Толстой Лев Николаевич - Том 30, Произведения 1882-1889, Полное собрание сочинений

что это выучено, а не произведе­ние чувства. А чувствует это всякий человек, восприимчивый к искусству.

   Так что художественные школы вдвойне губительны для искусства. Во-первых тем, что убивают способность производить настоящее искусство в людях, имеющих несчастно попасть в эти школы и пройти в них 7, 8, 10-летний курс, во-вторых, тем, что распложают в огромных количествах то поддельное искусство, извращающее вкус масс и потопляющее в своей массе истинные произведения искусства.

  

   * N 41 (рук. N 19).

  

   Для того, чтобы искусство было искусством, (и хорошим искусством, чтобы оно было тем важным делом, каким в нашем обществе считается всякое искусство, во имя которого прино­сятся всякие жертвы, оно должно соединять людей в том чув­стве, которое им передается.

   Чем большее количество людей соединяет произведение искус­ства, тем оно выше и лучше. Если оно соединяет всех людей не­зависимо от их возраста, пола, национальности, общественного положения, то это самое лучшее искусство, как искусство, какое бы оно ни было: религиозное или светское, пляска или пророчество.

   Искусство же, соединяющее хотя бы десяток людей для одно­временного удара бабки по свае, или искусство, соединяющее развратников, разбойников в одном и том же чувстве, есть искус­ство, тогда как произведение, передающее самые высокие чув­ства, вполне новые и заражающие одного человека, но не соеди­няющие людей, не есть искусство.

   Прелесть этого единения с другими людьми через искусство состоит в сознании своего слияния со многими или со всеми, в сознании уничтожения борьбы и установления отношений, дающих полную свободу.

   Что в этом соединении людей в одно чувство состоит одно из главных условий искусства, видно из того, что при всяком живом воспринятой искусства человеку всегда хочется, чтобы другие и как можно больше людей испытывали бы то же чув­ство, и неприятно, мучительно даже, если он видит, что другие люди не чувствуют того, что и он.

  

   * N 42 (рук. N 24).

  

  

   Произведения искусства хорошего, и важного, и дурного, и неважного различаются между собой по своему внутреннему достоинству, как предметы искусства. Так что предмет хоро­шего и важного искусства может быть низкого достоинства, как искусство, и наоборот: предмет дурного, ничтожного искусства по содержанию, может быть высокого достоинства, как предмет искусства.

   Для того, чтобы предмет искусства был заразителен, нужно, чтобы он прежде всего передавал чувство совершенно новое, не только никогда не испытанное людьми, такое, которое ни­когда и не испытывает никакой другой человек, нужно, чтобы предмет этот был произведением той особенной не повторяю­щейся никогда индивидуальности, которая составляет сущность каждого человека. Чем особеннее, индивидуальное, непохожее на прежде испытанные людьми чувства будет то, которое пере­дает искусство, тем произведение искусства будет заразительнее.

   Чувство это может быть хорошим и дурным, если только это чувство ново, произведение, передающее его, будет зарази­тельно. Как бы приятно, красиво, интересно ни было произве­дение искусства, если оно не передает чего либо совершенно нового, не испытанного людьми, оно не есть искусство.

   Так что, чем новее, особеннее это чувство, которое передает искусство, тем выше произведение искусства, как искусства.

   Что эта новизна составляет (главное) условие произведения искусства, всякий человек может поверить на себе, вспомнив те впечатления, которые производили на него в детстве, юности произведения искусства, незнакомые ему.

   Для того, чтобы произведение искусства было произведением искусства, оно должно быть так же ново для всех людей мира, как ново прежнее произведение искусства для человека, кото­рый в первый раз узнает его.

   Предмет новизны состоит в том, что человек, ограниченный условиями своей личности, своей обстановки, своего возраста, положения, главное характера, узнает самого себя в других условиях, обстановке, характере, узнает чувства новые, такие, которые он никаким путем кроме искусства не мог бы узнать.

  

   * N 43 (рук. N 19).

  

   В обществе религиозном искусство будет производиться (мо­нахом, любовником, пророком) имеющим целью только одно: передачу переполняющего его чувства другим и не получаю­щего никакого вознаграждения и даже скрывающего свое имя; в обществе нашем оно будет производиться придворным поэтом, музыкантом, живописцем к известному дню торжества импера­тора, папы, герцога, получающим за свои произведения почет и деньги. И понятно, какая разница будет между тем произве­дением, которое раз в жизни вырвалось из души человека, живущего обычной жизнью и передававшего свое чувство только тогда, когда-оно накопилось, и произведением состоя­щего на пенсии или живущего своими произведениями поэта, писателя, живописца, музыканта, считающего делом своей жизни писание стихов, драм, романов, симфоний, картин. Ничто не содействовало столько падению искусства и извращению

   понятия о нем, как эта профессиональность искусства в связи с суждениями критиков, всегда только скрывающих от людей сущность искусства.

   В нашем обществе, если только является человек, не только талантливый, но одаренный главным свойством художника, способностью заражать других своим чувством, так он сейчас избирал специальность своего искусства и, не переставая уже, сочинял, писал, играл одно произведение за другим. И так как, очевидно, нельзя одному человеку испытать все чувства в той сильной степени, в которой, для художественной передачи, нужно испытать чувство, то некоторые чувства этот художник, передавал верно, творя истинные произведения искусства, дру­гие же, пользуясь своей талантливостью и техникой, он выду­мывал и делал фальшивые, часто очень плохие произведения. Критики же, лишенные единственного истинного критерия для оценки достоинства искусства, религиозного чувства, на основании которого можно отделить хорошее искусство от дурного, большей частью лишенные и эстетического чувства, будучи не в силах разобрать в произведениях этого человека то, что истинное искусство, от того, что ложное, признав раз человека большим художником, хвалят всё под ряд и находят красоты, достойные подражания, там, где их нет. Одна из главных причин путаницы, вносимой критиками в суждения об искусстве, со­стоит в том, что, не имея никакого критерия для суждения о том, хорошо ли в нравственном смысле произведение или нет, кри­тика нашего круга считает, по существующей теории о красоте, в особенности хорошими те произведения, которые обходят вопрос о добре и зле, как бы игнорируют его, а имеют целью одну занимательность. На этом преимущественно основан необъяснимый успех в нашем мире грубого, неестественного Шекспира. Так критика признает прекрасным плохое произве­дение, и являются тотчас тысячи подражателей этого плохого произведения. Примеров этому бесчисленное количество, - вся история искусства наполнена ими. Не говоря о древнем искусстве, греческом, в котором критики велят восхищаться грубым Софоклом наравне с удивительным Гомером, в литера­туре каждого народа есть эти примеры. Какого ни взять писателя, живописца и музыканта, у каждого есть истинные и поддельные произведения искусства. Гёте написал 42 тома. Из этих 42 томов можно выбрать едва ли 3 истинных произведения искусства, остальное всё (очень умно, тонко, но) не искусство. Некоторые вещи интересны, умны, но некоторые прямо, - как его драмы, комедии и романы, так плохи, что если бы они были произведения неизвестных авторов, никто бы не читал их. Вертер, хотя и безнравственное - но превосходно заражающее про­изведение, таковы же его мелкие стихотворения, его Герман и Доротея, но Фауст, совершенство ума, языка, есть мертворожденное, рассудочное произведение, никогда никого не тронувшее. А между тем критики, руководясь тем, что Фауст есть произведение знаменитого Гёте, ставят, не только 1-ю часть, но 2-ю часть Фауста образцом искусства и являются подра­жатели. Наш Пушкин пишет свои лирические стихотворения, Евгения Онегина, Цыган, даже Руслан и Людмилу, и это всё разного достоинства произведения, но произведения истинного искусства; но вот он, под влиянием ложной критики, пишет Бориса Годунова, рассудочное, холодное произведение, и это произведение (не искусство, а между тем) критики восхваляют и ставят в образец и являются подражания, подделки, цари Борисы Толстого и т. [п.], и эти слабые подражания слабого восхваляются. То же совершается в живописи, в музыке. Пора­зителен в этом отношении Бетховен. Среди многочисленных про­изведений его есть, несмотря на искусственность и сложность формы, истинно художественные произведения, но он глохнет и начинает писать выдуманные и потому бессмысленные в музы­кальном смысле произведения, и критики тужатся, чтобы найти в этих ложных произведениях красоты; и для этого очевидно извращают самое понятие музыкального искусства: приписы­вают музыкальному искусству свойство изображать то, чего оно не может изображать. Шопенгауер придумывает целую мистическую теорию, по которой музыка есть выражение не отдельных проявлений воли на разных ступенях ее объективи­зации, а самой воли, и, не говоря о той массе ни на что не нуж­ных оглушителей - новых композиторов, которые вытекли из глухоты Бетховена и тупости его критиков, является Вагнер, ко­торый прямо по этой теории устраивает свою музыкальную че­пуху в связи с еще более ложной системой соединения искусств.

   В нашем обществе, где искусство так хорошо вознаграждается, искусство сделалось выгодной профессией. И эта профессиональ­ность действует губительно на понимание искусства не только тем, что заставляет настоящих художников, каковы Гюго, Дикенс, Пушкин, Корнейль, Мольер, Гёте, Шиллер, Бах, Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шопен, Микель Анджело, Мурильо, Милле, которые всячески побуждаются к постоянному деланию произведений искусства, не переставая поставлять такие про­изведения, действует еще более губительно тем, что все талант­ливые люди в каждом роде искусства бросаются на эти выгодные деятельности и, благодаря отупению критиков и публики к по­ниманию искусства, не переставая, как блины, пекут свои стихи, романы, драмы, симфонии, оперы, квартеты, исторические жан­ровые картины, пейзажи, портреты, которые никого не трогают, ничем не заражают, а только интересуют и занимают, пока они новы.

   Так что можно смело сказать, что в нашем обществе живут люди, из которых одни сочиняют стихи, повести, романы, оперы, симфонии, сонаты, пишут картины всякого рода, другие слу­шают, смотрят это, третьи оценивают, критикуют всё это, спорят, осуждают, торжествуют, (воображая все, что они имеют дело с искусством), воздвигают памятники друг другу и так несколько поколений, живут в этом заблуждении, что они имеют дело с искусством, тогда как ни художники, ни публика, ни критики не знают даже, что такое искусство, и никогда не испы­тали того простого и знакомого самому простому человеку и даже ребенку просто чувства заражения смеха, радостью, грустью, умиления [от] произведения искусства, которое застав­ляет задерживать дыхание и глотать без всякой причины выступившие слезы.

   Эстетическое чувство так извращено у этих людей, что бес­препятственно можно встретить такие примеры, что человек, считающийся утонченно образованным - в особенности так мнимо утонченно образованный человек с высокомерием отво­рачивается от фельетона, повести неизвестного писателя, ко­торая его трогает, заражая чувством сострадания, и внимательно вникает в роман Бурже, Зола, в котором всё холодно, обдуманно и нет искры заражающего чувства. Старательно слушает драму Ибсена, глубокомысленно отыскивая ее сокровенный смысл, и уходит от водевиля, который заражает его неудержимым сме­хом. С презрением уходят от звуков вальса, венгерского танца, заражающего его веселостью и бодростью, и слушают путаную музыку какого нибудь нового композитора.

   Как ни странно сказать это, всякий из нас, любивший в дет­стве куклу, или собаку фарфоровую, пли пастушка, испытал истинное эстетическое чувство, вызываемое скульптурой. То же напряженное состояние, с разными воспоминаниями о суждении других людей, которое испытывают люди, стоя перед Венерой Милосской или Аполлоном, или перед статуей свободы, или святым, изображенным на храме, не есть эстетическое чувство. Точно так же, карандашей сделанный рисунок лошади Виктор Адамом, и рыбки японца, сделанные тремя черточками каран­даша, суть истинные произведения искусства, если они передали мое чувство. А Мадонна Сикстинская, не говорю уж о новейших картинах, не вызывает никакого чувства, а только мучительное беспокойство о том, то ли я испытываю чувство, которое тре­буется. -

   У вогулов, живущих в глуши Сибири и существующих охо­тою на оленей, есть драматическое представление, состоящее в том, что два - один большой вогул, другой маленький, оде­тые в оленьи шкуры, изображают, - один самку оленя, другой детеныша. Третий вогул изображает охотника с луком, четвер­тый, голосом, изображает птичку, предупреждая оленя об опасности. Драма в том, что охотник, отыскивая ее, бежит по следу матери с детенышем. Они убегают со сцены и прибегают. Охотник всё приближается и приближается. Олененок измучен, жмется к матери. Она останавливается. Охотник целится. Птичка пищит, извещая об опасности. Олени опять убегают. Но охотник все-таки догоняет, пускает стрелу и убивает детеныша. Детеныш не может бежать, жмется к матери. Она лижет его. Охотник пускает другую стрелу. Зрители, как описывает при­сутствующий, замирают и тяжелыми вздохами, женщины даже слезами, сопровождают последнюю сцену.

   Это одно произведение искусства.

   Рядом с этим Зигфрид Вагнера, на котором я присутствовал. То искусство тонкое, истинное, - то грубое подобие его. И вкус людей, нашего круга и времени, так извращен, что они не видят и не могут видеть этого.

  

   * N 44 (рук. N 19).

  

   Есть произведения заразительные, по форме своей доступные всем людям, но передающие чувства дурные, разъединяющие людей, как например, чувство сладострастия, аристократизма, тоски, презрения к людям. (1) Особенно распространившиеся в последнее время дешевые, развратные романы, такие же кар­тины в иллюстрациях и в рекламных картинкам; патриотиче­ские и ложно религиозные сочинения и картины. Второй род заразительного и дурного искусства - это произведения дурные, заразительные, но мало доступные людям. Такова большая часть наших лучших романов, стихов, картин. Едва ли это не самый большой отдел искусства.

   Произведения же не дурные могут быть четырех родов: произведения заразительные, передающие чувства не дурные, соединяющие только малое число людей в настоящем. (Это низкий род не дурного искусства,) Таковы в словесном искус­стве лирические стихотворения большинства поэтов: Гёте, Шиллера, Мюссе, Пушкина. В живописи - все исторические картины. В музыке Бетховен, Шуман. Шопен и др.

   Второй род - это произведения заразительные, передающие не дурные чувства и доступные большому количеству людей. Чем большему количеству людей доступны произведения этого порядка, тем они выше.

   Образцами такого рода произведений могут быть Илиада, в особенности Одиссея, Тысяча и одна ночь, все жанровые картины и вся наиболее доступная музыка: Гайдна, Баха и народных песен.

   Третий род - это произведения, передающие самые высокие чувства, до которых дожили люди известного времени, но до­ступные только малому количеству людей. Образцами таких произведений могут служить некоторые стихотворения Шил­лера, Гюго, Ламартина, (Дон Кихот), романы Диккенса, Досто­евского и в живописи лучшая христианская живопись.

  

  - Зачеркнуто: Таковы произведения Гёте, большая часть произведе­ний Байрона, Мопассана и все патриотические, батальные и чувственные картины. В наше время это самый большой отдел искусства.

  

   * N 45 (рук. N 19).

  

   Образцом искусства высшего рода могут быть из библии история Иосифа, история Будды, некоторые вещи Диккенса, Нugo Les pauvres gens и др., (Достоевского), в живописи - Милле (и Ге); образцом второго рода искусства могут служить Дюма отец, Пушкин, (Мопассан), Шекспир; в живописи Клаус, Месонье; в музыке Гайдн, Шопен.

  

   * N 46 (рук. N 19),

   Уже давно я всё спрашиваю у всех людей, знакомых с лите­ратурой, нет ли чего нового хорошего в английской, француз­ской, немецкой литературах, и читаю тех, которых мне рекомен­дуют как лучших новых писателей: и Киплинга, и Гюисманса, и (Бурже и) Гурмона, и остаюсь холоден. (1)

   И четвертый род - это произведения самые высокие, передаю­щие высшие чувства, до которых дожили люди известного вре­мени, и передающие их так, что они доступны всем людям, не­смотря на различие их положения, Я знаю такие произведения только в древнем и то только в словесном искусстве. Таков для меня древний египетский роман Иосифа Прекрасного, некото­рые места из Одиссеи, Сакиа Муни и христианские легенды.

   В новом искусстве, как и не могло быть иначе, по ложной тео­рии эстетики, руководящей художников, не только нет таких произведений искусства, но нет и приближения к этому.

   Напротив, всё искусство нашего времени всё дальше и дальше удаляется от этого идеала. Религиозным идеалом искусства нашего времени поставлен грубый идеал красоты, свойственный людям за тысячи лет тому назад, вместо истинной заразитель­ности поставлены прямые усиления действия искусства: поэтич­ности, украшен[ий], эффектности, занимательности, и вместо истинного совершенства формы, состоящего в простоте, крат­кости и ясности, дающего общедоступность, поставлен идеал совершенства, состоящий в многосложности, многословности, всякого рода украшений, виртуозности, доступности только для исключительного, особенно подготовленного к восприятию произведения, маленького кружка людей.

  

   * N 47 (рук. N 19).

  

   Искусство есть деятельность, столь распространенная между людьми, как и деятельность словами столь же разнообразно употребляемая людьми для самых разнообразных, важных и ничтожных целей. Поэма, картина, симфония, заражающие лю­дей тем чувством, которое испытал автор - есть искусство, но точно так же искусство и то, когда няня или мать, стараясь на­пугать не спящего ребенка, рассказывают ему страшным голо­сом историю про злого волка или поют ему убаюкивающую

  

   (1) Этот абзац обведен на полях чертой с пометой: пропустить.

  

   песню. (Симфония Гайдна есть искусство.) И точно так же пляска под гармонию, когда эта пляска вызывает в других чувство бодрости. (Портрет Веласкеза искусство) и вырезанный пету­шок на коньке крыши, и цветок на чашке, если он вызывает в зрителе то же удовольствие, которое испытал делавший пе­тушка и цветок. (1)

   Всё воспитание всякого человека, в особенности в детстве и юности, совершается посредством искусства.

   (Колыбельная песня, картинки, сказки, службы в церквах, всё это произведения искусства, заражающие всякого человека чувствами, которые он не испытал, но испытали до него другие люди.)

   Почти все чувства, испытываемые человеком, подготовлены в нем искусством: прежде чем он сам испытал их в жизни, он пережил уже их в искусстве и тем сильнее испытывает их, чем более он подготовлен к ним искусством.

   И воздействия искусства на человека не кончаются детством и юностью: всю свою жизнь всякий человек подвергается воз­действию искусства в широком смысле его. (Воздействия эти бесчисленны и бесконечно разнообразны. Произведения искус­ства и в рассказах, и в движениях, и в зданиях, (2) и в объявле­ниях, и в книгах, и театрах, и церквах.)

   И потому искусство, передающее чувства людей, есть дело огромной важности, едва ли не большей важности, чем слово, передающее мысли людей, в особенности потому, что поле рас­пространения слова меньше, чем поле распространения искус­ства, главное же потому, что для того, чтобы слово оказало влия­ние, нужно желание воспринимающего и потому внимание его; искусство, действуя на внешние чувства, [не] требует к себе внимания и пробив их воли покоряет себе людей.

   И люди всегда понимали это и с самых древних времен из всей этой огромной области искусства выделяли то искусство, которое передавало чувства, вытекающие из религиозного по­нимания жизни людей, считавшиеся важными, нужными, доб­рыми в том обществе, в котором производилось искусство.

  

   * N 48 (рук. N 19).

  

   И как ни странно это сказать, для того, чтобы художнику обладать всеми этими условиями, ему не нужно делать ничего положительного, нужно только не делать того, что выводит человека из этих условий:

   1) Нужно не выжимать из себя, придумывая их, художествен­ные произведения, а ждать того, чтобы явилась потребность этого;

  

  

   (1) Это место с начала абзаца и до знака сноски обведено на полях чертой с пометой: пр[опустить].

   (2) Зачеркнуто: и памятниках, и в картинках

  

   2) нужно не составлять себе и не следовать сложным теориям, умышленно проповедующим отсталое мировоззрение, противное самой распространенной общественной морали; 3) не кривляться, не притворяться, не говорить лишнего, чего не хочется, гово­рить только о том, что ясно и 4) не закрывать глаза и уши на то, чем живут люди, и не быть тем мудрецом, от которого скрыто то, что открыто младенцам. (1)

   Только бы не делали люди того, что производит то ложное, обманное и вредное искусство, которым переполнен наш мир, и появилось бы в огромных размерах то истинное искусство, которым живут люди, которое свойственно им, как слово, и которое в каком либо роде, но должно быть доступно каждому человеку, точно так же, как каждому доступно слово.

  

   * N 49 (рук. N 22).

  

  

   Извращение искусства нашего христианского мира совер­шалось веками - началось со времени извращения христиан­ства, со времени Константина, т. е. чуть не 1500 лет тому назад, и потому нельзя ждать, чтобы люди высших классов, поняв тот ложный путь, на котором они стоят, тотчас же стали на истинный. Предания лжи так укоренились, что пройдет много времени прежде, чем та, большей частью ни на что не годная, громадная армия паразитов, называющая себя художниками, жирно питающаяся развращенностью высших классов, при­знала бы свой грех и перестала бы пытаться всякими правдами и неправдами доказывать право на существование и уважение той пустяковины, которую они производят, и, главное, отка­зались бы от своей выгодной профессии и чтобы та еще большая масса богатых, пресыщенных людей отказалась, признав их дурными, от тех потех, которые спасают ее от убийственной скуки. Но время это придет, и чем скорее мы сознаем ложь того пути, на котором мы стоим, тем лучше.

   Идеал, который стоит перед нами по отношению к искусству и к которому мы стремимся, следующий, или я, по крайней мере, так его представляю себе.

   Прежде всего представляю я себе то, что существует ясно сознанный всеми людьми нашего мира религиозный идеал, в осуществлении в этой жизни добра, указанного нам всеми передовыми людьми мира и яснее других Христом, добра, достигаемого единением всех людей, взаимным служением, помощью, соединением, обусловленным не насилием, а любовью и разумом. Идеал этот несомненно существует во всем христиан­ском человечество. Не сознан он всеми одинаково только потому,

  

   (1) Пункт 2 в подлиннике обведен на полях чертой с пометой: пр[опустить] и соответственно этому пункты 3 а 4 переделаны на 2 и 3

  

  

   что среди различных людей он соединен с различными обма­нами, отталкивающими друг от друга людей. На основании этого идеала расценивается всё искусство.

   Представляю же я себе, что пришло время и все эти разде­ляющие людей различия откинуты, и все одинаково бессозна­тельно признают этот идеал. На нем воспитывают детей, на основании его оценивают искусство.

   Представляю я себе потом то, что образование равномерно распределено между всеми людьми и что в область образования входит художественное образование, т. е. орудия передачи чувств в живописи и музыке, так же, как теперь передается орудие передачи мыслей и чувств: слово.

   Представляю себе, что нет академий, консерваторий, драма­тических школ с их сложными и извращающими художествен­ное чувство курсами, а во всех школах учат рисованью и му­зыке - пению и игре на всех доступных инструментах и выра­зительному чтению и игре.

   Представляю я себе, что при этом выделяются из всей массы народа все самые сильные художники, а не только маленькая частица, отбирающаяся из одной слабейшей доли всего народа, и что художники эти не испорчены прежними ложными пре­даниями, а свободно передают то, что чувствуют, так, как чув­ствуют.

   И потому представляю я себе еще, что всякое произведение искусства не есть плод профессиональной деятельности чело­века, живущего своей этой деятельностью и получающего за нее вознаграждение и славу, а человеком, испытавшим с неиспы­танной прежде силой новое для себя чувство, передающего его другому только для удовлетворения своей внутренней потреб­ности, и не только не для вознаграждения, но непременно бес­корыстно и независимо от всякого вознаграждения, так как вознаграждение и похвала могут только спутать его в его твор­честве. Тот, кто творил хоть какое нибудь произведение искус­ства, знает ту резкую разницу отношения к своей работе, когда она есть результат только внутренней потребности и когда она есть сознательное воздействие на известных людей. В первом случае это вечное недовольство, строгость суждения, требова­ние всё нового и нового труда для достижения совершенства, всё дальнейшие и дальнейшие возможности которого откры­ваются по мере работы. Во втором случае - это сознательное скрывание от себя чувствуемых недостатков и возмещения внутреннего недовольства собой и своим произведением сочув­ствием других людей, хотя бы и неполным.

   И так я воображаю себе художника, творящего только тогда, когда его охватило новое чувство и он хочет уловить и удер­жать его, и не желающего и даже не имеющего возможность получить вознаграждение в виде почестей пли денег за свою работу. Я воображаю себе при этом, что все художники творя скрывают свою личность или при жизни своей не выпускают своих произведений.

   Воображаю я себе при этом, что произведения высшего искус­ства, религиозного, передающего новые чувства, вытекающие из нового, высшего мировоззрения, ценятся выше всего другого на свете, но оценка эта не выражается, как те­перь, денежными вознаграждениями художнику, восхвале­ниями, памятниками и т. п., что совершенно ложно, во 1-х, потому, что то, что художник дает, принадлежит не ему, а только проходит через него, во 2-х, потому, что художнику не нужно этого. В прохождении через него того, что и дает ему наказ доведения самого практического предмета искусства до высшей степени совершенства и до наибольшей степени распро­страненности, так, чтобы каждый мог пользоваться плодами произведения. Так оценка поэтического произведения не в пен­сии, богатстве или памятнике поэту, а в наиболее четком, безо­шибочном напечатании его произведения и в предоставлении бесплатного пользования им. Оценка пластического искусства не в плате больших денег, золотых рамах, даже не в собраниях в музеях, наихудшем средстве для пользования искусством, а в дешевых, бесплатных изображениях, которые могли бы быть на дому у каждого. Оценка музыкального и драматического произведения не в безумных платах за ложи, а в устрой­стве такой музыки, которая доступна бы была наибольшим массам, на воле, бесплатно, и в устройстве таких концер­тов, сцен, в которых могли бы легко быть воспроизведены эти пьесы.

   Представляю я себе то, что искусство, передающее дурные чувства, отсталые, эгоизма, [1неразобр.], (1) аристократизма, па­триотизма, чувственности, гордости, мести и др., будет не только не получать поощрения, но будет презираться.

   Искусство же безразличное будет цениться только тогда, когда оно соединяет людей. Искусство же исключительное, требующее труда людей, для которых оно недоступно, будет презираться наравне с дурным искусством. И достоинство искусства, как искусства, независимо от содержания его, будет цениться по степени доступности его. И потому противно тому, что делается теперь, где усложняется и утрудняется техника всякого искусства, все силы художников будут в смысле форм направлены на достижение наибольшей простоты, краткости и ясности.

   Таким я представляю себе искусство будущего. И достижение этого кажется мне не только не невозможным, но, напротив, когда вдумаешься в сущность искусства, напротив, удивляешься, каким образом до сих пор еще нет всего этого. Всё это так естественно, необходимо, так уже отчасти сознано людьми, что

  

   (1) Можно прочитать: семейности

  

   удивляешься тому, что продолжается то, что есть. И всё это так легко. Для достижения этого ничего не нужно, никаких условий, не нужно ни придумывать, ни делать нечего нового; нужно только перестать делать то, что очевидно неразумно и уже привело нас к той путанице понятий и, главное, к отсут­ствию истинного искусства, от которого мы страдаем. Без искусства человечество не может пополнить своего назначе­ния, т. е. развиваться, а у нас, в нашем высшем сословии, уже почти нет искусства: что есть - то нездоровое искусство. В народе же искусство заглушается, вследствие того, что луч­шие силы народа отбираются в высшее искусство и извра­щаются, вследствие неизбежного влияния искусства богатых классов.

   Чтобы не было этих бедственных последствий, не нужно ничего предпринимать, а нужно только перестать 1) считать красоту, т. е. наслаждение, целью искусства, 2) перестать смешивать высшее искусство с безразличным, 3) перестать считать искусством то, что непонятно, 4) перестать принимать за ис­кусство то, что есть только подобие его и 5) перестать поощрять дурное, исключительное искусство.

   Только бы мы, т. е. общественное мнение, сделало это, и само собой искусство станет опять на свое место и будет тем, чем оно призвано быть - одним из двух орудий совершенствова­ния человечества.

  

  

   8 июля.

  

   * N 50 (рук. N 24).

  

   Представляю я себе потом, что в искусстве будущего не будет критики искусства, не будет этого губительного самосо­знания искусства, этих рассуждений художника о том, согласно ли то, что он делает, с тем, что от него требуют. А будет он свободно передавать то, что он чувствует; ценить же достоин­ство его произведений будут не самозванные судьи, а весь народ во всей своей совокупности.

   Представляю же я себе, главное, то, что искусство пере­станет быть выгодной профессией, перестанет эксплоатировать народ, а станет служить ему, передавая те лучшие чувства, ко­торые будут переживать лучшие люди своего времени.

  

   * N 51 (рук. N 19).

  

   <Приобретет же простоту, краткость, ясность формы худож­ник, одаренный сильным чувством, потому, что, сильно любя то чувство, которое он передает, он положит все силы души и не пожалеет ни времени, ни труда на то, чтобы с внешней стороны облечь свое чувство в наиболее простую, краткую и ясную, потому всем доступную форму.>

  

   * N 52 (рук. N 24).

  

  

   Говорят про искусство будущего, подразумевая под искус­ством будущего самое исключительное, усовершенствованное, утонченное искусство.

   То, чем должно быть искусство и каким я его воображаю и оно должно быть в будущем, до такой степени не похоже на то, что мы теперь считаем искусством, до такой степени мы привыкли к мысли о том, что то уродливое, исключительное положение, в котором находится наше искусство, есть нор­мальное, естественное положение искусства, что для того, чтобы было вполне понятно то, к чему меня привело рассужде­ние об искусстве, необходимо живо представить себе, чем должно быть искусство и каково будет это искусство будущего.

   Искусство будущего будет прежде всего искусство всё соот­ветственно одному, признанному всеми людьми религиозному сознанию жизни. Всякое же искусство, то, которое теперь составляет большую долю искусства, искусство церковное, патриотическое, потворствующее гордости, тщеславию, главное, - разврату людей, будет считаться деятельностью вред­ною и позорною, которая не только не заслуживает поощрения или вознаграждения, но которая должна быть осуждаема и предметы которой должны быть уничтожаемы.

   Искусство будущего будет прежде всего искусством всенарод­ным, производимым не профессиональными художниками, обученными своему мастерству в профессиональных школах, по теориям, программам, рецептам критиков, а всеми теми людь­ми, выбранными не из 1/100 а из всего народа, которые наибо­лее других одарены способностью переживать как высшие религиозные чувства, так и радостные светские чувства, соеди­няющие людей (и которые, обучившись в общих народных школах необходимым приемам искусств, могут передавать их). Для искусства будущего не нужно будет ни вознаграждения за предметы искусства, и не будет поэтому ни профессиональ­ности, ни школ специальных искусств, ни критиков и их толко­ваний предметов искусств и их оценки.

   Искусство будет производиться не случайно попавшими в художники людьми, не имеющими к этому исключительного призвания, как профессия за вознаграждение, а самыми даро­витыми к искусству людьми, выбранными из всего народа, имеющими непреодолимую потребность передавать свои чув­ства другим, и потому передающие их не для внешних целей, а только для удовлетворения своей внутренней потребности. И производясь не исключительными людьми, оно и обращаться будет не к исключительному сословию, а ко всем людям, ко всему народу, избирая содержание, свойственное всем людям, и форму, наидоступнейшую наибольшему количеству людей.

   Школ профессиональных, которые, прививая искусственную, ложную, сложную технику, большей частью извращают своих воспитанников, не будет вовсе, а вместо их в первоначальных народных школах будут преподаваться, так же, как словесная грамота, грамота рисовальная, живописная и музыкальная, так, чтобы каждый, так же, как теперь, обучался чтению и письму, был обучен передаче виденного линиями и красками и передаче слышанного пением или на всем доступном инстру­менте. При таком устройстве техника искусства будет много ниже в школах, так как невозможно будет преподавать в перво­начальной школе и малой части тех тонкостей, которые пере­даются теперь в школах, но техника в самих произведениях искусства, по всем вероятиям, будет во много раз выше тепереш­ней, так как все лучшие силы всего народа, те самые сотни и тысячи даровитейших Шиллеров, Пушкиных, Гюго, Шопенов, Бетховенов, Рафаелеи, Delaroch'ей, Милле и еще более даро­витые, призванные теперь к участию в искусстве, подвинут его жизнь гораздо больше, чем то могут сделать в этом отношении школы.

   Кроме того не будет ни вознаграждения за произведения искусства, ни похвал, расточаемых критикой и публикой. Художник искусства будущего будет отдавать свои произведе­ния не только не ради и в виде вознаграждения, но всегда бес­корыстно и независимо (от вознаграждения. Так что) всякий истинный художник искусства будущего прежде всего поставит свою художественную деятельность так, чтобы она была независима от житейских выгод, и не будет продавать свои произве­дения или существовать ими, а будет жить обычной жизнью людей, зарабатывая свое существование. Плоды же той высшей духовной: силы, которая проходит через него, будет не удержи­вать от людей, требуя от них платы, а будет стремиться отдать их наибольшему количеству людей, потому что в этом единении с другими его радость и награда. По слову евангельскому: "даром получили - даром и давайте". Так будет поступать и художник, передающий чувства религиозные, для которого служение искусству есть дело религиозное, так же будет посту­пать и художник светский, находя радость и награду в соеди­нении наибольшего числа людей в передаваемом им чувстве. В искусстве будущего люди будут понимать, что совершен­ная независимость деятельности художника от вознаграждения и вопросов улучшения жизни есть одно из condition sine qua non (1) истинности, (неизвращенности) искусства. Стоит только худож­нику сделать свой дар средством выгоды, и дар уничтожается. Если бы был даже так поставлен вопрос, как любят его ставить:

  

  - [необходимое условие]

  

  

   что лучше: чтоб половина тех художников, которые родятся в народе, умерли бы от нужды (всегда предполагается эта нужда для художника, которой в сущности никогда не бывает), то эта погибель половины художников менее была бы вредна для искус­ства, чем обычная привычка всех художников торговать своим искусством. До тех пор, пока не будут выгнаны торговцы из храма, храм искусства не будет храмом. Искусство будущего начнет с того, что изгонит их. И только тогда искусство сделается тем, чем оно предназначено быть.

   Обыкновенно думают, что художник лучше будет работать, больше сделает, если он матерьяльно будет обеспечен. Заблу­ждение это поразительно, и если бы это нужно было бы еще дока­зывать, доказало бы, что то, что среди нас считается искус­ством, есть только забава богатых классов. Сапожник или булочник, которому не нужно самому себе готовить обед и дро­ва, наделает больше сапог и булок, чем если бы он сам должен был Заботиться об этом, также и поставщик потех для богатых людей, но не художник.

   Искусство не есть мастерство, а передача сильно испытан­ного чувства. Чувство же рождается или может рождаться тем сильнее, чем сильнее всеми сторонами жизни живет человек. Жизнь же есть, прежде всего, борьба: борьба с своими страстями, с природой, с животными, с ближними, со всеми людьми, с которыми входишь в общение, борьба не одна матерьяльная, но борьба ума, чувства, воли. Есть доктора, которые предписывают больному не делать усилий ни физических, ни духовных. Насколько больной слушается таких докторов, настолько он губит свое здоровье. Точно то же делают и сами художники и люди, заботящиеся о них, ставя их в положение ненужности борьбы, в условия всякого рода роскоши. Нет более губительного положения для художника. Истинная потребность деятельности искусства может возникнуть только при условиях свойственной всем людям жизни. И потому-то вознаграждение за искусство, обеспечение художников в их материальных нуждах есть самое губительное для произведе­ния искусства условие.

   Главное же различие истинного искусства, искусства буду­щего, от теперешнего сложного продажного искусства, будет как самое содержание, так и форма искусства.

   Говоря об искусстве будущего, мы все-таки невольно имеем в виду наше теперешнее искусство. Но искусство будущего будет совершенно не похоже на теперешнее искусство и по со­держанию и по форме. По содержанию предметы искусства будут все только такие, которые доступны человеку из народа нашего европейского мира; нам кажется, что таких предметов очень мало, потому что наше внимание сосредоточено на подроб­ностях нашей жизни. Мы смотрим в микроскоп на крошечный предмет, и нам кажется большое разнообразие, но не видим действительного разнообразия всей окружающей нас жизни. Замена содержания подробностей нашей исключительной жизни предметами общими жизни всего рабочего народа не только сделает искусство будущего интересным, важным, доступным народу, но сделает то, что чувства, передаваемые искусством, будут более значительны, содержательны, что чувства эти будут более и действительнее содействовать движению человечества к его цели: единению и любви. Еще более благотворно будет в искусстве будущего замена сложной искусственной prolixe - многословной формы, более простой, воздержной - sobre -фор­мой искусства, доступного всему народу. Не только невозможны будут, в этой простой воздержной форме, подделки под искусство, невозможно всякое извращение чувства и передача дурного чувства, так как недоброта будет слишком очевидна, но не­возможно будет в этой форме передавать ничтожное, неважное. В искусстве будущего я представляю себе, что всякий художник по содержанию и по форме имеет перед собой, не так, как теперь, городскую публику нашего круга с своими критиками, а рабочего, деревенского человека и его мать, жену, детей, и рабочего человека не одного русского или немецкого, француз­ского, английского, но и феллаха из Египта, и китайца, и японца, и кафра, передает только те чувства, которые могут тронуть всех этих людей, и так, чтобы все эти люди заразились ими. Произведение искусства может более или менее отдаляться от этого идеала, но только представить себе эти требования, и, как солома и мякина на хорошей машине отделяется от зерна, вся та огромная масса тех предметов, которые у нас считаются искусством, сами собой отпадают утонченные, хитросплетенные чувства извращенных, пресыщенных людей, которые назы­ваются у нас психологией, отпадают все любовные тонкости, отпадают и все намеки на прежние знакомые всем в нашем кругу произведения, отпадают все известного рода направления и сочувствия и несочувствия известным общественным течениям, отпадают характеристики, подробности и описания в поэзии, романе, оставляя только строго необходимое для передачи чувства, отпадают в живописи детали, утонченности техники, часто только мешающие чувству, отпадают в музыке сложные пассажи, почти всё, что составляет теперешнюю музыку. И остается что? Не подражание простоте и древним, а чистое, строгое, без ничего лишнего ведение рассказа, изображение картины, воспроизведение музыкальной мелодии, такое, при котором легко, ясно и силь[но] передавалось бы чувство. Кто же говорит, что это не трудно. Это очень трудно. Но всё хоро­шее всегда было трудно и редко. Если трудно делать хорошую пищу, то нельзя удовольствоваться подобием пищи: надо всеми силами приближаться к хорошему. То же и в искусстве. И в этом и будет главное отличие искусства будущего от теперешнего, именно в том, что оно будет знать и видеть, в чем совершенство искусства, и будет стремиться к нему, а не будет идти по лож­ному, совершенно (1) противуположному, пути усложнения, по которому идет теперешнее искусство, только для того, чтобы скрыть от себя трудное совершенство.

   Искусство будет, стремясь к всенародности, и по содержа­нию и по форме будет идти по совершенно противуположному пути тому, по которому идет теперешне