Андреевский Сергей Аркадьевич - Братья Карамазовы

  

  

  

   С. А. Андреевск³й. Литературные очерки.

   (3-е дополненное издан³е "Литературныхъ чтен³й").

   С.-Петербургъ. Типограф³я А. E. Колпинскаго. Конная улица, домъ No 35. 1902.

   OCR Бычков М. Н.

  

   *) Настоящ³й очеркъ задуманъ мною, какъ путеводитель по "братьямъ Карамазовымъ", въ виду того, что въ то время еще немног³е осилили весь этотъ романъ. Мой этюдъ появился за десять слишкомъ лѣтъ до послѣднихъ работъ о Толстомъ и Достоевскомъ Д. С. Мережковскаго и за годъ ранѣе первой печатной статьи В. В. Розанова "Велик³й Инквизиторъ".

  

  

   Въ концѣ семидесятыхъ годовъ, въ "Русскомъ Вѣстникѣ", появились одинъ за другимъ, два самыхъ значительныхъ русскихъ романа послѣдняго времени: "Анна Каренина" и "Братья Карамазовы". И эти романы, и авторы ихъ - Толстой и Достоевск³й - вызываютъ невольное сравнен³е. Оба произведен³я вышли съ эпиграфами изъ священнаго писан³я; оба - принадлежатъ перу великихъ мастеровъ, которые не столько цѣнили въ себѣ свой высок³й художественный даръ, сколько - призван³е мыслителей. Притомъ въ третьей книгѣ "Анны Карениной" Левинъ поднимаетъ тѣ самые общественные и религ³озные вопросы, которымъ посвящены "Братья Карамазовы": въ шестой части, въ разговорѣ съ Облонскимъ на охотѣ, Левинъ терзается мыслью, что настоящее устройство общества несправедливо (глава XI), а затѣмъ въ послѣдней части (главы VII и XIX) мучится невѣр³емъ и, послѣ многихъ колебан³й, приходитъ къ выводу, что "несомнѣнное проявлен³е Божества въ законахъ добра, которые явлены м³ру откровен³емъ и которые онъ чувствуетъ въ себѣ". Послѣдующее развит³е религ³и Льва Толстого всѣмъ извѣстно. Дѣйствительная оцѣнка велич³я Льва Толстого, какъ писателя, сдѣлана сравнительно недавно: еще, когда печаталась "Анна Каренина", журнальные рецензенты довольно развязно жаловались на растянутость романа и на возможность продолжать писан³е въ такомъ родѣ до безконечности; а o времени выхода "Войны и М³ра" ужъ и говорить нечего,- тогда вышучивали новые психологическ³е пр³емы Толстого самымъ безцеремоннымъ образомъ. Все это въ порядкѣ вещей: все значительное оцѣнивается не сразу. Но въ настоящее время и критика, и читающ³й м³ръ расквитались съ ген³альнымъ писателемъ,- и настала, намъ кажется, минута обратиться къ другому великому поэту-мыслителю, Достоевскому, хотя и внесенному въ пантеонъ литературы какимъ-то безмолвнымъ общимъ признан³емъ, но до сихъ поръ оставленному критикой почти безъ всякаго комментар³я и - стыдно сознаться - даже не вполнѣ прочитанному людьми, наиболѣе близкими къ литературѣ. Обыкновенно говорятъ, что у Достоевскаго - свой исключительный, болѣзненный м³ръ; что его откровенный мистицизмъ не внушаетъ довѣр³я къ его философ³и, и что, наконецъ, нагроможден³е невѣроятныхъ подробностей, ни съ чѣмъ несообразное поведен³е и въ особенности - разговоры его дѣйствующихъ лицъ, всегда говорящихъ его собственнымъ многорѣчивымъ и раздражающимъ языкомъ - все это весьма скоро лишаетъ читателя терпѣн³я - и такимъ образомъ романъ остается недочитаннымъ. Все это отчасти справедливо. Но тѣмъ болѣе замѣчательно, что и эти недостатки не помѣшали Достоевскому оставить такое имя! Мы имѣемъ въ немъ писателя почти единственнаго въ иныхъ отношен³яхъ во всем³рной литературѣ, и потому намъ невозможно отказываться отъ его изучен³я, подъ предлогомъ странности или загадочности его произведен³й.

   "Братья Карамазовы", по нашему мнѣн³ю,- самое значительное произведен³е Достоевскаго, и мы желали бы сдѣлать попытку его изучен³я. Каждый, знакомый со всѣми романами Достоевскаго, конечно, знаетъ, что въ нихъ обыкновенно лучше всего - начало. Первыя главы "Ид³ота", вся первая треть "Преступлен³я и Наказан³я" - точно писаны другимъ мастеромъ. Все увлекательно, стройно, послѣдовательно. Затѣмъ творческ³й матер³алъ какъ-то вдругъ расползается, дѣйств³е ослабѣваетъ, выведенныя лица начинаютъ предаваться какимъ-то менѣе и менѣе понятнымъ поступкамъ и разговорамъ - и тогда для читателя наступаетъ настоящее испытан³е... книга читается съ недоумѣн³емъ и часто со скукою, въ надеждѣ встрѣтить новыя наслажден³я гдѣ-нибудь случайно, впереди, но эти надежды вознаграждаются все рѣже и рѣже, именно по мѣрѣ приближен³я къ концу романа. Въ "Братьяхъ Карамазовыхъ" - надо предварить - этотъ искусъ начинается довольно скоро: съ пр³ѣзда старика Карамазова съ М³усовымъ въ монастырь, къ старцу Зосимѣ, ужъ завязывается утомительный разговоръ и разыгрывается сцена, вовсе даже не претендующая на правдоподоб³е. Объ этой манерѣ Достоевскаго не церемониться съ читателемъ скажемъ послѣ. Теперь же считаемъ нужнымъ успокоить, что ни это первое препятств³е, ни друг³я въ томъ же родѣ, как³я будутъ встрѣчаться дальше, не должны смущать читателя, потому что въ этомъ романѣ интересъ и богатство художественныхъ прелестей не оскудѣваютъ до самой послѣдней строки. Сокровища разсыпаны здѣсь на каждомъ шагу и притомъ такъ случайно, что пропускать что-либо было бы крайне рисковано. Въ разговорахъ сплошь и рядомъ попадаются не только ген³альнѣйш³я мысли, афоризмы, обобщен³я,- рѣчи, полныя самаго потрясающаго паѳоса,- но тутъ же, мимоходомъ, вставлены легенды, анекдоты, приключен³я, цѣлые разсказы, изъ которыхъ мног³е, по своей глубинѣ и разительности, могли бы служить темою отдѣльныхъ большихъ произведен³й. Всѣ фигуры въ романѣ, самыя эпизодическ³я - а ихъ здѣсь множество - благодаря ли высшему развит³ю таланта писателя, или вслѣдств³е какой-то особенно счастливой полосы вдохновен³я - всѣ, до мельчайшихъ, обрисованы въ совершенно законченные оригинальные образы: слуга Карамазова, Григор³й, Лизавета Смердящая, помѣщикъ М³усовъ, племянникъ его Калгановъ, приживальщикъ Максимовъ, г-жа Хохлова, ея дочь Лиза, капитанъ Мочалка съ семействомъ, Илюшечка, Коля Красоткинъ, семинаристъ-карьеристъ Ракитинъ, прокуроръ, слѣдователь и адвокатъ, поляки Подвысоцк³й и Врублевск³й, содержатель постоялаго двора Трифонъ Борлевичъ, купецъ Самсоновъ, отецъ Ѳерапонтъ, даже - мужикъ Лягавый, который встрѣчается въ разсказѣ всего одинъ разъ, спитъ пьяный и затѣмъ произноситъ нѣсколько словъ - всѣ эти лица остаются въ памяти съ своей особенною физ³оном³ею. Я не говорю уже о главныхъ лицахъ, между которыми есть фигуры колоссальныя по глубинѣ замысла и выполнен³я. Въ общемъ романъ представляетъ гранд³ознѣйшую драму, полную движен³я и страшныхъ коллиз³й. Достоевск³й, какъ извѣстно, былъ писатель "идейный" по преимуществу. Какъ свидѣтельствуетъ г. Аверк³евъ, Ѳедоръ Михайловичъ самъ говорилъ ему, что при создан³и художественнаго произведен³я, ему всего важнѣе было напасть на удачную идею, подъ которою онъ разумѣлъ - отвлечен³е, выведенное изъ наблюден³я цѣлаго рода однородныхъ фактовъ, изъ изучен³я даннаго явлен³я общественной жизни. Поэтому, прежде, чѣмъ перейти къ художественному анализу. "Братьевъ Карамазовыхъ", слѣдуетъ остановиться на идеѣ романа. Въ этомъ произведен³и Достоевск³й задумалъ большую задачу. Онъ хотѣлъ показать, что необузданная жадность людей къ благамъ жизни можетъ найти себѣ сдерживающ³й стимулъ только въ одной вѣрѣ; что вѣра не только нужна человѣчеству практически, но и неизбѣжна по свойствамъ его внутренней природы и что ей въ концѣ концовъ всегда будетъ принадлежать побѣда надъ всякими вѣян³ями, надъ всякими попытками людей уйти отъ ея роковой необходимости. Здѣсь именно весьма близко соприкасаются Левъ Толстой и Достоевск³й и - что всего замѣчательнѣе - соприкасаются во времени, когда для нихъ обоихъ вопросъ о вѣрѣ сдѣлался настоятельнымъ. Достоевск³й всегда и неизмѣнно, всю свою жизнь, былъ вѣрующимъ; но высказать свою вѣру вполнѣ и окончательно, сдѣлать ее, такъ сказать, дѣйствующимъ лицомъ своего романа онъ нашелъ необходимымъ именно въ то самое время, когда и Левъ Толстой, дописавъ "Анну Каренину" съ какимъ-то раздумьемъ надъ тѣми же вопросами вѣры,- вслѣдъ затѣмъ уже ушелъ въ нихъ безвозвратно. Это было именно въ самомъ концѣ семидесятыхъ годовъ, когда матер³ализмъ былъ гораздо болѣе въ модѣ и въ силѣ, нежели теперь. Волна уже будто начала опять спадать, чтобы под няться, быть можетъ, со временемъ снова,- но тогда мы находились на самомъ ея гребнѣ. Устами прокурора въ дѣлѣ Карамазова, Достоевск³й, обозрѣвая то время, говорилъ: "Мрачныя дѣла почти перестали для насъ быть ужасными! Гдѣ же причины нашего равнодуш³я, нашего чуть тепленькаго отношен³я къ такимъ дѣламъ, къ такимъ знамен³ямъ времени, пророчествующимъ намъ незавидную будущность? Въ цинизмѣ ли нашемъ, въ раннемъ ли истощен³и ума и воображен³я столь молодого еще нашего общества, но столь безвременно одряхлѣвшаго? Въ расшатаныхъ ли до основан³я нравственныхъ началахъ нашихъ, или въ томъ, наконецъ, что этихъ нравственныхъ началъ, можетъ быть, у насъ совсѣмъ даже и не имѣется. И что же мы читаемъ почти повседневно? Вотъ тамъ молодой блестящ³й офицеръ высшаго общества, едва начинающ³й свою жизнь и карьеру, подло, въ въ тиши, безо всякаго угрызен³я совѣсти зарѣзываетъ мелкаго чиновника, отчасти бывшаго своего благодѣтеля, и служанку его, чтобы рохитить свой долговой документъ, а вмѣстѣ и остальныя денежки чиновника: пригодится-де для великосвѣтскихъ моихъ удовольств³й и для карьеры моей впереди. Зарѣзавъ обоихъ, уходитъ, подложивъ обоимъ мертвецамъ подъ головы подушки. Тамъ, молодой герой, обвѣшанный крестами за храбрость, разбойнически умерщвляетъ на большой дорогѣ мать своего вождя и благодѣтеля и, подговаривая своихъ товарищей, увѣряетъ, что она любитъ его, какъ родного сына и потому послѣдуетъ всѣмъ его совѣтамъ и не приметъ предосторожностей. Пусть это извергъ, но я теперь, въ наше время, не смѣю уже сказать, что это только единичный извергъ. Другой и не зарѣжетъ, но подумаетъ и почувствуетъ точно такъ же, какъ онъ, въ душѣ своей безчестенъ точно такъ же, какъ онъ. Въ тиши, наединѣ съ своею совѣстью, можетъ быть спрашиваетъ себя - да что такое честь и не предразсудокъ ли кровь? Можетъ быть, крикнутъ противъ меня и скажутъ, что я человѣкъ болѣзненный, истерическ³й, клевещу, чудовищно брежу, преувеличиваю. Пусть, пусть - и, Боже, какъ бы я былъ радъ тому первый! О, не вѣрьте мнѣ, считайте меня за больного, но все-таки запомните слова мои: вѣдь если хоть десятая, хоть двадцатая доля въ словахъ моихъ правда,- то вѣдь и тогда ужасно! Посмотрите, господа, посмотрите, какъ у насъ застрѣливаются молодые люди, о, безъ малѣйшихъ гамлетовскихъ вопросовъ о томъ, что будетъ тамъ? безъ признаковъ этихъ вопросовъ, какъ будто эта статья о духѣ нашемъ и о всемъ, что ждетъ насъ за гробомъ, давно похерена въ ихъ природѣ, похоронена и пескомь засыпана". Этотъ характерный отрывокъ находится почти въ концѣ книги, но онъ могъ бы составить предислов³е къ роману. Въ немъ именно содержится мотивъ произведен³я. Въ этихъ сильныхъ строкахъ чувствуется ароматъ эпохи - то состоян³е нравовъ, которое вооружило и мыслителя, и художника: перваго - на горячую проповѣдь, а второго - на создан³е глубокихъ трагическихъ образовъ. Подобно тому, какъ въ "Войнѣ и М³рѣ" философ³я истор³и чередуется съ фабулой романа, такъ и здѣсь съ той же фабулой чередуется философ³я религ³и. Этотъ философск³й элементъ "Братьевъ Карамазовыхъ" такъ обширенъ и глубокъ, что всесторонн³й разборъ его могъ бы породить цѣлую литературу. Вдаваться въ такой разборъ мы не станемъ, да и не имѣемъ къ тому подготовки. Но этотъ религ³озно-философск³й элементъ играетъ такую видную роль въ романѣ, такъ близко соприкасается съ дѣйствующими лицами и, наконецъ, содержитъ въ себѣ столько оригинальности, глубины и поэз³и, что миновать его невозможно.

  

  

   Религ³озное м³ровоззрѣн³е и общественные идеалы Достоевскаго, выраженные въ "Братьяхъ Карамазовыхъ", могутъ быть предметомъ большихъ споровъ. Здѣсь мыслитель и поэтъ дѣйствовали въ такой близости одинъ отъ другого, что рѣшительно затрудняешься опредѣлить: что слѣдуетъ приписать разуму и что вдохновен³ю. Притомъ Достоевск³й былъ такой искусный д³алектикъ, что опять-таки иногда весьма трудно бываетъ сказать, гдѣ онъ убѣдительнѣе: тамъ ли, гдѣ онъ побиваетъ свою собственную теор³ю, или тамъ, гдѣ онъ ее проводитъ и отстаиваетъ? Да и самыя теор³и его, исходя изъ сердца, требуютъ, для усвоен³я ихъ, скорѣе нервной чуткости читателя, нежели пр³емовъ логическихъ. Поэтому съ Достоевскимъ, въ его литературной карьерѣ, случались замѣчательные курьезы: тѣ общественныя парт³и, съ которыми онъ, быть можетъ, въ глубинѣ совершенно расходился, считали его своимъ пророкомъ и, подъ прикрыт³емъ этого недоразумѣн³я, Достоевскому удавалось высказывать въ печати так³я вещи по части нравственности и религ³и, которыя у всякаго другого писателя были бы сочтены безусловно нецензурными. Напротивъ того, парт³и, съ которыми Достоевск³й, въ своихъ отдаленныхъ идеалахъ, быть можетъ, вполнѣ сходился - всегда считали его своимъ противникомъ. Въ сущности, единственное, что было драгоцѣннаго для Достоевскаго, это - защита гуманности и вѣры въ безсмерт³е души. Внѣ этой вѣры, по своему мистическому темпераменту, онъ не видѣлъ и не находилъ никакого спасен³я. Такъ называемый "европеизмъ" и общественные перевороты пугали его исключительно съ точки зрѣн³я безвѣр³я, насил³я и кровопролит³й. Общественные же идеалы Достоевскаго были глубоко-христ³анск³е,- самой первой эпохи учен³я Христа, когда адепты этого учен³я скрывались въ катакомбахъ отъ преслѣдован³й римскихъ императоровъ. Въ "Братьяхъ Карамазовыхъ", въ разговорѣ между Иваномъ и Алешей, Достоевск³й помѣстилъ удивительную религ³озную поэму въ прозѣ "Велик³й Инквизиторъ". Поэма эта очень загадочна. Дѣйств³е происходитъ въ Испан³и, въ Севильѣ, въ самое страшное время инквизиц³и, когда въ странѣ ежедневно сжигали на кострахъ еретиковъ. И вотъ, въ эту самую эпоху, на слѣдующ³й день послѣ какого-то великолѣпнаго "аутодафе", при которомъ, въ присутств³и короля, двора, рыцарей, кардиналовъ и "прелестнѣйшихъ придворныхъ дамъ, была сожжена цѣлая сотяя еретиковъ",- Христосъ еще разъ показывается среди людей, на улицахъ Севильи, въ томъ самомъ образѣ, въ которомъ Онъ ходилъ три года между людьми пятнадцать вѣковъ тому назадъ. Народъ непобѣдимою силою стремится къ Нему, окружаетъ Его, наростаетъ кругомъ Него, слѣдуетъ за Нимъ. Какъ и прежде, изъ одежды Его исходитъ цѣлящая сила. Онъ возвращаетъ зрѣн³е слѣпорожденному, на паперти Севильскаго собора, въ открытомъ бѣломъ гробикѣ, воскрешаетъ семилѣтнюю дѣвочку... И вдругъ, по площади собора проходитъ самъ кардиналъ, велик³й инквизиторъ. Это девяностолѣтн³й старикъ съ изсохшимъ лицомъ, со впадыми глазами изъ которыхъ еще, какъ огненная искорка, свѣтится блескъ. За нимъ, въ извѣстномъ разстоян³и, слѣдуютъ мрачные помощники и рабы его и священная стража. Онъ приказываетъ взять Христа, и до того послушенъ былъ ему народъ, что Христа уводятъ и сажаютъ въ тюрьму. Ночью велик³й инквизиторъ одинъ, со свѣтильникомъ въ рукѣ, посѣщаетъ плѣнника. Здѣсь въ глубокой и сильной рѣчи, велик³й инквизиторъ высказываетъ Христу, почему онъ не можетъ допустить Его вторичнаго пребыван³я на землѣ и почему онъ завтра же велитъ сжечь Его на кострѣ - и завтра же, прибавляетъ онъ: "Ты увидишь, какъ это послушное стадо людей бросится подгребать горяч³е угли къ костру Твоему". Причина въ томъ, что учен³е Христа, дѣйствительно божественное, было, по мнѣн³ю великаго инквизитора, не подъ силу всему тысячемилл³онному человѣчеству, а было доступно развѣ только нѣсколькимъ тысячамъ избранныхъ. Христосъ желалъ сдѣлать людей слишкомъ свободными. "Но нѣтъ заботы безпрерывнѣе и мучительнѣе для человѣка, какъ, оставшись свободнымъ, сыскать поскорѣе того, предъ кѣмъ преклониться". Христосъ отвергнулъ въ пустынѣ искушен³е сатаны. А между тѣмъ сатана ("страшный и умный духъ") предлагалъ Христу именно все то, что могло соединить вокругъ него всѣхъ людей вмѣстѣ, въ общемъ поклонен³и. Это было, во-первыхъ, знамя хлѣба земного, отвергнутое во имя той же свободы и хлѣба небеснаго. Во-вторыхъ: чудо, тайна и авторитетъ. Христосъ и этого не принялъ. Онъ жаждалъ свободной вѣры, а не чудесной. Жаждалъ свободной любви, а не рабства невольника предъ могуществомъ, разъ навсегда его ужаснувшимъ. Онъ отвергнулъ и послѣдн³й даръ сатаны, показавшаго Ему царства земныя: Римъ и мечъ Кесаря. Отречен³е Христа было истиннымъ подвигомъ Бога. "Но мы", говоритъ "велик³й инквизиторъ", давно съ нимъ, т. е. съ сатаною; "мы исправили подвигъ Твой и основали его на чудѣ, тайнѣ и авторитетѣ. Мы дали людямъ тихое, смиренное счастье слабосильныхъ существъ, какими они и созданы. Мы заставимъ ихъ работать, но въ свободные часы устроимъ имъ жизнь, какъ дѣтскую игру съ дѣтскими пѣснями, хоромъ, съ невинными плясками. О, мы разрѣшимъ имъ грѣхъ, они слабы и безсильны и они будутъ любить насъ, какъ дѣти, за то, что мы имъ позволяемъ грѣшить. Мы скажемъ имъ, что всяк³й грѣхъ будетъ искупленъ, если сдѣланъ будетъ съ нашего позволен³я; позволяемъ же имъ грѣшить, потому что ихъ любимъ, наказан³е же за грѣхи, такъ и быть, возьмемъ на себя. Возьмемъ на себя, а насъ они будутъ обожать. Самыя мучительныя тайны ихъ совѣсти - все, все понесутъ они намъ, и мы все разрѣшимъ. И всѣ будутъ счастливы, только мы, хранящ³е тайну, будемъ несчастливы. Тихо умрутъ они и за гробомъ обрящутъ лишь смерть, но мы сохранимъ секретъ и для ихъ же счастья будемъ манить ихъ наградою небесною и вѣчною... Ты пришелъ намъ мѣшать... Завтра сожгу Тебя. Dixi". Узникъ все слушаетъ инквизитора, проникновенно и тихо смотритъ ему прямо въ глаза и видимо не желаетъ ничего возражать. И вдругъ Онъ приближается къ старику и тихо цѣлуетъ Его въ безкровныя девяностолѣтн³я уста. Въ этомъ и весь отвѣтъ. Старикъ вздрагиваетъ. Что-то шевельнулось въ концахъ губъ его; онъ идетъ къ двери, отворяетъ ее и говоритъ Христу: ступай и не приходи болѣе... не приходи вовсе... никогда, никогда! И выпускаетъ Его на темныя стогны града. Плѣнникъ уходитъ - поцѣлуй горитъ на сердцѣ великаго инквизитора, но старикъ остается въ прежней идеѣ. Этимъ оканчивается поэма.

   Вотъ лучш³й образецъ одной изъ тѣхъ странныхъ загадокъ, которыя во множествѣ разсѣяны въ произведен³яхъ Достоевскаго. На чьей сторонѣ авторъ? На сторонѣ Христа,- или на сторонѣ великаго инквизитора? Что имѣла въ виду доказать поэма: несомнѣнную божественность учен³я Христа и кощунственныя продѣлки Его земныхъ преемниковъ - или, наоборотъ,- пагубную фантастичность Христова учен³я и глубокое человѣколюб³е земныхъ пастырей? Тонкая ли это защита церковной политики или смѣлое разоблачен³е ея дерзости? Въ самомъ романѣ Алеша Карамазовъ, которому братъ Иванъ разсказалъ эту поэму, сперва восклицаетъ: "поэма твоя есть хвала ²исусу, а не хула... какъ ты хотѣлъ "того", а потомъ говоритъ: "Инквизиторъ твой не в
123;руетъ въ Бога, вотъ и его секретъ!" - "Хотя бы и такъ! Наконецъ-то ты догадался", отвѣчаетъ Иванъ.

   Но вѣдь если велик³й инквизиторъ не вѣруетъ въ Бога, то и весь его церковный строй есть ловушка... Вдумывались ли во всѣ эти недоумѣн³я покровители Достоевскаго, и хорошо ли умѣли постигать этого мистика его противники?

   Съ тою же глубокою проницательностью и страстностью Достоевск³й дебатируетъ и вопросъ о самомъ существован³и Бога вообще и о гармон³и м³ра. Въ роли скептика выступаетъ все тотъ же Мефистофель,- Иванъ Карамазовъ. Онъ молодъ и образованъ. Онъ много думалъ "о вѣковѣчныхъ вопросахъ, о которыхъ лишь и толкуетъ, и думаетъ теперь вся молодая Росс³я", тогда какъ старики ушли въ практическ³е вопросы. "Для настоящихъ русскихъ", замѣчаетъ Достоевск³й,- вопросы о томъ: "есть ли Богъ и есть ли безсмерт³е,- первые вопросы и прежде всего". И вотъ Иванъ Карамазовъ пришелъ къ позитивизму. "У меня умъ эвклидовск³й, земной, а потому, гдѣ мнѣ рѣшить, что не отъ м³ра сего". Онъ не принимаетъ м³ровой гармон³и, потому что никогда не могъ понять, какъ можно любить своихъ ближнихъ. "Именно ближнихъ", говоритъ онъ,- по-моему, и невозможно любить, а развѣ лишь дальнихъ. Чтобы полюбить человѣка, надо, чтобъ тотъ спрятался, а чуть лишь покажетъ лицо свое - пропала любовь". Человѣкъ рѣдко согласится признать другого за страдальца, потому, напримѣръ, что у этого другого окажется глупое лицо, или что отъ него дурно пахнетъ, или что тотъ когда-то отдавилъ ему ногу. Иногда человѣкъ не согласится признать въ другомъ страдальца за какую-нибудь идею, увидавъ, напримѣръ, что у него вовсе не то лицо, какое, по фантаз³и его, должно быть у человѣка, страдающаго за такую именно идею. Нищ³е, по мнѣн³ю Ивана, особенно благородные нищ³е, должны бы были наружу никогда не показываться, а просить милостыню черезъ газеты. "Отвлеченно можно еще любить ближняго и даже издали, но вблизи почти никогда. Если бы все было какъ на сценѣ, въ балетѣ, гдѣ нищ³е, когда они появляются, приходятъ въ шелковыхъ лохмотьяхъ и рваныхъ кружевахъ и просятъ милостыню, грац³озно танцуя, ну, тогда еще можно любоваться ими. Любоваться, но все-таки не любить". Законнѣе всего, казалось бы, любить дѣтей; они страшно отстоятъ отъ людей: совсѣмъ будто другое существо и съ другой природой. Но какъ же поступаютъ на свѣтѣ съ дѣтьми? Иванъ приводитъ потрясающ³е примѣры звѣрской жестокости. Особенно страшны два случая. Вотъ эпизодъ изъ болгарской войны: "Грудной младенчикъ на рукахъ трепещущей матери, кругомъ вошедш³е турки. У нихъ затѣялась веселая штучка: они ласкаютъ младенца, смѣются, чтобъ его разсмѣшить; имъ удается, младенецъ разсмѣялся. Въ эту минуту турокъ наводитъ на него пистолетъ въ четырехъ вершкахъ разстоян³я отъ его лица. Мальчикъ радостно хохочетъ, тянется рученками, чтобъ схватить пистолетъ, и вдругъ артистъ спускаетъ курокъ прямо ему въ лицо и раздробляетъ ему головку"... Другой примѣръ взятъ изъ самой мрачной эпохи крѣпостного права, когда одинъ знатный генералъ посадилъ восьмилѣтняго мальчика на всю ночь въ кутузку за то, что мальчикъ ранилъ камнемъ въ ногу его любимую гончую. Но этимъ наказан³е не кончилось. На другой день, отправляясь на охоту, генералъ приказалъ вывести мальчика изъ кутузки, раздѣлъ его всего донага, поставилъ его передъ стаею борзыхъ, затравилъ обезумѣвшаго отъ страха ребенка на глазахъ матери, и псы растерзали его въ клочки!

   Становясь втупикъ передъ такими явлен³ями, Иванъ думаетъ, что "нелѣпости слишкомъ нужны на землѣ, что на нелѣпостяхъ м³ръ стоитъ и что безъ нихъ, можетъ быть, въ немъ ничего бы и не произошло... Страдан³е есть, виновныхъ нѣтъ, все одно изъ другого выходитъ прямо и просто"... "Но что мнѣ въ томъ, что это просто, восклицаетъ Иванъ,- мнѣ надо возмезд³е, иначе вѣдь я истреблю себя!.. О, я не богохульствую! Понимаю же я, каково должно быть сотрясен³е вселенной, когда все на небѣ и подъ землею сольется въ одинъ хвалебный гласъ и все живое и жившее воскликнетъ: "Правъ Ты, Господи, ибо открылись пути Твои! Ужъ когда мать обнимется съ мучителемъ, растерзавшимъ псами сына ея, и всѣ трое возгласятъ со слезами: "Правъ Ты, Господи, то ужъ, конечно, настанетъ вѣнецъ познан³я и все объяснится". Но вотъ тутъ-то и запятая, этого-то я и не могу принять. И пока я на землѣ, я спѣшу взять свои мѣры.... Не хочу я, чтобы мать обнималась съ мучителемъ, растерзавшимъ ея сына псами! Не смѣетъ она прощать ему! А если не смѣетъ простить, гдѣ же гармон³я? Есть ли во всемъ м³рѣ существо, которое могло бы и имѣло право простить? Не хочу гармон³и, изъ-за любви къ человѣчеству не хочу. Я хочу лучше оставаться со страдан³ями неотмщенными. Лучше уже я останусь при неотмщенномъ страдан³и моемъ и неутомленномъ негодован³и моемъ, хотя-бы я былъ и не правъ. Да и слишкомъ не дорого оцѣнили гармон³ю, не по карману нашему вовсе столько платить за входъ. А потому свой билетъ на входъ спѣшу возвратить обратно. И если я честный человѣкъ, то обязанъ его возвратить какъ можно заранѣе. Это и дѣлаю. Не Бога я не принимаю, а только билетъ Ему почтительнѣйше возвращаю"...

   Этотъ монологъ Ивана, несмотря на свой полусеминарск³й, полувульгарный тонъ, долженъ быть причисленъ, по глубинѣ сарказма, къ злѣйшимъ страницамъ протеста невѣр³я. Злорадное остроум³е Мефистофеля, Прометеевск³е вопли Байрона и соблазнительное безбож³е Вольтера едва ли сильнѣе возмущаютъ мысль и чувства противъ вѣры въ вещественную гармон³ю м³ра, чѣмъ эти язвительныя, выстраданныя строки. Недаромъ глава романа, въ которой происходитъ этотъ разговоръ, названа "Бунтъ".

   Приведенные образчики показываютъ, что не безъ тернистаго пути и не безъ трагическихъ колебан³й самаго страшнаго сомнѣн³я Достоевск³й закалился въ своей вѣрѣ. Но этимъ не исчерпывается элементъ религ³озной критики и религ³ознаго отрицан³я въ романѣ. Вопросы вѣры задѣваются въ немъ на каждомъ шагу, людьми самыхъ разнообразныхъ типовъ, со всевозможныхъ точекъ зрѣн³я. Старикъ Карамазовъ ведетъ любопытнѣйш³е разговоры о вѣрѣ и съ своими дѣтьми, и съ прислугой, и съ монастырскимъ старцемъ Зосимой.

   - Говори,- спрашиваетъ онъ Ивана,- есть Богъ или нѣтъ? Только серьезно! Мнѣ надо теперь серьезно.

   - Нѣтъ, нѣту Бога,

   - А безсмерт³е есть, ну тамъ какое-нибудь, ну хоть маленькое, малюсенькое?

   - Нѣтъ и безсмерт³я.

   - Никакого?

   - Никакого.

   - То есть совершеннѣйш³й нуль или нѣчто? Можетъ быть, нѣчто какое нибудь есть? Все же вѣдь не ничто!

   - Совершенный нуль.

   - Алешка, есть безсмерт³е?

   - Есть.

   - А Богъ и безсмерт³е?

   - И Богъ, и безсмерт³е. Въ Богѣ и безсмерт³е.

   - Гм. Вѣроятно, что правъ Иванъ.

   Очень мило остритъ старикъ Карамазовъ, въ разговорѣ съ Алешей насчетъ ада:

   "Ну вотъ и думаю: крючья. А откуда они у нихъ? Изъ чего? Желѣзные? Гдѣ же ихъ куютъ? Фабрика что ли у нихъ какая тамъ есть? Вѣдь тамъ, въ монастырѣ, иноки навѣрно полагаютъ, что въ адѣ, напримѣръ, есть потолокъ. А я вотъ готовъ вѣрить въ адъ, только чтобы безъ потолка, выходитъ оно какъ будто деликатнѣе, просвѣщеннѣе, по-лютерански, то есть. А въ сущности вѣдь не все ли равно, съ потолкомъ или безъ потолка? Вѣдь вотъ вопросъ-то проклятый въ чемъ заключается! Ну, а коли нѣтъ потолка, стало быть нѣтъ и крючьевъ. А коли нѣтъ крючьевъ, стало быть, и все по боку значитъ, опять невѣроятно: кто же меня тогда крючьями-то потащитъ, потому что если ужъ меня не потащатъ, то что жъ тогда будетъ, гдѣ же правда на свѣтѣ? Il faudrait les inventer эти крючья для меня нарочно, для меня одного, потому что, если бы ты зналъ, Алеша, какой я срамникъ!..

   - Да тамъ нѣтъ крючьевъ,- тихо и серьезно, приглядываясь къ отцу, выговорилъ Алеша.

   - Такъ, такъ, однѣ только тѣни крючьевъ. Знаю, знаю..."

   Такъ же вышучиваетъ старикъ Карамазовъ и Четьи-Минеи. "Справедливо ли, отецъ велик³й,- спрашиваетъ онъ Зосиму,- повѣствуется гдѣ-то о какомъ-то святомъ чудотворцѣ, котораго мучили за вѣру, и когда отрубили ему подъ конецъ голову, то онъ всталъ и поднялъ свою голову и любезно ее лобызаше", и долго шелъ, неся ее въ рукахъ и "любезно ее лобызаше"?..

   Лакей Смердяковъ разсуждаетъ, "что если попасть въ плѣнъ къ аз³ятамъ и тѣ будутъ принуждать подъ страхомъ мучительной смерти перейти въ исламъ, то не было бы грѣха въ томъ, если бы и отказаться при этой случайности отъ Христова, примѣрно, имени и отъ собственнаго крещен³я своего, чтобы спасти тѣмъ самымъ жизнь свою для добрыхъ дѣлъ, коими въ течен³е лѣтъ и искупить свое малодуш³е". "И безъ того ужъ знаю,- говоритъ онъ,- что царств³я небеснаго въ полнотѣ не достигну (ибо не двинулась же по слову моему гора, значитъ, не очень-то вѣрѣ моей тамъ вѣрятъ, и не очень ужъ большая награда меня на томъ свѣтѣ ждетъ), для чего же я еще сверхъ того и безъ всякой уже пользы кожу съ себя дамъ содрать? Ибо если бы кожу мою уже до половины содрали со спины, то и тогда, по слову моему или крику, не двинулась бы с³я гора. Да въ этакую минуту не только что сумлен³е можетъ найти, но даже отъ страха и самаго разсудка рѣшиться можно, такъ что и разсуждать-то будетъ совсѣмъ невозможно. А, стало быть, чѣмъ я тутъ выйду особенно виноватъ, если, не видя ни тамъ, ни тутъ своей выгоды, ни награды, хоть кожу-то, по крайней мѣрѣ, свою сберегу? А потому на милость Господню весьма уповая, питаюсь надеждой, что и совсѣмъ прощенъ буду-съ"...

   Маловѣрная дама, г-жа Хохлакова, обращается къ старцу Зосимѣ съ жалобами на свои сомнѣн³я. "Будущая жизнь - это такая загадка! И никто-то, вѣдь никто на нее не отвѣчаетъ! Видите, я закрываю глаза и думаю: "Если всѣ вѣруютъ, то откуда взялось это? А тутъ увѣряютъ, что все это взялось сначала отъ страха передъ грозными явлен³ями природы и что всего этого нѣтъ. Ну, что, думаю, я всю жизнь вѣрила - умру и вдругъ ничего нѣтъ, и только "выростетъ лопухъ на могилѣ", какъ прочитала я у одного писателя. Это ужасно! Чѣмъ, чѣмъ возвратить вѣру? чѣмъ убѣдиться?"

   - Опытомъ дѣятельной любви,- отвѣчаетъ Зосима.

   Итакъ, Достоевск³й смѣло и рѣзко выставилъ въ своемъ романѣ все, что обыкновенно и повсемѣстно говорится противъ религ³и. Тутъ и развратный насмѣшникъ, и смышленный простолюдинъ, и нервная дама, и страдающ³й мыслитель - всѣ высказываются съ одинаксвою силою и откровенностью. Проводя и отстаивая свой религ³озный идеалъ, Достоевск³й, какъ видите, считается со всѣми этими врагами вѣры. Въ началѣ мы указывали на одновременное обращен³е Льва Толстого и Достоевскаго къ всесторонней разработкѣ религ³ознаго вопроса и теперь будетъ интересно, хотя бы въ самыхъ общихъ чертахъ, провести въ этой сферѣ параллель между обоими писателями. Толстой, какъ извѣстно, пережилъ личный кризисъ и вышелъ изъ него съ "своей" вѣрой. Полная захватывающей искренности и прямоты исповѣдь знаменитаго писателя въ тѣхъ мукахъ сомнѣн³я, черезъ которыя онъ перешелъ, и въ томъ чувствѣ отвращен³я къ своему прошлому, которое онъ испыталъ,- все это, конечно, имѣетъ много подкупающаго въ пользу его проповѣди, "его" вѣры. Но въ чемъ же эта вѣра Льва Толстого? Въ той же "дѣятельной любви", какъ и у Достоевскаго. Выразителями идеаловъ Достоевскаго въ "Братьяхъ Карамазовыхъ" являются Алеша Карамазовъ и старецъ Зосима. За что же держатся оба эти лица въ своей вѣрѣ? За ту же любовь. Алеша въ особенности близокъ къ Толстому. Этого своего героя Достоевск³й опредѣляетъ такъ: "былъ онъ вовсе не фанатикъ, и, по-моему, по крайней мѣрѣ, даже и не мистикъ вовсе. Заранѣе скажу мое полное мнѣн³е: былъ онъ просто ранн³й человѣколюбецъ, и если ударился на монастырскую дорогу, то потому только, что въ то время она одна поразила его и представила ему, такъ сказать, идеалъ исхода для души его, рвавшейся изъ мрака м³рской злобы къ свѣту любви". Старецъ Зосима также представляется инокомъ, въ сущности, очень либеральнымъ, отличающимся величайшею терпимостью ко всякимъ возражен³ямъ противъ внѣшней стороны религ³и и вообще терпимостью къ "м³рской злобѣ". Въ самомъ монашествѣ Зосима видитъ ничто иное, какъ тотъ же образъ жизни, на которомъ остановился теперь Левъ Толстой. Въ бесѣдахъ и поучен³яхъ старца Зосимы "объ инокѣ русскомъ и о возможномъ значен³и его" говорится: "Въ м³рѣ все болѣе и болѣе угасаетъ мысль о служен³и человѣчеству, о братствѣ и о цѣлостности людей и воистину встрѣчается мысль с³я даже уже съ насмѣшкой, ибо какъ отстать отъ привычекъ своихъ, куда пойдетъ сей невольникъ, если столь привыкъ утолять безчисленныя потребности свои, которыя самъ же повыдумалъ? И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше... Итакъ, отсѣкаю отъ себя потребности лишн³я и ненужныя, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушан³емъ, и достигаю тѣмъ, съ помощью Бож³ей, свободы духа, а съ нею и веселья духовнаго!" Въ другихъ поучен³яхъ Зосимы также постоянно встрѣчаются тезисы Толстовской религ³и: "Помни особенно, что не можешь ничьимъ суд³ею быти". Или: "Если спросить себя: взять ли силой, али смиренною любовью? Всегда рѣшай: возьму смиренною любовью. Смирен³е любовное есть страшная сила, изо всѣхъ сильнѣйшая, подобной которой и нѣтъ ничего". Затѣмъ "мечтаю видѣть и какъ бы уже ясно вижу наше грядущее: ибо будетъ такъ, что даже самый развращенный богачъ нашъ кончитъ тѣмъ, что устыдится богатства своего предъ бѣднымъ, а бѣдный, видя смирен³е с³е, пойметъ и yступитъ ему, съ радостью и лаской отвѣтитъ на благолѣпный стыдъ его" и т. д. Наконецъ, въ одномъ большомъ спорѣ о значен³и церкви, старецъ Зосима высказываетъ, что современемъ церковь поглотитъ государство, что государственныя мѣры противъ преступлен³й, т. е. механическ³я наказан³я - никого не исправляютъ и не устрашаютъ,- что настоящею цѣлительницею общества можетъ сдѣлаться только будущая церковь, въ обширнѣйшемъ значен³и этого слова, и что эта будущая церковь будетъ понимать преступника и преступлен³е во многихъ случаяхъ совсѣмъ иначе, чѣмъ нынѣ.- Странно,- замѣтилъ Зосимѣ его оппонентъ (помѣщикъ М³усовъ),- устраняется на землѣ государство, а церковь возводится на степень государства! и при этомъ М³усовъ вспомнилъ, что въ Парижѣ одинъ сыщикъ ему разсказывалъ, что собственно этихъ всѣхъ соц³алистовъ, анархистовъ, безбожниковъ и революц³онеровъ, шп³оны не очень-то боятся; за ними они слѣдятъ и ходы ихъ извѣстны. Но есть изъ нихъ, хотя и немного, нѣсколько особенныхъ людей: это въ Бога вѣрующ³е и христ³ане, а въ то же время и соц³алисты. Вотъ этихъ-то сыщики всего болѣе опасаются, это страшный народъ.

   - То есть, вы ихъ прикладываете къ намъ и въ насъ видите соц³алистовъ? спросилъ отецъ Паис³й, послѣдователь Зосимы.- Но здѣсь Достоевск³й благоразумно ввелъ новое дѣйствующее лицо на сцену, и споръ прекратился...

   Таковы религ³озно-общественные идеалы Достоевскаго, и они намъ представляются совершенно тождественными, по своимъ практическимъ выводамъ, съ идеалами Толстого, хотя всѣ проповѣдническ³я произведен³я Льва Толстого и появились гораздо позже "Братьевъ Карамазовыхъ".

   Есть только, впрочемъ, одна существенная разница между обоими учен³ями. Религ³я Толстого - только практическая. Религ³я же Достоевскаго проникнута экстазомъ и догмой безсмерт³я. Достоевск³й, для начала довольствуется и внутреннимъ измѣнен³емъ человѣка къ добру, и безъ предначертан³я для него дальнѣйшаго образа жизни видитъ уже въ одномъ этомъ перерожден³и могущественную силу, двигающую къ совершенству. У Толстого же этотъ внутренн³й элементъ не играетъ такой первостепенной роли. Для насъ было только важно указать, что въ общихъ чертахъ, если только вычесть догму безсмерт³я, оба мыслителя вполнѣ сошлись въ воззрѣн³яхъ на задачи жизни. Наконецъ, скажемъ, что устами Зосимы Достоевск³й отмѣтилъ одну нашу народную особенность: "Народъ вѣритъ по-нашему (т. е. какъ Зосима), а невѣрующ³й дѣятель у насъ въ Росс³и ничего не сдѣлаетъ, даже будь онъ искрененъ сердцемъ и умомъ ген³аленъ". Кто изъ этихъ двухъ великихъ народныхъ писателей вѣрнѣе понялъ нашъ народъ - судить не беремся.

  

  

   Искусная и сложная фабула "Братьевъ Карамазовыхъ", въ немногихъ словахъ, состоитъ въ слѣдующемъ. Къ старому развратнику и вдовцу Ѳеодору Павловичу Карамазову, успѣвшему сколотить большой капиталъ, благодаря основнымъ средствамъ, полученнымъ отъ первой жены, и разнымъ сутяжническимъ аферамъ,- съѣзжаются его взрослыя дѣти отъ двухъ браковъ: Дмитр³й - отъ перваго, Иванъ и Алеша - отъ второго. Дѣтей этихъ старикъ давно забросилъ; они выросли на чужихъ рукахъ. Во время разсказа Дмитр³ю было 27 лѣтъ, Ивану 24, Алешѣ 20. Съѣхались они къ отцу, повидимому, случайно. Младш³й, Алеша, бросивъ гимназ³ю, пр³ѣхалъ разыскивать могилу матери и вдругъ поступилъ послушникомъ въ подгородн³й монастырь, подъ руководство старца Зосимы. Старш³й, Дмитр³й, проведя безпорядочную молодость, много покутивъ и потративъ денегъ, оставилъ военную службу на Кавказѣ и пр³ѣхалъ покончить свои споры съ родителемъ насчетъ материнской доли. Здѣсь онъ узналъ отъ старика, что уже все должное отъ него получилъ, но на этомъ не успокоился и оставался въ надеждѣ еще раздобыть у отца денегъ. Отношен³я Дмитр³я къ отцу осложнились еще тѣмъ, что и онъ, и старикъ одновременно влюбились въ нѣкую Грушеньку, соблазнительную красавицу, содержанку умирающаго купца Самсонова. Соперничество изъ-за этой женщины, въ связи съ денежными спорами, очень обостряетъ отношен³я между Ѳедоромъ Павловичемъ и Митей. Старикъ и боится сына, и ненавидитъ его; сынъ же опасается, что отецъ деньгами переманитъ къ себѣ Грушеньку. Соперники шп³онятъ одинъ за другимъ и за Грушенькой. Посредникомъ между врагами, въ глубочайшемъ секретѣ, состоитъ слуга Ѳедора Павловича, Смердяковъ, который выдаетъ Митѣ особые условные знаки (стуки въ дверь или окно), по которымъ замкнувш³йся у себя въ домѣ и поджидающ³й Грушеньку старикъ - впуститъ ее къ себѣ. Къ тожу же, Митя покинулъ свою невѣсту, прекрасную дѣвушку Катерину Ивановну, да еще мало того - растратилъ на кутежъ съ Грушенькой часть денегъ, данныхъ ему невѣстой для отсылки къ ея родственницѣ въ Москву. Слѣдовательно, Митѣ нужны деньги, какъ для того, чтобы отдать долгъ Катеринѣ Ивановнѣ и не быть передъ ней "подлецомъ", такъ и для того, чтобы, въ случаѣ соглас³я Грушеньки жить съ нимъ, увезти ее изъ города.- Наконецъ, трет³й сынъ Карамазова, Иванъ, самый солидный, развитой и образованный, окончивъ курсъ въ университетѣ и составивъ себѣ даже литературное имя публицистическими статьями, пр³ѣхалъ безо всякаго видимаго предлога, поселился въ домѣ у отца (тогда какъ друг³е жили отдѣльно: Алеша въ монастырѣ, а Митя - на особой квартирѣ) и какъ будто принялъ на себя роль посредника въ имущественныхъ спорахъ между отцомъ и Митей. И вотъ при такихъ обстоятельствахъ, однажды, подозрѣвая, что Грушенька проникла въ домъ къ отцу, буйный Митя врывается къ старику въ комнаты и, въ присутств³и братьевъ и прислуги, наноситъ ему побои. А черезъ два дня, ночью, старикъ Карамазовъ былъ убитъ, причемъ возлѣ трупа найденъ былъ пустой конвертъ съ надписью, что въ немъ хранились три тысячи рублей, приготовленные для Грушеньки. Какъ разъ во время этого происшеств³я, Иванъ, предваренный Смердяковымъ о возможности близкой катастрофы между Митей и отцомъ, уѣзжаетъ въ Москву, и, самъ Смердяковъ впадаетъ въ продолжительный припадокъ падучей. Другой же слуга Ѳедора Павловича, Григор³й, въ самую ночь уб³йства, настигъ Митю, убѣгающаго отъ отцовскаго дома и, погнавшись за нимъ, получилъ отъ него тяжк³я раны въ голову, отъ которыхъ упалъ безъ чувствъ. Грушенька, между тѣмъ, въ эту же ночь, обманувъ обоихъ претендентовъ, уѣзжаетъ изъ города навстрѣчу къ давнишнему и первому любовнику своему, который, овдовѣвъ, пр³ѣхалъ за нею, чтобы на ней жениться. Узнавъ о ея отъѣздѣ, Митя, еще со слѣдами крови на одеждѣ, послѣ изб³ен³я Григор³я, вдругъ начинаетъ сорить деньгами, появившимися у него въ большомъ количествѣ (добытыми, впрочемъ, какъ оказывается впослѣдств³и, не посредствомъ уб³йства), закупаетъ роскошное угощен³е и ѣдетъ преслѣдовать Грушеньку на первую станц³ю. Тамъ, убѣдившись, что Грушенька, послѣ пятилѣтней разлуки, вполнѣ разочаровалась въ своемъ прежнемъ избранникѣ и любитъ теперь только его, Митю, онъ предается неудержимому кутежу. Къ разсвѣту наѣзжаютъ власти и Митю арестуютъ. Начинается слѣдств³е и судъ, и благодаря неотразимымъ уликамъ, присяжные обвиняютъ Митю. Виновникомъ же уб³йства въ дѣйствительности былъ Смердяковъ, а попустителемъ,- Иванъ Карамазовъ, желавш³й поскорѣе имѣть въ рукахъ отцовское наслѣдство. Иванъ, постигнувш³й вполнѣ свою вину только впослѣдств³и и узнавъ секретъ отъ Смердякова только наканунѣ суда, впадаетъ въ нервную горячку, а Смердяковъ также наканунѣ суда вѣшается. Но тайна эта остается подъ спудомъ и невинно-осужденному Митѣ друзья обѣщаютъ дать средства для побѣга. Грушенька, посвященная въ этотъ планъ и глубоко полюбившая Митю, навсегда соединяетъ съ нимъ свою участь. Таковъ скелетъ романа. Мастерство деталей, сложность интриги, велич³е главныхъ и характерность второстепенныхъ фигуръ, богатство интересныхъ эпизодовъ и мрачная поэз³я всей обширной картины этого произведен³я - раскроются передъ нами впослѣдств³и.

   Задумавъ глубок³й протестъ противъ невѣр³я, плотской необузданности и стяжан³я, Достоевск³й поставилъ въ центрѣ своей картины семью Карамазовыхъ. Онъ соединилъ въ этой семьѣ наиболѣе рельефныя черты времени и даже думалъ, что самое слово "Карамазовщина" сдѣлается нарицательнымъ, какъ "Обломовщина". "Можетъ быть, я слишкомъ преувеличиваю,- говоритъ Достоевск³й устами прокурора,- но, мнѣ кажется, что въ картинѣ этой семейки какъ бы мелькаютъ нѣкоторые общ³е основные элементы нашего современнаго интеллигентнаго общества,- о, не всѣ элементы, да и мелькнуло лишь въ микроскопическомъ видѣ, какъ солнце въ малой каплѣ воды, но все же нѣчто отразилось, нѣчто сказалось". Карамазовщина - это грубый матер³ализмъ, а Карамазовск³й вопросъ - борьба вѣры и мистицизма съ животнымъ культомъ плоти. "Въ этомъ весь вашъ Карамазовск³й вопросъ, говорится въ другомъ мѣстѣ:- сладострастники, стяжатели и юродивые". Юродивые - это люди вѣрующ³е: Алеша и старецъ Зосима. И вотъ, задавшись въ своемъ произведен³и провозгласить торжество неба, Достоевск³й взялъ для себя антитезой то, что наиболѣе прикрѣпляетъ человѣка къ землѣ: половую страсть. Крайнимъ выразителемъ этой страсти является старикъ Карамазовъ. Съ него и начнемъ.

  

  

   Б³ограф³я старика Карамазова не отличается сложностью. Родовой дворянинъ, начавш³й карьеру бѣднымъ приживальщикомъ, мелк³й плутъ и льстивый шутъ, онъ пустилъ въ оборотъ небольшой капиталъ своей первой жены и разбогатѣлъ ростовщичествомъ. Первая жена Ѳедора Павловича и мать Дмитр³я - была "дама горячая, смѣлая, смуглая, нетерпѣливая, одаренная замѣчательной физическою силою". Она постоянно ссорилась съ мужемъ и била его. Вскорѣ, впрочемъ, она сбѣжала съ какимъ-то семинаристомъ и умерла въ Петербургѣ. Съ увеличен³емъ капитала, Ѳедоръ Павловичъ ободрился. Приниженность его исчезла, остался лишь насмѣшливый и злой циникъ и сладострастникъ. Вторую жену онъ взялъ безъ приданаго, прельстившись замѣчательной красотой невинной дѣвочки. "Меня эти невинные глазки какъ бритвой тогда по душѣ полоснули" - говаривалъ онъ потомъ. Пользуясь смирен³емъ и безотвѣтностью этой второй жены (матери Ивана и Алеши), Карамазовъ "попралъ ногами самыя обыкновенныя брачныя прилич³я", привозилъ въ домъ тутъ же, при женѣ, дурныхъ женщинъ и устраивалъ орг³и. Въ ряду безобраз³й Ѳедора Павловича выдается его приключен³е съ Лизаветой Смердящей. Это была малорослая ид³отка, жившая подаян³емъ. Ходила она всю жизнь, лѣтомъ и зимою, босая и въ одной посконной рубахѣ. Говорить она не умѣла, а только изрѣдка шевелила что-то языкомъ и мычала. Спала большею частью по церковнымъ папертямъ и въ огородахъ. Густые, спутанные волосы ея всегда были запачканы въ землѣ, въ грязи, съ налипшими въ нихъ листочками, стружками и лучиночками. Однажды случилось, что хмѣльная компан³я, въ которой былъ и Ѳедоръ Павловичъ, возращаясь изъ клуба, замѣтила ночью, въ крапивѣ и лопушникѣ, спящую Лизавету. Одному барченку пришелъ въ голову вопросъ: "Можно ли кому-нибудь счесть такого звѣря за женщину?" Ѳедоръ Павловичъ рѣшилъ, что "можно и даже очень и что тутъ даже нѣчто особаго рода пикантное". Всѣ принялись плевать, и авторъ оставляетъ подъ сомнѣн³емъ, отсталъ ли Ѳедоръ Павловичъ отъ пьяной ватаги или нѣтъ,- но