Страхов Николай Николаевич - Исторические взгляды Г. Рюккерта и Н. Я. Данилевского

взятых вместе - единое человечество. Противники типов невольно впадают в эту ошибку и упорно ее держатся, чем и доказывают, что при правильном мышлении они ничего не умели бы сказать против типов.

   Автор "Национального вопроса" предлагает по этому предмету следующие рассуждения:

   "Если под деятелем разуметь существенную и внутреннюю причину, или настоящего субъекта действия, то в этом смысле деятелем всемирной истории как таковой может быть только человечество. Когда г. Страхов пишет свои рассуждения, непосредственно наглядными деятелями являются тут его пальцы, водящие пером по бумаге, но это не мешает, однако, истинным производителем его писаний признать его единое Я, невидимое само по себе, но являющее свою реальность в общей и реальной связи его действий. Подобным образом и единое человечество, хотя и не действует непосредственно ни в каком историческом явлении, тем не менее обнаруживает свою совершенную реальность в общем ходе всемирной истории. А что органами человечества являются живые и относительно самостоятельные существа, то ведь и пальцы г. Страхова не вовсе лишены жизни и раздельности, и абсолютной разницы тут нет"¹⁵. Думаю, что трудно найти рассуждение более ошибочное и более фантастическое, чем приведенные строки. Выходит, что человечество есть какой-то единый организм, что все части его так же подчинены его воле, как пальцы подчинены воле отдельного человека, что все действия частей человечества, и также, конечно, их мысли и чувства, только кажутся принадлежащими этим частям, а на самом деле суть действия, мысли и чувства единого человечества, составляющего их субъект в том же смысле, в каком каждый из нас - субъектом своих мыслей, чувств и действие считает свое Я. Г-н Соловьев думает достигнуть величайшей наглядности и убедительности, обращаясь, наконец, прямо ко мне, пишущему эти строки, и указывая мне, что, как я пишу моими пальцами, так, в сущности, мною пишет человечество! Так ведь это выходит по точному смыслу его слов.

   Странные и совершенно ненужные мысли. Мы вовсе не живем в подчинении единому невидимому человечеству и не знаем этого нового кумира. Правда, благочестивые люди часто прямо говорили, что есть слова и действия, который внушаются нам свыше. Да и каждый человек должен бы сознавать, что источник его жизни не в нем самом, что таинственно возникают в нем и развиваются стремления к добру и истине. Но при этих мыслях мы обращаем свой умственный взор не к единому человечеству, а к Тому, в ком действительно содержится средоточие всего существующего, к Тому, в ком действительно "мы живем, движемся и существуем".

  

  

   Нам возразят, что на этом остановиться, однако же, невозможно. Пусть, скажут нам, человечество до сих пор не имело и теперь не имеет единства; но нам следует желать этого единства и стремиться к нему всеми силами. Пусть нам трудно уразуметь общую цель истории; но нам следует всячески пытаться установить ее, чтобы мы знали, к чему направлять свои усилия. Положим, теперь нет единства и цель неизвестна; но наша обязанность - поставить цель и создать единство.

   Так и понимают дело многие историки, в особенности немцы. Утверждая, подобно Рюккерту, что история есть процесс, ведущий нас к "высшему человеческому существованию", они говорят, что средство для этого есть культура, что история, в сущности, есть история культуры, и что объединение людей несомненно совершится тогда, когда человечество достигнет "одной всемирной культуры". Таким образом, культура - вот великое божество, поклонение которому незаметно вошло в наши мысли и составляет скрытую пружину самоотверженных трудов, пламенных восторгов, гордости и унижения, любви и ненависти. Для многих только культура есть истинное право на звание человека.

   Понятно, что для таких поклонников очень противна мысль о разнородных культурах, и они невольно и упорно избегают проведения этой мысли до конца. Прежде всего потому, что из нее, очевидно, следует понижение значения культуры. Так, защитники какой-нибудь религии часто смущаются фактом существования других исповеданий и не хотят признать их за религию.

   Как только мы признаем, что существует и всегда существовали разнородные культуры, то мы поймем, что никакая особая культура не может быть высшей целью человеческой деятельности. Это мы, впрочем, должны бы хорошо знать и без того, потому что у нас всегда бывают цели и стремления, которые мы ставим выше всякой культуры и всякой истории. Мы любим и уважаем людей не по их национальности, не по истории, к которой они принадлежат, не по культуре, которой достигли, а по другим, более глубоким основаниям. Мы действуем и ставим себе правила действия, справляясь не с историей, а со своей совестью.

   Что Данилевский имел в виду этот общий результат, желал отнять у культуры ее верховное значение, это ясно уже из его характеристики европейской культуры и из борьбы с "европейничаньем". Если культура есть цель истории, то не правы ли будут те русские юноши, которые стремятся в Берлин, Париж, Лондон, как в те места, где могут достигнуть высших понятий и вкусов? Когда-то Герцен, очутившись в Париже, искренно и верно называл себя "благочестивым пилигримом севера", пришедшим поклониться величайшей святыне мира. Точно также он очень хорошо выразился, говоря, что потом перестал верить в "единую спасающую цивилизацию". Культура действительно имела и имеет свою религию.

   Что Данилевский ясно видел ту сферу, в которой мы становимся выше культуры и истории, - он выразил очень определенно. Книга его есть проповедь Славянства, как особого культурного типа, и содержит всякого рода соображения, ведущие к возможности культурного развития и объединения славян. Но этой цели он не дает верховного значения. "Для всякого славянина, - говорит он, - после Бога и Его святой Церкви, - идея Славянства должна быть высшею идеей"¹⁶.

   Бог и Его святая Церковь - вот что выше всего для человека, твердо держащегося православия. Если мы обобщим, то должны будем сказать, что религиозная и нравственная область стоит для всякого человека выше истории, культуры и всякой политики. История есть дело земное, временное; а мы всегда носим в себе позывы к небесному, вечному. Мы живем в этом всегдашнем противоречии наших стремлений. Для человека, ищущего спасения своей души, для того, кто глубоко погружен в вопросы нравственности, истории исчезает, или является не в том виде, как обыкновенно. Вспомните Руссо, писавшего о том, что успехи наук и искусств не содействовали улучшению нравов. Вспомните, что для Шопенгауэра история почти так же не имела значения, как для древних индусов, которые по отвлеченно-религиозному характеру своего ума не придавали никакой важности частным событиям, так что в их богатой литературе не существует никакой истории. Наконец вспомните недавние суждения Л. Н. Толстого, с такой силой говорившего против современной культуры. Когда мы ищем Бога, то всегда в той или другой степени отрекаемся от мира.

   Противник теории Данилевского, г. Вл. Соловьев усердно писал о соединении церквей. Вот мысль совершенно определенная и не заключающая в себе внутреннего противоречия. Можно представить себе, что весь мир исповедует одну религию; тогда человечество было бы объединено этой религией, точно так, как ныне католики всего мира объединены своим католицизмом. Но для таких надежд разве есть какая-нибудь надобность воображать, что человечество составляет какой-то цельный организм, или же упорно настаивать, что не существует разнородных культур? С религией, очевидно, даже вовсе несовместно подобное поклонение единому человечеству и единой культуре.

  

  

   Теперь мы могли бы кончить нашу речь. Но было бы странно, если бы мы не сказали хоть несколько слов о названной выше книге нашего противника; ведь в этой книге высказана та основная мысль, или, лучше, то основное настроение, которое побудило автора к спору и к тому, что он, наконец, схватился и за Рюккерта.

   Источником всего дела, очевидно, была мысль о соединении церквей. Сильнейшее препятствие к такому соединению автор усмотрел в "национальной исключительности", которой будто бы заражены наши образованные и управляющее классы. Нужно было бороться с этим направлением, разрушать всякую веру в самобытные начала русской жизни. Но сильнейшей поддержкой этой веры оказалась литературная школа славянофилов, к которой причислял себя и сам автор. Нужно было отказаться от этой школы и употребить всякие усилия, чтобы уронить ее значение. Но наибольшим успехом из славянофильских писателей пользовалась книга Данилевского. Нужно было, сколько возможно, подорвать авторитет этой книги. Так мы и дошли до Рюккерта.

   Вот цели "Национального вопроса", его внутренняя логика, сводящая все дело к отрицательной, или, пожалуй, порицательной задаче. Очевидно, это путь не прямой, и притом очень опасный. Мы часто забываем, что, как говорит пословица, чужими грехами свят не будешь. Пусть наши противники чернее сажи; из этого не следует еще, что мы сами очень белы, и что наше дело правое. Положительный и твердый путь, который предлежал нашему автору, казалось бы, был ясен. Именно, можно было пытаться идти дальше славянофильства, ничуть не отвергая начал этой школы, а только доказывая, что последовательное их развитие ведет к той же мысли - к соединению церквей. Разве славянофилы были против соединения? Они только утверждали, что западное христианство должно преклониться перед восточным, тогда как наш автор склонен думать наоборот, что Восток должен смириться перед Западом.

   Вначале наш автор и шел по верному пути, то есть полагал славянофильство в основание своих соображений. Но потом дело приняло тот оборот, который мы указали. К удивлению, он поместил в своей книге, в начале, и те статьи, которые писаны еще в славянофильском духе, тогда как вся остальная книга состоит сплошь из полемики против старых и новых славянофилов. Отсюда произошло множество противоречий.

   Так, например, сперва автор говорил: "Восточный вопрос есть спор первого, западного Рима со вторым, восточным Римом, политическое представительство которого еще в XV веке перешло к третьему Риму - России.

   Не случайно, однако, второй Рим пал, и власть Востока перешла к третьему. Должен ли этот третий Рим быть только повторением Византии?"¹⁷ и пр.

   А потом, в той же книге сказано:

   "Странствующие греческие монахи в отплату за московское жалованье подарили Москве титул третьего Рима с притязаниями на исключительное значение в христианском мире"¹⁸.

   Сперва у автора было что-то похожее на Божье соизволение, а потом это самое стало простой лестью забредших в Москву лукавых греков!

   Еще пример. Сперва автор говорил:

   "Россия XVI века, крепкая религиозным чувством, богатая государственным смыслом, нуждалась до крайности и во внешней цивилизации, и в умственном просвещении"¹⁹.

   А потом эта Россия изображается так: "Сложился в Московском государстве духовный и жизненный строй, который никак нельзя назвать истинно-христианским. Этот строй имел религиозную основу, но вся религия сводилась здесь исключительно к правоверию и обрядовому благочестию, которые ни на кого никаких нравственных обязанностей не налагали. Эта формальная религиозность могла случайно соединиться в том или другом лице с добродетелью, но столь же удобно мирилась и с крайним злодейством". В доказательство чего приводится Иван IV, будто бы вполне миривший свои злодейства со своей религиозностью²⁰.

   Вот какова была эта Россия, "крепкая религиозным чувством!" Хорошо чувство!

   Выпишем еще из первых статей место о человечестве:

   "Что такое это человечество? Что вы под ним разумеете, я не знаю. Я же имел в виду вовсе не какое-то отвлеченное человечество, вовсе не имею в виду какое-то неведомое общечеловеческое дело, а указываю на истинное и святое дело соединения христианского Востока с христианским Западом, не на основах натурального человечества, которое само есть лишь рассыпанная храмина без всякой нравственной солидарности и единства, а на основах человечества духовного, возрожденного под знаменем единого истинного вселенского христианства"²¹.

   Это писано тем же автором и поставлено им в той же книге, как и ревностная защита единства человечества, образчик которой мы привели выше.

   Как видно, наш автор не боится противоречить самому себе; бывают у него даже случаи, когда, начиная свою фразу с одной мысли, он уже в конце этой фразы переходит в мысль противоположную. При такой свободе в движении мыслей он очень затрудняет того, кто вздумал бы его оспаривать.

   Полемика против славянофилов ведется преимущественно тремя способами. Во-первых, часто указывается, что свои мысли они будто бы заимствовали у европейских писателей, у Борда-Демулена, Capтopиyca, де Местра и пр. Это пристрастие нашего автора к обвинениям в заимствовании поразительно. Он, по-видимому, не знает, что такие обвинения составлять очень легко, а доказывать как следует - очень трудно. Читатели могли убедиться в этом и из настоящей нашей статьи.

   Во-вторых, автор опровергает славянофилов тем, что не верит их словам, отвергает их искренность. Например:

   "Хотя славянофилы и утверждали на словах, что русские начала суть вместе с тем и вселенские, - на самом деле они дорожили этими началами только как русскими"²².

   Это проникновение в чужую душу есть прием полемики, опять-таки, до чрезвычайности легкий и до неприличия бездоказательный. Будто бы одно говорят, а другое думают! Перед таким судом какой же писатель окажется правым?

   В "Национальном вопросе" есть десять превосходных страниц²³, на которых подлинными словами славянофилов - Хомякова, Киреевского, Аксакова, Самарина - излагаются высшие начала их учения. Эти страницы г. Вл. Соловьев не сам составил, а взял их целиком у Д. Ф. Самарина, и кто прочтет их, тот увидит с полнейшей ясностью, что вся критика г. Соловьева, все его обвинения славянофилов в "исключительном национализме" не имеет никаких оснований. На первый взгляд невозможно понять того бесстрашия перед противоречиями, с которыми автор поместил эти страницы в своей книге. Но он отделывается от них очень кратко и очень просто. Он называет их только "прекрасными заявлениями"²⁴, "прекрасными словами"²⁵, как будто говоря, что писатели должны были дать еще что-нибудь кроме слов. А что же именно? "Все эти прекрасные славянофильские заявленья, - пишет он, - не помешали славянофильству перейти на деле без остатка в нынешний антихристианский и безыдейный национализм". И он с пафосом восклицает: "Твоими словами сужу тебя!"²⁶.

   Вот оборот критики, который кажется автору победоносным. Не помешали! Хомяков, Киреевский, Аксаков, Самарин хотя и высказывали прекрасные мысли, виноваты в том, что не помешали всем тем глупостям, которые иногда говорятся теперь. А следовательно, и учение их - только слова.

   Таков третий прием полемики, самый сильный, по мнению автора, и потому господствующий в целой книге. Со славянофильством приводятся в связь и ставятся ему в вину самые дикие и противные явления народного эгоизма, где бы и как бы они ни обнаружились. При этом автор уже свободно рисует порицаемое направление самыми черными красками. По его словам, у нас теперь существуют люди, которые "прямо проповедуют покорение и уничтожение чужих народов"²⁷. Другие пришли к "отрицанию всяких объективных начал правды и добра"²⁸.

   "Принципиальное отрицание истины как таковой во имя национальных вкусов, отвержение справедливости как таковой во имя национального своекорыстия, - это отречение от истинного Бога, от разума и совести человеческой сделалось теперь господствующим догматом нашего общественного мнения"²⁹.

   "Представители темных сил... договорились, наконец, до принципиального отрицания добра, правды и всяких общечеловеческих идеалов и вместо имени Христа, которым столько злоупотребляли, откровенно клянутся именем Ивана Грозного"³⁰.

   Кажется, довольно? Понятно негодованье против такого ужасного направления, если только оно существует, если только наш автор не слишком злоупотребляет словом принципиально: понятно, что нам следует всячески клеймить такое направление во имя правды и добра. Но я уже замечал моему противнику, что тут нужно быть осторожным, что если дело идет о совершенно определенных явлениях, например, о каких-нибудь книгах, то уже нельзя довольствоваться общими фразами и восклицаниями, а нужна строгая осмотрительность. Нехорошо возводить тяжкие обвинения на людей чистых, заподазривать невинных, казнить одних за других, распускать всякую напраслину на непричастных к чему-либо дурному. Особенно нехорошо делать такие несправедливости во имя правды, Христа и человечества. Нехорошо, да и небезопасно, потому что каждая книга говорит сама за себя и может уличить нас в том, что наши нападения злостны и неверны.

   Славянофилов не только нельзя обвинять в низменных и диких явлениях нашего народного себялюбия, а нужно восхвалять именно за то, что они стремились поднять это естественное себялюбие до высших начал, до каких только могли додуматься эти чистые и глубоко образованные люди; они стремились одухотворить наш патриотизм и очистить его от всего низменного и дикого. Таков смысл их деятельности, и его нельзя затемнить никакими уловками.

   Большие несправедливости совершил автор "Национального вопроса" и "Относительно книги "Россия и Европа"". Он нашел в ней - "проповедь насилия и обмана"³¹, он возвел эту вопиющую напраслину на книгу, которая проникнута чистейшей гуманностью, чистейшим либерализмом, негодованием на всякое насилие, исканием истины и любовью к правде. Затемнить такое направление книги Данилевского тоже никак и никому невозможно.

  

   13 июля 1894 г. Ясная Поляна

  

  

   В конце 80-х - середине 90-х г г. XIX в. Николай Николаевич Страхов выпустил в свет трехтомное сочинение под названием "Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки". Третья, последняя глава этого сочинения открывается статьей о Герцене, которая названа им "Борьба с идеями Запада. Вера в Россию". Здесь подробно излагается духовный переворот, совершившийся в мыслях и чувствах Герцена после того как он покинул Родину, его разочарование в Европе, пробуждение в нем веры в Россию. А так как переворот, случившийся с таким известным писателем, как Герцен, все-таки есть общее явление, то Страхов посчитал возможным назвать весь трехтомник "Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки". Первая книга увидела свет в 1882 году (второе издание - спустя пять лет); вторая книга - в 1883 году (второе издание - в 1890); третья книга - также в 1883 году, а ее второе издание было напечатано в 1895 году. В ХХ столетии работа Н. Н. Страхова "Борьба с Западом..." не переиздавалась.

   В этой книге самым главным и существенным вопросом выступает вопрос о духовной самобытности России. Русские люди, с сожалением констатировал Страхов, не научились "жить своим умом", а вся совершаемая у нас духовная работа лишена прямой связи с духовными инстинктами нашей жизни. Мы - подражатели; иначе говоря, мы думаем и делаем не то, что нам хочется, а то, что думают и делают другие, и прежде всего - на Западе. Влияние Европы постоянно отрывает нас от нашей почвы.

   Что же делать?.. Нужно открыть ослепленные глаза, встать на правильный путь, внести в наше просвещение свои собственные основы и совершить критику начал, господствующих в европейской жизни. Конечно, полагал Страхов, мы должны уважать Запад, благоговеть перед величием его прошлых духовных подвигов. Но чтобы само это уважение ценилось, нужно самим стать на один уровень с предметом уважения. "Невелика честь для Запада от слепых поклонников!" Европейское просвещение, характеризуемое могущественным рационализмом, не может для нас являться побуждением и средством к сознательному уяснению наших собственных духовных инстинктов. Наше рабство перед Западом, или, как выражался Н. Я. Данилевский, наше "обезьянничанье" неспособно пробудить в нас настоящей умственной жизни и сознательной самобытности. Нам не нужно искать новых, небывалых на свете начал; нам следует, был убежден Страхов, проникнуться тем духом, который живет в русском народе. Обнаружив неслыханную в мире стойкость, живучесть и силу духа, русский народ никогда не отдавался исключительно материальным интересам; напротив, он постоянно жил и живет своей духовностью, в которой видит свой истинный, высший интерес. Вот из какого строя жизни нам следует черпать себе начала для понимания человеческих отношений между людьми.

  

  

   Перв. публ.: "Русский вестник", 1894. No 10.

   Печатается по: Н. Н. Страхов. Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки. Кн. третья. Изд. 3-е. - Киев, 1897, стр. 153-188.

  

   ¹ Данная статья Страхова стала ответом на статью "Немецкий подлинник и русский список" Вл. Соловьева, опубликованную в "Вестнике Европы" в No 12, 1890.

   ² См. настоящее издание, стр. 483.

   ³ А. И. Георгиевский (1830-1911) - один из главных деятелей по введению системы среднего образования в России, редактор "Журнала Министерства народного просвещения".

   ⁴ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 563.

   ⁵ Подчеркивая абсурдность соловьевских обвинений в заимствовании с точки зрения логики, здравого смысла и черт характера Данилевского, В. В. Розанов отмечал, что чисто психологически всякий "заимствователь", как правило, робок к чужим мыслям, а в их изложении и вовсе неуклюж или неумел. Но только очень недальновидный человек "не отличит творца, инициатора от последователя, заимствователя". К сожалению, такого недальновидного читателя "Россия и Европа" нашла в лице своего критика. Между тем "дар компиляции" - это именно "очень тонкий, ажурный" дар; Соловьев не смог разглядеть, что даже "самый ум Данилевского был не компилятивный". Если уж русский антидарвинист имел смелость публично выступать против известнейшего натуралиста Дарвина, то странно было бы вообразить, что "он начнет компилировать с безвестного Рюккерта" - Розанов В. В. Литературные изгнанники. - СПб., 1913, стр. 82, 234.

   ⁶ Статьи Вл. Соловьева "Счастливые мысли Н. Н. Страхова" и "Немецкий подлинник и русский список" опубликованы в "Национальном вопросе в России". Выпуск второй // Вл. С. Соловьев Сочинения: в 2 т. Т. 1. Философская публицистика. - М., 1989, стр. 554-591.

   ⁷ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 554.

   ⁸ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 575.

   ⁹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 571.

   ¹⁰ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 571-572.

   ¹¹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 555.

   ¹² См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 583.

   ¹³ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 571-580.

   ¹⁴ Если точнее, то Н. Я. Данилевский задавался вопросом: "Что же такое интерес человечества? Кем сознаваем он, кроме одного Бога, которому, следовательно, только и принадлежит ведение его дел?" - Данилевский Н. Я. Россия и Европа. - М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 88.

   ¹⁵ См. Вл. Соловьев "Национальный вопрос в России". Выпуск второй, стр. 590-591.

   ¹⁶ См. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. - М.: Институт русской цивилизации, 2008, стр. 154.

   ¹⁷ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 276.

   ¹⁸ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 416.

   ¹⁹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 287.

   ²⁰ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 417.

   ²¹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 307-308.

   ²² См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 469-470.

   ²³ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 493-500.

   ²⁴ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 493.

   ²⁵ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 500.

   ²⁶ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 493-494.

   ²⁷ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск первый, стр. 336.

   ²⁸ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 465.

   ²⁹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 470.

   ³⁰ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 492.

   ³¹ См. Вл. Соловьев. Национальный вопрос в России. Выпуск второй, стр. 547.