Струговщиков Александр Николаевич - Ю. Д. Левин. А. Н. Струговщиков

  

   Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX в. и развитие художественного перевода.- Л.: Наука, 1985.

   OCR Бычков М. Н.

  

   Всего лишь шесть лет, как мы видели, отделяли выход в свет двух переводов "Фауста" Гете, выполненных Э. И. Губером (1838) и М. П. Вронченко (1844). И это не случайно. В. М. Жирмунский указывал: "... 30-е и 40-е гг. (XIX в. - Ю. Л.) являются апогеем интереса к Гете в русской журналистике <...>. К этому времени относится также наиболее интенсивное усвоение литературного наследия Гете в многочисленных стихотворных и прозаических переводах, публикуемых на страницах руководящих журналов или отдельными изданиями <...>. Почти все молодые поэты 40-х гг., несмотря на сказавшуюся в дальнейшем разницу направлений, испытали в эти годы свои силы на переводах из Гете. Кроме оригинальных поэтов, начинают играть значительную роль профессиональные переводчики, обслуживающие широкий круг читателей...".¹

   Действительно, в это время Гете переводят: Лермонтов, К. Аксаков, Огарев, Плещеев, Фет, А. Григорьев, М. Михайлов. В 40-е годы впервые на русском языке появляются "Ученические годы Вильгельма Мейстера", "Wahlverwandschaften" под заглавием "Оттилия" (переводчик А. И. Кронеберг), "Торквато Тассо", "Рейнеке-Лис" и другие крупные произведения Гете. В 1842-1843 гг. группа молодых литераторов, возглавляемая И. П. Бочаровым, даже предпринимает попытку издать собрание сочинений Гете в русских переводах. Попытка, правда, оказалась неудачной.²

   В эти годы как переводчик Гете на первый план выдвигается А. Н. Струговщиков - фигура значительная и симптоматичная в истории русского перевода. В. М. Жирмунский относил его к переводчикам-профессионалам,³ что, на наш взгляд, не совсем точно. Перевод, правда, составлял основу его литературной деятельности, но не переводами добывал он себе средства к существованию (отличительная черта профессионального переводчика). В XIX в. в России существовала и другая категория переводчиков, которую следовало бы называть переводчиками-любителями. Они много переводили, но хлеб свой насущный добывали иным путем. Перевод же был для них любимым делом, которому они отдавали свободное от службы время. Менее зависимые, чем профессионалы, от запросов и требований издателей, они были свободнее в выборе переводимых авторов, отдавая свой творческий труд и талант лишь тем из них, которые отвечали их духовным запросам. К таким переводчикам-любителям следует отнести и рассмотренного выше военного географа и геодезиста М. П. Вронченко, и врача Н. X. Кетчера, для которого прозаический перевод Шекспира стал основным делом жизни, и другого медика, Д. Е. Мина, переведшего "Божественную комедию" Данте,⁴ и, наконец, зоолога Н. А. Холодковского, создателя лучшего дореволюционного русского перевода "Фауста" Гете, и т. д. К этой же категории переводчиков принадлежал и Струговщиков. Один младший его современник свидетельствовал: "Состоя на службе в Военном министерстве, где он занимал довольно видный и хорошо оплачиваемый пост и, кроме того, происходя из зажиточной семьи, Струговщиков, как он сам часто повторял, занимался переводами "не ради металла", a con amore, из любви к делу".⁵ И в этой деятельности con amore центральное место занимали переводы из Гете.

   О его биографии сохранилось очень мало сведений.⁶ Александр Николаевич Струговщиков родился 31 декабря 1808 г. в прусском городе Мемель, где в то время находился его отец, состоявший там на русской службе, в должности правителя дел ликвидационной комиссии, которая действовала по осуществлению условий Тильзитского мира. Дед Струговщикова со стороны отца, Степан Борисович Струговщиков (1738-1804), в царствование Екатерины II был учредителем приказов общественного призрения и директором народных училищ Петербургской губернии. Он основал в Петербурге Петропавловское училище "с специальною целию - иноземного языкознания", как писал его внук. Четыре его сына, окончившие училище, были, по утверждению того же Струговщикова, "хорошими лингвистами",⁷ т. е. в совершенстве владели иностранными языками.

   В 1810 г., вскоре по возвращении с семьей в Петербург, отец Струговщикова скончался.⁸ На воспитание ребенка значительное влияние оказали его дяди, братья отца, имевшие непосредственное отношение к литературе и занимавшиеся переводами. Старший из них, Александр, еще в 1793 г. сотрудничал как переводчик в журнале "Санкт-Петербургский Меркурий". В грозном 1812 г. он выступил с резкой обличительной статьей "О Бонапарте".⁹ Но известность он приобрел главным образом переводами философско-публицисгических сочинений швейцарского политического деятеля и писателя-руссоиста, сторонника французской революции Франсуа-Рудольфа Вейса,¹⁰ которые впоследствии получили распространение в декабристских кругах.¹¹ Другой дядя, Дмитрий, перевел "Рассуждение о гармонии" французского поэта XVIII в. Ж.-Б.-Л. Грессе; третий, Иван, переводил Шекспира (их переводы не были изданы). Всех троих, как свидетельствовал Струговщиков, отличало "восторженное поклонение истинным, великим поэтам", которое они постарались внушить и племяннику.¹²

   С девяти- до десятилетнего возраста Струговщиков воспитывался в известном петербургском пансионе англичанина Коллинза, а затем провел год в Германии и овладел немецким разговорным языком. В марте 1823 г. он поступил в Благородный пансион при Петербургском университете,¹³ где проучился до 1827 г. В 1824 г. произошло событие, запомнившееся Струговщикову на всю жизнь. Дяди его, получив известие о смерти Байрона, справили "тризну, как они выражались, над жертвою Миссолонги". "Миссия поэта, - писал Струговщиков, - сказалась мне в тот день столь возвышенною, столь священною, что я как бы дал себе обет никогда не посягать на нее, а довольствоваться более скромным призванием хорошего переводчика".¹⁴

   В сохранившейся биографии содержится весьма многозначительное описание заграничной поездки Струговщикова 1827-1828 гг., которое имеет смысл привести здесь полностью. "По окончании курса наук в 1827 году, с правами кандидата, Струговщиков отправился за границу. Это время было особенно замечательно в германской литературе ее новым направлением. Слабо проявлявшийся в ней дотоле политический характер принял широкие размеры со вступлением на литературное поприще людей нового поколения. Умы, отягченные германскою философиею, с радостию бросились на только что вышедшие и легко читавшиеся книги Берне и Гейне, который тогда издал свои Lyrische Intermezzo, Buch der Lieder и стихотворения из первых двух частей Reisebilder. Пора политического литературного движения, сливавшегося с только что минувшим периодом литературно-эстетического направления, не могла не действовать на молодых туристов даже с посредственным образованием. - Проездом через Веймар С-в посетил Гете. Общая восторженность красотами его поэзии, его обаятельная личность придавала особенную силу тому эстетическому чувству; тем пиитическим увлечениям, которыми сопровождалось чтение его произведений. С-ву было тогда 18 лет. Совокупность впечатлений в лучшую для восприимчивости пору жизни и товарищи его по Университету в Боне, где тогда славно подвизался на кафедре знаменитый впоследствии Нибур, - тогда же поселили в С-ве желание познакомить соотечественников с творениями веймарского мудреца и поэта".¹⁵

   С такими настроениями Сгруговщиков вернулся в Петербург. В 1828 г. он поступил на государственную службу: сперва в Канцелярию министра народного просвещения, затем в Департамент внешней торговли Министерства финансов, а в 1836 г. перешел в Военное министерство. Здесь он служил в Провиантском департаменте. В 1853 г. ему был присвоен чин действительного статского советника, а в 1868 г. - тайного советника. Он получал ордена и другие правительственные награды.¹⁶ Вышел ли он в отставку и, если вышел, то когда, установить не удалось. Умер он накануне своего 70-летия, 26 декабря 1878 г.

   Как уже отмечалось, не на службе были сосредоточены интересы Струговщикова, тем более что в пору николаевского царствования он, несмотря на службу, решительно воздерживался от общественно-политической активности. Он сам признавался впоследствии (причисляя себя, конечно, к "передовым людям"): "Погром 14-го декабря отнял надолго охоту у передовых людей общества вмешиваться во внутреннюю политику нашей жизни, да и самые пути к тому были загорожены".¹⁷

   Все помыслы Струговщикова были связаны с литературным миром. Находясь в Москве в 1829 г., он познакомился с Н. А. Полевым, с которым его связывало преклонение перед Гете. Биограф Струговщикова писал: "Эта умственная связь по симпатии к Гете сохранилась до самой кончины Полевого, которого последним письменным словом была записка к С-ву с мнением его о Гете".¹⁸ Осенью 1831 г. Струговщиков познакомился с Пушкиным, правда, не на почве литературных интересов, а за карточным столом.¹⁹ Первая публикация его перевода стихотворения Гете "Певец" (Der Sanger) в "Библиотеке для чтения" за 1834 г.²⁰ открыла Струговщикову двери других периодических изданий и ввела его в литературно-художественные круги столицы. Особенно близок он был к кружку, объединявшему Н. В. Кукольника, К. П. Брюллова и М. И. Глинку. Но литературно-общественные связи Струговщикова отнюдь не ограничивались этим кружком. Так, у него на вечере 27 апреля 1840 г. присутствовали, помимо названных лиц, В. Ф. Одоевский, В. А. Соллогуб, Э. И. Губер, а также В. Г. Белинский, И. И. Панаев, Т. Г. Шевченко и, кроме того, скульптор И. П. Витали, актер И. И. Сосницкий и др.²¹ Вообще следует заметить, что несмотря на близость Струговщиков относился критически к Кукольнику и его литературному окружению; он даже писал в конце жизни: "... вся кукольниковская компания не внесла в нашу литературу ни одной новой, сильной мысли, не выработала ни одного здорового оощественного принципа"²².

   И. И. Панаев в своих воспоминаниях называет Струговщикова в числе посетителей А. А. Краевского, когда тот в пору редактирования "Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду"" (1837-1839) устраивал еженедельные "утренники", на которых собирались "все почти известные тогдашние литераторы, за исключением Кукольника и литературных аристократов, принадлежавших к пушкинской партии".²³ С другой стороны, по свидетельству того же Панаева, Струговщиков принадлежал к тем немногим литераторам, которых иногда посещал Белинский "вне своего кружка".²⁴ Был знаком Струговщиков и с Герценом.²⁵ В ноябре 1840 г. он встретился у В. А. Соллогуба с Лермонтовым и беседовал с ним о переводе стихотворения Гете "Ночная песня странника" (Wanderers Nachtlied).²⁶ Когда Некрасов и Панаев приняли на себя издание "Современника", Струговщиков был упомянут в перечне сотрудников журнала на 1847 г.²⁷ А в мае 1855 г. он присутствовал на защите диссертации Чернышевского в числе знакомых диссертанта.²⁸ Словом, Струговщиков находился в центре литературной жизни столицы.

   Позднее, в 60-е годы, молодое поколение рассматривало его как "отпрыска сороковых годов", который "продолжал исповедовать либеральные принципы" того времени.²⁹ И показательно, что в 1878 г. В. В. Стасов обратился к нему за справками как к человеку, который (по словам Стасова) "в 1830-х и 1840-х годах <...> был близко знаком со всеми тогдашними нашими поэтами и литераторами".³⁰

   Постараемся проследить развитие литературной деятельности Струговщикова. Как мы видели, мысль посвятить себя переводу возникла у него еще в отрочестве, а в 1828 г. из Германии он вернулся с твердым намерением переводить Гете. Однако он не дерзнул сразу приступить к "творениям веймарского мудреца и поэта". Для начала он решил попробовать свои силы на менее значительных немецких писателях и в 1829 г. перевел стихотворную романтическую "трагедию рока" Цахариаса Вернера "Двадцать четвертое февраля" (Der vierundzwanzigste Februar, 1815) и прозаическую мещанскую драму Августа Вильгельма Иффланда "Охотники" (Die Jäger, 1785). Первый перевод ему удалось напечатать спустя 11 лет;³¹ второй, видимо, остался неопубликованным.

   Свои служебные поездки по волжским губерниям 1830-1831 гг. Струговщиков использовал для изучения народной речи и постижения "простонародного духа русского языка". По возвращении в Петербург он выступил в периодической печати с несколькими театральными рецензиями, благодаря которым сблизился с театральным миром, и в частности, с драматургом А. А. Шаховским. Увлеченный этой средою, он решил испытать свои силы на сценическом поприще, перевел несколько французских пьес и написал в 1832 г. драму "Игроки", которая была поставлена в Александрийском театре в феврале 1834 г. в бенефис популярного в то время актера Я. Г. Брянского. Драма не издавалась, и о содержании ее можно судить лишь по газетной рецензии: "Молодой благовоспитанный человек, завлеченный в шайку шулеров, проигрывается дочиста, доводит до гроба благородную девицу, пламенно в него влюбленную, и за картами делается убийцею. Спасаясь от правосудия бегством, встречает он на дороге престарелого своего отца, который ехал к нему на свадьбу. Отец, узнав в преступнике сына, падает без чувств".³²

   Написанные явно в подражание модной в то время французской мелодраме, в частности "Тридцать лет, или Жизнь игрока" (1827, русский перевод 1829) В. Дюканжа, "Игроки", однако, успеха не имели, и разочарованный Струговщиков в дальнейшем к драматургии для сцены не возвращался. В то же время, по свидетельству биографа, "с 1828 по 1834 год он не переставал читать и изучать Гете и перевел несколько его лирических пьес и несколько сцен из Фауста".³³

   В 1835 г. ему удалось опубликовать в петербургских журналах переводы трех стихотворений³⁴ и прозаической пьесы "Брат и сестра" (Die Geschwister),³⁵ Сцены из "Фауста" в его переводе появились в печати позднее.³⁶ В 1835 г. Струговщиков перевел драматическую поэму Гете "Прометей" (Prometheus), опубликованную полностью в 1839 г.³⁷ Оригинальных стихотворений он, памятуя свои, юношеский обет, принципиально не печатал.

   Середина 30-х годов отмечена в биографии Струговщикова творческими исканиями. Он пробует свои силы в переводах с итальянского и английского языков. Но его попытки ограничились несколькими отрывками из Альфиери и отдельными сценами из "Ричарда III" Шекспира, которые, как утверждает биограф, были включены в перевод этой пьесы, принадлежавший Я. Г. Брянскому.³⁹ Струговщиков принимал участие в "Энциклопедическом лексиконе" (1835-1841), издававшемся А. А. Плюшаром; здесь он занимался обработкой статей о русской и иностранных литературах.⁴⁰ Позднее, в 1840-1841 гг. он издавал "Художественную газету", которую принял от Кукольника. Основной целью газеты было объявлено: "... обращать внимание на главнейшие события в области изящных искусств и тем споспешествовать распространению любви к искусствам как главнейшего и, может быть, единственного средства к доставлению им цветущего состояния".⁴¹ Для газеты Струговщиков сам писал и переводил статьи о художественной критике, о новейших произведениях изобразительных искусств и архитектуры, о жизни и творчестве художников и т. д.⁴²

   Однако его литературные занятия были в основном сосредоточены на Гете. В 1837-1838 гг. в печати появлялись отдельные "Римские элегии" в его переводе,⁴³ которые были замечены Белинским. Внимание Белинского привлекла также переведенная Струговщиковым "Сцена условий" из "Фауста". В рецензии на "Альманах на 1838 год" он писал: "Прекрасно переведены г. Струговщиковым две "Римские элегии" Гете",- и приводил одну из них.⁴⁴ А в другой рецензии, указав на опубликованную сцену из "Фауста", он добавлял: "...желательно, чтобы г. Струговщиков не оставил своего труда без окончания".⁴⁵ В письме И. И. Панаеву от 10 августа 1838 г. Белинский спрашивал: "Скажите мне, что за человек Струговщиков? У него есть талант, он хорошо переводит Гете, по крайней мере, получше во 100 раз Губера, который просто искажает "Фауста" <...>. Если Вы знакомы с Струговщиковым, то попросите у него чего-нибудь для меня; я с благодарностью (разумеется, невещественною) поместил бы".⁴⁶ Струговщиков, извещенный Панаевым, сразу же откликнулся, и уже в августе в "Московском наблюдателе" были напечатаны две "римские элегии" в его переводе,⁴⁷ и еще две появились в январе следующего года.⁴⁸ Знакомство с переводами вызывает у Белинского желание познакомиться с переводчиком. "Надеюсь еще сойтись с г. Струговщиковым, - пишет он из Москвы Панаеву 22 февраля 1839 г. - Я не знаю его как человека, ничего не слышал о нем с этой стороны; но кто так, как он, умеет понимать Гете, тот тысячу раз человек, и где еще есть такие люди, там можно жить. Кстати: его элегии, пересланные ко мне через Вас, - я обязан им такими минутами, каких не много бывает в жизни. В этих прекрасных гекзаметрах душа моя купалась, как в волнах океана жизни".⁴⁹ И далее Белинский выражал надежду на сотрудничество Струговщикова в изданиях, с которыми критик будет связан по переезде в Петербург.

   И действительно, после переезда Белинского, когда он стал идейным руководителем "Отечественных записок", Струговщиков помещал свои переводы главным образом в этом журнале, хотя и не ограничивался им и использовал всякую возможность для пропаганды своего кумира. Так, издавая. "Художественную газету", он выпустил в виде приложений к ней "Римские элегии" ⁵⁰ и пьесу "Клавиго".⁵¹

   Опубликование "Римских элегий" принесло Струговщикову широкую известность. Белинский, откликаясь в "Литературной газете" (25 мая 1840 г.) на выход сборника, даже приравнивал его по значению к "Герою нашего времени" Лермонтова и писал, что Струговщиков "удивительно верно передает дух подлинника, передает именно то, что есть его сущность, жизнь <...>. Сверх того, и самые стихи г. Струговщикова большею частию пластичны, исполнены гармонии, а образы почти везде грациозны и благоуханны <...>. Да, Гете нашел себе достойного переводчика у нас в г. Струговщикове".⁵² В следующем году в обширной статье "Отечественных записок", посвященной "Элегиям", Белинский, восторженно характеризуя антологическую лирику Гете (в чем проявилась философская эволюция критика, его новые, реалистические взгляды на женщину и любовь),⁵³ в конце останавливался и на переводе. Он отмечал его недостатки, отступления от подлинника, но тем не менее назвал его "подвигом" и заключал: "Честь же и слава человеку, который гордо сохраняет чистую и возвышенную любовь к истинному искусству и, не гоняясь за эфемерными успехами <...> с замечательным успехом посвящает данный ему богом талант на усвоение родному языку великих созданий великого поэта Германии!..".⁵⁴

   Критики других периодических изданий отнеслись к переводу "Римских элегий" не столь восторженно, но вполне одобрительно: "Г. Струговщиков прекрасно перевел эти прелестные причуды на русский язык";⁵⁵ "А. Н. Стругомщиков перевел эти элегии прелестными, легкими, игривыми гексаметрами, в которых самая привязчивая критика не найдет ничего, противного чистому вкусу";⁵⁶ "...Перевод Римских Элегий Гете, прекрасно переданных по-русски А. Н. Струговщиковым".⁵⁷ Даже в обскурантском "Маяке" редактор П. А. Корсаков утверждал, что "г. Струговщиков <...>, известный многими прекрасными переводами с немецкого, не уронил славы своего автора и в преложении его "Римских элегий". Русский гекзаметр этих элегий почти везде звучен, плавен, чист...".⁵⁸

   Все рецензенты выражали пожелание, чтобы Струговщиков продолжил свою работу над переводами творений великого поэта Германии. Это соответствовало его собственным намерениям, и он использует всякую возможность для опубликования своих переводов. В "Отечественных записках" и некоторых альманахах систематически печатались переведенные им стихотворения Гете, а иногда и Шиллера, которые в 1845 г. он объединил с добавлением новых переводов в особом сборнике.⁵⁹

   Большое внимание уделял Струговщиков драматургии Гете. Выше уже упоминались его ранние переводы: "Брат и сестра", "Прометей" и "Клавиго". Им также были переведены: "Боги, герои и Виланд". (Götter, Helden und Wieland),⁶⁰ сатира на старшего современника Гете, сцена 1-я из II действия драмы "Торквато Тассо" (Torquato Tasso),⁶¹ сцена 4-я из I действия трагедии "Эльпенор" (Elpenor),⁶² "Земная жизнь художника" (Künstlers Erdewallen) и "Апофеоз художника" (Künstlers Apotheose) - сцены, объединенные Струговщиковым в одно произведение.⁶³ На переводе "Фауста" мы особо остановимся ниже. В биографии Струговщикова указывается, что он также опубликовал переводы трагедии "Стелла" и сцен из "Эгмонта", "Геца фон Берлихин-гена" и "Ифигении",⁶⁴ однако обнаружить их не удалось.

   Из прозы Гете в 40-е годы Струговщикова привлекли "Годы учения Вильгельма Мейстера" (Wïlhelm Meisters Lehrjahre), которые он сознательно переводил фрагментарно, полагая, что восприятие этого произведения как целостного романа является ошибочным.⁶⁵ Так появились отдельные публикации, озаглавленные: "Из Вильгельма Мейстера",⁶⁶ "Марианна. Роман, заимствованный из сочинения Гете "Вильгельм Мейстер"",⁶⁷ "Гамлет Шекспира по понятиям Гете"⁶⁸ и "Признания прекрасной души".⁶⁹

   Сборник прозаических переводов, в котором помещены "Признания прекрасной души", в известной мере характерен для взгляда Струговщикова на свое призвание. Он включает перепечатку сатиры "Боги, герои и Виланд", а также две статьи, озаглавленные "Петергофские картины" и "Случай из жизни Гете". Первая представляет собою перевод фрагментов биографического очерка Гете, посвященного немецкому живописцу Якобу Филиппу Гаккерту (Philipp Hackert. Biographisce Skizze). Из этой биографии Струговщиков извлек историю создания художником цикла картин, изображавших победу российского флота над турецким при Чесме в 1770 г., и описание этих картин, хранившихся в Петергофском дворце. Вторая статья излагает обстоятельства, при которых Гете создал оду "Зимняя поездка на Гарц" (Harzreise im Winter), и содержит перевод отрывка из "Поэзии и правды" о знакомстве поэта с Ф. Плессингом, пессимистически настроенным юношей.⁷⁰

   Таким образом, четыре произведения, помещенных в сборнике, никак между собой не связаны. Их объединяет лишь личность Гете, и Струговщиков, видимо, считал, что этого одного достаточно, чтобы заинтересовать русских читателей, которым он предлагал, в сущности, произведения, находившиеся на периферии творчества великого немецкого писателя. Даже "Признания прекрасной души", вырванные из контекста романа, во многом утрачивали свой смысл. При этом Струговщиков обращался с произведениями своего кумира в достаточной мере вольно. Как в случае с "Годами учения Вильгельма Мейстера", так и с биографией Гаккерта он фактически создавал новые произведения, монтируя по своему усмотрению текст Гете: то переводя его, то пересказывая, перемежая собственными вставками. Однако эти новые произведения он отнюдь не приписывал себе, но всегда выставлял на них имя Гете, довольствуясь, как он писал, "более скромным призванием хорошего переводчика".

   Переводное творчество Струговщикова отражало переломный момент в развитии русского художественного перевода. Переводчик уже признавал свою зависимость от переводимого автора, свое подчинение ему и в то же время не желал еще (в отличие от Вронченко, например) полностью отказаться от соперничества с ним. В этом отношении показателен основной его сборник "Стихотворения Александра Струговщикова, заимствованные из Гете и Шиллера", где уже заглавие было декларативным: не стихотворения Гете и Шиллера, а самого Струговщикова, только "заимствованные" у них.

   Эта противоречивость позиции Струговщикова сказалась в самой структуре сборника, отраженной в открывающем его "Содержании первой части". 117 стихотворений распределены здесь, независимо от авторов оригиналов, по жанровым разделам: "Лирические стихотворения" (40 стих.), "Баллада и рассказ" (18 стих.), "Из поэмы "Герман и Доротея", соч. Гете" (1 стих.), "Антологические стихотворения" (40 стих.), "Римские элегии, соч. Гете" (18 стих.).

   Напомним, что Жуковский в своих сборниках, группируя подобным образом стихотворения, обычно не указывал в "Содержании" переводимых авторов. Струговщиков же ссылался на них, но делал это непоследовательно. Два раздела, как мы видели, полностью идут под именем Гете. В остальных разделах немецкие поэты размещены вперемешку. При этом для двух разделов они прямо указаны в "Содержании": для "Лирических стихотворений" - в 31 заглавии (Гете - 17, Шиллер - 13, Беккер - 1), для "Баллады и рассказа" - в 15 (Гете - 9, Шиллер - 5, Уланд - 1). Напротив, в разделе "Антологические стихотворения" конкретных ссылок нет нигде, и лишь в конце помещено неопределенное примечание: "Некоторые из антологических стихотворений также из Шиллера и Гете". Между тем библиографическая проверка показала, что к немецким первоисточникам восходят по крайней мере 34 (Гете - 9, Шиллер - 25) из обозначенных здесь стихотворений⁷¹ (что едва ли соответствует слову "некоторые"). Но, по-видимому, Струговщиков не хотел, чтобы у читателей было на этот счет ясное представление. Что же касается 12 стихотворений первых двух разделов, к заглавиям которых не дано ссылки на источник, то в одних случаях - это явный недосмотр (например, не имеет ссылки на Гете "Признание Миньоны"), в других - результат переделки (так, баллада "Мудрец и его ученик" является переделкой "Легенды" Гете "Als noch verkannt..." с заменой по цензурным соображениям Христа и апостола Петра Платоном и его учеником Ктезиппом,⁷² а стихотворение "Талисман" написано по мотивам баллады "Der Schatzgräber"), в третьих - указание на оригинальный характер стихотворения (например, "Майкову").

   Таким образом, уже "Содержание" как бы отражало внутреннюю борьбу Струговщикова, его противоречивое желание, с одной стороны, перевести немецких поэтов, а с другой, - представить собственную поэтическую личность.

   Соответствующим было и предисловие к сборнику, где Струговщиков писал: "С тех пор как я пристрастился к переводам из Гете, с тех пор кое-какие успехи, опыт и частию непреодолимая наклонность, частию требования времени, внушили мне смелость идти свободнее, хотя и по тому же направлению. Стараясь оставаться верным подлиннику в поэзии повествовательной и драматической, не допускающей произвола и исключающей, так сказать, в переводчике всякое творчество, я не мог и не хотел покоряться тому же условию, когда вступал в очаровательную область лиризма. Убеждение, что для произведений лирической поэзии переводов не существует, примиряло меня с чувством ответственности перед лицом гениев, избранных мною в руководители. Здесь, забывая и отбрасывая иногда подробности, я был напутствуем одними главнейшими впечатлениями подлинника: так иногда воспоминания действуют на душу сильнее самых явлений. Тем не менее, мне предстояла обязанность стеречь фантазию в границах избранной идеи, сохранять общий тон и колорит произведений". Изложив свою позицию, Струговщиков заключал: "...предлагаемых в этой книжке стихотворений, за исключением одного эпизода из поэмы "Герман и Доротея", Римских Элегий и некоторых Баллад, я не считаю себя вправе выдавать за переводы".⁷³ С этими заявлениями согласовывалось включенное в сборник двустишие "Переводчику-поэту":

  

         Ежели твой перевод перестал переводом казаться,

         Ставь свое имя в челе, сам за себя отвечай.⁷⁴

  

   Здесь Струговщиков, в сущности, вставал на позицию Жуковского (преобразование "чужого" в "свое"). Характерно, что такая его декларация и ее практическое осуществление в виде сборника вызвало ответное двустишие М. Л. Михайлова - переводчика уже следующего поколения, отстаивавшего противоположную позицию.⁷⁵ Между тем следует учитывать, что сам Струговщиков считал стихотворные переводы как таковые возможными и в цитированном предисловии обещал, что они составят содержание уже подготовленной к печати второй книги его стихотворений.⁷⁶

   В вышедшей же первой книге он соответственно своей декларации переводил вольно, далеко не всегда сохраняя форму переводимого произведения. Еще раньше, в 1841 г., он писал: "Что касается до так называемых неверностей перевода, которых у меня всегда найдется довольно, - то все они - следствие небольшого правила, которому постоянно придерживаюсь: не то передавать, что написал поэт, а то, что он хотел выразить написанным".⁷⁷ Нетрудно понять, что такая установка давала простор произвольным домыслам.

   Уже первый перевод, открывавший сборник "Стихотворений", неточно передавал оригинал - одну из песен Миньоны в "Вильгельме Мейстере".

  

             Не спрашивай, не вызывай признанья!

             Молчания лежит на мне печать:

             Все высказать - одно мое желанье,

             Но втайне я обречена страдать!⁷⁸

  

   Соответствие перевода оригиналу весьма приблизительное. К тому же "печать молчания", как и "обречена страдать" - поэтические штампы. Неточно передан и размер. В переводе сплошь 5-стопный ямб с цезурой после 2-й стопы; в оригинале - три строки 4-стопного ямба и одна (третья) 5-стопная. Но в целом русское четверостишие, как и все стихотворение, - звучное, мелодичное. Недаром три композитора - А. Л. Гурилев, П. И. Чайковский и Н. А. Волков - положили его на музыку.

   Вольность обращения с оригиналом бросается в глаза в переводе "Царь Фулы" (Der König in Thule), хотя здесь Струговщиков в общем сохранил размер, не передав, правда (как это было принято в его время), ритмические перебои, создаваемые включением в двухсложный размер отдельных трехсложных стоп. Приводим первую и последнюю строфы:

  

                   Царь счастлив был подругой -

                   Не век она жила,

                   И, умирая, другу

                   Свой кубок отдала.

                   . . . . . . . . . . .

                   И бездна поглотила

                   Заветный тот бокал -

                   Царь, верный до могилы,

                   Свой век отпировал.⁷⁹

  

   В первой строфе у Гете подчеркивается верность короля своей любимой; у Струговщикова эта мысль здесь опущена; она перенесена в последнюю строфу ("Царь, верный до могилы"), весьма приблизительно передающую оригинал.

   Примером вольного пересказа может служить "Раздел", соответствующий "Die Teilung der Erde" Шиллера. Струговщиков дал семь строф вместо восьми, уничтожил рифмовку, а главное, он превращал конкретную образность в абстракции, в результате чего стихотворение приобретало иной эмоциональный колорит, как, например, в последней строфе, где Зевес говорит поэту, оставшемуся ни с чем после раздела земли:

  

             - Я более не властен над землею;

             Когда ж тебя пленили небеса,

             И ты другой отчизны не имеешь:

             Они тебе отверсты навсегда.⁸⁰

  

   Особую трудность представляли для Струговщикова вольные размеры (freie Rhythmen) Гете, не имевшие в его время установленных соответствий в русской поэзии. Еще в 1841 г., публикуя перевод оды "Зимняя поездка на Гарц", он писал: "Некоторые строфы перевода впадают в постоянный тонический размер и образуют род правильных однозвучных стихов, тогда как в подлиннике этого вовсе нет. Но там, ручаюсь, и не проза. Там каждый стих имеет свою складку, звучит своим размером; там общая фактура стихов, общий ритм пьесы - гармония самой природы. По чести, я таких стихов писать не умею".⁸¹

   И все же Струговщиков пытался как-то имитировать свободный стих. Уже в заключительной строфе "Зимней поездки на Гарц", составленной из разностопных строк трехсложного размера, в 6-й строке мы встречаем двухсложную стопу, разбивающую установленный ритм:

  

             Сокровенно-открытый!

             В лоне скрывая чудесную тайну,

             Ты смотришь из тучи

             На прекрасное божье творенье,

             И, гордый сознаньем своей благодати,

             Из недр, подобных себе,

             Нам щедрой рукой посылаешь

             Богатства и силы обильный поток.⁸²

  

   И в дальнейшем Струговщиков не оставлял своих опытов, по-разному варьируя в переводах из Гете разностопные "правильные" размеры ("Дяде Кроносу", "Орел и голубка"), а в стихотворении "Ганимед" создал более или менее близкое подобие для freie Rhythmen, предвещая достижения Михайлова в этой области:

  

             Как в утро твое лучезарное,

             Весна, о возлюбленная,

             Всего меня объемлет

             Теплота благодатная,

             Любви блаженство

             Неизъяснимое,

             Нетленной красоты твоей,

             Вечной,

             Теплота всюду сущая

             Бесконечная!⁸³

             и т. д.

  

   Струговщиков допускал вольности и при воспроизведении подражаний немецких поэтов античным стихам. Например, перевод элегического двустишия Шиллера "Freund und Feind" он назвал "Враг" и вольно передал, в сущности, половину содержания оригинала:

  

         Часто полезен и враг: чего в себе сами не видим,

             Он подмечает, и тем нас же наводит на след.⁸⁴

  

   Противоречивая позиция Струговщикова, стремившегося сохранять в переводе самостоятельность, была замечена современниками и вызвала нарекания: право на соперничество уже не признавалось за переводчиком. Декларация Струговщикова, предпосланная сборнику "Стихотворений", особенно насторожила Белинского, который ранее почти безоговорочно одобрял его деятельность и с неизменной похвалой отзывался о нем в рецензиях и обзорах 1839-1844 гг.: "... прекрасные переводы из первой части "Фауста", "Прометея" и "Римских элегий" известны русской публике по их высокому художественному достоинству" (1840);⁸⁵ "Г-н Струговщиков мастер своего дела, когда переводит Гете" (1841);⁸⁶ "Из переводных стихотворений замечательнее всего, по обыкновению, были переводы г. Струговщикова из Гете" (1844)⁸⁷ и т. д.

   Свою высокую оценку Белинский повторил и в рецензии на "Стихотворения Александра Струговщикова": "Г-н Струговщиков давно уже снискал себе в нашей литературе лестную известность замечательным талантом, с каким передает он на русский язык сочинения Гете <...>. В самом деле, нисколько не увлекаясь пристрастием, можно сказать, что некоторые пьесы Гете были усвоены русской литературе г. Струговщиковым; "Римские элегии", "Песнь Маргариты", "Молитва Маргариты", "Песнь Клары", "Фантазия Клары" и в особенности исполинское произведение гения Гете - "Прометей", - все эти пьесы воспроизведены переводчиком по-русски с блестящим успехом, который мог внушить всем смелую надежду, что, может быть, некогда лучшие произведения Гете, а может быть, и весь Гете, явятся в достойном их русском переводе". Однако тут же Белинский оговаривается: "Но стали замечать, что г. Струговщиков не всегда переводит, иногда и переделывает. Даже сам г. Струговщиков не старался скрывать этого; напротив, он где-то печатно сказал, что, по его мнению, переводить иностранного писателя значит заставлять его творить так, как он сам бы выразился, если б писал по-русски. Подобное мнение очень справедливо, если оно касается только языка; но во всех других отношениях оно более, нежели несправедливо. Кто угадает, как бы стал писать Гете по-русски? Для этого самому угадывающему надобно быть Гете...".⁸⁸

   Позиция Струговщикова побудила Белинского вступить в полемику, благодаря чему критик должен был окончательно сформулировать свой взгляд на переводческие принципы, сыгравший важную роль в развитии теории перевода в России.⁸⁹ Рассматривая сборник, Белинский отмечал его достоинства и в то же время критиковал не всегда удачный выбор стихотворений, особенно из Шиллера, а в заключение указывал на отрыв переводчика от актуальных вопросов, поскольку в его сборнике "нет ничего современного, жизненного, но все исключительно посвящено искусству. Это что-то вроде академической антологии, ряд блестящих и прекрасных заметок об искусстве; это не поэзия жизни, но поэзия кабинета".⁹⁰

   Впрочем, сборник Струговщикова критиковал не только Белинский. Не говорим уже о гаерской рецензии в "Библиотеке для чтения",⁹¹ где рецензент изощрялся в остроумии по поводу слова "заимствованные" в заглавии (что, кстати сказать, возмутило П. А. Плетнева).⁹² Но в "Современнике" Плетнева, хотя и одобрялась тяга Струговщикова к "изучению великих поэтов Германии", результаты этого "изучения" оценивались невысоко: "Какая-то неопределенность, какая-то неясность мыслей, расстроенные части, лишенные необходимых своих принадлежностей - красок и образов, неточность выражений и изысканность в языке - вот что замечаешь с огорчением в его подражаниях".⁹³ Близкая Белинскому мысль ("мы в переводах Шиллера и Гете хотим видеть идею, как она была развита этими художниками, а не так, как вздумалось их украшать переводчику") высказывалась в рецензии "Русского инвалида".⁹⁴ А рецензент "Финского вестника" выражал сомнение по поводу отбора: "Нельзя также не заметить, что самый выбор стихотворений, сделанный г. Струговщиковым, не совсем удачен <...>. Мы так избаловались поэзиею Пушкина, Лермонтова и даже Майкова, что нам, право, не могут нравиться безделки великих поэтов Германии, прикрашенные русским краснословием".⁹⁵ Видимо, эта критика и помешала Струговщикову выпустить второй подготовленный им сборник стихотворных переводов.

   Критике подвергся и рассмотренный нами выше сборник "Переводы Струговщикова. Статей в прозе". Белинский, рецензируя книгу, писал: "... мы решительно не понимаем причин отдельного издания этой книжки. Охота же была вырвать из поэтической хламиды Гете четыре лоскутка, да еще и не из самой хламиды, а из подкладки, и сшить их вместе?!".⁹⁶ Близкую позицию занял и рецензент "Русского инвалида", который отмечал, что "привязанность г. Струговщикова к Гете доходит до фанатического к нему обожания", и, выразив недоумение по поводу состава сборника, добавлял: "Гете - поэт великий, но не каждая же строчка из его многочисленных произведений равно интересна, особенно для русских читателей".⁹⁷

   Критические отзывы о Струговщикове-переводчике носили, таким образом, двойственный характер. С одной стороны, порицалась его претензия на самостоятельность в стихотворных переводах, на роль переводчика-соперника. С другой стороны, рецензенты с сочувствием или с осуждением, но так или иначе отмечали, что Гете и Шиллер понемногу утрачивают значение для русской литературы. Последнее, возможно, явилось причиною того, что, хотя на обоих сборниках переводов - стихотворном и прозаическом - значилось: "книга первая", вторых книг не появилось.

   После опубликования в 1848 г. драматического перевода "Земная жизнь и апофеоз художника" Струговщиков на время перестал печататься, полностью, по-видимому, отдавшись переводу I части "Фауста" Гете. Отдельные сцены трагедии публиковались в его переводе с 1838 по 1843 г.⁹⁸ Белинский, высоко оценивая эти публикации, побуждал Струговщикова перевести трагедию целиком: "Помоги Вам бог поскорее перевести всего "Фауста" - это будет перевод, а не то, чем плюнул на публику Губер", писал он в 1841 г.⁹⁹ Белинскому не суждено было дожить до опубликования полного перевода I част