Н. Страховъ. Критическ³я статьи. Томъ первый. Объ И. С. Тургеневѣ и Л. Н. Толстомъ (1882-1885). Издан³е пятое.
Издан³е И. П. Матченко. К³евъ, 1908.
Похороны Тургенева оставили по себѣ самое грустное впечатлѣн³е. Чѣмъ пышнѣе было зрѣлище, чѣмъ въ большемъ порядкѣ и чинности совершалась длиннѣйшая процесс³я, тѣмъ яснѣе была ея искусственность и холодность. Чѣмъ больше было вѣнковъ, тѣмъ виднѣе было, что провожавш³е были въ скудномъ числѣ, конечно, сравнительно. Нельзя сказать, чтобы весь Петербургь провожалъ Тургенева,- мног³я и мног³я сферы изъ самыхъ видныхъ были или едва замѣтны, или блистали полнѣйшимъ отсутств³емъ {Военныхъ вовсе не было, по совѣту, который былъ имъ данъ начальствомъ.}. A что много было зрителей - значило только то, что было большое зрѣлище, на которое цѣлый мѣсяцъ приглашали газеты. Надъ гробомъ покойника, очевидно, разыгралась какая-то борьба, и насколько, съ одной стороны, похороны были непомѣрно раздуты, настолько, съ другой - они были непомѣрно оборваны.
То же повторилось и въ области литературы, во всѣхъ этихъ безчисленныхъ отзывахъ, восхвален³яхъ, спорахъ, которыми два мѣсяца наполнялись газеты и журналы. Одни видѣли въ Тургеневѣ великаго писателя, ген³альнаго вождя, указывавшаго истинные пути для вашей мысли и дѣятельности; друг³е негодовали на такое преувеличен³е и упорно хотѣли ограничить всѣ его заслуги - областью художества, по ихъ мнѣн³ю, совершено невинною. Это разноглас³е дошло до необыкновеннаго ожесточен³я съ обѣихъ сторонъ. Имя Тургенева сдѣлалось знаменемъ опредѣленныхъ мнѣн³й, опредѣленной парт³и, и ревностные поклонники его, часто совершенно вопреки своему желан³ю, были всѣ зачислены въ эту парт³ю. Поэтому ихъ осыпали упреками и злобными насмѣшками; память Тургенева старались защитить, охранить отъ его превозносителей, и для этого сводили его значен³е до наименьшей возможной величины.
Бѣдный Тургеневъ! Бѣдная русская публика! Всѣ умы въ такомъ напряжен³и, въ такой тревогѣ, что самыя ясныя мысли и чувства искажаются, и ни одинъ предметъ не является въ своемъ истинномъ видѣ.
Тургеневъ былъ любимцемъ публики въ продолжен³е двадцати пяти лѣтъ. Двадцать пять лѣтъ онъ считался первымъ русскимъ писателемъ, прямымъ и достойнымъ преемникомъ Пушкина, Лермонтова и Гоголя. Никто изъ его современниковъ не имѣлъ такой свѣтлой, общепризнанной и широкой славы. Чѣмъ же объясняется это первенство, это долгое и живое обаян³е.
Художественнымъ мастерствомъ, отвѣчаютъ тѣ цѣнители, которыхъ можно назвать въ одно время и хвалителями и хулителями Тургенева. Но это вполнѣ невѣрно. По художественности, то есть до жизненности, яркости и глубинѣ образовъ, Тургеневъ уступить не только Л. Н. Толстому, не только Гончарову, или Островскому, но и Достоевскому, и Писемскому. Настоящаго художества, то есть творчества въ полномъ смыслѣ этого слова, мало у Тургенева. Его фигуры, обыкновенно, представляютъ довольно блѣдные очерки; черты ихъ вѣрны, проведены осторожно, изящно; композиц³я проста и опрятна; но выпуклости, плоти, душевной глубины нѣтъ въ этихъ аквареляхъ, какъ остроумно назвалъ кто-то писан³я Тургенева. Во множествѣ случаевъ, даже просто намѣчено нѣсколько отдѣльныхъ штриховъ и нѣтъ полнаго рисунка, тогда какъ у настоящаго творческаго писателя фигура всегда является разомъ по всей полнотѣ жизни, и съ десяти строкъ читатель чувствуетъ, съ какимъ существомъ онъ встрѣтился.
Было бы очень жаль, если бы пониман³е художества у насъ стояло такъ низко, что мы Тургенева признавали бы за великаго художника и серьезно сравнивали бы его произведен³я съ Пушкинымъ или Гоголемъ.
Но, несмотря на то, сочинен³я Тургенева въ продолжен³е двадцати пяти лѣтъ представляли для публики такую занимательность, такую прелесть, что онъ бралъ верхъ надъ самыми даровитыми изъ своихъ совмѣстниковъ по литературѣ. Часто указываютъ на то, что онъ всегда держался современныхъ вопросовъ, выводилъ героевъ дня. Но кто же не пытался дѣлать то же самое? Сколько было усил³й схватить самую современную современность!
Давно уже художество заражено тою идеею, которою теперь все заражено,- идеею политическою; давно уже вѣра въ прогрессъ, въ развит³е почти вытѣснила вѣру въ вѣчныя истины и замѣнила собою самое искан³е этихъ истинъ. Тургеневъ вовсе не составляетъ исключен³я въ этой общей погонѣ за современностью, въ стремлен³и отзываться на вопросы минуты. Его отличительная черта состоитъ не въ выборѣ предметовъ, а въ томъ, какъ онъ относился въ предметамъ.
Это отношен³е было - полное подчинен³е, подчинен³е искреннее, естественное, вытекающее не изъ разсчета или увлечен³я, а прямо изъ мягкой натуры писателя. Тургеневъ шелъ постоянно рядомъ и вмѣстѣ съ самою большою толпою публики, съ главною массою нашихъ образованныхъ людей. Онъ не хотѣлъ отдѣляться отъ этой массы (то есть и не могъ отдѣляться), онъ ни въ чемъ не расходился съ ея вкусами и мыслями, и потому никогда не противорѣчилъ этимъ вкусамъ и мыслямъ. Такого отношен³я не выдерживалъ и не могъ выдержать никто изъ другихъ писателей. Всяк³й изъ нихъ, въ томъ или другомъ пунктѣ, становился въ сторонѣ отъ толпы, бралъ себѣ друг³я точки зрѣн³я, подымался на высоты, съ которыхъ объективнѣе и крупнѣе являлась картина. Одинъ Тургеневъ не дѣлалъ ничего подобнаго.
Возьмемъ дѣло съ внѣшней стороны, самой ясной. Возьмемъ языкъ. Сверстники Тургенева, нимало не задумываясь, писали такимъ языкомъ, какимъ каждому вздумается. Оригинальность языка считалась достоинствомъ, заслугою. Одинъ Тургеневъ писалъ общелитературнымъ языкомъ, избѣгая всякой шероховатости и особенности. Онъ писалъ языкомъ образованнаго русскаго общества и, естественно, былъ за то милъ этому обществу.
Точно такъ - одинъ Тургеневъ соблюдалъ то изящество, ту грац³озность, къ которой стремится нашъ образованный классъ. Вы не найдете у него грубыхъ образовъ, дикихъ нравовъ, рѣзкихъ выражен³й. Все опрятно и умѣренно; скорѣе встрѣтится жеманство, чѣмъ отступлен³е охъ прилич³я.
Но и это лишь внѣшность. По внутреннему содержан³ю своихъ произведен³й Тургеневъ долженъ былъ имѣть главную и несравненную привлекательность для нашихъ образованныхъ людей. Кого онъ выводитъ на сцену? Онъ изображалъ представителей нашей образованности, "современныхъ героевъ", и онъ одинъ умѣлъ это дѣлать, потому что стоялъ наравнѣ съ этими героями, нимало не думалъ отъ нихъ отдѣлаться. Ни у какого другого писателя русск³й образованный человѣкъ не встрѣчалъ себя самого, или людей, стоящихъ съ нимъ на одной доскѣ, ягодъ съ того же поля. И лишн³е люди, и Рудины, и Базаровы, Литвиновы и т. д., все это - люди представляющ³е нашу образованность. Если иные изъ нихъ недовольно типичны, то зато весь кругъ ихъ понят³й, нравовъ и интересовъ былъ именно кругъ передового слоя, та самая атмосфера, въ которой вращались наши образованные люди.
Подумайте, какъ это должно было привлекать и занимать! Послѣ великаго переворота, произведеннаго Гоголемъ, наша литература потеряла вѣру въ прекраснаго человѣка; она оторвалась отъ общества и смотрѣла на все съ идеальной высоты, съ которой реальныя явлен³я или обнаруживаютъ свое безобраз³е, или составляютъ типы живые и крѣпк³е, но объективируемые художествомъ холодно и, такъ сказать, высокомѣрно. Въ одномъ Тургеневѣ не было этого высокомѣр³я. Онъ одинъ продолжалъ старыя предан³я. Какъ Пушкинъ писалъ Онѣгина, Лермонтовъ Печорина, такъ и Тургеневъ писалъ своихъ героевъ, то есть: почти переносясь въ нихъ душою, не пытаясь даже выходить въ друг³я сферы мысли, въ которыя подъ конецъ подымались его предшественники.
Рисуя задачи и стремлен³я вашего образованнаго класса, возводя въ перлъ создан³я его радости и горести, Тургеневъ никогда не впадалъ въ противорѣч³е съ духомъ того общественнаго слоя, которому служилъ. Если бы онъ увлекся религ³озностью, или патр³отизмомъ, или славянствомъ, или задался бы чисто нравственными стремлен³ями, то онъ сталъ бы въ разрѣзъ съ общепринятыми понят³ями, съ ходячими вкусами. Русск³й образованный слой, заимствуя свое просвѣщен³е отъ Европы, естественно расположенъ не придавать вѣса различ³ю народности, расположенъ къ общимъ мѣстамъ, къ неопредѣленности, или, если позволительно такъ выразиться, ко всеядности мнѣн³й и вкусовъ, и всегда инстинктивно уклоняется отъ строгой и рѣшительной постановки вопросовъ {Неопредѣленность мнѣн³й Тургенева видна всего болѣе изъ той важности, которую онъ придавалъ своему протесту противъ крѣпостного права. Роль такого протеста сыграли, какъ извѣстно, "Записки Охотника",- не станемъ разбирать, основательно или ошибочно, намѣренно или случайно имъ досталась эта роль. Интересно то, что Тургеневъ очень крѣпко держался за такую свою услугу прогрессу; между тѣмъ, противъ крѣпостного права стояли лучш³е люди всякаго рода мнѣн³й, никакъ не одни западники. Явный знакъ скудости катихизиса людей. мечтающихъ, что они черпаютъ изъ самой сокровищницы просвѣщен³я.}. Вотъ гдѣ источникъ и того единственнаго случая, когда Тургеневъ попалъ въ разладъ съ западническою литературой. Нигилисты, въ жару своей проповѣди и первыхъ успѣховъ, вознегодовали на него, вѣрно понявъ, что онъ отъ нихъ отдѣлился. Эта единственная неудача, на литературномъ поприщѣ больно поразила Тургенева. Но грубая и фанатическая односторонность была рѣшительно противна всѣмъ его умственнымъ и эстетическимъ привычкамъ; хотя онъ готовъ былъ въ этомъ случаѣ даже насиловать себя, онъ не успѣлъ найти твердой почвы для примирен³я и остался неопредѣленнымъ, общимъ западникомъ. Неудачная "Новь" представляетъ лишь отвлеченное и холодное преклонен³е передъ нигилизмомъ.
Таковъ былъ Тургеневъ. Съ удивительною мягкостью, съ женственной отзывчивост³ю онъ подчинялся всѣмъ лучшимъ стремлен³ямъ, господствовавшимъ въ нашемъ просвѣщен³и. Поэтому онъ былъ самымъ чистымъ, полнымъ и искреннимъ представителемъ этого просвѣщен³я. Въ немъ не было ничего оригинальнаго, никакой упорной послѣдовательности, никакой глубокой задачи, но при этомъ было столько ума и образованности, вкуса и художественнаго таланта, сколько можетъ совмѣститься съ настроен³емъ и умственной жизнью нашихъ просвѣщенныхъ людей.
Какъ же было имъ не любить его? Какъ не любить писателя, до такой степени имъ сочувственнаго и однороднаго? Поэтому понятно, что никакой другой писатель не могъ имѣть столько поклонниковъ; поэтому странно было бы винить все это множество въ какомъ-нибудь преувеличен³и, въ какихъ-нибудь заднихъ мысляхъ. Развѣ они не идутъ по главному руслу нашего просвѣщен³я, нашего умственнаго движен³я? Развѣ до сихъ поръ не съ Запада почерпается нами образован³е? Большинство у насъ слѣдуетъ вкусу, образу мыслей и примѣру образованныхъ странъ, и потому Тургеневъ, какъ самый европейск³й изъ русскихъ писателей, долженъ пользоваться наибольшими симпат³ями этого большинства. Развѣ есть другое такое же широкое русло? Развѣ можно указать другое направлен³е, столь же распространенное, столь же правильно вытекающее изъ положен³я вещей, столь же неизбѣжно увлекательное?
Нельзя упрекать людей за то, что они не обладаютъ самостоятельностью въ мысляхъ и твердостью въ чувствахъ. По существу дѣла, людямъ всегда нуженъ авторитетъ, нужна опора и руководство. Если нѣтъ вполнѣ достойной того опоры, они хватаются за менѣе достойную, лишь бы она была близка и ясна. Нужно имѣть снисхожден³е къ жаждущимъ авторитета, а плакать развѣ о томъ, что мы не успѣли до сихъ поръ создать для нихъ авторитетъ болѣе высок³й и твердый, чѣмъ тотъ, за который они хватаются.
Очень поразительно и характерно для Тургенева, что онъ до конца такъ и не вернулся духовно къ своей родинѣ. Онъ, очевидно, искалъ, но такъ и не нашелъ пути къ этому возвращен³ю. Внутренн³я силы, которыми живетъ Росс³я, оставались ему чуждыми, и онъ съ какимъ-то отчаян³емъ хватался за одно лишь понятное ему проявлен³е народной души - за нашъ языкъ. Восхищен³е отъ русскаго языка не могло мѣшать никакому западничеству, и Тургеневъ настойчиво предавался этому восхищен³ю, считая, конечно, и себя самого большимъ мастеромъ языка. Но, намъ кажется, есть иныя, болѣе значительныя черты, въ которыхъ сказывалась въ Тургеневѣ родственная любовь къ духовной жизни Росс³и. Его симпат³и въ отношен³и къ людямъ были чисто-русск³я. Простота, хрустальная ясность души, золотое сердце - вотъ что добрый и мягк³й Тургеневъ ставитъ, очевидно, выше всякихъ другихъ достоинствъ, на чемъ любовно останавливается, как³е бы высокоумные герои ни играли главную роль въ разсказѣ, Иностранцы всегда изображаются, если не съ враждебностью, то съ тѣмъ отчужден³емъ, которое такъ трудно побѣдимо въ русскомъ человѣкѣ, которое очень часто составляетъ нашъ недостатокъ, но которое въ чистой формѣ есть черта самаго тонкаго патр³отизма. Религ³озная жизнь, такъ глубоко проникающая духъ нашего народа, отразилась у Тургенева въ нѣсколькихъ разсказахъ, имѣющихъ и типичность и прелесть, хотя отношен³е автора къ предмету иногда переходить въ простое изумлен³е.
Вообще, Тургеневъ до конца любовно обращался къ русской природѣ, къ русскому быту, къ тѣмъ предан³ямъ, случаямъ, нравамъ, которыми окружена была его юность. Позволю себѣ сослаться на нѣчто личное: въ разсказахъ Тургенева, особенно въ небольшихъ, безпритязательныхъ, меня часто поражали мелк³я частности, живо напоминающ³я что-то давно знакомое, слышанное или видѣнное въ дѣтствѣ. Мнѣ трудно было бы точно и прямо указать эти черты, но онѣ вдругъ переносили меня въ среднюю полосу Росс³и, въ атмосферу такихъ привычекъ, такого склада жизни, который свойственъ только этой мѣстности. Еще сильнѣе дѣйствовали на меня въ этомъ отношен³и разсказы г-жи Кохановской. Это сохранен³е въ душѣ мѣстной умственной и бытовой, пожалуй исторической, атмосферы возможно только у писателей, обладающихъ живою памятью сердца, неизмѣнно любящихъ то, что ихъ нѣкогда окружало, чѣмъ питалась ихъ душа.
При всемъ этомъ, Тургенева нельзя назвать писателемъ, выражающимъ духъ своего народа, или нѣкоторыя стороны этого духа. Ренанъ, который все больше и больше впадаетъ въ фразу и теряетъ ту тонкость и отчетливость, которая была въ немъ такъ привлекательна, напрасно приложилъ къ Тургеневу общую характеристику великаго поэта, именно сказалъ, что нашъ писатель есть выразитель безчисленныхъ поколѣн³й, умѣвшихъ жить и чувствовать, но не умѣвшихъ высказывать свою жизнь и чувства. Тургеневъ есть пѣвецъ только нашего культурнаго слоя, только послѣднихъ формац³й этого слоя. Если бы въ "Евген³и Онѣгинѣ" не было безподобнаго образа Татьяны, не было той черты смирен³я, скорби и чистоты, которая составляетъ смыслъ этой поэмы, то приключен³я самого Онѣгина едва ли бы имѣли для насъ особенно высок³й интересъ. Тургеневъ повторилъ, отчасти, этотъ мотивъ въ своей Лизѣ, въ "Дворянскомъ Гнѣздѣ", повторилъ слабѣе и лишь въ очеркѣ; но "Дворянское Гнѣздо" именно поэтому, по общей широтѣ точки зрѣн³я, и остается лучшимъ его произведен³емъ. Но въ другихъ разсказахъ, несмотря на то, что и въ нихъ фигуры дѣвушекъ изображены съ тонкимъ пониман³емъ (эти фигуры нужно признать, вѣроятно, лучшею стороною его писан³й), интересъ движущихъ мотивовъ, источникъ коллиз³й и контрастовъ, вообще говоря, не имѣетъ большой глубины и сер³озности, или, по крайней мѣрѣ, не захватывается авторомъ во всей глубинѣ. Вѣчные разсказы о томъ, какъ молодой человѣкъ хотѣлъ жениться и почему-то сплошалъ, былъ отвергнутъ, или же самъ измѣнилъ невѣстѣ,- эти разсказы не возведены на ту высоту, которой можно желать отъ поэтическаго озарен³я жизни. Самое лучшее въ нихъ, конечно,- встрѣчающееся иногда яркое изображен³е слѣпой страсги, покоряющей героевъ противъ ихъ воли. Друг³я пружины состоять въ мелкихъ чувствахъ самолюб³я, тщеслав³я, упадка духа, въ слабыхъ зачаткахъ любви и вражды, но не въ развитыхъ до конца чувствахъ. Тургеневъ знаменитъ своими изображен³ями слабыхъ людей, но едва ли гдѣ достигаетъ вполнѣ яркаго ихъ освѣщен³я. Можетъ быть, лучшее въ этомъ отношен³и представляютъ тѣ жалобные стоны, которые онъ влагаетъ инымъ изъ этихъ героевъ, вообще та струпа меланхол³и, которая звучитъ у него довольно часто и не даромъ замѣчена иностранцами.
Этотъ полубольной, жидк³й и шатк³й м³ръ, эти дѣтища и герои нашего культурнаго слоя невольно сами обличаютъ свою несостоятельность. Они не стоятъ на твердой землѣ, они рѣютъ по воздуху, они похожи на дымъ, какъ выразился одинъ изъ нихъ въ минуту тоски.
Брандесъ очень хорошо повялъ этотъ смыслъ Тургеневскихъ писан³й и излагаетъ его такъ:
"Тургеневъ глубоко убѣжденъ, что въ Росс³и все какъ-то идетъ вкривь и вкось; никакая любовная истор³я не кажется ему чисто-русской, если она не имѣетъ несчастнаго исхода, благодаря непостоянству мужчины или безсердечности женщины; никакое стремлен³е не кажется ему чисто-русскимъ, если оно не превышаетъ силъ людей, или не посгибаетъ, встрѣтивъ равнодуш³е. Въ его глазахъ современная Росс³я - это страна, гдѣ все не удается, страна всеобщихъ крушен³й".
"Онъ былъ патр³отъ, грустящ³й о своемъ отечествѣ и сомнѣвающ³йся въ его судьбахъ. Онъ не раздѣлялъ энтуз³азма своихъ болѣе наивныхъ и менѣе знающихъ соотечественниковъ къ русскому народу. Онъ находилъ, что у него (т. е. у этого народа) лѣтъ великаго прошлаго. Когда авторъ этихъ строкъ стоялъ однажды на Римскомъ Форумѣ, ему пришла въ голову мысль, что тамъ у каждаго фута земли есть болѣе богатая истор³я, чѣмъ у всей русской импер³и. Хотя и русск³й человѣкъ, Тургеневъ думалъ почти также. Онъ описываетъ гдѣ-то печаль, охватившую его на всем³рной выставкѣ, при видѣ ничтожности вклада Росс³и въ общую сумму промышленныхъ изобрѣтен³й человѣчества" ("Новое Время", 1883 г., 12 сент.).
Так³е взгляды и мнѣн³я, конечно, очень по душѣ иностранцамъ и дѣлаютъ изъ Тургенева одного изъ самыхъ ясныхъ представителей западничества. Ослѣплен³е почти невѣроятное, но оно существовало и существуетъ, къ нашему стыду и поучен³ю. Онъ не вѣрилъ во внутреннюю силу Росс³я и думалъ, что это страшно-громадное тѣло выросло безъ души, не развивалось, а какъ-то случайно скопилось. Это море народа, этотъ океанъ людей, глубоко и спокойно растущ³й, будто-бы не имѣетъ истор³и, будто-бы еще не живетъ могущественною нравственною жизнью, а только еще ищетъ себѣ души, есть только безформенная стих³я, которую долженъ со временемъ оживить духъ, откуда-то имѣющ³й явиться.
Есть, однако, иностранцы, которые понимаютъ насъ болѣе правильно: такъ Юл³анъ Шмидтъ, какъ немѣцъ, которому вполнѣ привычны философск³е пр³емы, дѣлаетъ слѣдующ³я замѣчан³я.
Указавъ сперва на ужасы нигилизма, онъ затѣмъ обобщаетъ свои разсужден³я и, съ тою проницательностью, въ которой, можетъ быть, участвуетъ страхъ и ненависть, пишетъ:
"Русск³й народъ, какъ это теперь доказано, способенъ отдаться великой страсти. Если эта страсть возвысится на степень культа,- чего-то въ родѣ религ³ознаго изступлен³я,- она можетъ сдѣлаться опасною для Европы. Здѣсь, по моему, Тургеневу, какъ и прочимъ европейски-образованнымъ русскимъ, недостаетъ надлежащаго общен³я съ душою народа. Въ народѣ словно дремлютъ силы, совершенно чуждыя европейской цивилизац³и и непонятныя ей. Тургеневъ въ своихъ разсказахъ неоднократно описываетъ странные феномены русской религ³и: какъ молодая нѣжная барышня скитается по деревнямъ, прислуживая юродивому; какъ сынъ попа, человѣкъ неглупый и способный, страдаетъ отъ дьявольскаго навожден³я... Писатель повѣствуетъ все это съ чарующимъ реализмомъ, но замѣтно, что ему самому становится страшно".
Затѣмъ Ю. Шмидтъ старается показать, почему Европейцы, будто-бы, ближе стоятъ къ религ³и и лучше могутъ ее понимать, чѣмъ образованные русск³е.
Причина состоитъ въ самомъ ходѣ нѣмецкой образованности, въ Лейбницѣ, Лессингѣ, Кантѣ, Гердерѣ и т. д., которые не давали произойти полному раздвоен³ю въ духовной жизни Герман³и. У русскихъ не то.
"Русск³й идеалистъ", говорить критикъ, "ничего не знаетъ о религ³и народа, потому что она никогда не преподавалась ему въ просвѣщенной формѣ; идеализмъ, заимствованный имъ изъ-за границы, не вполнѣ усвоивается имъ, не растворяется въ его крови, ибо онъ не самъ выработалъ его".
"Поэтому образованный русск³й, почерпающ³й свои идеалы изъ чужбины, находится въ извѣстной изолированности".
"Быть можетъ, это - смѣлое мнѣн³е, но я нахожу связь между этой полной отчѵжденностью отъ всякихъ религ³озныхъ предан³й и безнадежной меланхол³ей, которая проявляется у нашего поэта внезапно тамъ, гдѣ ея менѣе всего ожидаешь; она придаетъ его картинамъ своеобразную прелесть, но она поражаетъ насъ: какъ могъ такъ чувствовать писатель, обладавш³й такимъ свободнымъ, такимъ богатымъ, такимъ любовнымъ пониман³емъ всего прекраснаго?" ("Новое Время", 9 сент. 1883 г ).
Для Ю. Шмидта, какъ для протестанта и питомца высокой нѣмецкой культуры, очевидно, наша религ³я и душа нашего народа суть нѣчто хотя и могущественное, но дикое и темное; тѣмъ не менѣе, главныя черты Тургеневскаго настроен³я замѣчены имъ вѣрно и поставлены правильно. Нельзя не чувствовать себя потеряннымъ, оторвавшись отъ родной почвы и не найдя для себя другой твердой опоры. И таковъ былъ Тургеневъ, слишкомъ слабый для того, чтобы выйти изъ того неправильнаго положен³я, въ которое ставитъ насъ наше отношен³е къ Европѣ.
Западники должны вполнѣ гордиться Тургеневымъ и съ великимъ почетомъ вписать его имя въ истор³ю нашей литературы. Изъ всѣхъ значительныхъ писателей онъ одинъ остался почти вовсе чуждъ того, что въ вашемъ обществѣ принято называть "элементами славянофильства". Онъ первый не подходитъ подъ общ³й законъ, по которому наши писатели сперва подчиняются вл³ян³ю Запада, но, по мѣрѣ созрѣван³я своихъ силъ, начинаютъ обнаруживать стремлен³я, вытекающ³я изъ самобытнаго духовнаго строя ихъ родины. Причины такого исключен³я довольно ясны. Во первыхъ, Тургеневъ сознательно держался своихъ мыслей. Въ его время различ³е и противоположен³е западничества и славянофильства вполнѣ опредѣлилось и высказалось. Каждый писатель, если имѣлъ желан³е и силу быть послѣдовательнымъ, былъ обязанъ стать на ту или на другую сторону, не могъ уйти отъ этой дилеммы. И Тургеневъ даже хвалился тѣмъ, что "не измѣнилъ убѣжден³ямъ своей молодости", т. е западничеству 40-хъ годовъ. Во вторыхъ, Тургеневъ и вообще не имѣлъ столько силы и оригинальности, чтобы быть самостоятельнымъ. Аполлонъ Григорьевъ любилъ говорить, что Тургеневъ есть повторен³е Пушкина, разумѣется, не полное, а отчасти. И въ самомъ дѣлѣ, и языкъ и всѣ художественные пр³емы Тургенева - Пушкинск³е. Эта прелестная форма, отличающаяся простотою и ясностью, трезвостью реализма и одушевлен³емъ творчества, эта форма, приводившая въ такое восхищен³е иностранцевъ, которые сами всегда черезчуръ плодовиты и рѣдко не злоупотребляютъ художествомъ,- она завѣщана намъ Пушкинымъ, она составляетъ привычный и неизмѣнный образецъ для вашихъ художниковъ слова.
Затѣмъ, ни яркаго своеобраз³я языка и быта, какъ, напримѣръ, у Островскаго, ни постоянно господствующей мысли, какъ, положимъ, у Достоевскаго,- нельзя найти у Тургенева. Можетъ быть, высшее мѣрило жизни для его дѣйствующихъ лицъ есть мечта о какомъ-то счастьи, обыкновенно съ любимымъ существомъ, счастьи иногда какъ-будто близко стоящемъ передъ глазами, но, большею частью, только мелькающемъ издали, вѣчно манящемъ и вѣчно исчезающемъ, такъ что подъ конецъ у нихъ остается лишь тоска незаполненной или разбитой жизни и страхъ смерти. Да и этотъ мотивъ, сказывающ³йся довольно часто, не выступаетъ съ полной силою, не воплощенъ съ художественною яркостью, а звучитъ какъ-то робко и жалобно.
Тургеневъ до конца дней не обладалъ никакимъ авторитетомъ. Его очень любили и жадно читали; всякая мысль, всякое чувство, которое онъ вздумалъ бы вложить въ свое создан³е, были бы приняты публикою съ отверстыми душами. Но ему нечего было сказать; не было въ немъ струны, которая, издавая господствующ³й звукъ, вносила бы ясность и гармон³ю во всѣ его звуки. Понятно, что Западъ, передъ которымъ онъ такъ преклонялся, не могъ дать ему какого нибудь руководящаго начала; Западъ внушилъ ему только вѣру въ прогрессъ, заставлявшую вѣчно оглядываться на другихъ и ждать чего-то впереди; но для насъ всего прискорбнѣе должно быть то, что такой добросовѣстный, талантливый и мягк³й душою человѣкъ равно не нашелъ себѣ твердыхъ опоръ и среди того хаоса, въ которомъ ему явился вашъ русск³й нравственный м³ръ. Мудрено винить такихъ людей, какъ Тургеневъ; они - дѣти своего времени, но, очевидно, изъ тѣхъ дѣтей, которыя способны были бы примкнуть къ самымъ высокимъ стремлен³ямъ времени.