Аверкиев Дмитрий Васильевич - Г. Костомаров разбивает народные кумиры

   Г. Костомаровъ, учоный пользующiйся въ Петербургѣ большой извѣстностью, любимецъ петербургской публики, написалъ, какъ извѣстно по порученiю здѣшней Академiи Наукъ, статью для "Мѣсяцеслова" на 1864 г. Эта статья успѣла въ короткое время прославиться чуть-ли не больше всѣхъ другихъ трудовъ почтеннаго ex-професора и по справедливости заслужила позорную извѣстность. Статья эта вызвала замѣчанiе г. Погодина въ 4 No "Дня" и такимъ образомъ повела къ длинной полемикѣ, окончившейся 2-го марта статьею г. Костомарова, напечатанной въ No 62 "Голоса". Въ этой полемикѣ приняли косвенное участiе два петербургскiе журнала, выразившiе своими замѣчанiями впечатлѣнiе, произведенное споромъ двухъ учоныхъ на петербургскую публику.

   Какъ самая полемика, такъ и замѣчанiя петербургскихъ журналовъ весьма знаменательны и по нашему мнѣнiю, заслуживаютъ полнаго вниманiя читателей. Сперва скажемъ о менѣе важномъ.

   Въ Петербургѣ есть цѣлый класъ существъ, которыхъ русскiе, живущiе въ этомъ городѣ, прозвали общечеловѣками. Эти общечеловѣки существа до того цивилизованные, что отрѣшились отъ всякихъ предразсудковъ и, постоянно обрѣтаясь въ возвышенныхъ сферахъ мечтанiя, низкимъ для себя полагаютъ принадлежать къ какому-нибудь народу. Дѣйствительно ни съ однимъ народомъ нѣтъ у нихъ ничего общаго, даже языка. Ихъ хлѣбомъ не корми, подавай только какое хочешь обличенiе: всякiй скандалъ, всякое заушенiе историческаго лица для нихъ праздникъ. Имъ дѣла нѣтъ до правды, - имъ нравится самый процесъ оскандализированiя извѣстной личности, - хотя они въ то же время большiе хитрецы и не прочь при случаѣ посмѣяться надъ обличенiями. Имъ статья г. Костомарова понравилась до нельзя.

   - Читали вы отвѣтъ Костомарова? спрашивалъ меня одинъ такой общечеловѣкъ.

   - Къ несчастiю, отвѣчалъ я.

   - Какъ къ несчастiю? Помилуйте, прекрасный отвѣтъ, перебилъ онъ.

   - Къ несчастiю, продолжалъ я, отвѣтъ этотъ написанъ не на замѣчанiя Погодина; я готовъ отдать полную справедливость г. Костомарову: онъ весьма искусно отлыниваетъ отъ отвѣта.

   - Этого я не могу сказать; я не читалъ Погодинской статьи, но Костомаровъ отвѣчалъ отлично. Димитрiй-то, Димитрiй каковъ молодецъ, а? Запрятался подъ дерево! Ха-ха-ха!

   Чему это онъ радуется? подумалъ я, и сталъ было вразумлять общечеловѣка, но онъ не далъ мнѣ сказать и трехъ словъ.

   - Да развѣ вы занимались русской исторiей? спросилъ онъ съ изумленiемъ.

   Изумленiе это ясно говорило: а меня Богъ миловалъ.

   Я почолъ излишнимъ продолжать разговоръ. Я даже не спросилъ общечеловѣка на какомъ основанiи онъ произноситъ сужденiе о предметѣ ему извѣстномъ, ибо сiи существа дѣлаютъ то, что имъ нравится, а заниматься умственнымъ шалопайствомъ для нихъ самое любезное дѣло.

   Вѣроятно читателямъ не разъ приходилось вести подобные разговоры.

   Мнѣнiе этихъ общелюдей нашло себѣ откликъ въ нашей журналистикѣ, ибо нѣтъ такой пошлости или глупости, на которую не откликнулась-бы наша современная журналистика. Жаль, что нѣтъ подъ руками одного изъ двухъ вышеупомянутыхъ журналовъ; по поводу полемики гг. Костомарова и Погодина тамъ выражено весьма курьезное мнѣнiе; впрочемъ смыслъ этого мнѣнiя мы передадимъ совершенно точно, и читатель лишится только краснорѣчивой фразы. Смыслъ-же (или вѣрнѣе безсмыслица) таковъ: "Что намъ за дѣло до Куликовской битвы, да и до битвъ вообще!"

   Не правда-ли какъ прогресивно? Дѣйствительно, почтенному журналу нѣтъ дѣла до битвъ; его больше интересуютъ мордобитiя, о которыхъ онъ повѣствуетъ весьма краснорѣчиво и которыя онъ воспѣваетъ въ пошлыхъ стишонкахъ.

   Другой журналъ, отличающiйся въ противуположность первому, весьма легкомысленному, необыкновенною тяжеловѣстностью мыслей, выразился о спорѣ двухъ учоныхъ подобнымъ образомъ: "мы полагаемъ, что г. Погодинъ правъ, но думаемъ, что виноватъ не г. Костомаровъ, а г. Погодинъ."

   Въ чемъ-же вина г. Погодина по мнѣнiю этого увѣсистаго, но весьма почтеннаго органа? Въ томъ, что онъ сказалъ, и совершенно справедливо, что г. Костомаровъ не долюбливаетъ Москвы.

   Прежде чѣмъ мы перейдемъ къ самому предмету этой статьи, мы считаемъ не лишнимъ разъяснить и этотъ пунктъ.

   Г. Костомаровъ весьма обидѣлся на замѣчанiе г. Погодина о томъ, что онъ не долюбливаетъ Москвы. Такъ въ первомъ своемъ отвѣтѣ (Голосъ No 32) онъ говоритъ: "по-крайней-мѣрѣ при описанiи такихъ отдаленныхъ событiй, какъ куликовская битва, авторы должны быть изъяты отъ подозрѣнiй въ неблагонамѣренности своихъ взглядовъ... Иначе невозможно заниматься исторiей."

   Весьма жаль, что г. Костомаровъ употребилъ слово "неблагонамѣренность;" оно на современномъ журнальномъ языкѣ получило такой неприличный оттѣнокъ и такъ часто употребляется журнальными башибузуками, что уважающему себя учоному слѣдуетъ остерегаться употреблять его.

   Мы замѣнимъ его словомъ: "недобросовѣстность" и надѣемся ниже доказать, что именно въ недобросовѣстности должно не только заподозрить, но и обвинить г. Костомарова за его "описанiя такихъ отдаленныхъ событiй, какъ куликовская битва." Мы увидимъ какъ онъ искажаетъ факты, приводитъ изъ лѣтописей только тѣ изъ нихъ, которые бросаютъ на Дмитрiя мнимую тѣнь, умалчивая о другихъ; при томъ, онъ вообще лишонъ способности обращать вниманiе на совокупность фактовъ. Какой-бы извѣстностью ни пользовался учоный, - но если онъ, подобно г. Костомарову, искажаетъ факты, - то нельзя назвать его добросовѣстнымъ. Мы не говоримъ, чтобы это искаженiе было злоумышленнымъ со стороны г. Костомарова; готовы даже утверждать, что онъ трудится весьма прилежно, желаетъ по мѣрѣ силъ разъяснить нашу исторiю, бросить новый свѣтъ на многiя событiя, - но что-же дѣлать, если онъ не обладаетъ необходимыми для этого - ни силою, ни учоностью?

   Развѣ не желанiе провести новый взглядъ заставило г. Костомарова написать статью о происхожденiи Руси изъ Литвы? Къ несчастiю, онъ не обладалъ и вѣроятно продолжаетъ не обладать необходимыми для этого знанiями, и его учоная фантазiя разлетѣлась въ пухъ и прахъ. Онъ желалъ также доказать, что Поляне и Новгородцы одно и тоже, но доказалъ единственно незнанiе основныхъ правилъ филологiи. Онъ писалъ и о Горѣ-Злосчастiи, и о Сусанинѣ - но къ чему вспоминать старое? Вообще, у г. Костомарова всегда охота смертная сказать что-нибудь "новенькое". Онъ всегда схватится за одинъ какой-нибудь фактъ, раздуетъ его въ гору, построитъ на немъ цѣлую статью, а на другiе факты не обратитъ никакого вниманiя.

   И такъ желанiе сдѣлать во что бы то ни стало открытiе - весьма сильно мѣшаетъ г. Костомарову.

   Во-вторыхъ, у г. Костомарова есть какая-то индiосикразiя къ Москвѣ; въ его статьѣ о Куликовской битвѣ, какъ нарочно примѣры этому встрѣчаются на каждомъ шагу. Весьма можетъ быть что эта индiосикразiя въ настоящемъ случаѣ только кажущаяся; самое открытiе, сдѣланное г. Костомаровымъ, въ этой статьѣ, было такого рода, что подъ впечатлѣнiемъ его онъ поневолѣ видѣлъ все въ чорномъ свѣтѣ. Но тѣмъ не менѣе, шпилекъ Москвѣ въ статьѣ не мало, и г. Погодинъ не могъ не замѣтить этого.

   Еслибы г. Костомаровъ ограничился только вышеприведеннымъ нами намекомъ, то мы даже не обратили бы на этотъ пунктъ спора никакого вниманiя, но къ несчастiю г. Костомаровъ позволилъ себѣ, во второмъ своемъ отвѣтѣ, сказать, что въ статьѣ г. Погодина есть ученополицейская сторона. Отчего это г. Костомаровъ замѣтилъ только во второй статьѣ г. Погодина полицейскiй тонъ?

   Обвиненiе въ нерасположенiи къ Москвѣ высказано г. Погодинымъ въ первой его статьѣ.

   Чѣмъ тонъ этой второй статьи болѣе полицейскiй, чѣмъ первой? И въ чемъ этотъ полцейскiй тонъ, въ томъ, что г. Погодинъ не вѣритъ въ любовь г. Костомарова къ Москвѣ? Но какъ вѣрить въ этомъ человѣку, не обращающему вниманiя на представленныя ему возраженiя, бросающемуся изъ стороны въ сторону для подтвержденiя своего ни на чемъ не основаннаго мнѣнiя? И будто любовь или не любовь къ Москвѣ XIV вѣка подлежитъ вѣдомству полицiи? Кого это г. Костомаровъ удивить хочетъ?

   Лучше бы г. Костомарову серьезно взглянуть на дѣло, перечесть еще разъ Никоновскую лѣтопись, которой онъ отдаетъ преимущество; при внимателномъ чтенiи онъ, надѣемся, увидѣлъ бы всю шаткость своихъ доказательствъ, - а не то поневолѣ думается, что г. Костомаровъ нашолъ полицейскiй тонъ въ статьѣ г. Погодина единственно для того, чтобы расположить въ свою пользу читателей.

   Мы спросимъ г. Костомарова для чего онъ писалъ свою статью о Куликовской битвѣ? Какiя новыя истины онъ высказалъ въ ней? Объяснилъ-ли онъ ее значенiе лучше своихъ предшественниковъ? Новаго-то найдется весьма немного, да и то подлежитъ великому сомнѣнiю; при чтенiи ясно одно: желанiе бросить тѣнь на Димитрiя и на Москву вообще; желанiе это столь сильно, что авторъ сообщаетъ только неблагопрiятные для Москвы факты и для этого даже, какъ увидимъ, искажаетъ слова лѣтописей.

   Но впрочемъ, любитъ-ли г. Костомаровъ Москву рѣшительно все равно и это никого ни опечалить, ни обрадовать не можетъ. Весьма прискорбно только что онъ недобросовѣстно обращается съ фактами.

   Что противъ этого скажутъ разсужденiя г. Костомарова о любви къ отечеству, сравненiе г. Погодина со старой лошадью, разсужденiя о Пелисье, Канроберѣ и другихъ генералахъ? Или г. Костомаровъ полагаетъ, что онъ сказалъ дѣльную мысль, объявивъ, что "дѣло историка не курить фимiамъ передъ народными кумирами, а разбивать ихъ?" О, какая великая мысль, достойная быть записаною, какъ примѣръ риторическаго краснорѣчiя! Разбивать кумиры, можетъ быть, и прiятно, не знаемъ; добросовѣстное изученiе, конечно, не столь прiятно, но навѣрно гораздо полезнѣе.

   Приступимъ теперь къ разбору самой статьи и поучимся у г. Костомарова тому какъ учоные люди разбиваютъ народные кумиры.

   Исходнымъ пунктомъ воззрѣнiй г. Костомарова мы считаемъ слѣдующее мѣсто. Разсказавъ о раздѣленiи орды въ началѣ княженiя Димитрiя, онъ говоритъ:

   "Въ это время было естественно и Руси, входившей въ число ханскихъ владѣнiй, по примѣру отложившихся частей, покуситься на отторженiя, и, конечно, знамя возстанiя должно было подняться на Москвѣ. Московскiй князь былъ уже признаваемъ отъ хана намѣстникомъ Русскаго мiра; Московскiй великiй князь естественно могъ и долженъ былъ захотѣть такъ же сдѣлаться независимымъ, въ качествѣ особаго хана, какъ дѣлали другiе". (Мѣсяц. стр. 6).

   Вотъ по истинѣ новый взглядъ на русскую исторiю. Москва и вообще платившая дань часть Руси, по г. Костомарову, составляла часть Орды, - это новость. Орда стала распадаться и Московскiй великiй князь сдѣлалъ попытку сдѣлаться отдѣльнымъ ханомъ, какъ напр. Тогай! Но это прелестно! Исторiя Руси - исторiя части Орды. Изъ этого можно вывести преинтересныя заключенiя. Можно напр. сказать, что около Москвы не собиралась русская сила, что Русь вообще не крѣпла, а стала впослѣдствiи свободной единственно вслѣдствiе распаденiя Орды. Удивительно какъ это ея послѣдующая исторiя не похожа на исторiю другихъ ханствъ. Жаль, что такое великое открытiе сдѣлано г. Костомаровымъ мимоходомъ. Развитiе этой исходной мысли было бы крайне поучительно и интересно.

   Г. Костомаровъ между прочимъ забылъ въ своей статьѣ упомянуть о томъ, что распавшаяся Орда соединилась подъ Мамаемъ и что Дмитрiй началъ борьбу со всею Ордою.

   У него просто сказано: "Въ то время Мамай пересталъ ставить куколъ, называемыхъ ханами или царями. Онъ самъ назвался наконецъ царемъ (стр. 10)". Забывчивость удивительная, особенно въ историкѣ, разбивающемъ народные кумиры.

   Впрочемъ, небрежность изложенiя не рѣдкость у г. Костомарова. Такъ на той же страницѣ у него сказано: "Тогда (въ битвѣ на Вожѣ) поймали Москвичи какого-то измѣнника; былъ онъ Иванъ Васильевичъ, тысячскаго сана сынъ, и шолъ изъ Орды съ татарами на своихъ собратiй. У него нашли цѣлый мѣшокъ зелья, должно быть, какъ думали, лихаго, и послѣ распроса послали его въ заточенiе на Лачь - озеро въ Каргополь, въ Новгородскую землю".

   Что за небрежность изложенiя! Г. Костомаровъ позабылъ что онъ самъ говорилъ на стр. 7 объ Иванѣ Васильевичѣ и называетъ его "какимъ-то измѣнникомъ". Притомъ, вовсе не его поймали тогда; какъ-же это г. Костомаровъ, писавши эти строки, не вспомнилъ что Иванъ Васильевичъ былъ казненъ въ слѣдующемъ году въ Москвѣ? Вѣроятно, онъ понадѣялся на свою память и при писанiи статьи не справлялся съ источниками. Иначе, какъ возможно было перековеркать такое ясное извѣстiе "изымаша же тогда на войнѣ той нѣкотораго попа отъ орды пришедша Иванова Васильевича, и обрѣтоша у него злыхъ и лютыхъ зѣлей мѣшокъ; и истязавше его много, и послаша въ заточенiе на Лачь озеро, идѣже бѣ Данило заточенникъ. (П. С. Р. Л. VIII. 33)?

   Примѣры подобной небрежности встрѣчаются на каждомъ шагу; мы не станемъ нарочно отыскивать, но поневолѣ наткнемся на нихъ.

   Разсмотримъ теперь отношенiя г. Костомарова къ Дмитрiю. Постарался ли онъ хотя нѣсколько обрисовать характеръ этого великаго князя? ясны ли читателю поступки его? Увы! даже и попытки объяснить характеръ Дмитрiя нѣтъ у г. Костомарова. Двѣ черты замѣтилъ онъ въ Дмитрiѣ: именно, что онъ "не отличался пылкой отвагою" и любилъ барыши. Насчетъ "пылкой отваги" послѣ, а теперь насчетъ бырышничества, тѣмъ болѣе, что и при этомъ г. Костомаровъ не могъ не исказить факта, вѣроятно вслѣдствiе своей любви къ Москвѣ, историческаго безпристрастiя и другихъ подобныхъ причинъ, о которыхъ онъ такъ краснорѣчиво пишетъ. Вотъ что сказано у г. Костомарова: "Въ ордѣ былъ тогда (1371) сынъ Михаила Александровича (тверскаго); онъ тамъ задолжалъ; московскiй князь выкупилъ его, привезъ въ Москву и отпустилъ только тогда, когда отецъ его, соперникъ Димитрiя, заплатилъ ему за свободу сына десять тысячь рублей, конечно съ значительнымъ барышомъ противъ того, за сколько его выкупилъ изъ орды Московскiй великiй князь. (стр. 7). Откуда это конечно и въ тоже время извѣстiе, что тверской великiй князь заплатилъ десять тысячь рублей? Вѣдь по лѣтописямъ эту именно сумму заплатилъ Дмитрiй за князя Ивана въ Ордѣ. Напрасно г. Костомаровъ надѣется на свою память: этакъ онъ дойдетъ до того, что придется каждый сообщаемый имъ фактъ заподозрѣвать въ искаженiи. Вотъ напр. какъ сказано объ этомъ фактѣ въ Воскресенской лѣтописи: "выведе же съ собою (Дмитрiй) изъ орды княже Михаилова сына Тверскаго князя Ивана, окупивъ его у Тотаръ въ долгу, дасть на немъ десять тысящь рублевъ серебра, еже есть тма, и приведе его на Москву, посади на митрополичье дворѣ Алексѣевѣ, и седѣ нѣколико донелиже выкупиша его." О томъ же въ Тверской подъ 6880 годомъ: "А князь Дмитрей послалъ въ Орду, высулиша князя Ивана Михайловича, сына Александровича, и приведоша на Москву, заговѣвъ Филипову заговѣнiю; начаша его дръжати въ истомѣ". (П. С. Р. Л. XV, 433) И ниже, подъ 6881" Той же зимы сътворися мiръ князю великому Михаилу съ княземъ великимъ Дмитрiемъ, и отпусти сына съ Москвы князя Ивана съ любовiю." (Idem, 434).

   Вотъ вамъ и конечно! гдѣ-же барышъ? Объ немъ упомянула бы хоть Тверская лѣтопись. Какъ же поминутно встрѣчая подобныя искаженiя не заподозрить г. Костомарова въ недобросовѣстности?

   И такъ, одна черта характера Дмитрiя изобрѣтена г. Костомаровымъ, - что же касается до отсутствiя пылкой отваги - то это черта отрицательная и ничего не рисующая. Г. Костомаровъ впослѣдствiи сталъ смѣлѣе и прямо называетъ въ "Голосѣ" Димитрiя трусомъ, сравниваетъ его съ Фольстафомъ и т. п.

   Г. Костомаровъ не понялъ характера Дмитрiя, или даже просто не хотѣлъ понять. Въ первомъ своемъ отвѣтѣ г. Погодину, г. Костомаровъ говоритъ: "Вамъ-бы хотѣлось, чтобъ онъ (т. е. Дмитрiй) былъ богатырь, герой, исполненъ всевозможнѣйшихъ добродѣтелей: что же? И мнѣ того же хотѣлось бы (Г. 32)" Какъ это нѣжно, особенно со стороны историка, разбивающаго народные кумиры. Видно съ такими миндальными требованiями и приступалъ г. Костомаровъ къ Дмитрiю и разсердился на него за то, что онъ небылъ исполненъ всевозможнѣйшихъ добродѣтелей. Въ своемъ желанiи унизить Димитрiя г. Костомаровъ часто доходитъ до смѣшнаго. По разсказу г. Костомарова, Димитрiй въ 1371 г. когда Мамай далъ Михаилу Тверскому ярлыкъ на Владимiрское великое княжество "тотчасъ побѣжалъ въ Орду, просилъ, кланялся и склонилъ татарскую власть въ свою пользу поклонами и подарками?" Это сказано на стр. 9; а на 8 разсказано весьма просто какъ было дѣло. Гдѣ-же тотчасъ Дмитрiй побѣжалъ въ Орду? онъ даже не поѣхалъ во Владимiръ къ ханскому послу. Даже по числамъ можно разсчитать все: пришолъ изъ Орды Михаилъ Александровичъ съ ярлыкомъ 10 апрѣля (тв. 430), а Дмитрiй поѣхалъ въ орду 15 iюня (воскр. 18), т. е. черезъ два мѣсяца и то потому что тверской великiй князь послалъ въ орду сына своего Ивана. Ему нечего было особенно кланяться; онъ поѣхалъ съ деньгами. "Князь великiй Дмитрей въ орду поиде, и подаваа серебра много отъ великаго княженiя (тв. 430)". Не очень-то нужно было кланяться въ ордѣ князю, который вѣроятно при этомъ уговорился съ Мамаемъ платить меньшiй "выходъ?"

   Г. Костомаровъ, разсказывая о негодованiи русскихъ князей на Тверскаго великаго князя во время похода 1375 года за то, что онъ нѣсколько разъ "приводилъ ратью" зятя своего Ольгерда Гедиминовича на Москву и сложился теперь съ Мамаемъ, - прибавляетъ: "но Дмитрiй прежде сносился съ тѣмъ же Мамаемъ и это не представлялось опаснымъ. Ясно, что московская политика умѣла представить князьямъ и вообще Русской землѣ предосудительнымъ въ другихъ то, что оправдывала за собой (стр. 8)" Что-же предосудительнаго было въ сношенiяхъ Дмитрiя съ Мамаемъ, приводилъ-ли онъ враговъ на русскую землю, подсылалъ-ли къ Мамаю людей подобныхъ Ивану Васильевичу и Никомату? Чего же было бояться рускимъ князьямъ сношенiй Дмитрiя съ ордою? Не потому-ли, что онъ сталъ платить меньшiй "выходъ"?

   Встрѣчая безпрестанно подобныя выходки нисколько не удивляешься, когда г. Костомаровъ почти что сердится на Димитрiя за то, что онъ поскупился и далъ мало денегъ Мамаю.

   Не мудрено, что при такомъ вниканiи въ смыслъ фактовъ г. Костомаровъ дошолъ до мнѣнiя, что Димитрiй трусъ.

   "Димитрiй, какъ показываютъ всѣ дѣла его, не отличался пылкой отвагой", - говоритъ г. Костомаровъ.

   Что такое нужно разумѣть подъ этой пылкой отвагой, неизвѣстно. И что это за особенно важное качество, эта пылкая отвага, что отсутствiе ее можно составить характеристическую черту человѣка? Не отличался ею Димитрiй, и слава Богу; она ненужна была ему; отважный князь въ это время много бы зла принесъ русской землѣ; онъ началъ-бы дѣло освобожденiя преждевременно, и хорошо, еслибы при немъ случился, какъ при Владимiрѣ Андреевичѣ во время куликовской битвы опытный бояринъ Дмитрiй Михайловичъ {Какъ это г. Костомаровъ не обвинитъ Д. М. въ трусости, или какъ онъ выражается, въ отсутствiи пылкой отваги?}, который сдержалъ-бы его пылъ.

   Не пылкою отвагою, а твердымъ умомъ, выдержанностiю воли, знанiемъ обстоятельствъ и умѣнiемъ пользоваться ими отличались московскiе князья. Въ Дмитрiѣ видѣнъ ясно внукъ Калиты; типъ Калиты облагородился въ немъ. На его памяти нѣтъ такого пятна, какъ дѣло тверскаго великаго князя Александра Михайловича. У Дмитрiя больше смѣлости, прямоты въ дѣйствiяхъ, чѣмъ у его дѣда. Онъ сознавалъ свою силу. "Умными очами" (Новг. I) смотрѣлъ онъ на дѣло. Соперниковъ опасныхъ между другими великими князьями ему не было; Михаилъ Тверской самъ своею неумѣлостью портилъ возможный успѣхъ своего дѣла и постоянно "оставался въ дуракахъ", по выраженiю г. Костомарова. Олегъ Рязанскiй былъ въ слишкомъ исключительномъ положенiи и не пытался стать во главѣ Руси; но это былъ соперникъ сильный, умный и Димитрiй дѣйствовалъ относительно его чрезвачайно осторожно и умно; неучастiе Олега въ Куликовской битвѣ повело къ заключенiю между ними мира. Въ 1386 г. видя неудачу Рязанской войны и въ тоже время задумавъ походъ къ Новгороду, - онъ заключилъ съ Олегомъ, хотѣвшимъ, по лѣтописному выраженiю, добра не Москвѣ, "а своему княженiю", вѣчный миръ. Воспитанный митрополитомъ Алексѣемъ, Димитрiй былъ богомоленъ, "отъ юныя връсты Бога взлюби и духовныхъ прилежаше дѣлехъ"; благочестивъ болѣе на дѣлѣ, чѣмъ на словахъ, что наивно выражено въ витiеватомъ словѣ о его житiи и преставленiи: "аще и книгамъ не ученъ сый добрѣ, но духовныя книги въ сердцѣ своемъ имаше"; хотя въ значенiи въ митрополиты Митяя онъ и не совсѣмъ любезно обошолся съ духовенствомъ, за то и въ разсказѣ объ этомъ (воскр. л.) проглядываетъ явное неудовольствiе духовенства; какъ Калита, онъ заставлялъ церковь помогать ему въ дѣлахъ мiрскихъ. Въ частной жизни, онъ "тѣло свое чисто съхрани до женидьбы", и послѣ женидьбы; любилъ, какъ его соперникъ Олегъ, пиры (но не попойки, какъ полагаетъ г. Костомаровъ); изъ себя былъ человѣкъ ражый; вѣроятно, очень добродушный и веселый, какъ большинство толстяковъ; говорилъ всегда толково, не хвастая ни мало; десять разъ отмѣривалъ, одинъ отрѣзывалъ; начиналъ войну, увѣренный въ успѣхѣ; отъ неудачи духомъ не падалъ; неудалась Рязанская война, удался походъ къ Новгороду; не отличался пылкой отвагой, но былъ храбръ и умѣлъ постоять за себя. Истый москвичъ. Владимiръ Андреевичъ былъ, можетъ, и отважнѣе и храбрѣе, но никакъ не умнѣе Дмитрiя.

   "Димитрiй, говоритъ г. Костомаровъ, какъ показываютъ всѣ дѣла его, не отличался пылкой отвагой. Онъ оскорбѣлъ и опечалился зѣло (узнавъ, что Мамай идетъ войной) - говоритъ лѣтописецъ - и началъ прежде всего молиться." (Календ. стр. 11). Затѣмъ, г. Костомаровъ, не говоря ни слова о распорядительности Дмитрiя; слѣдуетъ никоновской лѣтописи, гдѣ митрополиту Кипрiану приписывается не только мысль о походѣ, но и всѣ распоряженiя Димитрiя, все дѣлается по совѣту Кипрiана; и собирается войско, и посылаются послы къ Мамаю. Г. Костомаровъ полагаетъ, что сношенiя съ Кипрiаномъ подвергаются "сомнѣнiю именно потому, что, по извѣстiямъ нѣкоторыхъ списковъ, Кипрiанъ прiѣхалъ позже" (т. е. въ слѣдующемъ году, 1381). Извѣстiе это можно подвергнуть сомнѣнiю и подругимъ причинамъ. По разсчету времени, нѣтъ ничего невозможнаго, что Кипрiанъ и могъ быть уже въ Москвѣ, но онъ никакъ не могъ въ такое короткое время получить такое расположенiе Димитрiя, (который не долюбливалъ его), чтобы онъ не только совѣтовался съ нимъ, но и исполнялъ всѣ его совѣты безпрекословно. Если принять извѣстiе никоновской лѣтописи, то Кипрiянъ прiѣхалъ въ Москву 4 мая 1380 г.. Мамай перешолъ черезъ Воронежъ лѣтомъ, въ концѣ iюня или въ началѣ iюля (не позже), слѣдовательно влiянiе на великаго князя онъ долженъ былъ прiобрѣсть въ два мѣсяца. При томъ же это извѣстiе только въ одной Никоновской; а въ добавокъ въ самой никоновской лѣтописи, хронологiя нѣсколько въ этомъ случаѣ сбивчивая. На стр. 77 (IV) читаемъ, что черезъ семь мѣсяцовъ по прибытiи Кипрiана прiѣхалъ Пименъ митрополитъ т. е. въ 1380 г, а на стр. 129 прiѣздъ Пимена назначенъ въ 1381 г. согласно со всѣми другими лѣтописями.

   Итакъ, извѣстiе о разговорѣ Кипрiана съ Димитрiемъ по полученiи извѣстiя о переходѣ Мамая черезъ Воронежъ - весьма сомнительно. Кипрiанъ является въ этомъ разговорѣ весьма распорядительнымъ, какимъ далѣе въ повѣсти является самъ Димитрiй.

   Но во всякомъ случаѣ, на основанiи этого разговора нельзя прiйти къ заключенiю, выраженному г. Костомаровымъ. "Наконецъ, если это извѣстiе выдуманное, и тогда оно имѣетъ значенiе, какъ образчикъ духовной мудрости вѣка, какъ взглядъ, который дѣйствительно имѣли и могли имѣть тогда православные духовные, когда они заботились о вѣрѣ и объ исполненiи ея уставовъ болѣе чѣмъ о земномъ отечествѣ, входящемъ въ кругъ мiрскихъ дѣлъ."

   Сказать этого и вообще нельзя, а тѣмъ болѣе вывести подобное заключенiе изъ разговора великаго князя съ митрополитомъ, какъ онъ приведенъ въ Никоновской лѣтописи. Есть тамъ и витiйство, и даже сильное (и это заставляетъ полагать, что разговоръ сочиненъ), какъ вообще въ началѣ повѣсти, - но участiе Кипрiана къ мiрскимъ дѣламъ выставлено ярко: князь только исполняетъ его приказанiя, и даже представленъ человѣкомъ, незнающимъ за что на него возсталъ Мамай; агнцемъ невиннымъ, просто - качество, которымъ не отличались московскiе князья. Либо надо было передать весь разговоръ либо совсѣмъ не упоминать о немъ; изъ того отрывка, который приведенъ у г. Костомарова, еще можно вывести вышеприведенное заключенiе, но изъ самаго разговора нельзя.

   Задавшись подобною идеею, г. Костомаровъ невѣрно смотритъ и на игумена Сергiя. "Вѣрный православному смиренiю, предпочитавшiй лучше златомъ и сребромъ отдѣлаться отъ враговъ, чѣмъ отваживаться на кровопролитiе, за столомъ преподобный Сергiй сказалъ великому князю: "Почти дарами и честью нечестиваго Мамая; Господь видитъ твое смиренiе и вознесетъ тебя, а его неукротимую ярость низложитъ". Надо замѣтить, что раньше, по лѣтописи, Сергiй говоритъ князю "да дастъ тебѣ Господь Богъ и пречистая Богородица помощь; не отъ этой еще побѣды носить тебѣ вѣнецъ съ вѣчнымъ сномъ; прочимъ-же многимъ безъ числа готовятся вѣнцы съ вѣчною памятью". Этихъ словъ у г. Костомарова не приведено, а между тѣмъ они оттѣняютъ приведенные у него слова. И за тѣмъ, г. Костомаровъ опять опускаетъ слова Сергiя, сказанныя въ отвѣтъ на слова Димитрiя "я уже поступилъ такъ, но онъ тѣмъ болѣе съ великою гордостiю возносится, а именно: "если такъ, то ждетъ его конечное погубленiе и запустѣнiе, тебѣ же отъ Господа Бога и пречистыя Богородицы и святыхъ его помощь милость и сила".

   На основанiи совѣта окончить дѣло мирно съ Мамаемъ, еще нельзя обвинять духовенство, что оно не заботилось о земномъ отечествѣ. Преподобный Сергiй, по крайней мѣрѣ, весьма о немъ заботился. Онъ предсказалъ побѣду и такимъ образомъ придалъ Димитрiю болѣе увѣренности въ успѣхѣ дѣла; онъ и въ приведенномъ не вполнѣ г. Костомаровымъ разговорѣ не очень упрашиваетъ Димитрiя примириться съ Мамаемъ; онъ желалъ только увѣриться вполнѣ ли правъ Димитрiй, не слишкомъ ли самодѣянно, гордозаносчиво поступаетъ онъ и узнавъ, что Димитрiй поступаетъ, хорошо обдумавъ дѣло, благословилъ его. Сергiй и раньше и послѣ доказывалъ, что онъ заботился о земномъ отечествѣ; пусть г. Костомаровъ вспомнитъ кто былъ посланъ въ 1365 г. въ Нижнiй Новгородъ объявить Андрею Константиновичу князю Нижегородскому, чтобъ онъ ѣхалъ судиться съ братомъ своимъ Дмитрiемъ Константиновичемъ Суздальскимъ къ Дмитрiю Ивановичу; кто уговорилъ въ 1386 г. Олега Ивановича заключить съ московскимъ великимъ княземъ вѣчный миръ? Что это за охота у г. Костомарова не обращать вниманiя на совокупность фактовъ. Чуть ему придетъ какая мысль въ голову, онъ ее и печатаетъ, не повѣривъ предварительно.

   Кстати о почтенiи Мамая дарами. Въ календарѣ г. Костомаровъ говоритъ слѣдующее: "Димитрiй послалъ въ орду посла Захарiя Тулчева {У г. Костомарова въ календарѣ онъ названъ Пулчевымъ, а въ Голосѣ Тульчинымъ.} съ двумя толмачами. Онъ везъ покорную грамоту и дань Мамаю; но дань была не въ той пропорцiи, въ какой хот
123;лъ получить властитель, думавшiй о возстановленiи блеска и силы Кипчака. Посолъ этотъ едва вступилъ на Рязанскую землю, какъ узналъ, что Олегъ предался Мамаю и извѣстилъ объ этомъ Димитрiя. Не говорится въ сказанiяхъ, продолжалъ ли посолъ свой путь далѣе и какъ принялъ его Мамай. Уже впослѣдствiи оказывается, что Мамай отвергъ умѣренную данъ, предъ окончательнымъ опустошенiемъ {Котораго не было. Что за небрежность изложенiя.} и завоеванiемъ земли русской (стр. 12).

   Что Мамай не принялъ дани можно видѣть только изъ разговора Дмитрiя съ Сергiемъ; что она была послана по уговору Дмитрiя съ Мамаемъ, кажется, быть сомнѣнiя не можетъ; иначе не понятенъ отвѣтъ Дмитрiя ханскимъ посламъ, требовавшимъ дани, какая при Джанибекѣ платилась; въ Никоновской лѣтописи посылка дани приписана совѣту Кипрiана, но объ этомъ обстоятельствѣ мы уже говорили; Мамай, вѣроятно, не надѣялся на уступку Димитрiя потому что продолжалъ наступательное движенiе, - но ему важно было выиграть время, чтобъ успѣть соединиться съ Олегомъ и Ягейлломъ.

   Разсказъ г. Костомарова въ календарѣ согласенъ съ источниками, - но впослѣдствiи когда г. Костомарову захотѣлось, доказать, что Димитрiй былъ трусъ и изъ трусости началъ только войну, онъ не устыдился написать слѣдующее:

   "Узнавши, что вся русская земля дружно {Будто вся?} встаетъ противъ него, Мамай послалъ къ Дмитрiю требовать выхода въ такомъ размѣрѣ, въ какомъ онъ давался при Узбекѣ и Джанибекѣ; Димитрiй (какъ всегда водилось въ московщинѣ) старался выторговать выгоднѣйшiя условiя и предлагалъ выходъ въ томъ видѣ, въ какомъ положено было платить по прежнему договору съ Мамаемъ. Послы, по волѣ Мамая, не согласились и ушли. Димитрiй подумалъ, посовѣтовался и послалъ къ Мамаю Захарiя Тульчина и двухъ толмачей, а съ ними злата и сребра много. Мамай не принялъ. Почему онъ не принялъ? Потому, говоритъ сказанiе, что надѣялся на Ягейла и на Олега рязанскаго. Что же посылалъ ему великiй князь Московскiй? На какую дань соглашался Димитрiй? По смыслу выходитъ, что на ту, какой требовалъ Мамай. Иначе, какъ Димитрiю посылать Мамаю то, чего Мамай не принялъ уже разъ черезъ своихъ пословъ? Что же оставалось тогда дѣлать Димитрiю? Вѣдь онъ соглашался покориться, да покорности-то его не принимали. Конечно, драться. Тутъ у него не было рѣшимости: тутъ была неизбѣжность, крайняя необходимость. И потому-то нельзя приписывать его храбрости то, что онъ пошелъ на войну противъ Мамая?" (Гол. 62).

   Что это значитъ? Почему въ календарѣ сказано одно, а въ Голосѣ другое? Почему при этомъ не объяснена причина перемѣны мнѣнiя? Вѣдь, это нѣчто въ родѣ ученой передержки. Конечно, у г. Костомарова произошло это единственно отъ зудливаго желанiя доказать во чтобы то ни стало свою идейку. И это безпристрастiе, любовь къ исторiи?

   Мнѣнiе, что рѣшимость Димитрiя идти противъ Мамая есть собственно трусость до того курьезно, - что опровергать его даже странно. Мы замѣтимъ только еще разъ, что г. Костомаровъ лишонъ способности обращать вниманiе на совокупность фактовъ.

   Теперь объ участiи Димитрiя въ битвѣ и о его личной храбрости.

   Собственно на этомъ пунктѣ и основана полемика г. Костомарова съ г. Погодинымъ. Бѣда, надо сказать правду, съ обѣихъ сторонъ. Г. Погодину нечего было сердиться и главное не на чѣмъ было пускаться въ разсужденiя о генералахъ Пеллисьи и Канроберѣ. Врага слѣдуетъ поражать его собственнымъ оружiемъ. Доказательства мужества (но не пылкой отваги) Димитрiя слѣдовало основать на Николаевской лѣтописи. Г. Костомаровъ весьма остроумно отвергаетъ сказанiе о битвѣ, помѣщенное въ IV томѣ (оно и въ воскресной лѣтописи) Полнаго Собранiя Лѣтописей. Тамъ побѣда приписана помощи агентовъ, тамъ мало характеристическихъ чертъ и все описанiе весьма похоже, напр. на описанiе битвы на рѣкѣ Сальницѣ (см. Ипатьевскую лѣтъ. стр. 2). Насъ-же интересуютъ не столько подробности полемики двухъ учоныхъ, сильно понадѣявшихся на память, сколько самая битва, хотя мы повидимому, будемъ слѣдить по этой полемикѣ за ходомъ битвы.

   Ошибки обоихъ учоныхъ происходятъ отъ того еще, что они не уяснили себѣ характера Димитрiя. Одинъ смотритъ на него по Карамзину; другой желаетъ отыскать въ немъ отсутствiе пылкой отваги. Вмѣсто фактовъ оба пускаются въ водянистыя и ни къ чему неприводящiя разсужденiя о храбрости вообще.

  

   Ясно показываютъ, что онъ былъ мужественъ. Г. Костомаровъ не отвергаетъ этого, но говоритъ, что если судить по рѣчамъ, то и Фольстафъ храбрый человѣкъ (Голосъ No 32). Изъ этого заключаемъ, что г. Костомаровъ незнакомъ съ личностью Фольстафа, ибо по рѣчамъ сего послѣдняго о его храбрости развѣ миссисъ Квикли заключить можетъ. Что хвастливаго нашелъ г. Костомаровъ въ рѣчахъ Димитрiя. Твердая увѣренность звучитъ въ нихъ. "Лѣпо намъ, братiя, положить головы за православную вѣру христiанскую, чтобъ не запустѣли церкви наши, да не будемъ разсѣяны по лицу земли, а жены наши и дѣти не отведутся въ плѣнъ, на томленiе отъ поганыхъ. Да умолитъ за насъ Сына Своего и Бога нашего Пречистая Богородица". Это-ли хвастливая рѣчь? Какая простота и твердость! Великость предпринимаемаго дѣла, сознанiе этой великости, твердая увѣренность и упованiе - вотъ что заставляетъ говорить такiя рѣчи. Такъ-ли говорили пьяные русскiе люди за рѣкою Пьяною?

   "Находились многiе, повѣствуетъ г. Костомаровъ (стр. 17), у которыхъ осторожность брала верхъ надъ отвагою; они все еще настаивали, чтобъ оставаться", т. е. не перевозиться за Донъ.

   Что-же сказалъ имъ Димитрiй?

   Димитрiй (idem) сказалъ имъ: "честная смерть лучше злого живота. Ужь лучше было вовсе не идти противъ безбожныхъ татаръ, чѣмъ пришедши сюда и ничего не сдѣлавши, назадъ возвращаться."

   И вслѣдъ за этимъ г. Костомаровъ съ воодушевленiемъ продолжаетъ: "И присталъ великiй князь къ совѣту Олгердовичей, и рѣшились переправляться за Донъ, отважиться на крѣпкiй бой, на смертный бой, побѣдить враговъ, или безъ поворота всѣмъ пропасть. Въ первый разъ со времени Батыева ига, Русь, собранная въ видѣ воинственныхъ дѣтей своихъ, рѣшилась предпочесть смерть рабству."

   О комъ же г. Костомаровъ говоритъ съ такимъ одушевленiемъ? Неужели о князѣ, который, по его мнѣнiю, изъ трусости пошолъ на Мамая?

   О, художественность, увлекающаяся первой фразой, первымъ фактомъ, неспособная создать типа, неспособная къ спокойному изученiю и созерцанiю! Это самая низкая степень художественной способности; истинный художникъ умѣетъ обуздывать себя; онъ заклинатель своихъ собственныхъ силъ.

   О, самолюбiе, готовое двадцать разъ переиначивать фактъ, единственно ради защиты своего меленькаго мнѣньица.

   За тѣмъ трусъ отправляется, наканунѣ битвы, въ полѣ между двумя станами вдвоемъ съ Дмитрiемъ Волынцемъ.

   Боброкъ предсказываетъ ему побѣду; за тѣмъ слѣдуютъ другiя предзнаменованiя побѣды. И этотъ князь струситъ, ибо г. Костомарову такъ покажется: г. Костомаровъ забудетъ все, когда увидитъ его безъ чувствъ подъ деревомъ.

   Г. Костомаровъ, начиная разсказывать о переодѣваньи, уже предвкушаетъ свое открытiе, и потому умалчиваетъ о томъ, что князь ѣздилъ въ сторожовой полкъ.

   "И начаша прежде съзжатись сторожевыя полки руския съ татарскими; самъ же князь великии напередъ въ сторожевыхъ полцехъ ѣздяше, и мало тамо пребывъ возвратись паки въ великии полкъ (Ник. IV, 112)".

   Можетъ быть, г. Костомарову требуется, чтобы Димитрiй остался въ сторожевомъ полку? Къ счастiю, Димитрiй былъ человѣкъ умный и воротился въ большой полкъ, чтобы ободрить воиновъ на битву и "прослезились всѣ они, и укрѣпились, и были мужественны, какъ летающiе орлы, какъ львы, рыкающiе на татарскiе полки." Обладай Димитрiй пылкой отвагой такого сорта, какая нравится г. Костомарову, онъ бы долженъ остаться въ сторожевомъ полку и пожалуй быть тамъ убитымъ.

   Г. Костомаровъ напрасно выпустилъ также и то обстоятельство, что полки устроилъ воевода Димитрiй Волынецъ Боброкъ.

   Объѣхавши полки Димитрiй прiѣхалъ подъ свое великокняжеское черное знамя - мы слѣдуемъ г. Костомарову - помолился образу Спасителя, написанному на знамени, сошолъ съ коня, отдалъ коня боярину своему Михаилу Бренку, снялъ съ себя княжескую приволоку (плащъ) и надѣлъ на Бренка, велѣлъ ему сѣсть на коня своего, а своему рынделю (знаменоносцу) приказалъ нести передъ собою {Не совсѣмъ вѣрно переданъ лѣтописный разсказъ; см. ниже.} великокняжеское знамя. Повѣсть говоритъ, что окружающiе великаго князя упрашивали его стать въ безопасномъ мѣстѣ, гдѣ бы онъ могъ только смотрѣть на битву и давать ей ходъ {Отчего это слово переводится г. Костомаровымъ бѣжалъ? Онъ такъ спорилъ о словѣ бѣжалъ.}; но великiй князь отказался отъ этого, и говорилъ: "Я у васъ первый надъ всѣми; я болѣе всѣхъ васъ получалъ всего добраго и теперь долженъ первый съ вами тѣрпеть." Но кажется, думаетъ г. Костомаровъ, что Димитрiй нарядилъ своего боярина великимъ княземъ съ тою именно цѣлью, чтобы сохранить себя отъ гибели и еще болѣе отъ плѣна, потомучто враги узнавши великаго князя по знамени и по приволокѣ, употребляли-бы всѣ усилiя, чтобы схватить его. Иного побужденiя быть не могло (стр. 19 и 20).

   Какъ у г. Костомарова легко это кажется перешло въ быть не могло - что за игривость мыслей!

   Но однако посмотримъ на сколько справедливы эти "кажется" и "быть не могло."

   Гдѣ стояло великокняжеское знамя? разумѣется, не въ великомъ полку, ибо сказано, что Димитрiй, осмотрѣвъ полки, прiѣхалъ подъ него, - гдѣ-же? Бояре совѣтуютъ ему стать "назади", или на "крылѣ", или гдѣ нибудь на "опришеномъ мѣстѣ"; въ подобномъ мѣстѣ и знамя стояло. Димитрiй былъ толстъ, и очень, не мудрено, что онъ снялъ съ себя приволоку и "царскую утварь", - а пошолъ сражаться въ однихъ латахъ. И еслибъ онъ хотѣлъ себя переодѣваньемъ спасти отъ гибели, то для чего было ему отдавать на гибель своего любимаго наперстника Михаила Бренка? Будто у него не было бояръ, которыхъ онъ не долюбливалъ? Тутъ немного надо логики, чтобы видѣть, что не погубить, а сохранить Бренка желалъ великiй князь.

   Г. Костомаровъ разсказываетъ такъ (стр. 20).

   "Татары стали одолѣвать. Москвичи, небывальцы въ браняхъ, какъ называетъ ихъ Новгородскiй лѣтописецъ, въ страхѣ пустились въ розсыпную. Татары погнались за ними, и увидѣвши чорное великокняжеское знамя, направили туда всѣ свои усилiя; добрались, изрубили знамя и убили Михаила Бренка, котораго по одеждѣ приняли за великаго князя.

   Какъ мало строкъ и какъ много пылкой отваги - виноватъ - фантазiи!

   Г. Костомаровъ позабылъ, а) что передъ этимъ: "много отъ сановитыхъ великихъ князей и бояръ и воеводъ, аки древеса клоняхуся на землю". Напрасно же онъ говоритъ въ возраженiи, что князья, бояре, и воеводы были убиты, когда всѣ побѣжали?

   б) что великаго князя Димитрiя уже два раза сбили съ коня и "уязвша зѣло" (Н. IV. 114) и онъ притруденъ вельми, изыде {Очевидно опечатка, слѣдуетъ передъ нимъ.}, съ побоища едва въ дубраву."

   в) что послѣ этого сказано "Татарове же начаша одолѣвати."

   г) Новгородскiй лѣтописецъ и не думалъ называть Москвичей "небывальцами въ браняхъ", а говоритъ "москвичи же мнози небывалцы" (Нов. I. стр. 92), согласно съ другими лѣтописцами. Дѣйствительно, много небывальцовъ было въ войскѣ.

   д) что Татары направили всѣ свои усилiя и т. д. учоная фантазiя г. Костомарова.

   Итакъ, когда же былъ убитъ Бренокъ? Когда Татары начали одолѣвать. Значитъ, онъ не въ опасномъ мѣстѣ стоялъ. Или г. Костомаровъ станетъ увѣрять, что Димитрiй зналъ впередъ, что это именно случится? Еслибы онъ и зналъ, все бы лучше ему поставить не любимца, а кого другого? Дмитрiй былъ очень уменъ. Отчего бы ему не поставить на гибель напримѣръ своего боярина большого Юрiя Васильевича Кочевина Олешина, на котораго онъ гнѣвался по дѣлу Пимена. (Никонов. IV. 77).

  

   Въ тѣхъ лѣтописяхъ, гдѣ побѣда приписывается ангеламъ, тò что Димитрiй не былъ раненъ приписывается чуду. Такого мнѣнiя и Карамзинъ держался. Но и въ приводимыхъ Карамзинымъ лѣтописяхъ, либо, какъ въ Синодальной; князья Литовскiе говорятъ послѣ битвы: "мнимъ, яко живъ есть, но уязвленъ", либо какъ въ Ростовской противорѣчiе "наидоша великаго князя въ дубровѣ велми язвена лежаще" и далѣе "на тѣлѣ его не бысть язвы". Г. Костомаровъ слѣдуетъ Никоновской лѣтописи: въ ней 4 раза сказано, что Димитрiй былъ "язвенъ". У Арцыбашева