей лавке. Она рядом. Глядите в оба, чтобы приказчик не подсунул вам гнилого товара. Скажите, что Старый Билль вас мне рекомендовал. А где вылез Старый Билль?

   Чайкин сказал, что Старый Билль сошел с парохода в каком-то поселке недалеко от Канзаса, и спросил:

   - А кто такой Старый Билль?

   - Старый Билль? Он шериф и гроза здешних молодцов, занимающихся не совсем чистыми делишками. Он поехал ловить одного такого молодца и, верно, поймает. Вот кто такой Старый Билль. Вы с ним, значит, на пароходе познакомились?

   - Да.

   - И, значит, вы в наших краях первый раз, если не слыхали о Старом Билле?

   - В первый.

   - Издалека прибыли?

   - Из Сан-Франциско. Ходил на бриге матросом в Австралию, а оттуда в Нью-Орлеан. Теперь еду в Сан-Франциско! - добросовестно ответил Чайкин.

   Вместо ответа янки рассмеялся и весело подмигнул глазом, словно бы хотел сказать:

   "Однако ловко ты врешь!"

   И, видимо заинтересованный, продолжал насмешливым тоном:

   - Видно, много заработали в матросах, что оделись джентльменом и едете за свой счет на Запад?

   - Много. И, кроме того, капитан меня наградил деньгами.

   - И даже наградил? Удивительный капитан! Не выпьете ли вы за его здоровье чего-нибудь?

   - Благодарю, я не пью. А капитан действительно удивительный! - говорил Чайкин, не замечая насмешки хозяина.

   - Однако вы, сэр, еще зелененький. У нас в Америке врут правдоподобнее! - добродушно рассмеялся янки. - Вы не будьте в претензии. Я для вашей же пользы говорю. Уж если вам нужно напускать туман, то надо делать это чуть-чуть половчее. А вы не умеете!

   - Я не вру! - ответил Чайкин и весь вспыхнул.

   - Тогда я, значит, первый дурак в Канзасе, с вашего позволения.

   Между сидевшими за столиками, ближайшими к буфетной стойке, раздался смех. Кто-то сказал, обращаясь к хозяину:

   - А вы, Джемсон, не припирайте молодого иностранца. Вы не Старый Билль!

   - И заметьте, Джемсон, отчего и не разбогатеть матросу, если, например, капитан нечаянно упадет за борт и в каюте окажутся деньги! - со смехом заметил другой.

   Сконфуженный Чайкин проговорил, обращаясь к хозяину:

   - Напрасно вы, мистер Джемсон, не верите...

   - Канзасцы народ недоверчивый... быть может, вы не откажетесь назвать фамилию вашего удивительного капитана?

   - Охотно. Капитан Блэк!

   Это имя вызвало сенсацию.

   - Вы говорите - Блэк, капитан "Диноры", которая недавно привезла ружья южанам?

   - Он самый.

   - Тогда извините, сэр. Охотно верю вам, сэр. Я кое-что слышал о капитане Блэке, сэр. Он отчаянный джентльмен, но умеет рассчитываться как следует. Дельце с военной контрабандой - ловкая штука. И если он не был захвачен "Вашингтоном" и не был вздернут на фока-pee, то, следовательно, ему везет дьявольское счастие по-прежнему... Другой на его месте давно был бы на виселице... Когда-нибудь да попадет!

   - За что он мог быть на виселице?

   - За многое, за очень многое. Он под другим псевдонимом хорошо известен на дальнем Западе... Но только он так чисто вел дела, что повесить его было нельзя... Говорят, он подарил бриг своему помощнику, а сам уехал на север?

   - Да. И уверяю вас, он станет другим человеком теперь! - горячо произнес Чайкин.

   - Способный и умный джентльмен... Он каким угодно человеком может быть... Однако вы, верно, хотите завтракать? Эй, Сам, подайте джентльмену позавтракать! Пятьдесят центов полный завтрак, сэр. А после завтрака Сам проводит вас в контору дилижансов. Возьмите билет и на обратном пути купите в моей лавке необходимые вещи... Я сам с вами пойду... А то такого, как вы, простофилю, приказчик соблазнится надуть! - проговорил со смехом хозяин. - Вот свободный столик... Садитесь... Сам сейчас вам подаст!

   Несколько сконфуженный и обиженный за бывшего капитана "Диноры", Чайкин досадовал, что пустился в откровенность с хозяином гостиницы и вызвал недоверие. Он решил впредь быть осторожнее и с первым встречным не откровенничать.

   Тем не менее неприятное объяснение с хозяином не помешало проголодавшемуся Чайкину съесть два больших куска поджаренной ветчины, пару яиц и несколько ломтей вкусного белого хлеба с маслом и сыром и выпить две большие чашки кофе с горячим молоком.

   Расплатившись, он вышел с негром слугой на улицу. Через полчаса он уже был в конторе дилижансов и спрашивал дешевое место до Сан-Франциско.

   Молодая барышня сказала ему, что осталось только одно место - рядом с кучером.

   - Отлично. Позвольте место. Что стоит?

   - Двадцать пять долларов.

   Чайкин достал из кошелька деньги и получил билет.

   - Ровно в три дилижанс отойдет. Не опоздайте.

   - Не опоздаю.

   Возвратившись в гостиницу, Чайкин зашел в контору и, обратившись к хозяину, проговорил:

   - Не поведете ли в свою лавку?

   - Идем!

   В большом магазине, в котором были всевозможные товары, начиная с дорогих материй и духов и кончая смолой и гвоздями, хозяин сам выбрал то, что рекомендовал купить, и выложил все это на прилавок перед Чайкиным.

   Чайкин внимательно осматривал каждую вещь, особенно тщательно оглядел сапоги и ощупал их со всех сторон и спросил, что будет все стоить.

   Хозяин ответил, что двадцать долларов.

   - А дешевле нельзя?

   - Дешевле? - переспросил хозяин. - Я вам назначил самую низкую цену.

   Чайкин задумался.

   - Так и быть, скину вам доллар за то, что не поверил вам! - сказал, смеясь, янки. - А вы не сомневайтесь, молодой человек, товар я выбрал вам хороший.

   - Я не сомневаюсь и беру вещи.

   - Ну, надевайте их сейчас же. Посмотрим, хорошо ли сидит на вас куртка.

   Чайкин удалился с приказчиком в соседнюю комнату и через пять минут вышел оттуда в новом костюме: в куртке и в кожаных штанах, в высоких сапогах и в новой шляпе. Все сидело на нем отлично. Затем он накинул на себя теплый плащ с капюшоном и остался доволен и им.

   - А есть ли у вас одеяло? - спросил хозяин.

   - Нет.

   - Советую купить. Чем дальше к Западу, тем гостиницы на почтовых станциях будут хуже, и одеяло пригодится, да и всегда оно вам будет нужно. И маленькую подушку возьмите.

   - Позвольте и одеяло и подушку.

   - Я дам вам недорогое, так, доллара на три. А подушку в доллар.

   Чайкин купил одеяло и подушку.

   Уплативши деньги, он забрал свое платье и, возвратившись в гостиницу, пошел в свой номер укладываться.

   Уложившись и связавши одеяло и подушку, он осмотрел сумку на своей груди и сосчитал, сколько у него осталось денег в кошельке. Оказалось двадцать долларов. "Этих денег с лихвой достанет на еду!" - подумал Чайкин, очень довольный, что до Сан-Франциско ему не придется менять банкового билета, зашитого на груди.

   Около двух часов он спросил себе ветчины и хлеба и, простившись с хозяином и давши Саму двадцать центов, отправился с вещами в контору дилижансов.

   - Счастливого пути! - проговорил хозяин, когда Чайкин выходил из гостиницы.

  

  

   Кучера дилижанса, мистера Брукса, почтенного старика с длинной седой бородой, сильного и крепкого на вид, скорей можно было бы принять за джентльмена из северных штатов, а не за одного из тех добродушно-грубых и мужественных "молодцов Запада", как называют этих людей по большей части с темным прошлым и сомнительным настоящим, которые в малонаселенных и еще глухих в те времена территориях далекого Запада составляли значительный элемент населения и пионеров, открывающих новые места.

   И статная, полная достоинства фигура, и лицо мистера Брукса, и то обстоятельство, что он не сыпал ругательствами, - все это не соответствовало его профессии и тем своеобразным манерам "молодцов Запада", которые Чайкин успел заметить уже в Канзасе.

   Ровно в три часа кучер затрубил в рожок, и путешественники, одетые как и Чайкин, с револьверами за поясами, а некоторые и с ружьями, стали садиться в неуклюжий и громоздкий дилижанс, представляющий собой высокую, на круглых рессорах, карету, внутри которой было шесть мест, сзади - два и на козлах, рядом с кучером, - одно.

   Еще оглушительный рев рожка - и четверка сильных мулов вывезла дилижанс с грязного двора. Скоро он был уже за городом, и мулы побежали крупной рысью по ровной степной дороге. Через час-другой, миновавши несколько одиноких поселков, или "ранч", дилижанс уже выезжал в громадную прерию Канзасской территории, в которой в те времена еще кочевали краснокожие индейцы, занимая разными своими племенами громадное пространство между Канзасом и Скалистыми горами Калифорнии, пока не были уничтожены частью пионерами, частью войсками и пока не погибли от водки.

   Тогда они свободно еще охотились в обширных степях за буйволами, лосями и антилопами и нередко пытались нападать на белых смельчаков, селившихся в тех местах, на обозы товаров и эмигрантов, направляющихся к Соляному озеру, и на дилижансы. Так называемые форты, то есть бревенчатые шалаши, которые были расположены по всему Западу от Канзаса до Сан-Франциско, в расстоянии сто или двести миль один от другого, и в которых находились небольшие отряды солдат, конечно, не могли исполнить своего назначения - охранять дорогу от индейцев, и пионеры и торговцы за свой страх и риск отправлялись в глубь западных редких городов и поселков, селились на выбранных местах, строили новые городки, и, разумеется, многие платились жизнью, дорого, впрочем, продавая ее индейцам.

   Был август в конце. Погода стояла жаркая, но поднятый верх защищал головы Чайкина и кучера от палящих лучей солнца. И Чайкин с радостным чувством истинно сухопутного человека любовался этими бесконечными равнинами. Масса подсолнечников и маленьких, Похожих на наши лютики цветов порой золотили обширные пространства. Эти равнины на расстоянии двухсот миль от Канзаса были оживлены зеленью дубов, вязов и орешников, растущих по берегам реки Канзаса.

   Воздух был теплый и душистый от луговых цветов. То и дело срывались ржанка или бекас. В воздухе парил коршун. Из земляной норки выбегала луговая собачка.

   Изредка попадалась вблизи дороги ранча с садом. Около - стадо овец.

   К вечеру дилижанс проехал через индейское селение. Это - мирные индейцы, бросившие охоту на буйволов и сделавшиеся фермерами. Среди их домиков - и ранчи белых, которые спаивают водкой "делаварцев", и скоро все их земли и угодья попадут за бесценок в руки белых.

   Остановки на станциях, у какой-нибудь одинокой ранчи или бревенчатого шалаша, для смены мулов были непродолжительны. Останавливались только два раза в день по получасу для завтрака и обеда. Путешественники большею частью имели свою провизию. Чайкин обыкновенно спрашивал хлеба и ветчины и довольствовался этой пищей да молоком, когда оно бывало в ранчах.

   Чем дальше подвигался дилижанс на запад, тем пустыннее становилась степь, и тем чаще попадались скелеты лошадей, волов и мулов. Волки и вороны поедали павших животных, не боясь людей... Они не отбегали даже, когда дилижанс проезжал мимо. Нередко Чайкин видел, что волк, не обращая внимания, пробирался около дороги, по которой ехал дилижанс, видел гремучих змеи, извивавшихся по земле. И ему делалось жутко от этой пустынности и безмолвия, и он радовался, когда кудахтала в кустах степная курочка.

   Он расспрашивал обо всем своего соседа, старого кучера, который охотно водил беседы с Чайкиным, видимо возбудившим к себе участие.

   Из этих бесед Чайкин узнал многое о далеком Западе, об индейцах, владения которых придется проезжать, о пионерах-колонистах, о переселенцах, о пустынной дороге впереди, о той американской Сахаре, где нет хорошей воды, нет растительности... один песок да песок...

   - И дорога предстоит опасная! - заключил мистер Брукс.

   - Индейцы нападают?

   - Нападают, когда они на "боевой" тропе. Но теперь они считаются в мире и потому едва ли нападут на дилижанс. Они теперь грабят только одиноких колонистов, являясь к ним в виде попрошаек...

   - Так какая же опасность?

   - От агентов большой дороги.

   - Какие это агенты?

   - Это беглые разбойники. Они разъезжают шайками