Страхов Николай Николаевич - Некрасов и Полонский

пени, какъ у поэтовъ. Они - какъ пророки; въ нихъ какъ будто говоритъ чужой духъ, чужая воля.

   Выведемъ нѣкоторыя слѣдств³я, и дѣло будетъ яснѣе. Мы, разумѣется, не думаемъ, что поэты суть только оруд³я какихъ-нибудь другихъ существъ, Музъ и Аполлона; нѣтъ, ихъ вдохновен³е и творчество есть произведен³е ихъ собственной души. Но эту душу мы должны представлять себѣ въ томъ странномъ раздвоен³и, которое составляетъ ихъ силу и слабость, ихъ счаст³е и отчаян³е, и такъ часто обнаруживается рѣзкимь образомъ во всей ихъ фигурѣ, во всей ихъ судьбѣ.

   Много есть на свѣтѣ людей, въ которыхъ содержатся самые чудесные задатки, самыя великолѣпныя возможности. Кому удалось видѣть такихъ людей въ благопр³ятныя минуты, когда ихъ силы только-что раскрывались, только еще обѣщали свое развит³е, или когда они вдругъ развертывались во всю свою глубину и ширину, тотъ, конечно, останавливался въ изумлен³и передъ этимъ зрѣлищемъ. Какой блескъ, какая красота! И что-же? Никакая сила не можетъ быть передана или пр³обрѣтена, но всякая можетъ быть подавлена, остановлена, задушена. Люди много обѣщавш³е, но не носивш³е въ своей душѣ богатство самыхъ прекрасныхъ силъ, обыкновенно не выполняютъ своихъ обѣщан³й, понижаются, тускнутъ и дѣлаются часто весьма пошлыми людьми, если только не погибаютъ вовсе. Они теряютъ иногда даже всякое пониман³е того, что нѣкогда такъ громко говорило въ ихъ душѣ, они съ презрѣн³емъ и насмѣшкою отзываются о тѣхъ великолѣпныхъ сокровищахъ, которыми когда-то владѣли, но смыслъ которыхъ для нихъ потомъ утратился. Не знаетѣ иногда человѣкъ цѣны самому себѣ, не бережетъ того, что въ немъ всего драгодѣннѣе, и мѣняетъ эти драгоцѣнности на всяк³я житейск³я побрякушки. Да и жизнь, вообще говоря, не мать, а мачиха.

   Такова обыкновеннная истор³я; въ той или другой степени она совершается съ каждымъ человѣкомъ; въ каждомъ человѣкѣ гибнутъ зародыши многихъ силъ и лишь немногое вполнѣ развивается.

   Совершенно подобное явлен³е происходитъ въ душѣ поэтовъ, но только не въ течен³и долгаго времени, а ежеминутно, по крайней мѣрѣ пока они остаются поэтами. Процессъ развит³я силъ и ихъ погасан³я дѣлается хроническимъ, и поэтъ носитъ въ себѣ постоянно два м³ра, двѣ душевныхъ области, одну свѣтлую, а другую темную. Противорѣч³е, существующее между пламеннымъ юношей и опошлѣвшимъ старикомъ, какъ-будто является въ душѣ поэтовъ не послѣдовательно, а единовреминно, Можно сказать, что иной поэтъ бываетъ въ одно время и юнъ и старъ, и уменъ и тупъ, и возвышенъ и пошлъ.

   Это странное явлен³е ничуть однако-же не страшнѣе того, что человѣкъ былъ когда-то уменъ, но не сохранилъ своего ума и отупѣлъ. Мы съ изумлен³емъ спрашиваемъ: куда-же дѣвался этотъ умъ? какъ это возможно? Такъ точно поэтъ, только что создавш³й превосходное произведен³е, оказывается тутъ-же обыкновеннымъ и даже тупымъ человѣкомъ, и мы съ изумлен³емъ спрашиваимъ: куда-же дѣвался божественный огонь, который мы видѣли?

   Для многихъ поэтическ³й даръ составляетъ тоже, что воспоминан³е о быломъ счастьи или о блестящей роли, которую когда-то удалось играть человѣку: это и радость и музыка; это источникъ борьбы и всякаго разлада.

   Но нужно брать вещи такъ, какъ онѣ есть. Нелѣпъ былъ-бы тотъ критикъ, который, находя въ поэтѣ обыкновеннаго человѣка или дюжиннаго мыслителя, порѣшилъ-бы на этомъ основан³и, что его читать и хвалить не стоитъ. Принимаясь за изучен³е поэта, нелѣпо ставить на первое мѣсто его направлен³е или личныя особенности. Прежде всего и больше всего нужно имѣть въ виду ту преображенную личность, которую носитъ въ своей душѣ всяк³й истинный поэтъ и которая иногда далеко не совпадаетъ съ его будничною и такъ сказать внѣшнею личност³ю. А иначе мы ничего не поймемъ, мы упустимъ самую суть дѣла, гоняясь за вещами второстепенными.

   Направлен³е поэта можетъ быть для него мало характеристично. Созданное другими, вытекающее изъ ложныхъ или правдивыхъ, но во всякомъ случаѣ сильныхъ потребностей умственной жизни цѣлаго народа, направлен³е можетъ захватить съ собой поэта точно такъ же, какъ оно захватываетъ тысячи другихъ людей. Конечно, есть высш³я натуры, которыя не поддаются общему потоку. Пушкины или Львы Толстые - безопасны отъ всякихъ направлен³й и твердо идутъ своею дорогою, которая оказывается прямѣе, новѣе и шире всѣхъ современныхъ имъ направлен³й. Но люди меньшей силы бываютъ увлекаемы общимъ потокомъ. Тогда всего важнѣе слѣдить не за потокомъ, а за тою борьбою съ нимъ, которая всегда обнаруживается у самостоятельнаго таланта; настоящ³й поэтъ все-таки останется самимъ собою, выскажетъ свою душу. Мы были-бы чрезвычайно несправедливы къ г. Некрасову, если бы сморѣли на него, какъ на нѣкотораго Минаева большихъ размѣровъ, хотя такъ смотритъ на себя самъ г. Некрасовъ, хотя въ минаевщинѣ онъ поставляетъ всю свою славу. Въ г. Некрасовѣ есть нѣчто большее, чего нѣтъ въ г. Минаевѣ и во всемъ направлен³и, которому они оба служатъ.

   Точно такъ, поэты способны нѣкоторымъ таинственнымъ процессомъ подниматься выше случайныхъ и чисто личныхъ своихъ обязанностей. Въ поэтѣ два человѣка - онъ самъ и его муза, то есть его преображенная личность, и между этими двумя существами часто идетъ тяжелая борьба. Есть натуры столь высок³я и свѣтлыя, что въ нихъ муза и человѣкъ одно,- и тогда судьба человѣка сливается съ судьбами его музы. "Пушкина погубила стих³я Алеко, жившая въ немъ и внезапно вышедшая изъ-подъ власти его заклинан³й". (Слова Ап. Григорьева). Но обыкновенно поэты живутъ въ нѣкоторомъ хроническомъ разладѣ между музою и человѣкомъ. Великое чудо здѣсь состоитъ въ томъ, что муза сохраняется и развивается иногда при самыхъ неблагопр³ятныхъ обстоятельствахъ.

   Таковы эти удивительные люди, которыхъ мы называемъ поэтами. Среди вл³ян³й самыхъ разнородныхъ, среди упорныхъ умственныхъ течен³й, среди всякой борьбы и всякаго хаоса, они растутъ питаемые внутреннею, независимою силою. Впечатлительные, отзывчивые, они часто откликаются на все, что имъ встрѣтится въ жизни, они похожи на эхо, съ которымъ и сравнилъ себя величайш³й изъ нашихъ поэтовъ:

  

   Ты внемлешь грохоту громовъ

   И гласу бури и валовъ,

   И крику сельскихъ пѣтуховъ

         И шлешь отвѣтъ;

   Тебѣ-жъ нѣтъ отзыва, Таковъ

         И ты поэтъ!

  

   Поэтъ то грустенъ, то радостенъ, то нѣженъ, то суровъ, то любитъ, то ненавидитъ людей; каждый день онъ повидимому увлеченъ новыми предметами. Вотъ почему люди прозы, люди опредѣленныхъ занят³й, узкаго дѣла, такъ часто негодуютъ на поэтовъ; "Что за флюгеры! Чего они хотятъ? Чему учатъ? Ничего не разберешь! Только попусту смущаютъ народъ!^и

   А между тѣмъ совершается дивное дѣло, которое потому и не можетъ быть легко понято и опредѣлено, что оно дѣло дивное и глубокое. Вспомнимъ Пушкина! Какъ долго недоумѣвала русская литература надъ его поэз³ей; прочтите Бѣлинскаго, Гоголя - они не умѣли сказать ничего больше сказаннаго самимъ Пушкинымъ: моя поэз³я есть эхо. Между тѣмъ, благодаря Ар. Григорьеву, мы знаемъ теперь отчасти смыслъ совершившихся чудесъ: побѣда надъ чужими типами, пробужден³е русскаго идеала, положен³е основъ самобытной литературы,- вотъ что случилось, вотъ что совершилъ человѣкъ, родивш³йся

  

   Для звуковъ сладкихъ и молитвъ.

  

   Онъ сдѣлалъ больше, чѣмъ онъ самъ ожидалъ; въ его поэз³и отозвались всѣ струны русской души, даны были всѣ элементы, которые потомъ разработывала наша литература; самъ Левъ Толстой можетъ быть причисленъ къ продолжателямъ пушкинскаго дѣла.

  

  

   И такъ, мы вступаемъ наконецъ въ область чистой, настоящей критики. Требуется опредѣлять въ поэтѣ то, что составляетъ его существенную силу, характеризовать его музу, его преображенную личность, его дѣйствительное дѣло.

   Какая трудная задача! На первый разъ мы вздумали ограничиться однимъ г. Полонскимъ, но, кажется, выбрали себѣ для начала самаго труднаго изъ нашихъ поэтовъ. Когда мы стали перебирать его произведен³я съ точки зрѣн³я поэз³и, мы заблудились въ нихъ, какъ въ лѣсу безъ дороги. Какое разнообраз³е, как³е странные арабески! Вотъ яркая картина природы, переходящая въ свѣтлую, неопредѣленную думу, вотъ голая и узкая мысль, на которой, какъ на сухой и безлиственной вѣтви, вдругъ распустилась пышнымъ цвѣткомъ поэтическая картина. Вотъ аллегор³я, въ которой аллегорическ³й образъ сталъ несравленно шире и живописнѣе того, что онъ долженъ былъ изображать; вотъ серьезная мысль, переходящая въ шутку, которая поражаетъ своей дерзкой легкост³ю и въ этой легкости глубиною живого, поэтическаго пониман³я. Заманчиво, прихотливо сочетаются краски, образы, звуки, свидѣтельствуя о какомъ-то неистощимомъ родникѣ поэз³и, о чародѣйской способности г. Полонскаго обращать въ свою поэз³ю все, до чего онъ не коснется.

   Настоящ³й, прирожденный поэтъ.

   Но мы пришли въ великое затруднен³е, когда вздумали опредѣлить духовный образъ этой прелестной музы. Г. Полонск³й имѣетъ полное право смѣяться надъ своими критиками, и особенно надъ тѣми, которые надъ нимъ смѣются или его поучаютъ. Эти критики доказываютъ, что поэтъ задалъ имъ задачу не по силамъ.

   Въ нашемъ затруднен³и мы обратились за помощ³ю къ г. Тургеневу. Г. Тургеневъ написалъ о г. Полонскомъ небольшое письмо въ редакц³ю Спб. Вѣдомостей. Это письмо такъ хорошо и многосодержательно, что мы приведемъ его здѣсь вполнѣ и только подчеркнемъ тѣ мѣста, на которыя желаемъ обратить вниман³е читателей.

   "Милостивый государь! Я не раздѣляю мнѣн³я, которое, какъ вамъ извѣстно, въ большомъ ходу между художнической и литературной брат³ей - между артистами вообще - мнѣн³я, что критика - безполезное дѣло, и что гг. критики злобствуютъ вслѣдств³е собсгвеннаго безсил³я; я, напротивъ, полагаю, что особенно у насъ, въ Росс³и, критикѣ предстояла и предстоитъ великая и важная задача, которую она не разъ уже разрѣшала блестящимъ образомъ въ лицѣ Бѣлинскаго, Добролюбова и нѣкоторыхъ другихъ, и которая не потеряетъ своего первостепеннаго значен³я до тѣхъ поръ, пока будутъ необходимы у насъ педагогическ³я отношен³я сознательно мыслящихъ умовъ къ остальной массѣ общества. При подобномъ воззрѣн³и на критику, мнѣ тѣмъ больнѣе видѣтъ это могущественное оруд³е въ рукахъ неискусныхъ и недобросовѣстныхъ - и вотъ причина, побудившая меня обратиться къ вамъ съ настоящмъ письмомъ". "Нечего и говорить, что рѣчь идетъ не обо мнѣ. Никто въ своемъ дѣлѣ не судья; да и въ концѣ концовъ мнѣ на критику блишкомъ жаловаться нечего. Правда, въ послѣднее время я самъ себѣ напоминалъ тѣ турецк³я головы, о которыя посѣтители народныхъ гулян³й пробуютъ свои силы ударомъ кулака: не было ни одного начинавшаго критика, который не попыталъ-бы надо мною своего размаха... И то не былъ размахъ безъ "удара", по выражен³ю Бѣлинскаго; напротивъ, иной билъ очень ловко и мѣтко {Именно теперь, по роводу моихъ "Литературн³ихъ Воспоминан³й", кажется, снова поднимается знатная травля... На здоровье, господа.}. Но, повторяю, рѣчь не обо мнѣ. Я хочу сказать нѣсколько словъ о статьѣ, появившейся въ сентябрьской книжкѣ "Отечественныхъ Записокъ", и посвящейной разбору сочинен³й Я. П. Полонскаго, правильнѣе говоря - первыхъ двухъ томовъ новаго издан³я его сочинен³й".

   "Статья эта попалась мнѣ въ руки въ то самое время, когда я оканчивалъ чтен³е доявившихся въ покойной "Литературной Библ³отекѣ" "Признан³й Сергѣя Чалыгина". Публика наша, кажется, не обратила никакого вниман³я на это замѣчательное произведен³е Полонскаго. Недостатокъ-ли симпат³и къ журналу, въ которомъ оно появилось, недовѣр³е-ли ко всякому стихотворцу, пишущему прозой, причиною этого равнодуш³я - не знаю; но знаю несомнѣнно, что оно незаслуженное, и что нашей публикѣ не часто предстоитъ читать вещи, болѣе достойныя ея вниман³я. "Признан³я" эти, которыхъ вышла только первая часть, принадлежатъ къ роду литературы, довольно тщательно воздѣланному у насъ въ послѣднее время, а именно - къ "воспоминан³ямъ дѣтства". Уступая извѣстнымъ "Воспоминан³ямъ" графа Л. Н. Толстаго въ изящной отдѣлкѣ деталей, въ тонкости психологическаго анализа, "Признан³я Чалыгина" едва-ли не превосходятъ ихъ правдивой наивностью и вѣрностью тона - и, во всякомъ случаѣ, достойны занять мѣсто непосредственно вслѣдъ за ними. Интересъ разсказа не ослабѣваетъ ни на минуту; выведенныя личности очерчены немногими, но сильными штрихами (особенно хорошъ декабристъ, другъ матери Чалыгина), и самый колоритъ эпохи (дѣйств³е происходитъ около двадцатыхъ годовъ текущаго столѣт³я) схваченъ и переданъ живо и точно. Вполнѣ удалось автору описан³е извѣстнаго наводнен³я 1824 г., такъ, какъ оно отразилось въ семейной жизни; читатель присутствуетъ при внезапномъ вторжен³и великаго общественнаго бѣдств³я въ замкнутый кругъ частнаго быта; каждая подробность дышетъ правдой. Выражен³я счастливыя, картинныя попадаются на каждой страницѣ и съ избыткомъ выкупаютъ нѣкоторый излишекъ вводныхъ разсужден³й - единственный въ сущности маловажный недостатокъ произведен³я г. Полонскаго. Впрочемъ, онъ уже до "Признан³й Чалыгина" показалъ, что умѣетъ такъ же хорошо писать прозой, какъ и стихами. Стоитъ вспомнить его "Тифлисск³я сакли", его "Груню" и т. п. Нельзя не пожелать, чтобы онъ довелъ до конца эти интересныя "Признан³я". Г. критикъ "Отечественныхъ Записокъ", авторъ вышеупомянутой статьи въ сентябрьскомъ No, совершенно противуположнаго мнѣн³я о талантѣ г. Полонскаго. Онъ находитъ въ его сочинен³яхъ одну "безконечную канитель словъ, связь между которыми обусловливается лишь знаками препинан³я, безсодержательное сотрясен³е воздуха, несносную пугливость мысли, немогущей вызвать ни одного опредѣленнаго образа, формулировать ни одного яснаго понят³я; туманную расплывчивость выражен³я, заставляющую въ каждомъ словѣ предполагать какую-то непр³ятную загадку" {См. "Отеч. зап." за сентябрь 1869 г. "Новыя книги", стр. 49.}, и все это потому, что г. Полонск³й, по понят³ю критика, не что "иное, какъ писатель безо всякой оригинальности, безличный, второстепенный писатель-эклектикъ". "

   "Не могу не протестовать противъ подобнаго приговора; не могу не заявитъ, что критикъ, его произнесш³й, тѣмъ самымъ наглядно показалъ, что лишенъ главнаго качества всякаго критика, лишенъ чутья - понимать, лишенъ умѣн³я проникнуть въ чужую личность, въ ея особенность и значен³е. Оставляю въ сторонѣ всѣ эти "канители", "сотрясен³я воздуха" - всѣ эти "жесток³я" слова, пущенныя въ ходъ для уснащиван³я рѣчи; но самое опредѣлен³е Полонскаго, какъ писателя несамобытнаго, эклектика, невѣрно въ высшей степени. Если про кого должно сказать, что онъ не эклектикъ, не поетъ съ чужаго голоса, что онъ, по выражен³ю А. де-Мюссе, пьетъ хотя изъ маленькаго, но изъ своего стакана {"Mon verre n'est pas grand, mais je bois dans mon verre".}, такъ это именно про Полонскаго. Худо-ли, хорошо-ли онъ поетъ, но поетъ уже точно по своему. Да и скажите, прошу васъ, кому подражалъ Полонск³й въ своемъ "Кузнечикѣ-Музыкантѣ", этой прелестной, исполненной грац³ознаго юмора, идилл³и, которая переживетъ и уже пережила многое множество современныхъ ей произведен³й, выступившихъ въ свѣтъ съ гораздо большими претенз³ями? Г. критикъ не признаетъ оригинальности въ Полонскомъ; но стоитъ обладать лишь нѣкоторою тонкост³ю слуха, чтобъ тотчасъ признать его стихъ, его манеру {Кто не чувствуетъ особаго оригинальнаго оборота, особаго лада стиховъ въ родѣ слѣдующихъ:

  

   Уже надъ ельникомъ, изъ-за вершинъ колючихъ

   С³яло золото вечернихъ облаковъ,

   Когда я рвалъ весломъ густую сѣть пловучихъ

   Болотныхъ травъ и водяныхъ цвѣтовъ -

  

   или:

  

   Прихвачу летуч³й локонъ

   Я вѣнкомъ изъ бѣлыхъ розъ,

   Что роститъ по стекламъ оконъ

   Утренн³й морозъ -

  

   тому, конечно, этого растолковать нельзя. Это не по его части.}. Стихотворен³е, которое г. критикъ - не безъ коварнаго умысла - (постыдная, въ нашей журналистикѣ часто употребляемая уловка) - приводитъ "какъ одно изъ лучшихъ" {Стихотворен³е "Царство науки не знаетъ предѣла".}, и надъ которымъ онъ потомъ глумится - вовсе не можетъ служить примѣромъ того, чѣмъ собственно отличается поэз³я Полонскаго. Въ этомъ стихотворен³и выражается скорѣе слабая сторона его талапта, а именно: его нѣсколько наивное подчинен³е тому, что называется высшими философскими взглядами, послѣднимъ словомъ общечеловѣческаго прогресса и т. п. Искреннее уважен³е, даже удивлен³е, которымъ онъ проникается передь лицомъ этихъ "вопросовъ", внушаетъ ему стихотворен³я, то торжествующ³я, то печальныя, въ которыхъ благонамѣренность и чистота убѣжден³я не всегда сопровождается глубиною мысли, силой и блескомъ выражен³я. Не въ подобныхъ произведен³яхъ слѣдуетъ искать настоящаго Полонскаго; зато тамъ, гдѣ онъ говоритъ о дѣйствительно пережитыхъ имъ ощущен³яхъ и чувствахъ, тамъ, гдѣ онъ рисуетъ образы, навѣянные ему то ежедневною, почти будничною жизнью, то своеобразною, часто до странности смѣлою фантаз³ей (укажу, напр., на стихотворен³е "Тишь и Мракъ") - тамъ онъ, если не всяк³й разъ заявляетъ себя мастеромъ, то уже навѣрное всяк³й разъ привлекаетъ симпат³ю читателя, возбуждаетъ его вниман³е, а иногда, въ счастлиныя минуты, достигаетъ полной красоты, трогаетъ и потрясаетъ сердце. Талантъ его представляетъ особенную, ему лишь одному свойственную, смѣсь простодушной грац³и, свободной образности языка, на которомъ еще лежитъ отблескъ пушкинскаго изящества, и какой-то иногда неловкой, но всегда любезной, честности и правдивости впечатлѣн³й. Временами, и какъ-бы безсознательно для него самого, онъ изумляетъ прозорливостью поэтическаго взгляда... (см. стихотворен³е: "Жалобы Музы" въ "Оттискахъ"). Древн³й м³ръ так же не чуждъ его духу; нѣкоторыя его "античныя" стихотворен³я прекрасны (напр. "Аспаз³я", "Наяды"). Позволю себѣ привестт въ подтвержден³е словъ моихъ стихотворен³е "Чайка". Я не много знаю стихотворен³й на русскомъ языкѣ, которыя по теплотѣ чувствъ, по унылой гармон³и тона стояли бы выше этой "Чайки". Весь Полонск³й высказался въ немъ".

  

   Чайка.

  

         Поднялъ корабль паруса;

   Въ море спѣшитъ онъ, родной покидая заливъ...

   Буря его догнала - и швырнула на каменный рифъ.

         Бьется онъ грудью объ грудь

   Скалъ, опрокинутыхъ вѣчнымъ прибоемъ морскимъ...

   А бѣлогрудая чайка летаетъ и стонетъ надъ нимъ.

         Съ бурей обломки его

   Въ даль унеслись; чайка сѣла на волны - и вотъ

   Тихо волна, покачавъ ее, новой волнѣ отдаетъ.

         Вонъ - отдѣлились опять

   Крылья отъ скачущей пѣны - и вѣтра быстрѣй

   Мчится она, упадая въ объятья вечернихъ тѣней.

         Счастье мое - ты корабль.

   Море житейское бьетъ въ тебя бурной волной.

   Если погибнешь ты, буду какъ чайка стонать надъ тобой.

         Буря обломки твои

   Пусть унесетъ! Но пока будетъ пѣна блестѣть,

   Дамъ я волнамъ покачать себя, прежде чѣмъ въ ночь улетѣть.

  

   "Всяк³й, даже поверхностный читатель легко замѣтитъ струю тайной грусти, разлитую во всѣхъ произведен³яхъ Полонскаго; она свойственна многимъ рускимъ, но у нашего поэта она имѣетъ особое значен³е. Въ ней чувствуется нѣкоторое недовѣр³е къ себѣ, къ своимъ силамъ, къ жизни вообще; въ ней слышится отзвкч³е горькихъ опытовъ, тяжелыхъ воспоминан³й... Относительная холодномть публики,- особенно нынѣшней, къ его литературной дѣятельности, вѣроятно также прибавила каплю своей полыни... И вотъ, послѣ свыше двадцати пяти лѣтней, честно пройденной карьеры, является критика, которая развязно и самоувѣренно, словно это само собою разумѣется, крутитъ, вертитъ, рѣшаетъ - и, не подозрѣвая даже въ своемъ самодовольствѣ, на сколько ложно, и не въ ту сторону, не по слѣду она сама выступаетъ и движется, произноситъ свой ничѣмъ неоправданный судъ! Г. Полонскому конечно нечего вмѣшиваться въ эти дрязги; но да извинитъ меня его скромность, если я рѣшаюсь печатно вступиться за него, если я беру на себя смѣлость замолвить за него слово! Я позволю себѣ сказать публикѣ, что, на этотъ разъ, она неправа и что дѣятельность такого поэта, каковъ Полонск³й, заслуживаетъ большаго сочувств³я; я позволю себѣ обратить ея вниман³е на то, что трудно писателю, ка³сь бы сильно ни было въ немъ чувство собственнаго призван³я, трудно ему не усомниться въ немъ, когда его произведен³я встрѣчаются однимъ лишь глухимъ молчан³емъ, или гаерскими завыван³ями, свистомъ и кривляньями нашихъ псевдосатириковъ! Что же касается до критика "Отечествен_яныхъ Записокъ", то ограничусь тѣмъ, что выражу ему одно мое убѣжден³е, надъ которымъ онъ, вѣроятно, вдоволь посмѣется. Нѣтъ никакого сомнѣн³я, что, въ его глазахъ, патронъ его, г. Некрасовъ, неизмѣримо выше Полонскаго, что даже странно сопоставлять эти два имени: а я убѣжденъ, что любители русской словесности будутъ перечитывать лучш³я стихотворен³я Полонскаго, когда самое имя г. Некрасова покроется забвен³емъ. Почему-же это? А просто потому, что въ дѣлѣ поэз³и живуча только одна поэз³я, и что въ бѣлыми нитками сшитыхъ, всякими пряностями приправленныхъ, мучительно высиженныхъ измышлен³яхъ "скорбной" музыки г. Некрасова - ея-то, поэз³и-то и нѣтъ на грошъ, какъ нѣтъ ея, напримѣръ, въ стихотворен³яхъ всѣми уважаемаго и почтеннаго А. С. Хомякова, съ которымъ, спѣшу прибавить, г. Некрасовъ не имѣетъ ничего общаго".

  

   "Dixi et animam meam salvavi".

   (С.-Петербургск³я Вѣдомости, 1870, 8 янв. No 8)

  

   Это письмо, конечно, заслуживаетъ большаго вниман³я и большей долговѣчности, чѣмъ простая газетная статейка, исчезающая изъ памяти почти такъ же скоро, какъ истребляются газетные листы. Мы представляемъ читателямъ въ этихъ страницахъ г. Тургенева прекрасный образчикъ того, что называется настоящею критикою. Г. Тургеневъ отлично знаетъ въ чемъ дѣло, и въ его словахъ нѣтъ никакого слѣда ни полемической, ни объективной критики. Онъ все вниман³е устремилъ на самое главное - на музу г. Полонскаго, а не на его частную жизнь и не на его направлен³е.

   Тѣмъ прискорбнѣе и страннѣе ошибка г. Тургенева во взглядѣ на нашу критику. Въ началѣ онъ хвалитъ, какъ образцовыхъ критиковъ, Бѣлинскаго и Добролюбова, Но если такъ, то зачѣмъ же самъ онъ не слѣдуетъ этимъ критикамъ и зачѣмъ вооружается противъ тѣхъ, которые имъ слѣдуютъ?

   Развѣ не Бѣлинск³й и Добролюбозъ завели у насъ полемическую критику? Бѣлинск³й сбился на этотъ путь въ концѣ своей жизни, но онъ подалъ первый примѣръ, который потомъ былъ подхваченъ и разработанъ съ величайшимъ усерд³емъ. Критика Добролюбова была уже чисто полемическая. Авторъ статейки "Отечественныхъ Записокъ" есть одинъ изъ того полчища критиковъ, которые теперь идутъ по слѣдамъ Бѣлинскаго и Добролюбова. Какъ мы видѣли, въ словахъ этого автора есть нѣкоторый смыслъ; мысль его наставниковъ все-таки сквозитъ изъ за его ухорскихъ и не совсѣмъ толковыхъ порицан³й.

   И такъ, не слѣдовало хвалить родоначальниковъ и осуждать послѣдователей, не слѣдовало ссылаться, какъ на образцы, на Бѣлинскаго и Добролюбова въ той самой критической статьѣ, которая написана отнюдь не по началамъ Бѣлинскаго и Добролюбова.

   Затѣмъ, мы должны признать, что похвалы г. Тургенева г. Полонскому отличаются большою тонкост³ю, и что мѣра ихъ чрезвычайно справедлива. Можетъ быть нѣсколько преувеличено достоинство "Признан³й Сергѣя Чалыгина", но всѣ остальные отзывы мы считаемъ безукоризненно-вѣрными. "Кузнечикъ-музыкантъ" есть конечно лучшее произведен³е г. Полонскаго и такъ хорошъ, что дѣйствительно, пожалуй, переживетъ г. Некрасова.

   Г. Тургеневъ, какъ мы видимъ, осуждаеть то вредное вл³ян³е, которое имѣло на г. Полонскаго его направлен³е; муза "Кузнечика-Музыканта" очевидно пострадала отъ борьбы, которую она вела съ этимъ направлен³емъ. Г. Тургеневъ весьма справедливо замѣчаетъ, что нѣсколько наивное подчинен³е такъ называемымъ философскимъ взглядамъ составляетъ слабую сторону таланта г. Полонскаго, и что стихотворен³я его, которыя сюда относятся, не всегда отличаются глубиною мысли, силою и блескомъ выражен³я.

   Однако-же есть и так³я, которыя вполнѣ обладаютъ всѣми этими качествами. Муза г. Полонскаго успѣвала стать выше своей слабости и возвела въ перлъ создал³я свое отношен³е къ направлен³ю. Не надѣясь на память читателей, выпишемъ чудесное стихотворен³е Нищ³й, нераздѣльнае съ именемъ г. Полонскаго.

  

   Знавалъ я нищаго; какъ тѣнь,

   Съ утра, бывало, цѣлый день

   Старикъ подъ окнами бродилъ

   И подаян³я просилъ;

   Но все, что въ день ни собиралъ,

   Бывало къ ночи раздавалъ

   Больнымъ, калѣкамъ и слѣпцамъ -

   Такимъ же нищимъ, какъ и самъ.

   Въ нашъ вѣкъ таковъ иной поэтъ:

   Утративъ вѣру юныхъ лѣтъ,

   Какъ нищ³й старецъ изнуренъ,

   Духовной пищи проситъ онъ;

   И все, что жизнь ему ни шлетъ,

   Онъ съ благодарностью беретъ

   И душу дѣлитъ пополамъ

   Съ такими жъ нищими, какъ самъ. (Т. I, стр. 51).

  

   Вотъ одно изъ лучшихъ и любимѣйшихъ стихотворен³й русской литературы. Оно искренно, просто, смѣло и гранд³озно - словомъ отличается всѣми достоинствами нашего поэта, и выражаетъ ту бѣдность духовной жизни, которая господствуетъ въ нашемъ обществѣ, которой часто не замѣчаютъ его нищ³е члены, но которую глубоко почувствовалъ поэтъ, имѣющ³й чаян³е духовнаго богатства, стремящ³йся раздѣлить душу пополамъ съ своими ближними и не находящ³й чѣмъ дѣлиться.

   Много есть и другихъ мѣстъ въ произведен³яхъ г. Полонскаго, столь-же поучительныхъ, въ которыхъ муза беретъ свои права и побѣждаетъ наивное подчинен³е постороннимъ вл³ян³ямъ.

   Въ чемъ-же особенность, настоящая натура этой музы? Какой даръ получаемъ отъ нея мы, больные, калѣки и слѣпцы? Г. Тургеневъ говоритъ о тайной грусти, разлитой въ произведен³яхъ этой музы. Не можемъ согласиться съ нимъ вполнѣ и приведемъ противъ него свидѣтельство самого поэта. Вотъ какъ г. Полонск³й характеризуетъ пѣн³е своей музы:

  

   Чтобы пѣсня моя разлилась какъ потокъ,-

   Ясной зорьки она дожидается;

   Пусть не темная ночь, пусть горящ³й востокъ

   Отражается въ ней, отливается;

   Пусть чиликаютъ вольныя птицы вокругъ,

   Сонный лѣсъ пусть проснется, нарядится,

   И сова - пусть она не тревожитъ мой слухъ

   И слѣпая - подальше усядется. (Т. I, стр. 11).

  

   Конечно это стихотворен³е не доказываетъ, что настроен³е поэта постоянно бываетъ радостно. Грустные мотивы, которые можетъ быть особенно по душѣ г. Тургеневу, дѣйствительно преобладаютъ у г. Полонскаго; но намъ кажется, что въ приведенныхъ стихахъ содержится указан³е на характерную и сильно звучащую струну его музы. Настроен³е этой музы еще полнѣе выразилось въ прелестномъ стихотворен³и Утро.

  

   Вверхъ по недоступнымь

   Крутизнамъ встающихъ

   Горъ туманъ восходитъ

   Изъ долинъ цвѣтущихъ.

         Онъ какъ дымъ уходитъ

         Въ небеса родныя,

         Въ облака свиваясь

         Ярко-золотыя

         И разсѣяваясь.

   Лучъ зари съ лазурью

   На волнахъ трепещетъ;

   На востокѣ солнце

   Разгораясь блещетъ...

         И с³яетъ утро,

         Утро молодое...

         Ты-ли это небо

         Хмурое ночное?

   О, въ отвѣтъ природѣ,

   Улыбнись отъ вѣка

   Обреченный скорби

   Ген³й человѣка! (Т. I, стр. 1 и 2).

  

   Этотъ восторгъ въ высшей степени характеренъ для г. Полонскаго. Во множествѣ его произведен³й слышится этотъ самый любящ³й призывъ, чтобы обреченный скорби ген³й человѣка улыбнулся въ отвѣтъ природѣ. Смѣлое и грац³озное выражен³е - улыбнуться - совершенно въ духѣ поэта.

   Природу нашь поэтъ любитъ замѣчательно, какъ вполнѣ родную, вѣчно милую, всегда понятную область. Для него природа всегда полна красоты, гармон³и, разнообразной жизни, и его муза никогда не сомнѣвалась въ томъ, что созерцать эту жизнь и красоту составляетъ ея прямое призван³е. Какъ и друг³е поэты, г. Полонск³й одушевляетъ, очеловѣчиваетъ природу; но едва-ли у кого нибудь это одушевлен³е совершается съ такою легкост³ю и наивност³ю. Все, на что онъ ни взглянетъ, получаетъ смыслъ, принимаетъ человѣческ³я чувства и отношен³я. Отсюда такое обил³е аллегор³й, безупречно поэтическихъ, не имѣющихъ и тѣни искусственности; отсюда чудесныя превращен³я "Кузнечика-Музыканта", въ силу которыхъ насѣкомыя являются людьми и люди принимаютъ образъ насѣкомыхъ.

   Это любовное отношен³е къ природѣ свидѣтельствуетъ о способности поэта къ радостному и мирному настроен³ю. И вообще, всѣ его чувства, всѣ душевныя движен³я не имѣютъ въ себѣ ничего слишкомъ тяжелаго, рѣзкаго и мрачнаго. И скорбь, и боль, и гнѣвъ - на всемъ лежитъ печать свѣтлой, гармонической натуры. Одно изъ самыхъ характерныхъ стихотворен³й г. Полонскаго, по нашему мнѣн³ю, слѣдующее:

  

   Лунный свѣтъ.

  

   На скамьѣ, въ тѣни прозрачной

   Тихо-шепчущихъ листовъ,

   Слышу - ночь идетъ и слышу

   Перекличку пѣтуховъ.

   Далеко мерцаютъ звѣзды,

   Облака озарены,

   И дрожа тихонько льется

   Свѣтъ волшебный отъ луны.

   Жизни лучш³я мгновенья,

   Сердца жарк³я мечты,

   Роковыя впечатлѣнья

   Зла, добра и красоты;

   Все, что близко, что далеко,

   Все, что грустно и смѣшно,

   Все, что спитъ въ душѣ глубоко,

   Въ этотъ мигъ озарено.

   Отчего-жъ былаго счастья

   Мнѣ теперь ничутъ не жаль?

   Отчего былая радость

   Безотрадна, какъ печаль?

   Отче³о печаль былая

   Такъ свѣжа и такъ ярка?

   Непонятное блаженство!

   Непонятная тоска!

   (Т. I, стр. 54).

  

   Вотъ удивительное изображен³е одной изъ спокойныхъ свѣтлыхъ минутъ, которыя испытываетъ каждый и которыхъ несчастному человѣку нужно пожелать больше. Это созерцан³е въ лунномъ свѣтѣ, при которомъ теряютъ свою рѣзкую силу роковыя впечалнѣн³я зла, добра и красоты, при которомъ не жаль былаго счастья, а былая печаль, свѣжая и яркая, переходитъ въ непонятное блаженство,- это созерцан³е принадлежитъ къ характернымъ настроен³ямъ поэта.

   Прочтите еще чудесныя стихотворен³я Колокольчикъ, Качка въ бурю (Т. 2, стр. 74, 75), чтобы убѣдиться въ дѣтски-нѣжномъ и чуждомъ всякой тяжелой страстности настроен³и поэта. Въ особенности въ Качкѣ весь Полонск³й: свѣтлыя мечты во время бури. Чайка, которую приводитъ г. Тургеневъ, намъ кажется, свидѣтельствуетъ о томъ-же; покачаться на волнахъ - вотъ отрада поэта, когда разбитъ въ обломки корабль его счаст³я.

   Мы вовсе не хотимъ сказать, что г. Полонскому свойственны только радостныя чувства, или что онъ способенъ схватывать только легк³я, мимолетныя впечатлѣн³я, грусть, еще не лишенную сладости, радость еще смѣшанную съ унын³емъ. Напротивъ, мы должны прямо сказать, что этой музѣ доступны всѣ человѣческ³я чувства, во всю ихъ глубину, въ полномъ ихъ размѣрѣ. Но свойство этихъ чувствъ имѣетъ въ себѣ нѣчто - эѳирное, лучшаго слова мы не придумаемъ. Душевныя движен³я этой музы часто не радостны, но всегда свѣтлы; они не столько легки, какъ гармоничны и чисты. Все имѣетъ такой эѳирный характеръ, какой мы воображаемъ у существъ чуждыхъ грубой земной дѣйствительности, у духовъ, у пери и ангеловъ (читайте Томаса Мура).

   Любовъ и смерть знакомы г. Полонскому со всѣми ихъ тайнами. Но, еслибы пери умирала и какой-нибудь добрый духъ, ее любивш³й, сиделъ у ея изголовья, онъ не могъ бы выразить этого мгновен³я лучше и сообразнѣе съ своей свѣтлой натурой, чѣмъ оно выражено въ стихотворен³и -

  

   Послѣдн³й вздохъ.

  

   "Поцѣлуй меня...

   Моя грудь въ огнѣ...

   Я еще люблю...

   Наклонись ко мнѣ..'"

   Такъ, въ прощальный часъ,

   Лепеталъ и гасъ

   Тих³й голосъ твой,

   Словно тающ³й,

   Въ глубинѣ души

   Догарающей.

   Я дышать не смѣлъ -

   Я въ лице твое

   Какъ мертвецъ глядѣлъ -

   Я склонилъ мой слухъ,

   Но, увы! мой другъ,

   Твой послѣдн³й вздохъ

   Мнѣ любви твоей

   Досказатъ не могъ.

   И не знаю я,

   Чѣмъ развяжется

   Эта жизнь моя,

   Гдѣ доскажется

   Мнѣ любовъ твоя! (Т. I, стр. 37).

  

   Какая музыка, какая невыразимая прелесть!

   Есть на свѣтѣ страшныя вещи: есть чувства подавляющаго душу ужаса, минуты, граничащ³я съ безум³емъ. Музѣ г. Полонскаго знакомы эти душевныя движен³я: но самый ужасъ не имѣетъ у нея своего тяжкаго характера; даже привидѣн³я, которыя ей являются, не пугаютъ ее до мрачнаго, убивающаго сграха. Послушайте:

  

   Я читаю книгу пѣсенъ:

   "Рай любви - змѣя любовь" -

   Ничего не понимаю,

   Перечитываю вновь.

  

   Что со мной? -

   Съ невольнымъ страхомъ

   Въ душу крадется тоска...

   Словно книгу заслонила

   Чья-то мертвая рука,

  

   Словно чья-то тѣнь поникла

   За плечомъ - и въ тишинѣ

   Тихо плачетъ, тихо дышетъ

   И дышатъ мѣшаетъ мнѣ,

  

   Словно эту книгу пѣсенъ

   Прочитать хотятъ со мной

   Потухающ³я очи

   Съ накипѣвшею слезой. (Т. I, стр. 38).

  

   Это ласковое привидѣн³е вмѣсто ужаса принесло какую-то отраду. Мертвая рука, заслонившая книгу, тѣнь, поникшая за плечомъ, внушаютъ не страхъ, а безконечно печальную, безконечно глубокую нѣжность.

   Кто хочетъ видѣть, какъ смѣло муза Полонскаго обращается съ призраками, м³ръ которыхъ ему какъ будто свой, пусть прочтетъ еще Тишь и мракъ въ отдѣлѣ Сны (Т. 2, стр. 65).

   И такъ, мы нѣсколько обозначили характеръ музы г. Полонскаго. Съ такою музыкою нашъ поэтъ долженъ былъ притерпѣть не мало затруднен³й. Критика, наша суровая критика, находящаяся подъ давлен³емъ тяжелыхъ вопросовъ, неблагосклонно встрѣтила г. Полонскаго. Бѣлинск³й отозвался о немъ съ пренебрежен³емъ, и именно за легкость настроен³я нѣкоторыхъ стихотворен³й. Аполлонъ Григорьевъ нашелъ слишкомъ сладкимъ тонъ стиховъ г. Полонскаго.

   Собственное развит³е поэта, направлен³е, котораго онъ держался, мѣшали свободному проявлен³ю его музы. Поэты вообще бываютъ смущаемы въ своей дѣятельности собстевными думами, разладомъ между попытками ихъ ума и внушен³ями божественнаго дара. Г. Полонск³й выразилъ свои колебан³я между прочимъ въ стихотворен³и "Двойникъ", отличающемся всѣми лучшими свойствами его музы и представляющемъ классическое отражен³е душевнаго состоян³я, испытываемаго каждымъ поэтомъ.

  

   Двойникъ.

  

   Я шелъ и не слыхалъ, какъ пѣли соловьи,

   &nb