Анненков Павел Васильевич - В. П. Дорофеев. П. В. Анненков и его воспоминания

ыл убежден, что самое высшее и ценное в деятельности Белинского - проповедь альтруистической морали. В таком же идейном "ключе" пытался осмыслить Анненков нравственно-психологический облик молодого Тургенева в "Замечательном десятилетии" и в "Молодости Тургенева".

   В. И. Ленин писал: "Либеральная программа и либеральная тактика сводится вот к чему: пусть сложится у нас европейский уклад без той тяжелой борьбы, которая создала его в Европе!". А соответственно этому русские либералы трактовали и проблему "политического" человека на Руси, высший тип, идеал общественного деятеля.

   Характеризуя взгляды молодого Тургенева, Анненков пишет: "Русский "политический" человек представлялся ему пока в типе первоклассного русского писателя, создающего вокруг себя публику и заставляющего слушать себя поневоле" Как известно, политические убеждения Тургенева тех лет, его мирный "европеизм", о чем опять-таки довольно подробно пишет Анненков,- все это давало основание для подобной характеристики писателя.

   Лично для Тургенева, с его характером с его убеждениями, "художническая пропаганда", о которой пишет Анненков, действительно была единственно возможной и по-своему великой деятельностью, протекавшей в чудовищно трудных условиях. Однако сам Тургенев даже и в те годы не исключал другого рода деятельности. Тургенев, например, сочувствовал Бакунину, Герцену, был близок к Гервегу. И если самому Анненкову тип парижского революционера 1848 года рисовался подчас в образе мелодраматического злодея Робера Макера (из одноименной пьесы Бенжамена Антьера и Фредерика Леметра), о чем он и писал в очерке "Февраль и март в Париже, 1848 г.", то Тургенев откликался на эту же тему изображением баррикад в "Рудине" или такими зарисовками, как "Наши послали!". Разница колоссальная!

   По своим идеалам Тургенев был "западником", "европеистом", о чем он сам писал много раз и на что совершенно справедливо указывает в своих воспоминаниях Анненков. Но лично склоняясь к "умеренному" решению острых политических вопросов, Тургенев вместе с тем сочувствовал Белинскому и Герцену, которые любили Запад "всею ненавистью к николаевскому самовластию и петербургским порядкам" (Герцен). И что самому Тургеневу-художнику была близка именно такая любовь - это лучше всего подтверждают не публицистические его признания, а прежде всего его художественные произведения, написанные с горячей ненавистью к крепостному праву и с глубокой любовью к русскому крестьянству.

   Широко и обстоятельно комментируя молодость Тургенева, а затем важнейший шестилетний период его творчества (1856-1862), отмеченный созданием первоклассных социально-психологических романов, Анненков, помимо извлечений из писем Тургенева, сообщает массу ценнейших фактических сведений из общественной и литературной жизни того времени. Он воспроизводит малоизвестную тогда фактическую сторону разрыва Тургенева с "Современником", рассказывает о том, как мучительно трудно, с какими переживаниями и колебаниями протекала работа писателя над лучшим его созданием - романом "Отцы и дети", как печатался этот роман и как он был встречен различными общественно-политическими слоями русской читающей публики.

   Некоторые сцены воспоминаний - к примеру, сцена беседы робкого Анненкова с бесцеремонным и развязным монстром реакции Катковым по поводу "Отцов и детей" - очерчены так характерно, что напоминают страницы из художественного произведения.

   Анненков превосходно передает в своих воспоминаниях артистическую, художническую натуру Тургенева со всеми ее сильными и слабыми сторонами. Касаясь творческих исканий писателя, вынашивания замысла, он довольно тонко характеризует эмоциональный строй мироощущения Тургенева при всех свойствах его незаурядного ума, отшлифованного многолетней философской выучкой и капитальной образованностью.

   И Анненков безусловно прав, когда он, подчеркивая своеобразие артистической натуры Тургенева, отметает то мелкое злословие, то плоское понимание нравственного облика писателя и мотивов его поведения, а иногда даже и творчества, которые не раз встречались в критике и мемуарной литературе о Тургеневе.

   Однако Анненков так упорно и так по-адвокатски настойчиво защищает Тургенева от критики "слева" - со стороны Чернышевского и Добролюбова, со стороны Герцена, а затем и молодого поколения революционеров-разночинцев,- что за разговорами о своеобразии писательской натуры и ее исканий, за рассуждениями о законах художественного творчества исчезает "нравственное двоегласие" Тургенева и его политическая бесхарактерность, в чем писателя не раз справедливо упрекали Щедрин, Герцен и другие. А получается так потому, что дипломатичный Анненков довольно искусно растворяет общественно-политическое содержание фактов, которых он вынужден касаться, в разговорах о житейском и общечеловеческом.

   Политическая бесхарактерность Тургенева была прямым следствием его либеральной позиции и не раз приводила писателя к "двоегласию" даже и в художественном творчестве. Она особенно явственно проявилась в период революционной ситуации в России (1859-1861) и ее спада в 1862-1864 годах. Но кроме либерализма и политической бесхарактерности, которые привязывали Тургенева к кругам Кавелиных и Анненковых, было у него и многое такое, что отделяло его от них. И дело здесь не только в таланте.

   Тургенев не без влияния либеральных кругов, с которыми был тесно связан, порвал с "Современником", стал печататься на страницах "Русского вестника", а затем в течение долгого времени сокрушался и доискивался причин, почему так случилось, почему он, друг Белинского и Герцена, лично и долго ненавидевший Каткова, все же пошел в его журнал. Черта примечательная: таких переживаний никогда не испытывают люди типа Кавелина.

   После крупных разногласий Тургенев оборвал в этот же период многолетнюю близость с Герценом и Огаревым, оскорбил их на допросе у царских чиновников своим отречением от былой дружбы, а затем искренне раскаивался в совершенном. Тургенев тянулся к молодому революционно настроенному поколению, чувствуя, что именно там сила и будущее России, и в то же время не верил в осуществимость революционных надежд.

   Идейная неустойчивость Тургенева проявилась также и в том, что в ответ на требования Каткова, внимая советам своих "благоразумных друзей" из либералов, в том числе и Анненкова, писатель все же стал переделывать "Отцов и детей", имея целью принизить фигуру Базарова.

   Анненков кое-что обходит в воспоминаниях, кое-что смягчает, кое-что излагает в довольно туманном виде - и во всем этом чувствуется тенденция: лепить образ писателя по своему образу и подобию, представить Тургенева во всем "правоверным" либералом, одинаково будто бы не приемлющим влияний ни справа, ни слева. Анненков существенно обеднил духовный облик Тургенева, сузил связи его и отношения с различными общественными силами России, упростил картину его сложного и противоречивого творческого развития.

   Анненков, конечно, прав, когда он подчеркивает в воспоминаниях внутреннее единство творческого пути Тургенева: всегда шел своей дорогой, как понимал ее, как чувствовал. Но этот путь, вопреки мнению Анненкова, никогда у Тургенева не был прямым.

   И по своим чрезвычайно разветвленным связям с представителями различных слоев русской и европейской жизни того времени, и по своим взглядам, и по своему чуткому художническому таланту Тургенев был вообще неизмеримо богаче, сложнее и многограннее, чем он мог представляться и открываться Анненкову - умеренному либералу, да еще взиравшему на писателя со стороны ограниченных приятельских отношений.

   Касаясь в ходе воспоминаний тех или иных произведений Тургенева, Анненков нередко обращает внимание лишь на субъективное намерение автора, в поле его зрения сплошь и рядом оказывается лишь субъективная сторона тургеневских замыслов, объективная же сторона его творчества, то, что сказалось помимо, а иногда даже и вопреки писательскому намерению, очень часто остается в тени. В таких случаях Анненков-критик усиливает заблуждение Анненкова-мемуариста. А без уяснения объективного смысла произведений писателя, смысла подчас противоречивого, как это было сплошь и рядом у Тургенева, нельзя судить и о духовном облике писателя.

   Тургенев никогда не был либералом-доктринером или либералом-политиканом, вроде Чичерина и Стасюлевича. Он не принадлежал и к западникам-догматикам на манер какого-нибудь Потугина, которого Анненков в своей статье о "Дыме" зачислил в продолжатели дела Белинского!

   Тургенев всегда состоял на подозрении у реакционеров и либералов за свой живой интерес к революционно настроенной молодежи, за свои приятельские отношения со многими деятелями русского освободительного движения, за смелую постановку в своих произведениях действительно важных, действительно наболевших вопросов русской жизни. Правоверные либералы не способны на это. Они как огня боятся одной постановки таких вопросов и всегда пытаются обойти их "сторонкой". Подобных обходов немало встречается и в воспоминаниях Анненкова о Тургеневе.

   Из этого краткого очерка жизни и духовного облика П. В. Анненкова, характеристики сильных и слабых сторон его мемуарных произведений, по нашему мнению, можно сделать лишь один вывод: и по важности содержания, заключенного в этих мемуарах, и по мастерству авторского рассказа они заслуживают того, чтобы их внимательно читали и изучали.

   Лучшие из воспоминаний Анненкова - интересные и колоритные документы своей эпохи. Когда речь идет о таких дорогих нам именах, как К. Маркс и Белинский, Гоголь, Герцен и Тургенев, - мы благодарны каждому за ту частицу правды, которую он сохранил для потомства об этих замечательных людях.

   На примере же взглядов и суждений самого Анненкова по различным вопросам общественной жизни и литературы мы конкретно знакомимся с одним из характернейших проявлений либеральной идеологии, в борьбе с которой складывалась и мужала революционно-демократическая мысль России